Некрономикон. Аль Азиф или шёпот ночных демонов. Повесть (глава) 6

Повесть 6

Ньярлаат-Тот

По дороге в Дамаск я встретил много своих старых знакомых по военной службе, прошедших со мной многие сражения, повидавших и перенёсших не меньше, чем я. Все они по разным причинам оставили службу и, каждый – на свой лад, устраивались в мирной жизни. Некоторым из них, кому почему-либо не удалось обустроиться, влачившим скудное существование, я рассказал о селении на берегу Евфрата, жители которого были бы рады принять в свою общину бывалых воинов, всячески поддержав их, в обмен на защиту и обучение боевому искусству. Тем, кто проявил интерес и готовность начать новую жизнь на новом месте среди мирных и дружелюбных людей, я предложил отправиться со мной. За весь путь их набралось более трёх десятков человек. По прибытии в Дамаск я дал каждому из них немного денег на дорогу и обустройство, и посоветовал отправиться туда не всем вместе, а небольшими группами, чтобы не напугать кротких жителей. Одному из них, почтенному и благородному воину, оставившему военное ремесло из-за увечья, я вручил письмо, написанное мною главе поселения, и фирман о покупке земли, на которой оно располагалось, а также – небольшое пожертвование на общие нужды.

Шестерым же из числа тех, кому я доверял больше всего, я предложил стать моими спутниками в предстоящем путешествии. Я прекрасно понимал, что одному такое путешествие не осилить, а доверяться незнакомым людям, да ещё – в чужих землях – было просто недопустимо. Те же, кого я выбрал, прошли со мной бок о бок многие дороги, испытания и лишения. Мы с честью вышли из многих битв, не раз выручая друг друга и делясь последним. А уж сколько раз мы вместе смотрели в лицо Смерти, никто уже и не взялся бы сосчитать. Все они были молоды, грезили приключениями и жаждали полнокровной жизни, и у всех у них она, так или иначе, не складывалась. Я красочно поведал им о своих недавних приключениях, разумеется, опуская моменты, в которые трудно было поверить, увлёкши их, тем самым, романтикой Неведомого. И, конечно же, пообещал им щедрого вознаграждения всех трудов. Все они с вожделением приняли моё предложение, выразив готовность следовать за мной навстречу чему угодно в роли телохранителей, слуг и помощников. Я же выразил им желание видеть в них верных товарищей, совершенно равных мне во всём, таких, какими мы были когда-то. На том мы и порешили.

В Дамаске мы провели некоторое время в подготовке к путешествию и сборах того необходимого, что нужно было взять с собой сразу. Остальное мы рассчитывали приобрести уже на месте. А чтобы сберечь время, мы решили как можно большую часть пути пройти по воде. Я тщательно изучил карты тех мест и расспросил многих, бывавших в тех краях, так что достаточно хорошо представлял себе и саму местность, и путь к ней. Наконец, завершив приготовления и сборы, мы отправились в путь, который, как и в былые времена, не был для нас длинным благодаря множеству историй и воспоминаний. Доехав до Бейрута, мы сели на корабль, направлявшийся в Магриб с заходом в Александрию. Я полюбил море с первого своего плавания, и любое новое свидание с ним доставляло мне несказанное удовольствие. Поэтому я взошёл на палубу с радостью и вожделением, вспоминая свои старые впечатления и предвкушая новые. Спутники же мои, ещё никогда не плававшие по морю, сделали это с явным страхом, который, однако, уступал по силе любопытству и жажде Нового. А после первого же дня плавания страх бесследно пропал, уступив место восторгу и упоению. Мои товарищи только тем и занимались, что бегали от борта к борту, глядя во все глаза на далёкие берега, причудливые волны и загадочных морских обитателей, иногда показывавшихся из воды. Ночью же они, словно зачарованные, подолгу любовались окутывавшей корабль Звёздной Бездной. Эта картина для них также была совершенно новой, ибо на земле окунуться в неё с такой полнотой было невозможно. Она, несомненно, навевала на них какие-то свои грёзы, но им, разумеется, не дано было почувствовать того, что чувствовал при этом я. Передо мной неизменно вставали те самые воспоминания, наполняя меня непреодолимым желанием пройти тот путь, который тогда указали мне Они, а, пройдя его, отправиться по их стопам дальше… Эти мысли всякий раз пугали меня: ведь «пойти дальше», в этом случае, означало, здраво рассуждая, «пойти в никуда». Но, несмотря на все здравые рассуждения, это желание всякий раз возвращалось вместе с воспоминаниями, и, в какой-то момент, я вдруг начал грезить, что это возможно, стоит лишь отыскать их следы.

Благополучно добравшись до Александрии и получив от этого плавания большое удовольствие, мы наняли небольшой парусник, на котором сразу же, лишь закупив кое-что необходимое, отправились вверх по легендарному Нилу. Он, однако, со своей мутной водой и унылыми берегами не произвёл на нас большого впечатления по сравнению с морем, если не считать его огромной ширины. Любоваться здесь было нечем, и четыре дня плавания до нужного нам места тянулись бесконечно долго. Моряки подтвердили мои сведения о том, что великий город уже много десятилетий как покинут жителями, пребывая в пустоте и безмолвии, и постепенно разрушаясь. Его иногда посещают искатели древних сокровищ, но, насколько им известно, совершенно впустую, так как всё, что можно было там найти, найдено давным-давно. О существовании же подземелий им не было известно, однако, по их словам, о городе существует немало легенд и невероятных историй, многие из которых люди рассказывают с большой неохотой и далеко не всем. Вообще, они, под конец, посоветовали нам, несмотря на радушие и миролюбие местных жителей, быть настороже, толком не объяснив, почему.

Высадившись на берег в нужном месте, мы в ближайшем поселении наняли проводника и верблюдов, а также запаслись продовольствием и всем, чего нам ещё не доставало. На наши расспросы местные жители отвечали весьма охотно, ярко расписывая всё, что интересного там можно было встретить. При этом все они предупреждали нас, что искать там какие-либо ценности бесполезно, так как оттуда уже давно унесено всё, что можно было унести, и можно лишь любоваться тем, чего унести нельзя. Узнав, что нас интересуют древние письмена, они заверяли, что этого добра там превеликое множество, особенно – в захоронениях древних царей, находящихся в окрестностях города. В ответ же на вопросы о подземной его части выражали полное недоумение, однако, с примесью настороженности и страха. И было в этих ответах что-то подозрительное: в них ясно чувствовалась недосказанность, люди явно что-то скрывали, словно чего-то или кого-то боясь. К моему удовольствию, эта скрытность раззадорила моих спутников и разожгла их интерес, даже, несмотря на мои предупреждения о том, что здесь таинственность, как нигде, может быть сопряжена с опасностями. Кроме этого, она явилась подтверждением того, что мы идём по верному пути. Осталось лишь нащупать его продолжение, но стало совершенно ясно, что на помощь местных жителей в этом рассчитывать не приходится.

Решив попытать счастья самостоятельно, мы отправились в город. Два дня мы бродили по нему, любуясь постройками и изваяниями, среди которых были и порядком разрушенные, и хорошо сохранившиеся. Все они были очень интересны, но для наших поисков никакой ценности не представляли, как и письмена на них, то и дело нам попадавшиеся. Я уже начал, было, беспокоиться, хотя в запасе у нас ещё оставались пресловутые захоронения. Но на третий день к нам подошёл нищий старик, которого мы видели в деревне. Осведомившись, правда ли, что мы ищем Большое Подземелье, он пообещал за несколько серебряных монет рассказать нам то, что он знает о нём, хотя знает он совсем немного. А также может указать входы в него, которые, однако, уже многие времена, как завалены камнями, и попасть в них невозможно.

Мы сытно накормили его и отсыпали ему серебра полный мешочек из-под перца, так как от кошелька и золотых монет он отказался, сказав, что они сразу же привлекут злые взгляды. Он повёл нас на самую окраину города к развалинам большого и, похоже, богатого дома, где на обширной открытой площадке было сооружено что-то вроде купальни. Она имела правильную круглую форму, пятнадцать шагов в поперечнике и глубину в рост человека. Дно и стены были выложены очень плотно пригнанными плитками полированного камня, во многих местах повреждёнными временем. В углах воображаемого, лежащего на дне, квадрата, у самых стен имелось по углублению ещё почти в рост человека, в которые дно уходило под наклоном. Похоже, они были устроены для стока воды. Однако об их устройстве можно было судить лишь по двум, так как два других были скрыты каменными завалами.

– Здесь, под одной из этих куч, находится вход, – промолвил старик. – Но под какой, мне не известно. Их ещё много, я покажу вам те, которые знаю, а вы уж выберете из них наиболее удобный для себя.

Услышав эти слова, я понял, что завалы, под которыми они скрыты, видимо, не безнадёжны, хотя те, перед которыми мы сейчас стояли, выглядели весьма внушительно. Сказав это, старик двинулся дальше. Он водил нас по окраинам три дня, время от времени, указывая на нагромождения обломков плит, балок и просто глыб, скрывавших, по его словам, входы в Про́клятый город, погружённый на глубину в двадцать раз больше человеческого роста. Все они располагались в обширных углублениях, либо входивших в архитектурные комплексы, либо являвшихся заглублёнными частями построек, либо – в естественных понижениях уровня грунта, либо у подножия высоких фундаментов. Словом, вариантов их расположения было столько, сколько было их самих. Что они собой представляли, оставалось загадкой, ибо завалы были настолько большими и плотными, что скрывали их полностью. Причём, выглядели они так, будто их не просто нагромождали, а искусно укладывали, перекрывая куски друг другом и тщательно заполняя пустоты, отчего разборка их представлялась совершенно невозможной. Похоже, целью тех, кто это делал, было – замуровать их наглухо и навечно. Судя же по величине и системе укладки завалов, входы эти были достаточно большими, и ширина их почти везде значительно превосходила высоту. О невозможности добраться до них говорило и то, что все они были покрыты слоем пыли, песка и других наносов, а на многих даже росли различные растения. Становилось ясно, что завалы были сложены очень давно, успели слежаться, и расшевелить их теперь будет трудно.

– Похоже, что город, в который ведут эти входы, проклят основательно, – сказал я, когда мы обошли их все. – Но что же это за проклятие, кто и за что его наложил? Ты обещал что-то рассказать о нём. Думаю, время пришло.

– Я родился и вырос в этих краях, – начал старик. – Мальчишкой я слушал рассказы таких же стариков, как я теперь. Они пересказывали легенды, также услышанные ими когда-то, и тех времён, в которые они возникли, даже тогда никто уже не помнил. В те времена верхний город был истинно великой и великолепной столицей государства, которым правили посланцы каких-то древних богов. Правителей сменилось очень много, ибо те времена текли бесконечно. Самые могущественные из них, как раз, и воздвигли себе для перехода в иной мир те грандиозные сооружения, которые находятся недалеко отсюда. Государство под их владычеством и покровительством их богов пребывало в могуществе и процветании. Однако их боги за посылаемую благодать требовали высокую цену. Они не довольствовались даже самыми усердными молитвами, им нужны были жертвы: кому-то хватало зерна, фруктов и чистой воды, кто-то предпочитал нежное мясо животных, а кто-то не признавал ничего, кроме человеческой крови. Эти боги требовали безоговорочного послушания, не прощая даже ничтожных грехов, ропота и отступничества, повелевая своим посланцам-царям жестоко карать ослушников. Цари же, правя от имени богов, были наделены божественной властью над всеми жителями государства, которые являлись, по сути, их рабами. И лишь жрецы занимали особое положение, так как именно и только они могли говорить с богами, донося до них восхваления царей и сообщая царям их волю. Основой власти богов и царей, а также основой могущества и процветания государства был страх перед божественным и царским гневом, беспощадно каравшим любое ослушание. Поэтому все, от самых высоких вельмож до самых низких простолюдинов, проявляли невероятное усердие в исполнении своих обязанностей и воли Высших.

В честь богов в столице и других городах были воздвигнуты многочисленные величественные храмы, в которых жрецы и повелители правили роскошные службы и обряды, совершали жертвоприношения. Сами боги никогда не представали перед людьми, поэтому все обращения к ним осуществлялись через обращения к их изображениям в виде статуй, изваянных по описаниям жрецов, которые, уж наверняка, знали их облик. Выглядели они почти одинаково: человеческое тело венчала голова какого-нибудь животного, причём область владычества каждого из них никак не была связана с этим животным, его повадками или какими-то особенностями. Но, по крайней мере, их облик был понятен всем людям, и они легко его принимали. Общим же у них было то, что все они были подвластны солнцу, превозносили его и взывали к нему в своих обращениях, упивались даруемой им благодатью. Лики всех богов были озарены и освящены его животворным светом, и все они были неразрывно связаны с ним.

Но пришло время, когда что-то изменилось. То ли некоторые из богов изменили своим привычкам, то ли к ним прибавились новые. Ибо часть служб и обрядов стали перемешаться под землю. Для этого в городе началось строительство подземных сооружений. Но происходило это весьма странным образом: все работы велись лишь под покровом ночи, словно их пытались скрыть от чьих-то глаз, хотя скрыть такие грандиозные работы было просто невозможно. Днём шла лишь подготовка к ним: подвозились материалы, инструмент и еда для работников, отвозилась вынутая земля. Работники же в это время отдыхали. А с наступлением ночи люди торопливо приступали к работам, стараясь до рассвета успеть сделать как можно больше.

Сначала на окраине города в большом естественном понижении грунта была вырыта обширная пещера. Своды и стены её сразу, прочно и тщательно, укреплялись огромными плитами и столбами. Когда её площадь стала достаточной, чтобы вместить необходимое количество работников и строительных приспособлений, работы внутри неё стали вестись без перерыва ночью и днём. Днём прерывались лишь работы под открытым небом: вывоз из пещеры земли и внос в неё материалов. Жители города и окрестных селений были очень удивлены и недоумевали, проявляя живое любопытство. Они начали, было, собираться толпами у места строительства, даже пытаясь расспрашивать работников и надсмотрщиков. Но царские глашатаи, являвшиеся в сопровождении внушительных отрядов стражи, очень быстро донесли до них повеление не видеть того, что здесь происходит, не слышать того, что об этом рассказывают, ни с кем не говорить и самим не думать об этом, и не пытаться ничего понять. Кроме того, было повелено вблизи этого места больше не появляться и вообще вести себя так, будто вовсе ничего не происходит. Разумеется, было, как обычно, добавлено, что любые ослушания этого повеления будут караться самым жестоким образом, вплоть до смерти. Конечно, этот запрет не мог умерить людское любопытство и воспрепятствовать подглядыванию, подслушиванию и тайным повсеместным обсуждениям увиденного и услышанного. Он лишь способствовал рождению и расползанию самых невероятных слухов, породивших впоследствии множество легенд. Однако они, не получая подтверждения, скоро надоели и затихли сами собой. Таинственное же строительство продолжалось изо дня в день, из года в год. Уже умерли от старости те, при ком оно началось, а оно всё продолжалось, приобретая всё больший размах, которого, однако, не было видно сверху. Внутри же продолжалось удлинение и углубление пещеры, которая, достигнув под плавным уклоном определённой глубины, пошла горизонтально, став уже галереей. Она была весьма широкой, временами ещё более расширяясь и образуя большие залы. От неё, то и дело, отходили боковые, изгибаясь и пересекаясь друг с дружкой, образуя сложный лабиринт. Некоторые из них, в конце концов, выходили на поверхность, другие заканчивались тупиками или приводили в какие-либо помещения. В стенах имелось множество камер и ниш самых разных размеров и форм. Высота коридоров и помещений также была самой различной: в одних до свода не доставал даже свет факела, в другие же можно было проникнуть, лишь сильно согнувшись. Некоторые располагались выше основного уровня, и к ним вели, порой многочисленные, каменные ступени. Уровни галерей и коридоров также были различны. Кроме возвышений, имелись также углубления, иногда столь глубокие, что казались бездонными провалами, другие же поражали своей необъятной обширностью. Всё это многообразие неуклонно разрасталось вширь, постепенно приобретая очертания настоящего города. Стены вновь прорытых помещений и участков галерей сразу же выкладывались каменными плитами, на пол укладывались широкие и массивные фундаментные блоки, на которые устанавливались столбы и колонны для опоры сводов огромных размеров, форма которых явно отражала какие-то особые прочностные свойства. Всё это было сделано из очень прочного камня, а поверхности были тщательно выглажены. Плиты облицовки укладывались одна к другой настолько ровно, что стены и полы на всём своём протяжении не имели даже малейших перепадов или отклонений от одной линии. Для более прочного соединения между собой и препятствования в дальнейшем смещению, и силовые, и облицовочные элементы имели замысловатые углубления и выступы, точно подходящие друг к другу. А подгонялись плиты одна к другой так плотно, что между ними не просачивалась даже вода, которой земля на такой глубине была пропитана весьма значительно. Многие помещения, камеры и коридоры закрывались каменными дверями на тщательно отполированных шарнирах, которые, снабжённые сложной системой смазки, обеспечивали им плавное и бесшумное движение. Эти двери обычно имели хитроумные запоры и были столь искусно замаскированы под общий фон, что, не зная расположения, найти их было совершенно невозможно. Трудно было себе представить, сколько твёрдого камня, которого в этих землях было не так уж много, да ещё – таких размеров, доставлялось сюда для всего этого.

