Нежданный зять

Подозрительных пассажиров сняли с поезда, предварительно выбросив из вагона их вещи. После чего провели через деревню и заперли на ночь в сараюге, приставив часовых. Кому не хватило гнилой соломы, ночевали прямо на полу. Можно было, конечно, подстелить что-то из вещей, но все добро было погружено на воз и увезено в неизвестном направлении. На следующее утро, дав пленникам по кружке воды да по куску хлеба, их погнали в другую деревню, должно быть, уводя подальше от железной дороги, где у несчастных еще оставался шанс получить помощь.

На новом месте их завели под навес и велели ждать. Вторая ночь выдалась зябкой, к пленникам начали подходить крестьяне. Кто-то просил разрешение передать людям немного хлеба или остатки ужина. Посоветовавшись, стража позволила напоить пленников водой с брусничным листом и разделила еду на всех. Получилось по чуть-чуть, но да иначе вообще остались бы голодными.

— Революция скоро даст всем крестьянам хлеба, рабочим заводы, и каждому сознательному мужику по справной девке. И чем, стало быть, мужик будет сознательнее, тем и девка ему достанется краше. Вот ты, красотка, со мной пойдешь, — проходя мимо строя пленников, усатый хмырь по фамилии Щепарь вдруг схватил за руку светловолосую девушку в розовом платье и рывком вытащил ее из толпы. — Ух, и хороша краля! Из каких же ты будешь? Глаз мой наметанный, вижу, из бывших. Барынька, княгиня али графиня, а все одно, беру, не торгуясь. За мной записывайте, остальные мне не интересны. Хотите, проверяющего из города дожидайтесь. Слышал, он уже здеся. Хотите, за деревню выведите и там в лесочке…

— Не трогай! — Из толпы выскочил усатый мужик в грязном исподнем. — Это моя дочь!

— А сам-то кто? — Щепарь сощурился. — Из благородий небось. Взять.

Пленника тут же повалили на землю, скручивая руки.

— Не благородие, куда нам, бондарь я, это, а еще, как его, шорник. Мастеровой стал быть.

— Не офицер он, не военный, нет, он мастеровой. Работает в лавке, в мастерской, то есть, — на помощь мужу выскочила дородная тетка в простом шерстяном платье и шали. — Трудится, значит, рабочий класс. Отпустите нас, пожалуйста.

— Рабочий, говоришь, а похож на господина офицера. Ладно, бондарь и шорник. По праву, данному мне революцией, я экспроприирую твою дочь. Как тебя звать?

— Люба, — пискнула девица.

— Твою дочь Любашу. А тебя я в подпол посажу. Чтобы на будущее неповадно было против власти пасть раззявать, — хорохорился Щепарь. — Пустите ее, что ли, пусть с отцом попрощается. Чай, мы не звери. А ты, старый черт, вдолби чаду, что, ежели она супротивляться начнет и барский свой характерец выказывать, то в отряде у меня немало хлопцев, которые будут рады ее гордыню-то укоротить. Понятки?

— Да как же это? Любушка! — Мать попыталась обнять дочку, но стоящий рядом с командиром красноармеец заступил ей дорогу, легонько ткнув тетке штыком в живот. Мол, не балуй.

— Маманьку тоже заберем. Коли девка начнет брыкаться, за нее возьмемся. Глядишь, и присмиреет. Ладно, пойдем, больше тут поживиться нечем.

— Отставить! — В воздухе прогремел выстрел, и к навесу с пленными рысцой подъехали несколько человек. Первым на кауром жеребце выступал пожилой бородатый мужчина, в котором красноармейцы тут же узнали местного главу Сидаркова Петра Савелича, посаженного на власть неделю назад самим товарищем Будённым. Боевой товарищ комдива был оставлен им на хозяйстве после контузии, которую Сидарков пережил, но отправляться домой на излечение наотрез отказался. Хотя и оставить его в строю было невозможно, так как после ранения у него время от времени случались такой силы головные боли, что бывший комиссар падал на землю и валялся там, вопя на весь божий свет. Пришлось подыскать ему менее опасное место в тылу.

— А, Петр Савелич, наше вам почтение, — Щепарь отвесил новоприбывшему шутовской поклон. — Вот, извольте видеть, экспроприирую экспроприаторов. Можно сказать, в поте лица своего.