Кроме того, здесь была устроена какая-то сложная и таинственная система освежения и, хоть небольшого, но, всё же, подогрева воздуха. Она была основана на многократных перепадах тепла и холода в воздухе, заставляя его двигаться по проходам, постоянно поступая снаружи. Источником тепла для этого служило палящее на поверхности солнце, а холода – естественный холод подземелья. Но самой непостижимой принадлежностью этого колоссального сооружения была система его освещения! Источником света в ней был, опять-таки, солнечный свет, поступавший с поверхности через узкие вертикальные шахты, полированные стенки которых были покрыты каким-то особым составом. Внутри же находилось несколько выпуклых и вогнутых дисков, выточенных из больших кристаллов драгоценного, совершенно прозрачного кварца и тщательно отшлифованных алмазной пылью. Спустившись по такой шахте, свет попадал в хитроумное механическое устройство, состоящее из кварцевых дисков и превосходных зеркал из тончайшего слоя серебра. Эти диски и зеркала также были выпуклыми и вогнутыми, и могли по-всякому двигаться и поворачиваться. Несколько таких устройств, поставленных на расстоянии, но с условием прямой видимости между двумя соседними, могли передавать неослабевающий луч света очень далеко по сложному пути с несколькими поворотами и перепадами уровня. Любое из этих устройств могло либо освещать некоторое окружающее пространство рассеянным светом, либо посылать яркий луч в любой его уголок. Кроме того, для освещения служили также особые сосуды из кварца, наполненные загадочным белым порошком. Стоило в течение дня подержать их на солнце или под выходом световой шахты, они сами начинали испускать ровный, приятный для глаза и достаточно яркий свет, который не тускнел почти неделю. Наружные отверстия шахт были спрятаны и замаскированы в постройках и различных архитектурных сооружениях, воздвигавшихся на поверхности одновременно с прокладкой стволов.

Не было конца перечислению чудес Подземелья. Огромные движущиеся платформы, движимые силой одного человека. Наблюдательные устройства, позволявшие видеть и слышать, что происходит в различных его уголках и на поверхности. Склады продовольствия, которое не портилось, казалось, бесконечное время. Исцеляющие или, наоборот, убивающие свойства воздуха некоторых помещений. Особенно же удивительные превращения претерпевали там звуки, издаваемые в особых местах. Человеческий голос или звучание специальных инструментов могли превращаться либо в совершенно жуткие по силе и высоте звуки, режущие или содрогающие всё тело, либо в вообще неописуемые явления. Могли, словно гигантский молот, наносить размозжающие плоть удары, либо пронизывать её тысячами тончайших игл и лезвий, превращая в полужидкое месиво. Могли растекаться по телу невыносимой болью, могли за несколько мгновений лишить разума или просто вызвать смерть без всяких видимых причин. Причём, это их действие могло проявляться совсем не там, где они рождались.

Но, казалось, бо́льшую часть Подземелья занимали огромные залы, предназначенные для содержания большого количества людей. Высота их сводов позволяла устроить в них несколько уровней с перекрытиями из обширных, ребристых снизу, плит, опиравшихся на множество колонн, стоящих рядами по всему залу. В них, несмотря на огромное пространство, было значительно теплее и имелось некоторое убранство. Так, например, между колоннами ровными рядами располагались ложа из пористого камня, лежать на которых даже без всякой подстилки было не холодно. Вдоль стен были устроены длинные двухъярусные желоба, по которым текла вода из подземных родников. Верхний использовался для питья, а нижний – для смывания нечистот. Освещение также было достаточным, чтобы разглядеть самое необходимое. Сырости совсем не ощущалось, воздух был вполне пригоден для дыхания. После того, как был построен первый такой зал, в нём содержались многочисленные работники.

Для работ использовали как рабов, так и свободных людей со всей страны. Их нанимали, обещая щедрое вознаграждение и хорошие условия труда. Условия, и правда, были неплохими, но все, кто попадал туда, теряли свою свободу, становясь вечными пленниками Подземелья. За все долгие времена, в течение которых велись работы, оттуда не вышел никто из них. Вербовка новых происходила постоянно, те же, чьи силы иссякли, исчезали бесследно. Когда люди поняли это, поняли, что были жестоко обмануты и завлечены в ловушку, они пытались бунтовать и поднимать восстания. Но все их попытки закончились ничем, кроме бессмысленной крови. Тогда работники, которые теперь все стали рабами, решили, хотя бы, предостеречь других от попадания в эти сети. Они договорились с мастерами, которым иногда разрешалось под охраной выходить на поверхность, о том, чтобы те передавали свободным людям послания от них. Мастера, которые к тому времени также поняли свою участь, поддержали эту идею. И, хотя они сами, выходя из Подземелья, находились под неусыпным наблюдением, им удалось наладить связь с простыми людьми, которые также могли попасться в эту западню. Было придумано несколько способов доставлять на поверхность послания, написанные на каменных пластинках. Самым простым и верным из них было закапывание пластинок в землю, вывозимую из Подземелья и ссыпаемую в отвал, расположенный довольно далеко от него. Отвал этот никем не охранялся, к тому же, людям было разрешено брать эту землю для своих нужд. Обречённые невольники, а также те, кто хотел избежать этой участи, были полны ненависти к тем, кто затеял это ужасное дело, и поэтому среди них не могло быть предателей. Весь путь посланий от написания до прочтения был тщательно продуман и хранился в глубокой тайне. Все, кто участвовал в нём, действовали с крайней осторожностью, разными хитростями обманывая внимание охраны и надсмотрщиков. Сами же послания после первого прочтения разбивались в мелкие осколки, а их содержание передавалось уже устно. Так продолжалось в течение нескольких поколений, почти до самого окончания строительства. Именно таким образом люди и узнали о том, что там происходило, а главное, об устройстве Подземелья и обо всех его диковинах. Мастера-строители, механики и даже мудрецы были поражены, услышав о них, ибо многие из них были поистине чудесами, невиданными и неслыханными, до сих пор неизвестными людям. Придумать такое, на их взгляд, было невозможно, и объяснить это можно было не иначе как подсказкой богов. Да и сама идея создания этого грандиозного кошмара непонятного назначения могла принадлежать только им. А раз так, то оно не могло быть ничем иным как храмом. Это объяснение вполне устроило людей, и они, не переставая восторгаться чудесами этого зловещего храма, перестали задумываться над ними.

Однако странный запрет упоминать и думать о нём продолжал действовать, и властители неустанно напоминали об этом, грозя суровой карой за нарушение. При этом они делали не менее странные заявления, что не только не причастны к его созданию, но даже ничего не знают о нём. Эти заявления, разумеется, вызывали лишь недоумение да скрытые улыбки, ибо поверить им было просто смешно. Ведь такое грандиозное строительство просто не могло происходить без их повеления или, хотя бы, разрешения, и уж тем более, без их ведома. Создавалось впечатление, что они хотят скрыть его от кого-то или, по крайней мере, скрыть от кого-то свою к нему причастность. Но от кого им, великим властителям и посланцам богов, понадобилось что-то скрывать? Ведь не от простых же людей, которые находились всецело в их власти? И уж, во всяком случае, не от богов, ибо все свои деяния они совершали от их имени. Не могли же они делать что-то помимо, а тем более, вопреки воле богов? Словом, это их поведение было настолько странным, что люди, никогда не допускавшие даже мысли об обсуждении деяний своих повелителей, стали задаваться такими вопросами.

Наконец, судя по прекращению подвоза материалов, строительство было завершено. Люди, которым теперь больше не угрожало быть навечно загнанными под землю, вздохнули свободно. Их совершенно не интересовало, что же находится там, и для чего всё это было нужно, они были рады забыть обо всём этом. Однако, совершенно неожиданно, на них, простых людей по всей стране, обрушилась другая напасть. Правители стали сильно ужесточать законы, особенно – об уплате всевозможных податей и налогов. Должников, а также нарушивших другие законы, теперь, как никогда раньше, беспощадно забирали в рабство.

Но этим дело не ограничилось. В стране началась спешная и повсеместная подготовка к войне. Мужчин подходящего возраста набирали в войско в огромных количествах, порой забирая насильно, при этом обещая, однако, щедрую плату. Набранных воинов обучали невиданным ранее, изощрённым и удивительно жестоким приёмам боя, и вооружали новым, особо приспособленным для лучшего поражения, оружием. Вся эта подготовка проводилась, как никогда, тщательно и продолжалась несколько лет. Воинам, и в самом деле, хорошо платили, а условия их жизни в военных лагерях были гораздо лучше, чем раньше. Однако на других простых людей при этом легли дополнительные тяготы и поборы. Словом, вся страна теперь работала на предстоящую войну, которая, судя по размаху подготовки, обещала быть обширной и продолжительной.

И вот настал день, когда многочисленные, хорошо вооружённые и прекрасно обученные войска вышли за границы государства и вторглись почти во все окружающие земли. Соседи были ошеломлены сокрушительным натиском и виртуозным боевым искусством египтян. Поэтому никто не смог оказать сколь-нибудь значительного сопротивления. Крепости падали одна за другой, целые армии сдавались в плен, правители в ужасе покорялись великому завоевателю. Однако правивший тогда фараон, к всеобщему удивлению, не стал притязать на владычество фактически завоёванными государствами. Захватив неслыханно богатую добычу и угнав с собой несметное число пленных, опустошив, тем самым, огромные территории, войска вернулись в Египет. Казалось, великие города и дворцы их правителей, получивших такое богатство, засияют теперь непревзойдённым блеском. Но, к большому своему изумлению и разочарованию, придворные вельможи, наместники, чиновники и городская знать получили лишь ничтожную часть захваченных трофеев и почти не получили рабов. Последнее обстоятельство было особенно удивительным, ибо пленных было захвачено такое множество, что, казалось, целью этих походов были именно они. Фараон лично распределял добычу, и это необычное распределение вызывало всеобщее глубокое изумление, а у многих – и недовольство. Не менее удивительным было и то, что наиболее приближённые к нему вельможи, в большинстве, как обычно, его родственники, а также – небольшая группа верховных жрецов, тоже не получившие почти ничего, горячо и единодушно его поддерживали. Почти все трофеи были розданы воинам, участвовавшим в этих походах. Щедрую помощь получили также семьи погибших. Пленные же были согнаны в окрестности столицы, где их разместили в наскоро обустроенных поселениях под усиленной охраной, с весьма неплохими условиями содержания.

Люди продолжали недоумевать и теряться в догадках о предназначении пленных, как вдруг произошло то, чего никто никак не ожидал. Из одного из поселений вывели несколько тысяч человек, и, к ужасу окрестных крестьян, пригнали на окраину столицы к самому большому входу в Подземелье. Там уже находился большой отряд воинов, выстроившись в несколько рядов по обе стороны от входа. Когда первые ряды пленных, пройдя между ними, подошли к самому входу, из маленькой ниши в камне, словно выйдя из стены, появился жрец. Повернувшись к воротам и воздев руки к небу, он произнёс что-то длинное, витиеватое и совершенно непонятное. Массивные створки из цельных каменных плит, много лет закрытые наглухо, с негромким шумом разомкнулись, обнажив хитроумные запорные конструкции, и стали разъезжаться в стороны, исчезая в каменной толще. Воины опустили копья, направив их на пленных, а стоявшие в задних рядах приготовили луки. Охранники подали знак, и толпа ошеломлённых пленников обречённо двинулась вперёд, исчезая во тьме зловещего проёма, и вскоре скрылась в нём. Отряд воинов, чётко перестраиваясь, вошёл следом. Последним в него нырнул жрец, после чего плиты, выйдя из стен, сомкнулись, словно гигантские челюсти, проглотив эту огромную толпу людей, как ни в чём не бывало.

Вслед за этим событием, с промежутками в несколько недель, пленных из всех поселений поочерёдно через несколько больших входов стали перегонять в Подземелье. Их место в поселениях занимали рабы, которые уже не годились для работ, а также попавшие в рабство за долги и преступления. Однако и они пробыли там недолго. Их постигла та же таинственная и ужасная участь: всех их бесследно поглотили бездонные и ненасытные, выдыхающие могильный холод, пасти чудовищного, порождённого явно не человеческим разумом, Подземелья.

А вскоре после того, как первые несчастные исчезли в его недрах, в городе и его окрестностях стали происходить ещё более непонятные и наполняющие души ужасом явления. Сначала, в одну из ночей, которая была особенно душной и тревожной для с трудом засыпавших людей, далеко в пустыне к юго-западу от города вдруг вспыхнуло, разлившись на полнеба, и горело до самого утра ослепительное зарево. Тогда кто-то вспомнил, что в одном из посланий работников, строивших Подземелье, говорилось о широком и очень длинном подземном ходе, проложенном на большой глубине именно в том направлении. А спустя ещё некоторое время, уже в само́м городе через промежутки времени примерно в месяц, по ночам стало появляться призрачное сияние, исходившее, казалось, прямо из земли. Оно охватывало весь город и его ближайшие окрестности. Его испускало всё: земля, вода, стены домов и другие сооружения. Выглядело оно настолько необычно, что его невозможно было описать. Оно не имело никакого цвета, оно было совершенно прозрачным, но, в то же время, прекрасно видимым. Оно ничего не освещало, но, в то же время, несмотря на темноту, в нём были прекрасно видны все предметы, ибо оно совершенно чётко очерчивало и оттеняло их, отчего каждый из них неестественно ярко выделялся на фоне других. Эта картина, в целом, была настолько чужда глазу, что очень быстро утомляла его и вызывала мучительное чувство подступающего безумия. Поэтому люди в такие ночи старались без крайней нужды не выходить из домов, так как в них сияние почти не проникало. Но они не были защитой от необъяснимого чувства тревоги, беспокойства и ещё чего-то неописуемо мучительного, что невозможно было выразить словами. В такие ночи никто в городе не мог спать, все лишь безмолвно молили богов скорее послать им утро, которое рассеивало ужасные наваждения. Наутро люди чувствовали себя измученными и опустошёнными, совершенно не способными на какую-либо работу, а некоторые просто не доживали до него, умирая непонятно от чего. Оказавшиеся же в это время на улице нередко рассказывали, что слышали едва различимые, но ужасающие звуки, напоминавшие вопли многих тысяч голосов, наполненные невыносимым страданием и отчаянием. Эти звуки, в сочетании с режущими глаза иллюзиями, сами причиняли невероятные мучения, которые выносили далеко не все. И никого не удивляли многочисленные убийства и самоубийства, порой, массовые, совершаемые в такие ночи.

Но всё это не шло ни в какое сравнение с тем, что на улицах города вдруг стали появляться невиданные чудовища. Их совершенно ужасный облик сочетал в себе облик изуродованных людей и различных животных, людей и чего-то невообразимого, или же был не похож вообще ни на что. Общим же у всех у них было то, что они были словно обожжены или обварены кипятком. По ночам они, вылезая неизвестно откуда, передвигались по городу, днём же прятались в различные укрытия, из которых появлялись, лишь, будучи вспугнутыми. Такие появления вызывали у оказавшихся рядом людей оцепеняющий испуг и непреодолимую панику, а нередко – смерть от разрыва сердца или безумие. Людей охватил страх, ибо они сочли всё это ничем иным как приближением Конца Света. Но, после того как чудовища стали попадаться мёртвыми, а тем более, после того как стражники убили несколько из них, люди поняли, что это – вовсе не Кара Небесная, и с ними можно бороться. Властитель, в свою очередь, поспешил объявить, что боги не имеют к этим существам никакого отношения и благословляют их уничтожение. Существа же эти являются порождением тёмного Зла, явившегося из Диких Земель. Никто из людей, даже мудрецы, понятия не имели, что такое «тёмное Зло» и где лежат «Дикие Земли», но объяснение повелителя, как всегда, устроило всех, и никто больше не стал над этим задумываться. И, конечно же, испытывая перед чудовищами панический страх и отвращение, они не стремились проявлять усердие в их уничтожении или изгнании. Они предпочитали вообще с ними не встречаться, предоставляя это дело страже, которой некуда было деваться. Когда же было замечено, что чудовища передвигаются лишь по ночам, прячась днём, а также стремятся, в конце концов, покинуть город, их просто предоставили самим себе, убивая лишь тех, кто пытался нападать на людей. Умерших и убитых утаскивали за город и сжигали дотла.

Спустя же ещё некоторое время, стали происходить совсем уж страшные явления. Некоторые женщины, которых постепенно становилось всё больше, вместо младенцев стали производить на свет не менее жутких уродов и чудовищ, в большинстве своём, совершенно не похожих на людей. Они обычно отдалённо напоминали некоторых животных, в основном, рыб или рептилий, а зачастую, были вообще ни на кого не похожи. От чудовищ же, появлявшихся неизвестно откуда, они отличались тем, что не выглядели обожжёнными и изуродованными. Наоборот, их облик, при всей своей невероятности, был весьма ладным и гармоничным. Едва родившись, они уже способны были передвигаться, проявляя поразительную живучесть и агрессивность, что часто позволяло им скрыться, да ещё и загрызть и съесть кого-нибудь по дороге. Исчезали они, чаще всего, в Ниле, заставляя жителей прибрежных селений долгое время трепетать от ужаса. Других же удавалось убить, однако это требовало достаточной храбрости и ловкости. Та же участь почти всегда постигала и их матерей, ибо их считали отмеченными печатью Зла и расправлялись с ними крайне жестоко. В конце концов, обременённые женщины вынуждены были тайком уходить из города, и ожидать разрешения, прячась в укромных местах. Однако обратно возвращались не все. Некоторых из них обнаруживали жестоко растерзанными, других не находили вовсе. Те же, кто возвращался, не всегда приносили с собой младенцев. Люди прекрасно всё понимали, но, по крайней мере, не учиняли расправ. Поначалу за женщинами пытались следить, но затем перестали, и проклятье рожениц, таким образом, постепенно сошло на «нет».

Все эти кошмарные события, разумеется, беспокоили Высших. Они, конечно, пытались наводить порядок, устраивая облавы на чудовищ и организуя ночное освещение улиц. Но больше всего усердия они проявляли в неустанных повторениях уже давно известного всем запрета, распространяя его на все эти удивительные события. Летописцам же было особенно строго запрещено заносить в скрижали даже далёкие намёки на них, а также упоминать о недавних военных походах и обо всём, связанным с ними. Вместе с тем, спустя какое-то время правители начали готовить новый поход. Люди, помня о щедрой плате за военную службу в прошлом, охотно шли в армию. Всё повторилось в точности, как и в прошлый раз. Соседи теперь были готовы к вторжению, но оружие и мастерство захватчиков вновь превзошли их силы. Войска фараона проникли в более дальние земли, захватив ещё большую добычу и опустошив ещё большие территории. Воины вновь получили хорошую плату, а бесчисленные пленные опять бесследно канули во тьму Подземелья. И снова в летописи не было занесено ни слова, будто ничего и не было. Но народная память сохранила, усердно пряча от глаз и ушей стражи, не только это. И зловещее ночное сияние, и приступы всеобщего гнетущего смятения повторялись, пожалуй, ещё чаще, чем после первой войны. Разве что, уродливых чудовищ теперь было гораздо меньше, и женщины теперь почти не рождали немыслимых тварей.

С тех пор кровопролитные нападения на соседей стали происходить часто. Каждый из фараонов во время своего царствования считал обязательным совершить одно или два нашествия. Некоторые из них нашли своё отражение в летописях, о других же не было сказано ни слова. Войска фараонов продвигались уже далеко от границ Египта, проникая в далёкие земли и переплывая большие водные просторы. Они, в конце концов, привели к полному уничтожению многих немногочисленных народов, живших поблизости, особенно, тех, у кого ещё не сформировалось государственное устройство, и которые жили отдельными племенами. Они были истреблены в первую очередь. Более развитые соседи пробовали предлагать откуп, но ненасытные фараоны требовали непосильную цену: многие и многие тысячи рабов. Тогда соседи, договариваясь и объединяясь друг с другом, стали оказывать более активное сопротивление, что, в конце концов, принесло свои плоды. После нескольких значительных поражений фараоны поумерили свою воинственность, производя набеги лишь на тех, с кем легче было справиться. Но таких становилось всё меньше, и вскоре почти все они были уничтожены. К тому же, народ устал от многовековых кровопролитных войн, и люди уже не изъявляли желания добровольно вступать в войско, а согнанные туда силой, не проявляли усердия в боевых действиях, разбегаясь и сдаваясь в плен при любом удобном случае. Всё это привело к уменьшению численности войска и ощутимо сказалось на его мощи.

Тогда властители, словно обезумев, начали уничтожать свой собственный народ. По всей стране начались массовые похищения людей. Нередко за ночь вдруг опустевали целые деревни или городские кварталы. Вооружённые похитители, особо не скрываясь, ночами гнали толпы похищенных по пустынным местностям вдали от дорог, днём же останавливались на отдых вдали от поселений. Все эти толпы стекались к столице и загонялись в те самые поселения. Однако теперь их обитателей было намного меньше, чем во времена войн. По ночам же несчастных, как в былые времена – пленников, отправляли всё в то же Подземелье. Население страны, хоть и едва заметно, стало уменьшаться. Простых людей вновь охватил ужас. Рассказы о таинственном сиянии и о жутких чудовищах уже не пугали их так, как ожидание в любую ночь быть схваченными и брошенными в эту проклятую бездну, из которой нет возврата. И вновь, словно в ответ на людские мольбы о защите и сострадании, обращённые к властителям, в городах и на многолюдных дорогах зазвучал уже знакомый всем запрет. Тогда люди стали, наконец, понимать, что им не получить защиты от своих повелителей, что боги, очевидно, за что-то сильно разгневались на них и обрекли на уничтожение. По городам и деревням поползло Отчаяние, лишая покоя и сил, сея скорбь и обречённость.

И именно в это время у входов в Подземелье вдруг появились первые завалы. Сначала их было лишь несколько. Они возникли, казалось, сами собой, ибо никто не видел, кем, когда и как они были сооружены. Стражники, обнаружившие их ранним утром, сообщили своему начальнику, он – особому смотрителю, и так далее. Фараон, услышав об этом, не поверил даже заверениям своих приближённых, уже увидевших это своими глазами. Когда же, доставленный на место, убедился во всём воочию, он пришёл в ярость, повелев немедленно убрать их, не оставив и следа, а дерзнувших совершить это преступление достать из-под земли. Тут же на место были пригнаны рабочие, которые начали, было, разбирать завал, но вдруг, с выражением ужаса на лицах, замерли, как изваяния. Надсмотрщик лишь безмолвно указал рукой на одну из плит. Все присутствующие, включая фараона, взглянув на неё, обомлели. На её поверхности столь искусно, как это мог бы сделать лишь очень хороший мастер, был высечен символ верховного бога, а рядом с ним – особые знаки, обозначавшие проклятие богоотступника – одно из самых страшных проклятий этой земли. По воле богов к носителю этих знаков нельзя было не только прикасаться, но и приближаться на определённое расстояние. Всякий, нарушивший эту волю, независимо от ранга и положения, объявлялся парией и изгонялся отовсюду, будучи обречён на голодную смерть. Все присутствующие были ошеломлены, даже в глазах фараона на какое-то время застыли смятение и испуг. Однако он первым овладел собой и с раздражением заметил, что это странное место, построенное неизвестно кем явно вопреки воле богов, было изначально обречено на эту участь. И удивительно, что это произошло лишь сейчас, а не гораздо раньше. Он приказал поставить здесь надёжную охрану, чтобы никто случайно не нарушил священного запрета, а затем повелел всем разойтись. Однако охрана, почему-то, была поставлена не только у заваленных входов, но и у всех остальных, что опять повергло людей в недоумение: зачем она нужна у наглухо закрытых незыблемых ворот, да ещё после этих слов фараона. Но вслух, разумеется, никто этого не высказал.

Через некоторое время заваленными оказались ещё несколько входов, среди которых был и самый большой, а охрана, поставленная у них, бесследно исчезла. Но главное, божественные символы, выбитые, как и раньше, на одной из плит, были вызолочены и располагались так, что солнце освещало их одинаково в течение всего дня, и их яркий блеск был виден издалека. Это явление вновь, и даже ещё больше, чем предыдущее, переполошило придворных, а фараон был уже не на шутку встревожен. Ибо этот знак не оставлял никакого сомнения в его божественном происхождении и выглядел весьма красноречиво. После этого происшествия один из советников, набравшись храбрости, деликатно посоветовал фараону повиноваться воле богов и, чтобы заслужить их милость и показать всем единство с ними, самому продолжить начатое ими дело. Фараон с раздражением отверг его совет, хотя и не разгневался. Но через несколько дней ещё несколько входов в Подземелье были, невесть когда и как, заложены глыбами и обломками плит. Начальнику стражи, правда, бросилось в глаза то, что все, заваленные и сейчас, и ранее входы располагались вблизи больших скоплений глыб и обломков, откуда их несложно было дотащить. Однако он ни с кем не поделился этим наблюдением и никому не высказал своих мыслей, которые, возможно, у него появились.

Эти новые завалы повергли в ужас всех, кто пришёл на них посмотреть, включая и фараона. Ибо возле них были найдены обгоревшие скелеты, облачённые в одежду стоявших здесь стражников. Символы же на камнях, также вызолоченные, были дополнены изображениями и знаками проклятий всех богов, а также надписью, говорящей о том, что за этими дверями таится То, что посягает на их величие. Волею всех богов Оно должно быть навеки заточено в этой каменной бездне, а на саму бездну наложены проклятия забвения и неприкасания.

Вняв, наконец, здравому смыслу, фараон повелел запечатать и завалить все остальные входы, а затем забыть об их существовании, как и о существовании самого Подземелья, запретив какие-либо упоминания о нём. Охваченные страхом люди, от самых бедных крестьян до самого фараона принялись, как никогда, усердно возносить молитвы и приносить щедрые жертвы богам, дабы вымолить их прощение и вернуть их благосклонность, утраченную из-за недостойных деяний и мыслей. И боги, не сразу, но, всё же, даровали им прощение. По прошествии некоторого времени в городе перестало появляться зловещее сияние, а также – другие страшные явления. Люди почти перестали умирать непонятно отчего и убивать себя. Не стало больше ужасных чудовищ, а женщины теперь рождали лишь нормальных младенцев. Похищения людей также прекратились. Правда, иногда тут и там продолжали появляться слухи о пропажах рабов, бродяг и нищих, а также ходили разговоры о том, что запечатаны были не все входы в Подземелье. Здесь и там люди иногда перешёптывались о том, что в глубинах проклятой Бездны продолжает жить Что-то, что неподвластно даже богам и способно противостоять их могуществу. Однако все эти слухи и разговоры были уже отголосками чего-то далёкого, давно прошедшего и происходившего, казалось, совсем с другими народами, жившими когда-то невесть где. Люди, мало-помалу, успокаивались, и воспоминания эти постепенно превращались в легенды.

Окончательным же подтверждением того, что боги простили людей и намерены вновь посылать им свою благодать, было Великое Знамение, посланное ими однажды. Сумерки, спустившиеся на землю на исходе одного из дней, вдруг стали рассеиваться, словно солнце неожиданно передумало уходить на ночной отдых и решило вернуться на небо. Но, вместо солнца, с юго-запада в небо неторопливо поднялось нечто, совершенно неописуемое. Оно походило на гигантское облако, ибо оно клубилось и меняло свои очертания, плывя, казалось, совсем невысоко над землёй. Но оно сияло нестерпимым светом, будто несколько десятков солнц, собравшихся воедино. Каждый из его клубов, постоянно меняя форму, сиял по-особому, и его сияние перетекало в нём, повторяя его изменения. Всё это переливалось множеством оттенков ослепляющего света, цвет которого невозможно было определить, ибо он был настолько ослепителен, что вызывал в глазах сплошной радужный хаос. На него вообще невозможно было смотреть более одного мгновения. Само же облако находилось в постоянном движении и взаимном изменении всех его частей и фрагментов, каждый из которых, несмотря на пылающую яркость, чётко вырисовывался среди остальных. Оно походило и на пляшущее пламя, и на бурлящую воду, и на струящийся и крутящийся песок, и ещё на множество явлений окружающего мира. И всё это бесконечное разнообразие взаимно переплетённых движений создавало поразительную иллюзию, что это – живое существо, которое, дыша, пульсируя, ёжась, собирая и пожирая что-то, и являя бесконечную череду других жизненных проявлений, неторопливо ползёт по небу, вполне довольное собой. Вместе с тем, в нём было что-то, безмерно величественное, завораживающее, рождающее ужас и благоговение, в бездне которого даже лик фараона мог в одно мгновение раствориться без следа. Толпы ошеломлённых людей, независимо от ранга, богатства и прочих различий, падали на колени, движимые не выражением покорности властителю, а идущим из самых глубин их сознания безотчётным сладостным порывом. Они готовы были рвать на себе одежду и биться головой о землю, раздирать свои тела, рыдать и смеяться в безудержном безумном восторге. Их разум был затуманен гнетущей и, в то же время, возносящей пеленой, сквозь которую ярко проблёскивала лишь одна мысль: это сияющее чудо есть ничто иное, как лики богов, всех сразу, решивших впервые за бесконечные времена явиться людям в знак своей благосклонности. Люди, задыхаясь от благоговения, жаждали страстными молитвами выразить им свою благодарность, но они не знали и не могли придумать таких слов. И вдруг слова эти сами зазвучали из их уст, прорвавшись из самых глубин души. Несомненно, боги, стремясь помочь своим рабам, вложили туда нужную молитву. Слова эти были совершенно непонятны тем, кто, не помня себя, произносил их. Они казались хаотичным нагромождением даже не звукосочетаний – возгласов, полных безумства и неистовства. Люди, каждый – на свой лад, выкрикивали и распевали их, ни на миг не задумываясь об их смысле, ибо нисколько не сомневались в нём. Они многократно повторяли то, что, заглушая и затмевая всё вокруг, звучало в их головах, не слыша ничего другого, не видя ничего, кроме переливающегося светом облака, в котором всё отчётливее проступали священные лики. Многие, обессилев, опускались на землю, другие падали без чувств, третьи, кто ещё не лишился сил, с простёртыми руками устремлялись за этим пылающим многоличием, которое степенно и неспешно удалялось, тускнея и уменьшаясь, к горизонту. И, по мере того как оно удалялось, постепенно скрываясь из виду, затихали странные слова, звучавшие в головах у людей, и прояснялось их сознание. Однако восторг и благоговение, рождённые увиденным, надолго остались в их душах, многие и многие дни вдохновляя их на усердное служение богам и повелителям. Бурно обсуждая это событие, люди с удивлением отмечали, что слова, или звуки, или что это было, звучавшие тогда в их головах и душах, и рвавшиеся из их груди, были совершенно различны, и каждый, по сути, слышал и возглашал что-то своё. И лишь одно слово, невероятное, но, всё же, созвучное некоторым именам, было услышано и произнесено каждым, было общим для всех бесконечно разнообразных молитв. Оно, многократно повторяясь, звучало удивительно явственно среди невнятных звуков и их сумбурных сочетаний, вызывая особый восторг и желание самоотречённо следовать за ним, вдохновенно повторяя несчётное множество раз. «Ньярлаат-Тот!!!» – необъятно великое и жестоко гнетущее, ослепительно сияющее и клубящееся непроглядным мраком, вселяющее радужные надежды и пронзающее смертным ужасом, возносящее к солнцу и низвергающее в бездну, дарующее сладостное блаженство и обрекающее на невыносимые мучения, – оно, казалось, воплотило в себе и впитало в себя всё, чем питалась и от чего зависела жизнь всех и каждого. И лишь оно, казалось, было властно наделить или лишить, казнить или помиловать, освятить или проклясть. Долгое время оно оставалось на устах и в душах всех людей, вдохновляя их, едва всплыв в памяти, на неистовое и самозабвенное поклонение и жажду усердного служения. Заметив, что люди в своих возношениях явно стали отдавать предпочтение этому странному имени по сравнению с остальными богами, жрецы, дабы у людей не ослабела вера в их могущество, поспешили дать разъяснение произошедшего. Они объявили, что «Ньярлаат-Тот» – это имя общего дома всех богов, в котором они, когда это особенно необходимо, собираются вместе, чтобы сообща принимать особо важные и трудные решения. И сейчас, как раз, назрел один из таких моментов. Разумеется, могущество всего дома многократно выше, чем каждого бога в отдельности, да ещё когда он опускается к земле так низко. Но, вообще же, добавили они, боги не любят, когда это имя произносится вслух или даже в мыслях, ибо это задевает их достоинство, ставя под сомнение полновластие каждого из них в отдельности. И поэтому, чтобы их не разгневать, упоминать его не стоит.

Прошли времена, и все эти яркие и удивительные события превратились в легенды и перестали вызывать у людей бурные переживания. Люди рассказывали о них друг другу уже спокойно, как обычные сказки, будто они никогда и не происходили на самом деле. Ведь тех, кто был их свидетелем, давно уже не было на свете. Правда, изредка появлялись слухи о том, что проклятое Подземелье всё ещё продолжает сообщаться с миром через оставшиеся с тех времён, спрятанные в неведомых тайниках незапечатанные входы. И всё ещё продолжают пропадать люди. Особенно много таких слухов было во времена прихода завоевателей из-за моря. Говорили, что их великие полководцы сами искали входы в Подземелье, и целые легионы их воинов исчезали таинственно и бесследно. И даже незадолго до того как жители стали покидать великий город, там можно было услышать пугающие рассказы о том, что из недр этой ужасной бездны иногда выходят не находящие упокоения призраки тех, кто был проклят вместе с ним, и продолжают похищать людей.

Услышав этот рассказ, я был поражён. Ведь я сразу понял, о чём рассказал старик, хотя он сам и понятия не имел об этом. Прямо передо мной, на глубине, в двадцать раз превышающей рост человека, находилась гигантская машина высасывания из людей пресловутой Сущности, гигантский храм-жертвенник Великого Ктулху. Об этом говорил мне, уже видевшему магрибский монолит, уже читавшему вавилонское послание и знавшему о деяниях тёмных воинов на берегах Восточного моря, каждый момент его рассказа. Многие из них я представлял себе достаточно ярко, и многое в этом рассказе было мне понятно. Меня переполнили восторг и ужас. Я стоял на пороге открытия, которое обещало превзойти не только всё то, что уже открылось мне за все мои предыдущие похождения, но и то, чего я ожидал и что мог себе представить, отправляясь в это путешествие. Ужас же наполнял мою душу потому, что мне предстояло посетить место, где происходили, наверное, самые жуткие события за всю историю мира. Товарищи мои слушали этот рассказ с большим интересом и удовольствием, и были глубоко впечатлены им, как красивой сказкой. И было похоже, что они именно так его и восприняли, ничего не приняв на веру. Я был рад этому, так как боялся, как бы услышанное не отпугнуло их от дальнейших поисков. Самого же меня, разумеется, не смогли бы поколебать и ещё более жуткие чудеса.

Дело оставалось за малым: нужно было найти вход в этот тёмный храм. Я спросил старика, что означали его слова о более удобном входе. Не намекают ли они на то, что завалы имеют какие-то секреты, воспользовавшись которыми, их можно преодолеть. Старик загадочно ответил, что таковые, очевидно, существуют, ибо иногда завалы то тут, то там исчезают, затем появляясь вновь. Он неоднократно слышал об этом всё в тех же рассказах, к тому же, сам, ещё в молодости, несколько раз наблюдал это удивительное явление. Так что, если внимательно изучить завал, может оказаться, что такой секрет удастся обнаружить. Посовещавшись, мы решили попробовать пойти этим путём и на следующий день обследовать ближайший из завалов. Мы разбили лагерь невдалеке от него, и, пока мои товарищи занимались по хозяйству, я, пользуясь тем, что солнце ещё не зашло, отправился его осмотреть. Он был весьма внушительным, и вход, скрывавшийся под ним, обещал быть достаточно большим. Глыбы здесь были навалены на сложенную из плит стену, почти засыпанную песком, в которой, очевидно, и был устроен вход. В одном месте огромные камни образовывали естественное укрытие в виде довольно обширного углубления, перекрытого сверху, в котором могли разместиться несколько человек и даже развести костёр. Я вошёл в него и присел на тёплый песок. И вдруг это укрытие показалось мне таким уютным, что мне непреодолимо захотелось остаться здесь на ночлег. Это желание было настолько неожиданным, что я даже немного испугался его, ибо оно показалось мне навеянным откуда-то извне. Я, конечно, и не думал ему поддаваться, поэтому вышел и направился к лагерю, откуда уже доносились ароматы ужина.

И тут, совершенно неожиданно, мне в голову пришла мысль, возбудившая меня сверх всякой меры. Она надоедливо зудела в голове, не давая покоя всему телу. Она настойчиво призывала меня последовать за ней, обещая полный успех. И, хотя выглядела она совсем по-детски, я, рассудив, что, по крайней мере, ничего не потеряю, решил внять её призыву. Поэтому сразу после ужина, сказав, что хочу побыть в одиночестве, вновь отправился к завалу, прихватив с собой лампу. Удобно разместившись в найденном мною укрытии, я поставил лампу на песок и зажёг её.