Сидорков кивнул своему попутчику на белом скакуне, они спешились, поручив коней ближним, подошли к красноармейцам.

— А еще точнее. Девку себе выбрал. Мне давно уже Семен Михайлович выговаривал, что де ты, Щепарь, до сих пор в бобылях.

— А девка согласна? – нахмурил мохнатые брови Сидарков.

— А кто ее неразумную да несознательную спрашивать станет? Ну, не согласится со мной, будет со всем отрядом, чай выбор богатый. — Мужчины засмеялись.

— Отставить экспроприацию. — Спутник Сидаркова вышел вперед.

— Енто еще кто такой громкий выискался? — Щепарь выхватил наган, но молодой даже не взглянул в его сторону.

— Проверяющий из города. Да не веди себя как махновец, ты же сознательный боец, командир. Спрячь оружие. Вот, познакомьтесь. Алексей Григорьевич Ивчин.

Молодой человек вытащил из нагрудного кармана бумагу и протянул ее Щепарю.

— Ну, что же, проверяйте, а в наши дела не лезьте. Мне Буденый сам сказал, найдешь справную девку… бери. Я революционной властью могу их всех прям щас в расход пустить. Потому как буржуи. А я, вишь ты, им жизни, можно сказать, спасаю.

— А товарищ Будённый тебе не говорил, что красные бойцы чужого не берут? Чай не бандиты, а сознательные товарищи?

— Говорил, а экспроприировать не запрещал.

— Так это же у буржуев экспроприируй, а у своих не воруй! — молодой человек подошел к готовой упасть в обморок девушке и вдруг обнял ее за талию. Это же моя жена!

В толпе зашумели, у связанного старика от такого вранья глаза на лоб полезли.

— Молчи, дуреха, коли не хочешь, чтобы тебя этот бандюга забрал и, попользовавшись, другим бандитам отдал, — зашептал проверяющий в ухо красавице. — Как тебя зовут?

— Люба, — прошептала та.

— А я Леша.

И снова громко, так что бы все слышали:

— Ну же, Любушка, подтверди. Муж я тебе или не муж?

— Муж! — выдохнула девушка.

— Я же тебя, коханая моя, неделю во Владимире дожидался, — продолжал Алексей Григорьевич, явно играя на публику. После чего поцеловал Любу в сахарные уста, снова прижал к себе, щекоча ее ухо усами: — Ты одна здесь?

— Пап… батюшка и матушка. — От поцелуев своего спасителя пленница разомлела, земля уходила у нее из под ног, но девушка собрала волю в кулак.

— Как их зовут?

— Папу Сергей Сергеевич, а маму Матильда Прокопьевна.

— А где же тесть мой — Сергей Сергеевич? Да вот же он! — продолжал орать Ивчин. — Здравствуйте, что же вы на земле сидите? Развязать. Матильда Прокопьевна, вас ли я вижу?

Люба подскочила к матери, помогая развязывать веревки на запястьях отца, и что-то быстро шепча.

— Что же это делается, уважаемый Петр Савельевич. Это значит, если бы я не приехал проверяющим в этот район, ваши люди уже забрали бы и мою жену, и всю ее, а значит, и мою семью? Кто следит за порядком и законностью?

— Прощения просим. Кто мог знать? — Сидарков был готов провалиться сквозь землю от стыда. Без году неделя на должности, и такой конфуз. — Верните им личные вещи, а эти люди… — Он попытался было обрушить свой гнев на остальных пленников, но был остановлен благодушным Ивчиным.

— А давайте их отпустим с миром. Ну, честное слово! Моя жена и так напугана сверх меры, а если эти молодчики еще и начнут стрелять в ее недавних попутчиков…

— Согласен. Отдать им вещи и отпустить, – скомандовал Сидарков.

— Вот, это, я понимаю, единственно правильное решение. И как хороший… — Алексей не сразу подобрал нужного слова, — руководитель и истинный революционер, на вашем месте я бы выделил пару телег, чтобы доставить этих бедолаг до станции, более того, помог бы даже сесть на поезд.

— Сделаем, Алексей Григорьевич, прям щас и займусь.