На этот раз, вопреки моим ожиданиям, мрак не спустился на меня. Напротив, вокруг стало даже светлее, и, как и в прошлый раз, то, что я увидел и почувствовал, было для меня полной неожиданностью. Я, не вставая с места и не меняя положения, вдруг поднялся и, выйдя из укрытия, плавно заскользил по воздуху над самой землёй, устремляясь куда-то в вечерний сумрак. Двигался я удивительно быстро, и скоро, миновав город, углубился в пески. Через считанные мгновения я различил впереди большие сооружения, к которым стремительно приближался. Я понял, что передо мной – одна из групп захоронений древней городской знати. То, что это не усыпальницы царей, я понял по тому, что они не были столь грандиозными, как их описывали. Я миновал несколько изысканных построек и очутился перед входом в очередную. На мгновение задержавшись, я проник в неё и продолжил своё плавное движение уже по каким-то коридорам и залам, то и дело, сворачивая или поднимаясь и спускаясь по лестницам. Причём, у меня было совершенно ясное чувство, что путь этот я выбираю вполне сознательно, словно хорошо его знаю.

Наконец, спустившись по длинной лестнице глубоко вниз и миновав массивную дверь, я очутился в обширном помещении правильной кубической формы, в центре которого располагалась огромная каменная плита, покрытая множеством непонятных изображений и иероглифов. Я, почему-то, сразу подумал, что эта плита – ни что иное как надгробие, а зал, в котором я находился – погребальный покой. Но я ни на мгновение не задержался у надгробия, а сразу проследовал к одной из стен. Она, как и остальные, представляла собой монолитную плиту из очень твёрдого на вид камня, выглаженную до блеска и искусно украшенную замысловатым рельефом в виде арки, вокруг которой имелись разнообразные узоры и изображения. Однако взгляд мой сразу выделил среди всей этой пестроты шесть выпуклых дисков, расположенных по периметру арки среди множества точно таких же, причём, не подряд. Подойдя к стене вплотную, я с усилием нажал рукой на один из них. Он, туго поддавшись, вдавился в толщу камня и вернулся назад, едва я отпустил его. Я вновь вдавил его в стену и, уже не отпуская, стал нажимать поочерёдно на каждый из оставшихся пяти, соблюдая замысловатую последовательность, о которой совсем не задумывался. Рука моя сама, казалось, без всякого участия разума, переходила от диска к диску, будто уже проделывала это много раз. Диски, подобно первому, входили в стену и возвращались обратно. Проделав все эти действия, я навалился на плиту всем телом. Часть её, изображавшая пролёт арки, плавно поддалась и, словно дверь, стала уходить в толщу стены, открыв передо мной тёмный проём. Я, нисколько не колеблясь, проник в него, дверь же за моей спиной легко и бесшумно закрылась. Нащупав рядом массивный каменный рычаг, я налёг на него и опустил вниз. Помещение, в котором я оказался, наполняла тьма, но я чётко различал стены и уходящий вдаль коридор. Но, прежде чем отправиться по нему в неведомые недра, я обернулся и посмотрел на только что закрывшуюся дверь. И тут я, впервые за всё это наваждённое путешествие, обомлел. Совершенно ясно различимые, несмотря на темноту, с полированной плиты на меня из-под массивных надбровных дуг смотрели огромные глаза, сидящие на голом черепе. А прямо из-под них вниз и в стороны простиралось множество длинных извивающихся отростков. Взгляд этих глаз был настолько выразительным, что в нём, словно на пергаменте, ясно читались слова: «Добро пожаловать в мир, в который ты так стремился! Я давно ждал тебя и знал, что ты придёшь, ибо ты не мог не прийти. И теперь Великий Ктулху приветствует тебя в своём храме».

Я не мог оторвать взгляда от этих глаз, пока не почувствовал, что уношусь дальше, в глубины Подземелья. Коридор, по которому я двигался, был нешироким и имел едва заметный уклон вниз. Однако через несколько мгновений пути он открылся в гораздо более широкий проход, который шёл уже горизонтально. Я плыл по нему, то и дело, минуя какие-то отвороты, очевидно, входы в боковые галереи или в какие-то помещения. Я свернул в один из них и, миновав два довольно обширных зала, вдруг очутился в огромном, просто необъятном помещении, к моему удивлению, довольно ярко освещённом. Оно было округлым по форме, стены его разбежались далеко в стороны, а свод был едва различим. Свет лился сверху шестью вертикальными лучами, очевидно, из каких-то отверстий в своде, расположенных по окружности примерно на половине пути между стенами и центром. Он частично рассеивал мрак, который, впрочем, никак мне не мешал. В центре зала, больше чем на половину человеческого роста, возвышался каменный парапет, образуя огромное кольцо, посреди которого высилась грандиозная статуя какого-то существа с совершенно невероятными контурами. Я содрогнулся от смутной догадки о том, чьё изображение я вижу. Но тут взгляд мой упал на небольшую нишу в стене рядом с входом, в которой что-то поблёскивало. Я подошёл и заглянул в неё. В ней стояло с десяток металлических сосудов разных форм и размеров, напоминавших кувшины, а также лежала целая россыпь всяких, на первый взгляд непонятных, вещиц. Все кувшины были почти доверху чем-то наполнены. Я присел на корточки и взял в руки один из лежащих предметов, который оказался статуэткой, изображавшей, очевидно, воина в полном вооружении. И, едва я к ней прикоснулся, в моей голове вдруг зазвучали слова: «Всё это – твоё! Возьми его, и ты обретёшь неслыханное богатство, ибо каждое из этих изделий пришло из далёких времён, и поэтому имеет огромную ценность. Я дарю всё это тебе, ибо знаю, что ты его заслужишь!». Я вновь обомлел, ибо голос этот живо напомнил мне тот, что когда-то звучал в моих снах, и я вполне догадывался, кому он мог принадлежать. Однако я совсем не испытал страха, вероятно, потому, что подсознательно помнил, что всё это – всего лишь видение. Я внимательно ощупал статуэтку и отметил, что она, похоже, сделана из золота. Положив её на место, я заглянул в кувшины. Большинство из них были наполнены монетами, другие – жемчугом. Подумав, что здесь действительно лежит неслыханное богатство, я поднялся и направился к центру зала, горя желанием внимательно разглядеть статую. Но мой взгляд был вновь отвлечён лучом света, падавшим сверху вниз чуть в стороне от меня. Подумав о том, что он, наверное, выходит из той самой загадочной шахты с кварцевыми дисками, я решил сначала рассмотреть его.

Подойдя, я с удивлением увидел небольшой круглый столик на витой металлической подставке в форме виноградной лозы, украшенной листьями и гроздьями ягод. На нём стояла белая полусфера, имевшая примерно локоть в диаметре. Столб света, исходивший из отверстия в своде, падал прямо на неё. Поверхность её была гладкой и блестящей, а из глубины проступало призрачное свечение, совсем не похожее на падавший на неё свет. Сверху её покрывала тонкая ажурная металлическая решётка, составляя со столиком одно целое. Я сразу вспомнил рассказ старика о странных светильниках Подземелья, не сомневаясь, что передо мной – именно он. Свет лился на него плотным потоком, таким ярким, что на него больно было смотреть, совсем не расширяясь книзу. Но, как я ни старался разглядеть место, откуда он изливался, я не увидел ничего, кроме белого пятна на своде. Я попробовал пошевелить столик с полусферой. Он поддался совсем легко, и я понял, что он был предназначен для переноса в любое место после того, как полусфера насытится светом.

Изучив светильник во всех подробностях, я, наконец, направился к кольцевому парапету, окружавшему статую, до которой от него, кстати, было довольно далеко – не меньше сорока шагов. Когда я приблизился и заглянул за него, мне на память пришли фонтаны в дворцовых парках халифов. Ибо за парапетом не было ничего, кроме клубящейся пустоты. Там был бездонный провал, тьма которого жадно поглощала лившийся в него тусклый свет. Постамент статуи возвышался посреди него, словно остров. Очевидно, он был вершиной огромной колонны, поднимавшейся из бездны. Поверхность его была плоской и представляла собой круглую площадку шагов десять в диаметре. Размеры же статуи, на которые я поначалу не обратил внимания, буквально поразили меня, едва я бросил на неё взгляд. Их совершенно невозможно было определить точно, так как они вступали в какую-то дьявольскую игру с колыхающимся полумраком зала и его висящим на головокружительной высоте куполом. Они всё время менялись, словно статуя отражалась в очень медленно пробегающих волнах. Это создавало удивительно реальную иллюзию, что статуя раскинулась на всю ширину зала и возвышалась до самого его свода. Находясь довольно далеко от меня, она грозно нависала надо мной, то уходя в невообразимую высь, то склоняясь прямо ко мне. От этого её и без того причудливые очертания становились совсем непонятными, ускользая от взгляда, который никак не мог зацепиться за них. Как ни напрягал я глаза, так и не смог поймать уплывающий образ. И, решив вернуться к нему позже, заскользил дальше. Неожиданно то тут, то там, пол в разных участках зала стал, как бы, вспыхивать неярким пламенем, и в моём сознании вдруг пронеслось, что эти вспышки указывают на что-то очень важное и, возможно, о чём-то предупреждают меня.

Наконец, я миновал это огромное вместилище жутких иллюзий и продолжил путь по бесконечным мрачным коридорам. Вскоре я попал в широкую галерею, идущую, как я сразу понял, кольцом вокруг центрального зала. Ей, казалось, не было конца. Пройдя по ней полный круг, а, может быть, и несколько, ибо в ней совершенно терялось чувство пройденного пути, я вдруг, с удивлением, что не сделал этого раньше, обратил внимание на её стены. В моей душе сразу вспыхнула, дремавшая до сих пор, алчность охотника, выследившего желанную добычу: на них тут и там виднелись большие и малые скопления письменных символов. Они располагались очень неравномерно, без всякой системы, то покрывая большие участки стен, то образуя совсем маленькие фрагменты, то тянулись одной строкой, то исчезали вовсе. Однако мой взгляд не пропускал ни одного, даже самого маленького отрывка. Я двигался вдоль стен и разглядывал эти загадочные письмена, нисколько не сомневаясь в том, что они – именно те, о которых говорил магрибский жрец. Они были нанесены на камень каким-то непонятным способом и были весьма разборчивы. Но о попытках прочтения их сейчас, разумеется, не могло быть и речи. Я понимал, что это моё призрачное путешествие – лишь ознакомление с Подземельем, происходящее совершенно невероятным, поистине чудесным образом.

И вот, наткнувшись на уже знакомые мне фрагменты, я понял, что осмотрел по кругу всю галерею. После этого моё путешествие стало совсем уж торопливым и сумбурным. Я двигался по каким-то проходам и закоулкам, казалось, совершенно беспорядочно, ныряя в различные камеры и залы, и тут же выныривая из них, не успевая даже толком разглядеть. За всё это вихревое движение я задержался лишь в двух местах. Сначала я попал в одно из тех помещений для содержания людей, о которых рассказывал старик. Изумлению моему не было предела, ибо оно было точь-в-точь таким, как он его описал. Я невероятным усилием замедлил свой полёт, чтобы, как следует, разглядеть его убранство. Оно поразило меня своей продуманностью и сообразностью своему предназначению. Ни одно из архитектурных сооружений специального назначения, какие мне приходилось видеть, не было так искусно приспособлено к выполнению своих задач. Здесь каждая мелочь выглядела не просто так, а, казалось, была сознательно направлена на достижение общей цели. Я был совершенно уверен в том, что ни один зодчий из живущих или когда-либо живших на поверхности, не смог бы додуматься до всего этого. Здесь был сооружён, по сути, целый город, способный вместить действительно множество людей и дать им возможность довольно сносно жить здесь при условии достаточного продовольственного снабжения. Особенно поразили меня пресловутые двухъярусные желоба, по которым до сих пор струилась вода, как и тысячи лет назад.

Второй раз я, уже без всяких усилий, остановился в странном проходе округлой формы, в котором не было даже плоского пола. Этот проход выходил в центральный зал, создавая удивительную зрительную иллюзию: из него открывался прекрасный обзор на всё огромное пространство этого грандиозного помещения. Да и сам проход выглядел конически-расширенным к выходу. Вдоль его стен, если их можно было так назвать, выходя из пола и уходя в потолок, или наоборот, находилось множество столбов из какого-то непонятного материала, похожего и на камень, и на металл. Подходя к какому-либо из них, я видел, как то в одном, то в другом участке центрального зала пол вспыхивал всё тем же неясным свечением, которое я уже видел раньше. Я никак не мог понять, что это означает, но остро чувствовал, что это – нечто важное, и оно, в конце концов, сослужит мне добрую службу.

После всего этого я, вновь куда-то заскользив, вдруг очутился в знакомом мне проходе, по которому проник в Подземелье, и проделал по нему обратный путь до самой двери в погребальный покой. Как ни готовил я себя к тому, что вновь увижу изображённые на ней глаза, я вновь остолбенел, встретившись с ними взглядом. Я смотрел в них, словно зачарованный, и из глубин моего сознания вновь всплыли беззвучные слова: «Ты видел свой путь, который тебе лишь предстоит пройти. Это облегчит его тебе и сократит, и это поможет тебе исполнить миссию, которую ты возложил на себя, придя сюда. Возвращайся же, и ты получишь то, за чем пришёл сюда на самом деле. В придачу же ты получишь и то, за чем ты, как тебе кажется, пришёл сюда». Стряхнув, наконец, оцепенение, я поднял каменный рычаг и, всем телом навалившись на выступ плиты и сдвинув её, выскользнул в погребальный покой. Плита вновь плавно и бесшумно встала на место, став одним целым с остальной стеной. Диски, на которые я нажимал, едва заметно задвигались и замерли, также став частью монолита, после чего на меня опустилась непроглядная тьма.

Очнувшись, я обнаружил, что лежу на остывающем песке всё в том же укрытии среди завала. Рядом со мной стояла лампа, огонёк которой едва мерцал. Снаружи раскинулось звёздное небо, говоря о том, что сейчас – глубокая ночь. Моим телом владела сладостная истома, словно я пробудился от глубокого сна. Я сразу вспомнил Вавилон и ту ночь, когда я прочитал последнюю, самую ужасную скрижаль, и был поражён схожести двух этих явлений и ощущений. Им обоим сопутствовал сон, причём явно навеянный извне. Но если тогда я, всего лишь, прочитал письмена, то то, что произошло сейчас, было просто выше всякого понимания. Ведь оно не шло ни в какое сравнение ни с одним из тех образов, которые видели я и Почтенный Дервиш. Смысл этого видения был, как мне казалось, совершенно другим. Было похоже, что лампа действительно показала мне путь, который мы старались отыскать. Видение было настолько натуральным, если не считать моего передвижения, что я почти верил в это. И вдруг в голове у меня возник вопрос, которого я даже испугался: как она догадалась показать мне то, что меня сейчас больше всего заботило?! Ведь она разом дала нам готовое решение всех задач, стоявших перед нами, не представлявшими даже, как к ним подступиться. Неужели она каким-то образом прочитала мои мысли?! Или, может быть, сам Великий Ктулху, покоящийся где-то в недрах своего храма, через неё послал мне послание?

Однако, понемногу успокоившись, я решил не торопиться с выводами. Ведь вполне могло оказаться, что всё это видение было всего лишь сном. Поэтому я, конечно, не без усилия, овладел собой и призвал себя не распалять преждевременно воображение и не тешиться призрачными надеждами, которые, вернее всего, скоро развеются. Ибо слишком уж простым был этот путь решения проблемы. Но в том, что им стоит попытаться пройти, я нисколько не сомневался, и не допускал даже мысли о том, чтобы им пренебречь. Ведь лампа ещё ни разу не обманула моего доверия. Мысли мои оборвало тихое посвистывание, и я понял, что друзья, обеспокоившись моим отсутствием после всех рассказов об этих местах, отправились на поиски. Выйдя из укрытия, я поспешил в лагерь, где, успокоив спутников, принял дозор. О сне не могло быть и речи, так как, во-первых, я был возбуждён сверх всякой меры и с нетерпением ждал утра, а во-вторых, на удивление, прекрасно выспался у завала. При этом я всё ломал голову над тем, как бы правдоподобно преподнести товарищам открывшийся мне путь. В конце концов, за утренней едой я поведал им о приснившемся мне сне, причём, повторившемся дважды за ночь, что, несомненно, говорило о его пророческом свойстве. Это прозвучало убедительно, и было почти правдой. Товарищи восприняли мои слова совершенно серьёзно, нисколько в них не усомнившись, ибо пророческая сила ярких сновидений ни у кого не вызывала сомнений. Они выразили готовность предпринять попытку отыскать этот путь, даже если он окажется тупиком.

Мы свернули наш лагерь и, торопясь, пока солнце не поднялось высоко, отправились в направлении древнего некрополя. Я усердно напрягал память, и мой ночной путь, в конце концов, шаг за шагом, всплывал из неё. Он оказался совсем не близким, так как мы шли обычным шагом, а не скользили над землёй с быстротой птицы, и добрались до «города мёртвых» лишь к ночи. Но у меня к концу пути не осталось никаких сомнений в том, что мы идём правильно. Ибо за время его мне на глаза попалось немало вех, которые в моём призрачном путешествии лишь промелькнули передо мной, почти не отпечатавшись в памяти. Теперь же я, то и дело, ловил себя на том, что многие мелочи, попадавшиеся нам на пути, мне уже знакомы. Наскоро расположившись, мы, утомлённые длинным переходом, крепко уснули.

Наутро мы отправились на поиски нужной нам постройки (назвать эти сооружения домами никак не поворачивался язык, хотя выглядели они роскошными дворцами). Полдня прошли в безрезультатных блужданиях по этому мрачному городу. Но вдруг я начал улавливать среди построек знакомые детали и, неожиданно для себя, перестал напрягать память, доверившись глазам и ногам. Двигался я совершенно отрешённо, как в том ночном видении и, в конце концов, очутился перед арочным входом в одну из построек. Только здесь я опомнился и растерянно оглянулся на спутников, опасаясь, как бы они не усомнились в здравии моего рассудка. Но они взирали на меня с полным доверием, ожидая продолжения пути. Я оглядел арку, стараясь вспомнить, так ли она выглядела, но не смог: вероятно, потому, что тогда не заострил на ней внимания. Поэтому просто направился в неё, вновь доверившись ногам. Я почти не смотрел по сторонам и не задумывался о выборе пути, будто он был для меня совершенно привычным. Очевидно, это и помогло мне выбрать его правильно, ибо сомнения, лежащие на поверхности сознания, не затмевали слабый, но чистый луч памяти, пробивавшийся из его глубин. И уже через некоторое время я стоял в низком проёме перед уходящей в глубину лестницей. Сердце моё отчаянно забилось, когда я подумал о том, куда приведёт меня этот спуск. Но я овладел собой и, прежде чем сделать шаг вниз, повернулся к спутникам и сказал:

– Мы с вами сейчас стоим либо на пути, который никуда не ведёт, либо на пороге великой тайны, о которой я знаю лишь самую малость. И я не знаю, что на самом деле ждёт нас там. Во сне мне явились удивительные вещи, но это был всего лишь сон, хотя он и указал нам путь. И я не знаю, что окажется лучше: правда или обман. Вы слышали рассказ о Подземелье, и мой сон подтвердил его правдивость. И, возможно, что мы, проникнув в него, встретим не только то, о чём услышали. А возможно, и узнаем о таком, о чём лучше не знать, и встретим такое, чего не стоит видеть даже издали. Я шёл сюда не за богатством и не ради развлечения, я пришёл сюда именно за этим и я готов к этому. Но вас я призываю решить каждому за себя, чтобы потом не пенять ни на меня, ни на своё безрассудство. Я не заставляю вас сейчас следовать за мной. Я благодарен вам за то, что вы разделили со мной этот путь, и буду благодарен, если вы останетесь ожидать меня у входа. Но если вы последуете за мной, я призываю вас приготовиться к чему угодно, может быть, даже к смерти. Ибо я, в самом деле, не знаю, что таится там, в глубине. Я готов ко всему и я иду туда, ибо весь мой дальнейший путь лежит через это место. Я должен увидеть и узнать всё, что я смогу увидеть и узнать, попав туда. А вернусь ли я назад, решит Аллах.

Пока я произносил эту жаркую речь, друзья взирали на меня без всякого удивления, словно уже слышали её. Когда я закончил, Ибрагим, самый старший из них, сказал:

– Жизнь наша в последнее время была убогой и безрадостной, да и раньше мы не видели ничего, кроме войны. И мы уже потеряли надежду на что-то хорошее. Но пришёл ты и своими рассказами возродил её. Рассказав о чудесах, иногда происходящих в этом мире, ты пробудил интерес к нему, наполнив нашу жизнь хоть каким-то смыслом. Что может быть прекраснее, чем отправиться на поиски чудес, даже если они и не существуют? Ведь это помогло нам хоть на время забыть о нищете и невзгодах, и дать волю душе. И мы были бы очень рады, если бы это путешествие не кончалось никогда, чтобы мы никогда не вернулись к тому жалкому существованию, из которого ты нас вызволил. И мы благодарны тебе за это. А о том, что ожидает нас там… Да, мы слышали рассказ о Подземелье. Но кто не мечтает увидеть наяву то, о чём он услышал в сказках, особенно – в самых страшных. А ведь до того, что рассказал нам старик, не смог бы додуматься даже самый безумный сказочник. И разве можно отказаться от соблазна увидеть хотя бы малую часть из этих, леденящих душу, чудес. А если подумать о том, что их может там оказаться гораздо больше? Не об этом ли мечтали мы, отправляясь сюда? Разумеется, Неведомое пугает, но лишь до тех пор, пока мы не оказались с ним лицом к лицу. А уж там будет видно, ведь из каких только передряг мы не выходили! Что же касается смерти, то где только она нас не подстерегала! И, в конце концов, всё равно подстережёт. Так лучше уж лечь здесь от каких-то неведомых сил, чем сдохнуть от голода или немощи. Мы пойдём с тобой куда угодно, и пусть Аллах решает, чего достоин каждый из нас.

Эти слова были сказаны просто и от души, и не было нужды благодарить за них или что-либо к ним добавлять. Я лишь попросил троих вернуться наружу и разбить лагерь, остальных пригласил следовать за собой. Друзья наскоро метнули жребий, ибо присоединиться ко мне хотел каждый, лишь наш престарелый проводник наотрез отказался спускаться в «ужасную бездну». Я пообещал, что мы пробудем там недолго: лишь осмотримся, а затем решим, как быть дальше. После этого шагнул на ступени лестницы и стал спускаться вниз.

Ступеней было много: не менее сотни, но, в конце концов, я очутился на ровной площадке перед очередной аркой, которую перекрывала плита, покрытая множеством изображений на самые разные темы. Не было никаких сомнений, что это – дверь. Вспомнив вавилонский храм, я налёг на неё и принялся с усилием толкать наугад в разных направлениях. В какой-то момент она зашевелилась и плавно поехала в сторону, почти скрывшись в стене. Но, прежде чем проникнуть в открывшееся помещение, я решил понять, как открывать и закрывать её. Поэтому я потянул дверь на себя, и она легко и плавно выкатилась из стены и зарыла проём. При этом край её немного вошёл в противоположную стену, и она встала прочно и незыблемо, надёжно перекрыв вход. Однако в её открывании не оказалось никаких особых хитростей. Нужно было лишь, пользуясь неровностями её рельефа, резко и сильно толкнуть её в направлении открывания. Хитрость заключалась именно в сочетании резкости, усилия и направления толчка: дверь открывалась лишь при полном его соблюдении.

Разобравшись с дверью, я с замирающим сердцем шагнул через порог: ведь сейчас должно было стать ясно, правду показало мне видение, или оно было всего лишь обыкновенным сном. В помещении было темно, и пришлось зажечь факелы. Огонь озарил пространство впереди, и из моей груди вырвался вздох облегчения: прямо передо мной лежала знакомая мне каменная плита со знакомыми рисунками и иероглифами. Стены же покрывали знакомые барельефы и орнаменты. Вообще впечатление было такое, будто я пришёл сюда далеко не в первый раз. Друзья стали с интересом разглядывать стены и надгробие, меня же жгучее любопытство неудержимо влекло дальше. Я, словно по привычке, обогнул надгробие и направился к той самой стене. Она выглядела точь-в-точь как тогда в видении. Я позвал друзей и, попросив их держать факелы, приблизился к ней вплотную. Рука сама потянулась к диску и, с усилием толкнув, вдавила его в толщу камня. Сердце моё бешено заколотилось, получив доказательство того, что я наяву стою на пороге того мира, о котором возглашал мне Великий Ктулху в моих снах.

Едва я отпустил диск, он упруго вернулся на место, будто никуда и не двигался. Мои спутники взирали на это совершенно ошеломлённо, затем вдруг бросились наперебой нажимать на диск, чтобы убедиться в том, что глаза не обманывают их. Насладившись вдоволь невиданным зрелищем, они вновь уступили место мне. Я с волнением вдавил диск в стену и, не отпуская его, нажал на другой. Однако, к моему изумлению и ужасу, он не сдвинулся с места, словно был одним целым со всей стеной. Я в смятении смотрел на него, стараясь вспомнить их расположение. Но память настойчиво подсказывала мне, что выбор мой совершенно правилен. Я вновь и вновь пытался вдавить диск в стену, но он был незыблем. Я пробовал нажимать на другие, но они также не поддавались, даже нисколько не шелохнулись. Горькое отчаяние вмиг овладело мной. Никогда ещё мне не приходилось чувствовать ничего подобного, даже в самых отчаянных переделках на волосок от смерти самообладание не покидало меня до последней капли. Сейчас же, казалось, рухнули все мои надежды. Казалось, эта стена встала несокрушимой преградой на всём моём дальнейшем жизненном пути. В глазах моих потемнело, ноги подкосились, и я бессильно опустился на каменный пол.

Не знаю, сколько просидел я так без движения и мыслей. Но постепенно в голове моей начало проясняться, и самообладание робко стало возвращаться ко мне. Я вспомнил, что остались ещё завалы, которые можно попытаться преодолеть. При этом я почему-то подумал, что начать надо именно с того, с которого мы хотели начать. Ведь именно возле него меня посетило чудесное видение. Тут я непроизвольно стал шаг за шагом вспоминать свой призрачный путь в Подземелье. Он вспоминался мне во всех мелочах и подробностях, на многие из которых я тогда даже не обратил внимания. И вот я вновь подошёл к этой самой стене и принялся производить эти таинственные действия, чтобы открыть хитроумный запор. Диски послушно входили в стену, повинуясь моему усилию. Проделав всю комбинацию, я вернулся к её началу, затем снова и снова. Это происходило помимо моей воли, и даже, казалось, вопреки ей, будто кто-то насильно вталкивал эти мысли в мою голову. Вдруг словно молния пронизала меня, и мысль остановилась на том месте, когда я вдавил в стену первый диск. Я отчётливо вспомнил момент, который тогда был начисто пропущен моим вниманием: я нажал на него дважды! В первый раз я отпустил его, а во второй – уже не отпускал. Всё моё естество воспрянуло настолько, что я вскочил и, бросившись к стене, проделал все движения в точности. Меня наполнило чувство, которое наполняет при вдыхании опиума, когда я увидел и ощутил, как диски под моей рукой уходят в стену и возвращаются обратно. Я верил и не верил своим чувствам, всё сейчас происходило, как в том удивительном сне. Я задыхался от восторга, как когда-то в моменты одержания былых побед, потому что мне казалось, что сейчас я одержал самую большую из них. Покончив с дисками, я энергично навалился на плиту, и она, точь-в-точь как тогда, послушно стала уходить куда-то вглубь, открывая вход в таинственные недра. Товарищи мои, похоже, так и не поняв, что же произошло, заворожено смотрели на этот тёмный провал, смертельно пугающий и неистово манящий своей потусторонней загадочностью.

Вновь испытав сладостное облегчение, и окончательно овладев собой, я попросил одного из спутников сходить за «вавилонскими факелами». Мудрые тогда научили меня изготавливать их, а я, благодаря знаниям основ алхимии, легко овладел этим искусством. И теперь у нас имелся большой запас надёжных, ярких и долго служащих источников света. Когда факелы вместе с некоторым запасом еды и воды на случай задержки были доставлены, мы вчетвером, наконец, шагнули в темноту проёма. Зажёгши четыре факела (их в первый раз нужно было зажечь, как обычные), я задвинул дверь на место и нажал на торчащий из стены знакомый рычаг. Перед нами простирался тёмный коридор, уходящий в Неизвестность. Но, прежде чем отправиться по нему в просторы Подземелья, я обернулся и осветил факелом закрытую дверь, желая ещё раз проверить правдивость видения. Воспоминания об этом были совсем свежи в моей памяти, но я невольно содрогнулся от представшей мне картины. Передо мной был не плоский рисунок, а выпуклый барельеф, гигантская гемма, исполненная с необычайным искусством. Великолепно оттеняемая ровным светом факела, каждая мельчайшая деталь в совокупности со всеми другими создавала поразительно реальную иллюзию того, что передо мной не портрет, исполненный в камне, а живое лицо, движущееся в игре теней. Двигались глаза, следя за моим перемещением, двигались морщины на лбу, шевелились многочисленные отростки внизу. Взгляд был настолько выразительным, что я замер, ожидая, что в моей голове вновь зазвучат какие-нибудь слова. Но на этот раз Ктулху ничего не сказал мне, лишь безмолвно указал взглядом на чёрное пятно уходящего вдаль коридора. Это движение, бывшее, конечно же, всего лишь игрой теней, выглядело настолько реально, что у меня похолодело внутри, и я едва не поверил в него. Товарищи мои также были ошеломлены этой невиданной картиной и позже клялись, что они тоже видели это движение каменных глаз, указавшее им на коридор. Это зрелище превзошло самые удивительные вещи, какие им приходилось видеть в жизни. Но оно совсем не испугало их, а, наоборот, наполнило вожделением и решимостью следовать дальше в предвкушении чего-то ещё более удивительного. Сделав на стене метку сажей, замешанной в густой смоле, мы двинулись по коридору во мрак.

Долго или нет шли мы по этому проходу, определить было невозможно, ибо здесь, как и в вавилонском храме, чувство времени терялось совершенно. Но, в конце концов, мы вышли из него в более широкий коридор. Здесь мы встали перед выбором: в какую сторону идти. После некоторых раздумий мы единодушно решили положиться на моё чутьё, которое до сих пор вело нас правильным путём. Я старательно напряг память, и из неё постепенно начали всплывать какие-то обрывки, явившиеся мне тогда в видении. Они смутно указали мне несколько предстоящих поворотов, и мы, сделав подробные отметки на стенах, двинулись дальше, молясь, чтобы этот путь оказался правильным. Я снова отпустил свои чувства и пошёл, как и некоторое время назад в городе Мёртвых, доверившись им. Однако мы не забывали тщательно отмечать все вехи нашего пути.

Я шёл по тёмным коридорам всё увереннее, словно вновь попал в знакомые мне места. Лишь однажды, остановившись перед очередным раздвоением дороги, я заколебался, но не потому, что не мог вспомнить, какое из направлений правильное. Внутренний голос говорил, что правильными являются оба пути, неясно было лишь – какой из них в какое место приведёт. В конце концов, мы выбрали один из путей и двинулись по нему. Миновав несколько проходов и поворотов, мы вдруг резко остановились, будто увидев прямо перед собой бездонную пропасть. Но, на самом деле, никакой пропасти не было. Просто стены вдруг широко расступились, а потолок резко ушёл высоко вверх. Узкий коридор внезапно закончился, и нашим взорам предстал поистине гигантский зал. В нём, к нашему бескрайнему удивлению, было довольно светло: настолько светло, что можно было различать его обустройство на значительном расстоянии. Конечно, освещённостью это назвать было нельзя, но, всё же, это был уже не непроглядный мрак коридоров. Свода и дальних стен, разумеется, видно не было. Поэтому было совершенно непонятно, откуда поступает этот, разбавляющий вечную темноту, рассеянный свет.

Мы вошли в зал и, влекомые любопытством, двинулись вдоль стены. Кстати, даже название «зал» к этому помещению подходило лишь постольку, поскольку его нужно было как-то назвать. Оно было столь огромно, что с ним, наверняка, не мог сравниться ни один зал на свете. Мы не видели, насколько оно простиралось, но мы чувствовали его безбрежную необъятность. Чувствовали настолько, что кру́гом шла голова. Однако это гигантское пространство не было пустым. Начинаясь в десяти шагах от стены, и затем через каждые десять шагов следовали ряды четырёхгранных колонн шириной в обхват и высотой примерно в три человеческих роста. Между ними, чередуясь с промежутками и разделённые широкими проходами, были уложены каменные плиты длиной в рост человека, шириной в длину руки и высотой в локоть. Мы сразу поняли, что это – те самые ложа, о которых рассказывал старик. Я потрогал рукой поверхность одного из них. Она вовсе не походила на камень: совсем не грубая, несмотря на значительную твёрдость, и … тёплая! Впоследствии я, взяв с собой кусок этого удивительного материала, узнал, что это – кора какого-то иноземного дерева.

Колонны подпирали огромные каменные балки, на которых лежали перекрытия, образуя ярус, на который тут и там вели каменные лестницы. Колонны, таким образом, равномерно заполняли всё пространство этого гигантского помещения. Верхний же ярус не был сплошным: через равные промежутки в перекрытиях имелись большие просветы, в которые был виден ещё один ярус, который, возможно, тоже не был последним. В стене, вдоль которой мы шли, то и дело, попадались арочные углубления, очень похожие на наглухо закрытые входы в какие-нибудь камеры или галереи.

Вдруг до нас долетели звуки, похожие на журчание воды. Это были первые звуки, кроме наших шагов, которые мы услышали в гробовой тишине Подземелья. Мы сразу догадались, что они могли означать. Через некоторое время мы увидели яму в полу, очевидно, очень глубокую, окружённую высоким парапетом. Прямо в неё открывался устроенный в полу у самой стены неширокий жёлоб, по которому упругим потоком струилась вода, стекая в пропасть. Немного дальше мы обнаружили на стене вытесанный из камня на высоте примерно половины человеческого роста второй жёлоб. Он был немного шире, и по нему также струилась вода, в конце концов, стекая в нижний. Время от времени, то верхний, то нижний жёлоб имели значительные расширения в виде чаш, что, сообразно их назначению, безусловно, создавало несомненные удобства пользования. Это была одна из многих деталей, говорящих об удивительной продуманности убранства этого грандиозного сооружения для исполнения своего предназначения. Вода на вид была совершенно прозрачной, а главное, к нашему большому удивлению, не была ледяной, как из подземных источников. Нами овладел непреодолимый соблазн, и мы, остановившись у одной из чаш, принялись пробовать её. Вкус её, в сочетании с прохладой, был просто поразительным, его совершенно невозможно было описать словами. Казалось, эта вода, лишь попав в рот, проникала во всё тело, и вместе с кровью приносила радость во все его уголки, вплоть до самых укромных. Мы с наслаждением пили её, нисколько не опасаясь, ибо она не могла нести в себе никакой угрозы, так как предназначалась для поддержания жизни. И, как мы убедились впоследствии, это было именно так. Она обладала многими чудесными свойствами: превосходно утоляла жажду и смягчала голод, разгоняла дремоту и проясняла мысли, прекрасно освежала тело при купании в ней, оказывала заживляющее действие на раны, язвы, прыщи и другие телесные повреждения, унимала зубную боль. Одежда, выстиранная в ней, надолго приобретала приятную мягкость и свежесть.