— Пусть всем говорят, что красные не бандиты, а сознательные бойцы. Пусть весть об вашем справедливом правлении разнесется по городам и весям. Кстати, вы ведь подготовили мне жилье? Так получилось, что ехал один, а теперь, вдруг оказался с семьей. Я ведь вам, уважаемый Петр Савельевич, можно сказать, жизнью обязан. Вы только что спасли мою молодую жену и ее родителей, коих я почитаю, как своих собственных. О чем, разумеется, будет доложено в штабе.

От таких ласковых слов из уст ревизора Сидарков даже прослезился.

— Как же, дом подготовили. Как знали, целый дом в полном вашем распоряжении. Желаете прямо сейчас?

— Да уж, не судите строго, отвезу семью — и в полном вашем распоряжении. Дело прежде всего. А за дом особое спасибо.

Вещи незадачливого семейства удалось отыскать только частично, ну да они и на это не рассчитывали. Погрузив добро на телегу и забравшись туда сами, отец, мать и дочка Люба ехали под охраной кавалеристов в неизвестную им деревню, к новой, не понятной им пока жизни.

— Серж! Неужели ты отдашь ему нашу единственную дочь? — толкнула в бок супруга Матильда Прокопьевна, сверкая глазами на ладного проверяющего.

— Один всяко сподручнее, нежели целый отряд, — одними губами ответил ей Сергей Сергеевич. Под левым глазом у него разливался синяк, на лбу кровоточила неглубокая ссадина.

— Побойся Бога! Дочь на позор! — Всплеснула руками женщина.

— Я говорю, что с одним я как-нибудь справлюсь, а вот супротив целой банды, да без оружия… Не те уже годы, извини.

— Если вы убьете Алексея Григорьевича, папенька, они потом и вас убьют. И мы с маменькой останемся совсем одни. Вы об этом подумали?

Сергей Сергеевич удивился, что дочь заговорила с ним настолько эгоистичным тоном, а ведь могла пообещать, что если отца убьют, она тоже жить не станет. Но нет, Люба хорошо знала своего родителя и била в правильное место, по обостренному чувству долга. Долг же Сергей Сергеевич видел в том, чтобы любой ценой спасти свое семейство, а не погибнуть в первом же бою, оставив женщин на поругание.

— Да как же ты, Любушка. Неужто мы допустим! — Матильда Прокопьевна прикрыла рот пухлой ладошкой, опасаясь, как бы не сказать лишнего, грубого. Вот как судьба повернулась, любимая дочка пойдет в наложницы красному бандиту ради спасения своих пожилых родителей. Положит свою молодую жизнь и свою честь на жертвенник.

— Погоди, милая. — Сергей Сергеевич ласково обнял супругу. — Вот доберемся до места, осмотримся, а там видно будет. Может, напоим нечаянного женишка, а сами и сбежим.

— Из самого их поганого логова? — усомнилась Матильда Прокопьевна, но тут же смутилась и согласно кивнула. – Конечно, Сережа, на месте и разберемся. Может, и напоим, может, и отравим. Живые, если понадобится, горы могут свернуть, так что, спасибо господину проверяющему за чудное спасение, а дальше уж как-нибудь сами.

Делая вид, будто бы увлечена проплывающим мимо пейзажем, Люба тишком наблюдала за своим спасителем. Статный и весьма красивый, Алексей Григорьевич на своем могучем белом коне, наверное, отлично бы смотрелся в офицерском мундире. Она могла представить его на балу во фраке, на светском рауте.

Ах, ну, почему такой привлекательный молодой человек пошел в революцию? Почему не повстречался ей в мирное время, в Крыму, куда отец возил их с маменькой на воды, в Париже, где состоялась ее помолвка с князем Чаувелли, человеком, которого она не знала и не любила.

Вот если бы они повстречались тогда, повстречались и полюбили друг друга. Если бы он писал к ней, приезжал в гости, если бы они катались вместе на лодке на Царскосельском пруду, совершали конные прогулки. А потом обручились бы, поженились и теперь были вместе.

А что теперь, она обязана ненавидеть, Алексея Григорьевича, потому что он враг. Потому что все ее знакомые либо воюют против большевиков, либо бегут от них. Она же, Люба, теперь сделалась его законной добычей, военным трофеем. Фу, как неприятно! Да, он, конечно, спас ее от мерзкого Щепаря с его красной бандой, но чем один разбойник лучше другого? Только лишь тем, что Алексей Григорьевич выглядит и чище, и лучше. Да и само спасение, вот если бы принял честный бой, если бы бился за нее на дуэли или расстрелял бы всю эту банду, дабы красавица Любовь Сергеевна Епанчина не досталась врагу. Нет, он просто забрал ее по праву сильнейшего. Человека облеченного властью, имеющего мандат с печатью.

От таких мыслей сделалось еще гаже. Люба расплела пальцами растрепавшуюся косу и начала заплетать ее снова. Прошлой ночью она почти не спала. Да и как уснешь на голой-то земле? Так что теперь ее должно было клонить в сон. Но спать не хотелось. Любу сотрясала мелкая дрожь, в который раз с ужасом она вглядывалась в своего будущего мужа и господина, понимая женским чутьем, что это ее судьба.

Часа через полтора они добрались до большого селения, где Сидарков велел ехать к самому опрятному и красивому дому, в котором, скорее всего, жил деревенский староста. Теперь же, хоромы должны были достаться проверяющему.

— Ну, размещайтесь. — Алексей Григорьевич спешился, бросив поводья встречающему их у ворот красноармейцу. — Сергей Сергеевич, Матильда Прокопьевна, обживайтесь, пожалуйста. — Надеюсь, в доме имеется какая-нибудь еда?

— Как не быть? Да, я тут пару баб оставил, быстро на стол спроворят. Не желаете ли в баньку? Как знал, что пожелаете заехать, велел, чтоб всю ночь огонь в печке поддерживали. — Сидарков галантно подал руку Матильде Прокопьевне. Алексей помог Любе выбраться из телеги. И, взяв ее за руку, повел в дом.

— Дорогая, я в этом доме не был. Разберись, куда родителей поселим, где сами устроимся. Мойтесь с дороги, отдыхайте. После наговоримся. А у меня с Петром Савеличем еще дела. Жди к ужину. — Нежно обняв Любочку на прощание, Алексей запрыгнул в седло своего конька, и вместе с Сидарковым и остальными красноармейцами, они покинули двор.

— Баня давно готова. — За спиной Любы возникла низенькая женщина с морщинистым, точно моченое яблочко, приветливым лицом. — Проходите, господа хорошие. Меня Дарьей кличут, а еще в доме Светлана, но она сейчас на кухне хозяйничает, выйти не может. Вещички, что на вас, бросьте в корыто, после девки постирают. Я распоряжусь, чтобы вам приготовили чистое.

— Благодарствую, милая. — Матильда Прокопьевна хоть и была голодна, но пересилила себя. Даже при красных она не позволит себе выглядеть, точно грязная оборванка. В дом прошла павою. Не важно, что платье грязное да местами оборванное. Что волосы два дня не чесаны, торчат во все стороны. Строго оглядела светлую, просторную горницу. Широкий стол, в круг которого устроились покрытые вязаными ковриками табуреты. Посмотрела в красный угол, взгляд наткнулся на занавески. — А это что же такое? Отчего святые иконы спрятали?

— Так ведь новая власть. Открыть?

— Сама справлюсь. — Матильда Прокопьевна отодвинула занавески и перекрестила лоб.

— Прикрыть бы, не дай бог, Сидарков заметит.

— Ваш Сидарков с Алексеем Григорьевичем по делам отправились. Говорили, вечером явятся, — входя в роль, наставительно отчеканила Матильда Прокопьевна. Прочитав краткую молитву, она задвинула занавески и только после этого велела Дарье проводить ее в баню.

Там их ждал новый сюрприз, крестьяне привыкли мыться все вместе, поэтому никто даже не подумал, что новые гости могут придерживаться иных правил. Но, слава богу, растопив баньку и натаскав туда достаточно воды, их новая прислуга, оставила семью проверяющего справляться одних.

— Вот что, Сергей, — Матильда Прокопьевна решительно вошла в чистую теплую баньку и осталась довольной увиденным. — Моемся сначала я с Любочкой, а потом уж ты. Иди в дом, спроси прислугу, может, есть табак какой, да хоть их вонючая махорка, и покури на крылечке. Так будет вполне естественно. Когда помоемся, я тебя позову.

Когда все трое, помытые и переодетые в чистое, сели за богато убранный стол, жизнь вообще показалась им почти как в довоенное время.