Утолив жажду, мы по одной из лестниц поднялись на второй ярус. Но там не было ничего нового. Здесь стояли такие же колонны, как бы продолжая нижние, на которых лежали такие же перекрытия, к которым вели такие же лестницы. На стенах были устроены такие же желоба с водой, над которыми в некоторых местах имелись небольшие арочные ниши. Только площадь его, конечно, была гораздо меньше нижнего за счёт просветов между перекрытиями. Верхний же, похоже, ничем не отличался от того, на котором мы находились, так что мы не стали на него подниматься, чтобы не тратить время. Поэтому мы так и не узнали, сколько же их было всего.

Мы спустились обратно и решили немного побродить среди колонн в надежде найти что-нибудь интересное. И вдруг меня осенила идея. Я вынул из хурджуна лампу, поставил её на одну из лежанок и, предупредив товарищей, что сейчас мы можем увидеть что-то необычное, зажёг. В несколько мгновений вокруг нас стало гораздо светлее, и мы смогли различать многочисленные детали и видеть гораздо дальше. Мы увидели людей! Множество людей. Они словно бы одновременно вышли каждый – из-за своей колонны. Огромное пространство наполнилось звуками и голосами. Толпа, окружавшая нас, была необычайно пёстрой. Очевидно, здесь были перемешаны представители многих народов и рас. Одеты они были почти все – в лохмотья, также самые разнообразные, но, в общем, не выглядели измождёнными и несчастными. В глазах у них читались спокойствие и умиротворённость. Они, не спеша, передвигались, каждый – по своим делам, отчего кругом царили неторопливая толчея и возня. Многие лежали или сидели на каменных ложах, оживлённо и непринуждённо разговаривали друг с другом. Среди них резко выделялись подтянутые вооружённые стражники и деловитые особы, одетые в одинаковые строгие и опрятные одежды. Тех и других было немного. Они просто ходили среди пёстрой толпы, иногда о чём-то спрашивая людей. Очевидно, они просто следили за порядком. Время от времени, то тут, то там в стенах открывались двери или окна, к которым тотчас выстраивались очереди из людей с глиняными мисками в руках. Судя по выражению лиц тех, кто, получив свою порцию, принимался за еду, становилось ясно, что она была весьма неплохой. В общем, нашим глазам предстала картина обычной жизни какого-нибудь небольшого города. Здесь было и делалось всё для поддержания её в нормальном виде и качестве. На нас же никто не обращал внимания, нас просто не замечали, хотя мы находились прямо среди толпы. И это было совершенно естественно, хотя и выглядело крайне необычно. Ведь это была лишь иллюзия, картина, вызванная лампой, видимо, из далёкого прошлого. Но она была настолько реальной, что стоило больших усилий убедить себя в том, что это, всё-таки, лишь видение. Вдруг раздался звук, напоминающий звучание трубы. В стенах, кроме входа, через который пришли мы, открылось ещё несколько больших проёмов. Стражники и смотрители стали поспешно созывать людей и что-то втолковывать им. Большинство после этого послушно направлялись к выходам и исчезали в них. Тех же, кто пытался отказывался, грубо подталкивали, выкрикивая, очевидно, какие-то угрозы. В конце концов, во мраке коридоров исчезло больше половины населения этого удивительного города. Влекомые жадным любопытством, мы последовали за ними. Большинство людей шли совершенно спокойно, в молчании или оживлённо переговариваясь. Однако были и такие, кто явно испытывал беспокойство, словно одолеваемый недобрыми предчувствиями. Они, то и дело, тревожно озирались по сторонам, явно ища возможность куда-нибудь юркнуть. Но едва ли кому-то из них повезло улучшить такой момент, да ещё и вернуться потом обратно.

Мы шли среди толпы, следуя указаниям сопровождающих. Но вдруг, совершенно неожиданно, остались одни, осознав это, лишь когда очутились в знакомом мне цилиндрическом проходе к центральному залу. Оглядевшись, я обнаружил, что плоский пол здесь, всё же, был. Стены же и потолок образовывали удивительно правильную окружность, создавая ту самую иллюзию цилиндра. Кроме нас здесь находились два человека: хорошо сложенные мужчины, одетые в странную одежду, похожую на боевые доспехи, из блестящей ткани, расшитой причудливыми орнаментами. Одежда полностью покрывала их тела кроме головы, даже кисти рук вместе с пальцами были странным образом облачены в ткань. Они ходили взад и вперёд, и один из них, постоянно указывая руками туда и сюда, что-то старательно объяснял другому. В конце концов, они подошли к выходу в центральный зал, в котором, к нашему удивлению, уже собралась большая толпа людей. Они потоками вливались в него из нескольких входов, похожих на тот, по которому и я вошёл туда в своём первом видении. Вскоре они заполнили его весь, и собралось их здесь, на взгляд, около тысячи, а то и больше. Двое странно одетых мужчин, не замечая нас, также внимательно наблюдали, как зал наполнялся людьми.

Вдруг один из них, петляя между странными столбами, торопливо направился к стене. Достав откуда-то большой, массивный и, видимо, тяжёлый молот, приблизился к округлой полированной плите, обрамлённой необработанным камнем, которая составляла одно целое со стеной. Он встал перед ней с молотом наготове, словно ожидая команды. Оглядев ещё раз стены коридора, я увидел не меньше десятка таких плит. Они напоминали либо зеркала, либо овальные окна в грубых рамах. Тем временем его товарищ, продолжавший стоять у выхода в зал и наблюдать за толпой, повернулся к нему и выкрикнул непонятную отрывистую фразу. Странно, но я только сейчас обратил внимание на то, что всё видение, как, впрочем, и другие, было совершенно беззвучным. Его сопровождали лишь звуки наших шагов. Однако всё, что представало нашим глазам, до мельчайших деталей, было настолько чётким, красочным и реальным, настолько выразительными были движения губ, лиц и жесты людей, настолько естественно выглядело всё происходящее, что все звуки, которые должны были его сопровождать, всё их множество и разнообразие, вплоть до самых мельчайших, сами рождались в наших головах и удивительно гармонично встраивались в картину, не оставляя никаких сомнений в том, что мы слышим их на самом деле. И я, пожалуй, в первый раз задумался и поразился способностям нашего разума. Мне сразу вспомнились вавилонские письмена, в которых те, кто приходит и уходит, восторгались достоинствами человеческого мозга. Эта похвала высших существ, без сомнения, стоила дорогого и переполняла душу заслуженной гордостью.

И сейчас взволнованный выкрик человека в странной одежде был лишь немым движением губ. Но он был настолько выразительным и сопровождался такими естественными движениями лица и всего тела, что прозвучал в наших головах реальными звуками. Я взглянул в центральный зал и вздрогнул: пол под ногами у толпы людей испускал едва заметное тусклое сияние. Оно походило на те вспышки, которые я видел в прошлом видении, но отличалось от него цветом и тем, что тогда вспыхивали небольшие участки, а сейчас оно разлилось, казалось, на полза́ла. Когда же я опять повернулся в проход, я вновь был несказанно удивлён: на головах у обоих служителей Подземелья неизвестно откуда появились странные и чем-то даже смешные шлемы, похожие на мешки. Они полностью скрывали голову, спадая на плечи, и имели лишь узкие прорези для глаз. Стоявший у стены глубоко вдохнул и, широко размахнувшись, ударил молотом в самый центр овальной плиты. То, что произошло вслед за этим ударом, глубоко поразило и потрясло меня. Молот отскочил далеко назад, а на поверхности плиты вдруг образовалась, или мне это только показалось, круговая волна, как от удара об воду. Но она не всплеснулась наружу и не стала разбегаться в стороны. Она, наоборот, сбежалась к центру, и – я отчётливо увидел это – ушла вглубь камня и побежала внутри него, содрогая стены, пол и, казалось, всю толщу этого немыслимого сооружения, распространяясь в направлении центрального зала. При этом она ширилась, охватывая всё большее пространство, но не затухала, а, наоборот, набирала мощь, грозя сокрушить в прах всё, попавшееся на пути. Я поспешно повернулся к выходу в центральный зал и увидел, как она сорвалась со стены и обрушилась на стоящих в нём людей. Я видел, как она прошла сквозь них, как она проходила сквозь каждого из них. Я видел, как огромная толпа содрогнулась при этом, будто она была одним целым. Я видел, как содрогался каждый из них, когда волна проходила сквозь него: казалось, что содрогается по отдельности каждая его частица. Лица их при этом жутко искажались невыносимыми страданиями, словно по ним пришёлся удар молота, гораздо большего, чем тот, что держал в руках их палач. Какое-то время они пытались устоять на ногах, но очень скоро падали, словно ноги уже не в силах были держать их. При этом открытые участки их тел быстро чернели и вздувались, словно их поджаривали на огне. Упав на пол, они ещё пытались ползти и протягивали руки, моля о помощи, но, спустя несколько мгновений, бессильно распластывались по нему, корчась в предсмертных биениях.

Однако не все обречённые были повержены сразу. Многие избежали первого удара неведомой силы. На мгновение остолбенев от увиденного, они бросились врассыпную, стремясь укрыться в коридорах, по которым пришли. При этом они образовали невероятное столпотворение, беспощадно топча и давя оступившихся. И тут стали происходить удивительные вещи. Человек с молотом стал невероятно быстро перебегать от одной круглой плиты к другой. И когда он останавливался перед очередной, участок пола в центральном зале вспыхивал синеватым сиянием. Служитель Подземелья размахивался и ударял молотом по плите. И всё повторялось в точности, как после первого удара: отчётливо видимая упругая волна срывалась со стены и обрушивалась на светящийся участок зала, превращая тела несчастных в кожаные мешки, наполненные кровавым месивом, которые, корчась, ещё кое-как пытались бороться за покидающую их жизнь. Оставшиеся всё ещё пытались спастись бегством, но палач очень ловко преграждал им путь своими страшными ударами, которые непостижимым образом усиливались этой, немыслимой по своей жестокости, машиной смерти. Каждый из этих ударов гулко отдавался в моей голове беззвучным громовым раскатом. Вспышки сияния, казалось, неотступно преследовали обречённые жертвы, отрезая им пути к спасению. И вскоре все они были повержены ужасной непостижимой силой, превратившись в сплошную, распластавшуюся по полу, колышущуюся массу.

Потрясённый, я протянул, было, руку, чтобы прервать этот кошмар, но вдруг увидел, как от лежащих на полу, ещё шевелящихся, обезображенных останков, кверху стало подниматься нечто, не поддающееся никакому описанию. Его нельзя было назвать ни светом, ни дымом, ни испарениями, ни какими-либо другими восходящими флюидами. Это было отчётливо видимое Ничто, которое лучилось, клубилось и колыхалось, не имея ни формы, ни цвета, ни какого-либо другого проявления. Было совершенно непонятно, почему его вообще видно, ведь в нём не было ничего, что способен уловить глаз. Его нельзя было назвать даже прозрачным, оно было просто никаким. И от всех этих странностей в него совершенно не хотелось верить, естество изо всех сил противилось вере в него. Но не поверить в него было невозможно, ибо оно своим немыслимым видом, своим, ни с чем не сравнимым движением, словно проникая в глубины сознания, заставляло поверить в себя. Оно было призрачным, но вызывало ощущение поразительной реальности. И вдруг меня осенила догадка: незримый свет! Ведь как же ещё он может выглядеть, если не именно так? И, едва я об этом подумал, всё встало на свои места. Я вспомнил вавилонские письмена: он невидим для глаза, но может быть познан другими чувствами, об обладании которыми мы можем и не догадываться. В какой-то момент я с ужасом почувствовал, что оно притягивает, манит к себе, призывая броситься и погрузиться в него, рождая ещё какие-то, совершенно новые, незнакомые чувства.

Не на шутку испугавшись, я вновь порвался погасить лампу, как вдруг оба служителя Подземелья упали на колени, сорвали с голов странные колпаки и приникли лбами к полу. Но через мгновение они выпрямились и, воздев руки к потолку, в один голос исступлённо закричали: «А-ай-й-я! Ньярлаат-Тот!!!» Быстро набирающий яркость свет вдруг полился из окружённого парапетом бездонного провала в центре зала, моментально поглотив гигантскую статую, которую я так и не смог разглядеть. Через несколько мгновений он, клубясь, словно дым, разлился по всему огромному пространству, став совершенно невыносимым для глаз. Я прикрыл лицо ладонью, вспоминая легенду о Йог-Сот-Тоте, и нисколько не сомневался в том, что это – именно Он сейчас, поднимаясь из бездны по велению своего властелина, заставил этих несчастных произнести одно из своих многочисленных имён.

Свет продолжал изливаться из пропасти во все стороны, приобретая отчётливую плотность, и вскоре стал похож на жидкость, переливающуюся через край и заполняющую огромный зал. Разливаясь, он поглотил лежащие на полу размозжённые тела, всосав и растворив в себе непостижимую пелену, висевшую над ними. В конце концов, он коснулся меня, и я с ужасом почувствовал это прикосновение. В моей голове вихрем пронеслись описания обожжённых чудовищ из летописи каинов, и я, не в силах больше созерцать это пламя Преисподней, нащупал, наконец, лампу и погасил её.

Тьма опустилась на нас и на всё вокруг. Некоторое время мы не видели вообще ничего, лишь слышали своё взволнованное, прерывистое дыхание. Затем сквозь мрак стал понемногу пробиваться свет факелов, всё больше и больше раздвигая его. Толпы людей вокруг больше не было. Мы вчетвером, поражённые и потрясённые, стояли у выхода из круглого тоннеля, растерянно глядя туда, где только что шевелился сплошной ковёр из распростёртых тел. Всё видение, от начала до конца, было настолько натуральным, что мы никак не могли поверить в то, что вернулись в настоящий мир, так как верить хотелось как раз в обратное, ожидая, что пространство вокруг нас вот-вот снова наполнится людьми и оживёт. Зал был пуст. Он был наполнен многовековой пустотой, и казалось, что она царила здесь, не нарушаясь ничьим присутствием, с того момента, как его покинули строители.

Понемногу мы пришли в себя и стали оглядываться по сторонам. Я с интересом рассматривал этот странный коридор, который явно имел какое-то особое назначение. Я обошёл все зеркальные плиты, которые, к моему удивлению, не носили никаких следов от ударов молотом. Все они были искусно выполнены на выступах стен, очевидно, специально оставленных камнетёсами. Безупречно гладкая их поверхность великолепно гармонировала с рамкой, казалось, нарочно оббитой и искрящейся изломами в свете факела. Но ещё более заинтересовали меня странные столбы, тут и там выходящие из пола и уходящие в потолок. Они состояли из необработанного непонятного материала и, казалось, выросли здесь сами собой. Они походили на металл, вылитый толстой струёй из огромной формы и сразу застывший. Однако в равной степени они походили и на каменные, совершенно не выделяясь из общей обстановки. И, всё же, было в них что-то необычное, что заставляло обратить на них особое внимание и необъяснимо притягивало к ним. Я ходил от столба к столбу, пытаясь понять причину этого притяжения. И вдруг я заметил, как в центральном зале, на который из этого коридора был удивительно хороший обзор, тут и там вспыхивает и гаснет пол. Сияние было тусклым и призрачным, но вполне различимым. Причём вспыхивало оно тогда, когда я приближался вплотную к очередному столбу, и гасло, когда я отходил от него. И каждый раз это были совершенно разные участки, словно каждый из них имел какую-то связь с определённым столбом. Тут я вспомнил, что в случае с зеркальными плитами происходило то же самое, только участки пола были гораздо обширнее, и цвет сияния был другим. В какой-то момент я совершенно без участия воли прикоснулся к очередному столбу рукой. И тому, что я при этом почувствовал, я не удивился лишь потому, что уже привык ко всяким неожиданностям, происходящим здесь, и на каждом шагу ожидал новых. По моим пальцам, распространяясь на всё тело, пробежала странная дрожь, и даже не дрожь, а совершенно неописуемое ощущение, сравнимое, разве что, с поливанием руки тонкой струёй воды или очень мелкого песка. Причём возникло оно не на поверхности кожи, а где-то внутри. Оно отдалось во всём теле неясным тяжёлым чувством, какое бывает в костях при приближении непогоды. Ещё я услышал звук, даже не столько услышал, сколько почувствовал каким-то неясным образом. Этот звук, если его можно было так назвать, был также совершенно незнакомым и непривычным, отдалённо напоминая свист ветра и шелест гонимого им песка, хотя это сравнение тоже подходило к нему с большим трудом. Я легонько постучал по столбу перстнем. Звук от каждого удара получался весьма естественным, но через мгновение он начинал переливаться непостижимыми вариациями, отдаваясь дрожащим эхом там, где столб входил в пол и потолок. Я вспомнил рассказ старика о невероятных превращениях звуков в Подземелье и с содроганием подумал о том, что же произойдёт, если ударить по нему как следует. Вслед за этим я вспомнил недавнее видение и содрогнулся ещё сильнее. Не было никаких сомнений, что этот коридор как раз и был тем самым местом превращения звуков, и назначение этих превращений также было совершенно ясно. И тут я понял, что означали вспышки пола в центральном зале: они указывали, на какое именно место придётся тот или иной удар! Я оглянулся на товарищей, и по их выразительным взглядам понял, что они думают и догадываются о том же, что и я. Вдруг у меня появилась безумная мысль проверить свою догадку. Я приказал товарищам на всякий случай заткнуть уши, вынул ятаган и, размахнувшись вполсилы, ударил его обухом по ближайшему столбу. Я совершенно не представлял себе, что при этом произойдёт, и даже растерялся, так как не смог решить: удивиться мне или испугаться. Столб отчётливо задрожал очень мелкой дрожью, очевидно, самой мелкой, какая только вообще возможна, и запел, словно мулла, призывающий к намазу. Это пение, переливаясь невообразимыми оттенками, вдруг необъяснимым образом отделилось от него и, миновав меня, устремилось в центральный зал, где обрушилось на мерцающий сиянием участок пола, взметнув с него облако пыли. Поражённые этим невиданным зрелищем, мы долго стояли в оцепенении, не веря своим глазам. Ведь мы теперь полностью осознавали то, что все рассказы о Подземелье и обо всём, связанным с ним, было чистой правдой. Ибо чудеса, которые мы только что увидели своими глазами, хотя и были ничтожной частью услышанного, не оставляли никаких сомнений в правдивости всего остального.

Тут я заметил, что один из моих друзей внимательно изучает что-то на стене. Я с интересом подошёл и увидел аккуратную и изящную нишу. Она имела вид правильного округлого углубления в камне с арочным верхом чуть выше человеческого роста. Прямо в центре её, на высоте головы имелось квадратное отверстие высотой и шириной в пол-локтя, которое чёрным провалом уходило далеко вглубь. Мой товарищ сунул в него руку с факелом, но ему, казалось, не было конца. «Эй!» – крикнул он в него, и его крик побежал по нему гулким, переливающимся эхом, почти не затухая, и ещё долго доносился до нас из каких-то совершенно немыслимых далей. Некоторое время мы стояли перед нишей, изумлённые очередным чудом, пытаясь понять её назначение, затем решили отправиться дальше.

Вспоминая недавнее видение, мы долго не решались переступить незримую черту, отделявшую коридор Звуков от центрального зала. Нам упорно казалось, что там, в полумраке всё ещё шевелится масса раздавленных тел, а из самых недр Земли вот-вот пробьётся зловещее сияние по имени Ньярлаат-Тот, чтобы поглотить их, а заодно – и нас. Но, в конце концов, мы двинулись вперёд и очутились в этом огромном помещении, которое совершенно отличалось от посещённого нами ранее зала-города. Здесь было совершено пусто. Факелы освещали совсем небольшое пространство, доставая лишь до ближайших стен, всё же остальное казалось бесконечным царством мрака и пустоты. Однако стоило нам взглянуть вверх, мы заметили, что под самым сводом было немного светлее. От него вниз шли шесть слабых лучей света, которые, однако, рассеивались, не достигнув и половины пути. Они были столь жалкими по сравнению с теми, которые показала мне лампа, что я поначалу очень удивился, но потом сообразил, что там, наверху, солнце уже склонилось к закату. Я обратил на это внимание друзей, и мы единодушно решили, что нам пора возвращаться, ибо оставшиеся наверху наверняка уже обеспокоены нашим долгим отсутствием. Решив отложить дальнейший осмотр до завтра, мы хотели, было, повернуть назад к коридору Звуков, но мне вдруг показалось, что я уловил в окружающей обстановке что-то знакомое. Мне показалось, что я вспоминаю путь, которым я пришёл сюда тогда, в видении. Я сказал об этом друзьям, и они, разумеется, после всего произошедшего, безоговорочно доверились мне. Сделав, всё же, на всякий случай, несколько отметок на стене, мы отправились по пути, который указывала мне моя память. У самого выхода из зала мы наткнулись на знакомый мне изысканной формы столик, на котором под ажурным колпаком покоилась пресловутая полусфера, в самых недрах которой едва теплилось призрачное мерцание. Очевидно, она уже давно не получала достаточную для насыщения порцию света.

Я шёл, вновь доверившись чувствам, лишь мимолётно отмечая, что с каждым поворотом всё лучше и лучше вспоминаю этот путь. Друзья же мои, тем не менее, тщательно отмечали каждую его веху. И вскоре мы, к великой нашей радости и облегчению, вышли в знакомый коридор, ведущий к заветной двери. Последние наши сомнения рассеялись, когда мы обнаружили на стене оставленные нами знаки. Приближаясь к его концу, мои товарищи заметно замедлили шаг, да и в моих пальцах появилась робкая дрожь при мысли, что сейчас я вновь увижу изображение на камне. Теперь, осветив дверь факелом, в глазах повелителя Подземелья мы прочитали насмешливое торжество: ещё четверо отсталых существ из этого убогого мира, для которых всё увиденное было поистине невообразимым чудом, попали в его сети. Они, вне всяких сомнений, очарованы этими, совершенно обычными для его мира мелочами, и готовы служить ему за возможность постижения ничтожной части той непостижимой мудрости, которая всё это создала. И мы с горечью признавались себе, что были не так уж далеки от этого.

Выйдя в погребальный покой, мы с удивлением обнаружили там Ахмеда, который очень обрадовался нашему возвращению. Как оказалось, была уже глубокая ночь, и наше долгое отсутствие не на шутку обеспокоило оставшихся в лагере. Понятно, что о сне теперь не могло быть и речи. Все с жадным интересом слушали наш рассказ, и уснуть нам удалось только под утро. Утомлённые подземными похождениями, мы проспали полдня, затем стали строить планы дальнейших действий.

После нашего рассказа о чудесах Подземелья увидеть их воспылали желанием все, кроме старика. Я предложил друзьям избрать очерёдность посещения его вместе со мной, чтобы двое всё время находились наверху в лагере. Для лагеря поблизости нашлось удобное и укромное место среди построек, незаметное со всех сторон, а строения вокруг него служили великолепными обзорными площадками. Мы решили, прежде всего, основательно запастись провизией и кормом для верблюдов, чтобы как можно дольше об этом не беспокоиться, а затем приступить к основательному осмотру этого удивительного города.

Жители деревни, куда мы все вместе отправились за припасами, были удивлены нашим интересом к древним развалинам, так как для них они, конечно, были самым привычным предметом. Они радушно предложили нам всё необходимое, ни о чём не расспрашивая, лишь поинтересовались, где нас можно найти, если это понадобится. Этот вопрос меня удивил и даже слегка насторожил. Но я не питал недоверия к этим людям и подробно описал им дорогу к месту нашей стоянки.

Закупив всё, что нужно, мы отправились обратно в город Мёртвых. Наш проводник пожелал остаться в деревне, сказав, что он получил, что хотел, а мы теперь можем обойтись без него. Так что ему там делать больше нечего, а чудеса Подземелья его не интересуют. Мы щедро одарили его одеждой и поручили заботам жителей, заплатив за скромное жилище, чтобы у него до нашего возвращения была крыша над головой.

Возвратившись в наш лагерь, мы занялись его обустройством, решив отправиться в Подземелье на следующее утро, чтобы в полной мере воспользоваться внутренним освещением. Когда на землю опустились сумерки, налетел ветерок, тоскливо и жалобно завыв в одной из щелей. Это завывание напоминало голос какого-то глубоко несчастного существа, доносившийся откуда-то из бездны, возможно, из самого Подземелья. Я озвучил это сравнение, никак не предполагая, что за этим последует. Ахмед вдруг вскочил и крайне взволновано поведал нам о произошедшем там странном явлении, которое так напугало его, что он даже побоялся рассказать о нём сразу. Ожидая нашего возвращения, он бродил по залу, разглядывая при свете факела рисунки и символы на стенах. И вдруг откуда-то сбоку из темноты прозвучал негромкий, но совершенно чёткий окрик: «Э-эй!».

– Душа моя ушла в пятки, – сказал он. – Я, едва не выронив факел, стремительно повернулся на голос, рука же моя без всякого участия воли выхватила кинжал. Я, чуть живой от страха, метался по всему залу, озаряя его факелом, пытаясь обнаружить того, кто прятался в темноте, пока не убедился, что там никого нет. Тогда я подумал о тайных дверях и проходах, подобных тому, в который вы вошли. Я стал внимательно осматривать стены и вскоре обнаружил отверстие, искусно скрытое в углу. Встав в точности так же, как в тот момент, я определил, что голос донёсся до меня именно из этого угла. Я, несмотря на страх, пытался заглядывать в отверстие и даже просовывать в него факел, но оно уходило куда-то очень далеко в толщу камня. При этом мне вдруг стало казаться, что голос этот мне знаком.

Услышав это, мы, все, кто был в Подземелье, были изумлены до крайности, ибо сразу поняли, в чём тут дело. Однако мы никак не могли понять, как такое возможно! Хасан, обнаруживший в коридоре Звуков отверстие в нише, незаметно подкрался к рассказчику сзади и вкрадчиво протянул: «Э-э-эй!». Тот повернулся, словно уколотый, и ошеломлённо воззрился на него. Изумлению его не было предела. Он с огромным волнением выслушал наш рассказ, выразив страстное желание увидеть это место. Он же подал хорошую мысль, если всё подтвердится, использовать это чудо для связи. Эта мысль понравилась всем, и мы принялись за подготовку к завтрашнему походу в Подземелье.

Наутро мы, спустившись в погребальный покой, сначала внимательно осмотрели всё помещение и действительно обнаружили в одном из углов таинственное отверстие. Оно, располагаясь между выступами орнамента, и, в самом деле, было совершенно незаметным. Мы условились, что, как только доберёмся до коридора Звуков, подадим голос, чтобы проверить наши догадки. Не найдя здесь больше ничего интересного, мы впятером, предвкушая новые чудесные открытия, вошли в потайной ход. В глазах Великого Ктулху играла снисходительная усмешка: у него не было никаких сомнений в том, что мы вернёмся.

Путь до центрального зала был совсем недолгим, несмотря на обилие коридоров, проходов и поворотов. Безошибочно двигаясь по своим меткам, мы вскоре вошли в него и были поражены удивительной переменой, произошедшей в нём с наступлением дня. Шесть ослепительных лучей били с недосягаемого свода, широко разливаясь по полу и далеко озаряя окружающее пространство. Света было столько, что все предметы, имевшиеся здесь, были отчётливо различимы, даже на противоположном конце зала. Мы видели множество входов, располагавшихся равномерно по окружности, арки, ниши в стенах, всевозможные архитектурные элементы, объединённые в строгую и изящную гармонию. Видели не меньше трёх десятков гигантских рёбер, поднимающихся через равные промежутки сначала – по стенам, затем переходящих на свод и сходящихся вместе в его вершине. Без сомнения, они являлись для него поддерживающим каркасом, хотя в голове, всё же, не укладывалось, как такая громада могла держаться на такой высоте, да ещё под огромным слоем земли, без опорных колонн. Но самым удивительным, вызывающим непреодолимый страх и неудержимо манящим было то, что находилось в его центре. Это было необъятное ни взором, ни воображением, глубоко поражающее своим величием, изваяние, выполненное из тёмно-зелёного, отливающего металлом и идеально отполированного камня. Покрытое чешуёй грузное тело напоминало либо жабу, либо раздувшуюся пустынную ящерицу. Но, стоя на широко расставленных толстых ногах, оно имело также весьма немалое сходство с человеческим. Пальцы на широких плоских ступнях, до половины соединённые перепонкой, заканчивались длинными когтями, крепко вцепившимися в опору. Туловище вздымалось на головокружительную высоту, казалось, в сотни раз превосходя рост человека. Невероятно длинные руки с великолепным рельефом мускулов были воздеты к своду, едва не касаясь его. Из-за спины же распростёрлись, заслонив собой, казалось, весь мир, гигантские крылья. Они были похожи на крылья летучих ночных животных с кожаной перепонкой между длинными пальцами и большим когтем на изгибе. Но было в них какое-то отличие. Упругая и прочная перепонка одновременно выглядела как тончайшая и невесомо лёгкая ткань, способная поднять их огромного обладателя малейшим дуновением ветра, и стремительно нести его ввысь и вдаль без единого взмаха. Они были столь громадны, что простирались, казалось, на весь зал и дальше, в Бесконечность. При этом рождалась яркая иллюзия их плавного движения, и возникало настолько натуральное чувство полёта, что взгляд начинал судорожно искать вокруг, за что бы схватиться. Но самым удивительным в этом невероятном изображении была голова чудовища. Она была непомерно большой даже для этого гигантского тела. Имея одинаковую с могучими плечами ширину, она сидела ни них без всякой шеи и, казалось, по величине почти не уступала туловищу. Она была слегка приплюснутой сверху и совершенно гладкой. Грузные складки кожи, словно шемаг, спадали на спину и плечи. Широкий лоб переходил в массивные надбровные дуги, которые едва прикрывали огромные выпученные глаза. Прямо из-под них, замысловато развеваясь и переплетаясь, свисало множество змееподобных отростков, рождая поразительную иллюзию множественного движения. В целом голова напоминала голову слона с множеством хоботов. Но ещё больше она напомнила мне спрута, которого мы с царевичем разглядывали тогда на палубе корабля. Между этими двумя существами было почти зеркальное сходство. Облик отличался лишь незначительно, к тому же у спрута было всего восемь отростков, а у этого гиганта – не меньше полутора десятков. Имея порядочную длину, они прикрывали всю его грудь и свисали до половины живота. Глаза были устремлены в пространство и, в сочетании с положением всего тела, создавали глубокое впечатление того, что эта поза – последний шаг разбега перед взлётом, что существо на мгновение замерло перед тем как отделиться от земли и взмыть в небесный простор, ещё больше раздвинув его своими необъятными крыльями. Вместе с тем, голова была немного наклонена вниз, и этот жест создавал совсем другое, не менее глубокое впечатление. Было похоже, что чудовище разглядывает тех, кто стоит у его подножия, ярко подчёркивая своё безграничное могущество, неизмеримое превосходство над всеми, кто представляет этот мир.

Мы стояли на полпути к кольцевому парапету и, не смея шелохнуться, взирали на этого колосса из потустороннего мира, несокрушимая мощь которого тяжко навалилась на нас, приковав к месту. Однако, постояв некоторое время, мы свыклись с его гигантскими размерами и ужасающим видом, а страх в наших душах сменился жадным любопытством. Стараясь не смотреть вверх, что очень плохо получалось, мы двинулись к центру зала. Дойдя до кольцевого парапета, мы оказались прямо под статуей. Голова шла бешеным кругом при взгляде на уходящего ввысь гиганта. Кроме того, необычайное искусство, с которым было выполнено изваяние, создавало непреодолимое впечатление, что оно вот-вот стронется с места и обратит всё встреченное в прах своими огромными конечностями. Мною же, кроме всего прочего, овладело неудержимое и неописуемое волнение страха и радости одновременно. Я видел то, что страстно мечтал увидеть уже давно: передо мной, наконец-то, во всех мельчайших деталях предстало изображение Великого Ктулху. В правдивости его не было никаких сомнений, несмотря на всю невероятность облика. Этот облик потряс меня до глубины души, ибо передо мной наяву предстало то, что неспособна была породить даже самая изощрённая человеческая фантазия. Оно могло быть порождено лишь невообразимыми и непостижимыми силами Творения, властвующими где-то за всеми мыслимыми пределами бытия. И уж подавно невозможно было представить себе мир, из которого это существо явилось.

Насмотревшись вдоволь, мы заглянули за парапет. Странное чувство овладело при этом всеми нами: будто мы спрыгнули с высокой скалы и летим в бездонную пропасть навстречу бесконечности. За парапетом была бездна, из глубин которой, клубясь, поднимался туман, состоящий из ничего. Этот туман колыхался совсем близко, казалось, до него можно было достать рукой, и, словно волнами, омывал торчащий из него в центре постамент статуи, лишь немного возвышающийся над его поверхностью. Временами туман то тут, то там рассеивался, и тогда свет устремлялся в этот невероятный провал, озаряя его ужасающую безграничность и рождая твёрдую уверенность в том, что мы стоим у порога Преисподней. В такие мгновения взору открывалось уходящее в невообразимую глубину тело грандиозной колонны, вершину которой венчала статуя.

Мы шли вдоль парапета, бессознательно ведя ладонями по его гладкой поверхности. Было удивительно, что мы, обойдя его по кругу несколько раз, не обнаружили на нём ни одного стыка. Парапет представлял собой цельное кольцо шагов семьдесят в поперечнике. Это было непостижимо, ибо такое кольцо никак не могло быть внесено снаружи.

Внезапно один из моих спутников, негромко вскрикнув, указал в бездну. Мы все уставились туда и увидели в расступившемся тумане нечто ещё более удивительное. Это была каменная лестница шириной в длину руки, поднимавшаяся из бездны вдоль стены гигантского колодца. Нижнего конца её не было видно в тумане, верхний же обрывался так далеко от края парапета, что был совершенно недосягаемым, даже если попытаться спуститься к нему по верёвке. Иными словами, лестница эта вела из бездны в никуда. Однако, обойдя колодец вокруг до половины, мы увидели в его стене жёлоб, продолжавший путь лестницы. Было похоже, что лестница была вставлена в него своим краем. Саид вдруг повёл рукой, как бы продолжая её, и я понял его догадку. Лестница, очевидно, могла двигаться по жёлобу туда-сюда. Я мысленно продвинул лестницу по нему до самого конца, который находился на глубине тройного роста человека от края парапета. Оставалось лишь предположить, что верхний конец лестницы не связан с жёлобом и может продвинуться дальше его конца на нужную длину, чтобы достигнуть края колодца. Но куда же, в таком случае, вёл другой её конец? Сейчас он был скрыт в тумане. Значит, подумал я, и по моей спине пробежал холодок, где-то внизу из стены в бездну открывается тайное помещение или, даже скорее, проход, из которого по этой лестнице можно попасть в центральный зал или наоборот. Для этого нужно лишь знать, как продвинуть лестницу. А если всё это так, нужно помнить об этом и, на всякий случай, быть настороже, а ещё лучше, приспособить здесь какой-нибудь сигнал, который предупредил бы о появлении незваных гостей. Эта мысль пришла мне сама собой, немало меня удивив. Однако мои друзья вполне одобрили такую предусмотрительность, вспоминая рассказы старика о призраках Подземелья, которые по сей день похищают неосторожных. Затем они предложили мне продолжить осмотр этого диковинного города.

Обходя зал, мы обнаружили двенадцать ажурных столиков с таинственными полусферами. Решив в достаточной степени обеспечить себя светом, мы установили шесть из них прямо в бьющие из свода лучи, а остальные шесть расположили рядом, чтобы завтра насытить и их.

После этого, мы, терзаясь нетерпением, отправились в коридор Звуков. Подойдя к таинственному отверстию в нише, я, исполненный решимости, вдруг не на шутку оробел и долго стоял перед ним в бездействии. Но, в конце концов, успокоившись, приблизился вплотную и громко и чётко произнёс:

– Омар! Это я, Абдул. Если слышишь меня, отзовись!

Не успел я произнести всё это, из отверстия, к всеобщему великому изумлению, раздался совершенно отчётливый возглас удивления и испуга, затем – дрожащие от волнения слова:

– Этого не может быть! Я, должно быть, сплю! Абдул, ты что, стоишь прямо за этой стеной?!

Услышав это, мы все невольно рассмеялись, после чего я принялся объяснять ему, где мы сейчас находимся, искренне восхищаясь очередным невообразимым чудом. Затем мои товарищи, переполненные восторгом, стали наперебой переговариваться с Омаром. Я же вернулся в центральный зал и направился вдоль его стены. Меня одолевали тяжкие мысли, неожиданно пришедшие в голову. Я шёл по огромной окружности, робко лелея надежду, что видение тогда обмануло меня. Но вскоре взгляд мой упал на знакомый выступ стены с барельефом в виде арки, в проёме которой, как обычно, имелся затейливый орнамент. Таких арок по всей окружности было множество, но чутьё настойчиво подсказывало мне, что это – именно та. Я ощупал плиту с орнаментом и, едва приложил к ней усилие, она зашевелилась и бесшумно сдвинулась в сторону, исчезнув в стене. Взору моему предстало то, чего я боялся: мне открылась та самая ниша, наполненная сокровищами. Они лежали прямо передо мной совершенно реальные, неудержимо маня своим блеском. Я смотрел на них, снова вспоминая прозвучавшие тогда в моей голове слова о миссии, которую мне предстояло исполнить здесь, получив в награду эту сверкающую россыпь. Я уже догадывался, в чём эта миссия заключалась: мне предстояло, пусть даже всего на несколько мгновений, занять давно пустовавшее место у полированной плиты с молотом в руках. Обильный поток сущности, веками питавший Властелина Миров, ослабел, превратившись в изредка падающие капли. И теперь, чтобы получить живительный глоток, необходимо было прибегать к ухищрениям и расставлять ловушки, пользуясь пороками и стремлениями людей. Мне вдруг подумалось, что весь мой путь сюда от самой магрибской пустыни был направлен именно Им и именно с этой целью. Я был совершенно уверен в себе и убеждён, что по доброй воле ни за что не сделаю ничего подобного. Но я терзался тяжким вопросом: на какие уловки способен Всемогущий Властелин, чтобы заставить меня это сделать? Ведь, судя по тому, что я уже увидел и узнал, он обладал поистине безграничными силами и непревзойдённым разумом. Ведь его волей вполне может создаться такое положение, что у меня не окажется выбора… Эти мысли были столь тяжкими, что я решил прогнать их прочь. Очень кстати за моей спиной вдруг появились мои друзья. При виде такого количества золота глаза их алчно загорелись, и они почти в один голос осторожно осведомились, нельзя ли будет забрать его с собой.

– Мы непременно заберём его, – ответил я. – Если это будет угодно Аллаху, но не Шайтане, ибо может случиться и такое.

Видя недоумение товарищей, не понявших мои слова, я добавил:

– В таком удивительном и ужасном месте, как это, Шайтана легко может вмешаться в события. Я смогу объяснить вам всё лишь в конце, так как сейчас я сам ещё не знаю, что нас здесь, в конце концов, ждёт.

– Так кто же он? – спросил один из моих товарищей, указав на гигантскую статую. – Посланец Аллаха или сам Шайтана?

Я был удивлён и обрадован остроте ума моих спутников, ибо они сразу поняли, о чём я говорю.

– Я пока точно не знаю, – ответил я. – Пока что он больше походит на Шайтану. Так что будьте осторожны и не дайте себя соблазнить.

С этими словами я, нащупав край дверцы ниши, вытянул её из стены и закрыл проём. Друзья мои, привязав к одному из поющих столбов прочные шёлковые нити из больших мотков, разбрелись по коридорам. Я же отправился в кольцевую галерею разыскивать Проклятые письмена. Долго искать мне не пришлось: я вышел в неё по знакомому радиальному проходу и сразу увидел текст на стене, который располагался немного выше моего роста. Он представлял собой набор часто повторяющихся замысловатых символов, нанесённых на стену каким-то загадочным способом. На первый взгляд было похоже, что они написаны бледно-жёлтой краской, причём выписаны очень тонко и изящно. Однако при внимательном рассмотрении становились ясно, что жёлтый цвет в этом месте имел сам камень, тогда как вокруг он был неопределённого, но очень тёмного цвета. При этом было совершенно отчётливо видно, что всё это был один и тот же камень. Создавалось впечатление, что надписи были выведены прикосновением какого-то магического жезла, таинственная сила которого изменила цвет камня. Я даже, из любопытства, попробовал соскоблить часть символа, но мне это не удалось: непостижимое изменение проникло в камень достаточно глубоко. Читая в дальнейшем письмена, я не раз находил следы безуспешных попыток уничтожить их, иногда весьма обширные. Символы, в основном, походили на иероглифы, однако больше напоминали маленькие картинки. При этом они обильно перемежались более простыми, похожими уже на буквы. Немало было и совсем простых: точек, чёрточек, геометрических фигурок. Словом, было похоже, что этот текст писали несколько человек, представлявших разные народы из разных, далёких земель. Едва я приблизил к символам зажжённую лампу, они словно вспыхнули и сами стали испускать свет. Что же касалось понимания написанного, то оно приходило, на удивление, само собой. Я читал этот текст, как самый обычный, ни о чём не задумываясь, не допуская даже малейшего сомнения в том, что могу понять его неверно. Однако стоило мне погасить лампу, я сразу остановился, словно натолкнулся на непреодолимую стену мрака. Без лампы текст был совершенно непосильным.

«… Она избежала этой участи лишь потому, что один из тех, кто поклонялся Великому Небесному Огню, сделал её своей рабыней, и в её чреве уже зародился его плод. Она упала на бьющегося в смертной пляске любимого брата, стремясь закрыть его своим телом от низвергающегося с неба огненного безумия. Но брат её умер через несколько мгновений, и она всем своим естеством почувствовала это. Но, вместе с тем, она почувствовала, как его душа, покинув его тело, вошла в её тело, соединившись с её душой. Это было неописуемое чувство великой благодати, ибо её тело и душа, впитав его душу каждой своей частицей, получили нечто новое, таящее в себе достояние всего их рода от нескончаемых поколений предков. Она долго лежала, впитывая в себя этот живительный поток, не чувствуя испепеляющего жара, омертвившего её кожу, затем тяжело поднялась и побежала, ища укрытия. Её брат, как и вся её большая семья, как и всё её племя, кроме нескольких таких же, как она, умерли в долгих и ужасных муках от впущенного в жилы текучего огня, и смерть была для них лишь облегчением. Её, как и нескольких других девушек, спасла их молодость и красота, соблазнив тех, кто шёл за Огнём. Но спасение это не было долгим. Все они были жестоко опалены огнём, как и те, кто обрёк их на смерть, и умерли в течение нескольких месяцев. И лишь она прожила дольше других. Её селение было сожжено, и она ушла в джунгли, надеясь на то, что дикие звери помогут ей найти свой конец. Но они не трогали её, и она, постепенно залечив свои раны, обвыклась в дикой жизни.

Её разрешение от бремени прошло удивительно легко и быстро. Она совсем не испытала тех мук, которые не раз наблюдала у других женщин. Но ужас охватил её, когда она увидела своё дитя. Это был мальчик, в целом, очень ладный на вид. Однако, вместе с человеческим обликом, он был подобен пауку, ибо имел восемь конечностей! У него было две нормальные, росшие, откуда надо, ноги. Руки тоже были нормальные человеческие, но их было целых шесть. Две из них находились на своём обычном месте. Вторая пара плеч располагалась чуть ниже и позади первой, так что вторая пара рук торчала прямо из-под первой пары. Третья же пара была опущена ещё ниже, оказавшись, таким образом, почти у самых ног. Такое расположение рук придавало ему необычайное сходство с пауком. Однако сложено всё это было столь гармонично, что выглядело вполне естественно и совсем не уродливо. А если смотреть спереди, казалось, что все три руки растут из одного места. К тому же, двигались они совершенно нормально и нисколько не мешали друг другу. И чем дольше мать смотрела на своего необычного сына, тем дальше отступал и тем меньше становился её ужас, всё большее место уступая материнским чувствам, пока не растаял без следа.

Так на свет появился четвёртый сын великого Ньярлаат-Тота. Это произошло в джунглях у подножия высоких гор недалеко от большой реки, в земле, омываемой большим тёплым морем, у самого рубежа, из-за которого солнце начинает свой дневной путь. В земле, населённой статными красивыми людьми с тёмной кожей. И получилось так, что именно в этой земле появилось большинство его сыновей. Далеко не всегда было известно, когда и кем они были рождены. Но их появление на свет всегда было неразрывно связано с очередным его пришествием. Их рождали люди и животные, либо же в них перерождались уже живущие. Их являлось на свет множество, но лишь немногие проявляли себя своим обликом или способностями и деяниями настолько, что запоминались навеки, становясь божествами и героями легенд. Сам же Ньярлаат-Тот предстал народу той земли чем-то, невообразимо страшным и невероятно кровожадным, ненасытным в своей жажде власти над всем и уничтожения всего. И, будучи затем описан во множестве невероятно чудовищных обличий и наделён всеми известными и выдуманными пороками, был назван самым ужасным демоном, став воплощением наивысшего зла и символом непревзойдённой жестокости…»

Прочитав этот фрагмент, я понял, что нахожусь далеко не в начале повествования. Однако понял я и то, что поиски начала отнимут время и, возможно, немалое. Поэтому я решил продолжать чтение дальше, и тогда оно, поскольку галерея была кольцевой, неизбежно приведёт меня к началу. И я вновь обратился к чтению.

Письмена теперь повествовали о том, что некоторые люди стали поклоняться Ньярлаат-Тоту, несмотря на всю, приписываемую ему, жестокость, постепенно умножая число своих сторонников, ибо везде и во все времена находились такие, кого привлекали тёмные силы. Их проклинали, преследовали и истребляли. Однако их количество неуклонно увеличивалось, ибо Ньярлаат-Тот наделял вождей своих приверженцев способностью подчинять себе человеческую волю. И вскоре огромное большинство жителей этой благодатной земли обратились в исповедников культа Великого Демона. Их вера была исступлённой и самозабвенной, вся их жизнь, все их помыслы состояли теперь в служении Огненному Повелителю. Те же, кто не покорился, вынуждены были либо бежать в незаселённые земли и затаиться там, либо принять участь покорных рабов.

Повелитель не обременял людей ритуалами и возведением храмов в свою честь, не требовал большого усердия в поклонении себе. Но он требовал частых и массовых человеческих жертвоприношений. Жрецы несли людям Слово о том, что каждый человек, рождаясь, вбирает в себя определённую часть земной Благодати, которая была отмерена изначально и не умножается с течением Времён. После смерти же человек возвращает её в покинутый им мир. Но случилось так, что людей расплодилось так много, что Благодати перестало хватать на всех. Многие земли уже исчерпали свою долю, но люди в них продолжают плодиться, отнимая законную долю у других и образуя на земле неблагодатные места. Именно в таких местах зарождаются ураганы, засухи, потопы, землетрясения и прочие бедствия. А из-за нехватки благодати в людях среди них возникают опустошительные волны страшных болезней, голода и ненависти, приводящей к кровопролитию. И чтобы излечить мир от всех этих напастей, необходимо восстанавливать и поддерживать равновесие в нём Благодати. А добиться этого можно, лишь особым образом отнимая гё у лишних людей.

Бесчисленные войска, обученные неслыханному доселе боевому искусству и вооружённые невиданным ранее оружием, растекались по соседним землям, заселённым пожирателями Благодати. В течение более чем тысячи лет несметные орды их сгонялись на ритуальные площади или загонялись в обширные ритуальные погреба, где жрецы подсказанными великим Ньярлаат-Тотом способами заставляли их вернуть миру отнятую у других Благодать. Эти священные ритуалы своей изощрённостью превосходили даже выдумки демонов, отнимающих души у богоотступников. Самые отборные из них употреблялись для пожирателей Благодати, ещё не появившихся на свет, через их матерей. Никто не знал, что происходило в священных местах совершения ритуалов, ибо необъяснимый ужас заставлял людей держаться подальше от них, а все, случайно увидевшие происходящее там, неизменно лишались разума. Но душераздирающий многоголосый вой в течение многих дней разносился далеко по округе, пробиваясь даже через толщу земли, покрывающую погреба. Нескончаемые вереницы буйволов тащили по дорогам целые связки иссохших и раздавленных трупов, которые затем сваливались в огромные кучи в пустынных местах. Та же участь постигала и почерневшие тела женщин, вынесенные из погребов, которые ещё долго проявляли признаки жизни.

Однако Великий Демон не проявлял милосердия и к своим служителям, совершавшим ритуалы. Все, кого касалось его дыхание, превращались в ракшасов – уродливых чудовищ, наделённых необычайной силой и выносливостью. Утратив человеческий облик и став изгоями рода людского, ракшасы были переполнены ненавистью ко всем нормальным людям и охотно пополняли его тёмное воинство. Со временем их развелось так много, что ими стало трудно управлять, и люди, даже не отмеченные печатью Лишних, потеряли покой и жили в постоянном страхе.

Столетия сменяли друг друга, но люди не замечали признаков возвращения растраченной Благодати, сокращения бедствий и напастей, улучшения своей жизни. Они видели лишь неслыханную жестокость, нескончаемое массовое убийство, захлестнувшее их землю, непрерывные потоки жертв, текущие по ней к окровавленным алтарям, которые не успевали освобождать от массы изуродованных тел. Они видели, как на огромных пространствах росли горы трупов, которых сторонились шакалы и стервятники, и непостижимый зловещий огонь, превращающий людей в ужасных ракшасов. И в душах их начали зарождаться сомнения и ропот, переходящие в возмущение и протест.

И однажды, в один из дней великого отчаяния, из джунглей явились девять прекрасных юношей, облачённых в сияющие доспехи, невиданная красота и стать которых поразила всех, кому довелось их увидеть. Шедший же во главе их обладал поистине божественными чертами, и, вне всякого сомнения, был именно богом, ибо, помимо непревзойдённой красоты и телесной гармонии, имел шесть рук… Люди падали на колени и простирали к ним руки, они же протягивали руки в ответ и говорили простые добрые слова. Они шли по деревням и городам, неся в них свет и тепло, исцеляя тела и души прикосновением и словом. Люди несли им свои беды и страдания, получая взамен облегчение и надежду. Когда же люди поведали им о висящей над ними вековой напасти, то с удивлением услышали, что сказка о земной Благодати и её пожирателях – чудовищный обман, а несметные жертвы, беспрерывно гибнущие на алтарях, на самом деле ни в чём не повинны. Что всё это непостижимое злодейство затеяно ради отнятия у людей их душ, каждая из которых несёт в себе ничтожную искру божественного Света Творения, чтобы отдать их Великому Демону, преумножая этим его силу. Но его слепое могущество способно порождать не только зло, но, иногда, по нелепой случайности, и добро. И пришедшие из джунглей, будучи порождением именно такой случайности, явились к людям, чтобы донести до них правду и помочь им освободить себя и других от этого многовекового кошмара.

Услышав это, люди обратили к божественным юношам мольбу вселить в них силу и возглавить их противостояние Великому Ужасу, распростёршемуся над их землёй. Они же призвали людей сбросить с себя саван отчаяния и, сплотившись, силой воли и оружия изгнать или уничтожить чёрное воинство Великого Демона и очистить свою землю от кровавого проклятия. Их слова проникали глубоко в души людей, вселяя в них веру и мужество, возрождая надежду. Они разошлись в разные стороны, собирая вокруг себя стекающихся отовсюду приверженцев. Войска под их началом двинулись по стонущим землям, истребляя орды ракшасов и преследуя жрецов Огня.

Однако враг вскоре опомнился и двинул навстречу освободителям свои бесчисленные полчища. Выползающие из джунглей и болот ужасные, ни на кого не похожие чудовища с множеством голов и рук гнали на битву толпы ракшасов, а служители Огня собирали легионы из своих сторонников. Две огромные силы сошлись в жестоком противостоянии. Тёмное воинство пополнялось так быстро, что казалось, будто ракшасы просто вылезают из-под земли, заполняя своими ордами огромные пространства. При виде несметного их множества, а также их невообразимых предводителей, многочисленные пасти которых десятками пожирали своих же воинов, отчаяние могло охватить даже самого храброго полководца. Но божественные юноши стойко вели за собой вдохновлённых ими людей на превосходящие вражеские силы. Их оружие не знало прочных доспехов, а в умении сражаться им не было равных. И, всё же, враги, имея значительный численный перевес, не давали им развить первоначальный успех.

Но в момент, грозивший переломом в битве, к людям пришла неожиданная помощь. С высоких гор спустилось невероятное существо огромного роста, носившее черты обезьяны и человека. Говорили, что оно также было порождено Великим Огнём и ненавидело его. Оно обладало даром подчинять себе волю людей и животных. По его безмолвному повелению на врага хлынули бесчисленные стаи волков и обезьян, стада диких буйволов и слонов, полчища крокодилов и ядовитых змей. С болот поднимались звенящие тучи гнусных насекомых, а из джунглей неслись способные затмить солнце рои смертоносных пчёл. Огромный урон нанесли они про́клятому воинству, и люди вместе с ними оттеснили его к подножию гор.

И тут, впервые, над полями битв стал появляться Великий Демон. Он не принимал никакого участия в битвах, а просто висел высоко в небе, посылая на землю своё обжигающее сияние. Страх охватывал при этом людей, ракшасы же обретали неистовую силу и удваивали свой натиск. Временами казалось, что в битве снова назревает перелом. Никто, конечно, не заметил, и уж, тем более, не задумался над тем, что Демон появлялся всегда там, где множество воинов гибло от укусов насекомых, где их смерти предшествовали особенные страдания. Все, конечно же, подумали о том, что Он решил вдохновить своих воинов и вдохнуть в них новые силы.

Так оно и случилось. Многорукие и многоголовые чудовища, сочетавшие в себе облик самых разных существ, с многократно возросшей яростью гнали о бой вылезающих отовсюду ракшасов, потокам которых, казалось, не будет конца. Но, когда их натиск стал превозмогать натиск людей, произошло ещё одно невероятное событие. Из неожиданно разверзшейся скалы вышел великан в два человеческих роста, облачённый в невиданные доспехи, не похожие ни на кожу, ни на металл. Эти доспехи скрывали все его черты, включая лицо, и были неуязвимы для металла и огня, даже для огромных каменных глыб, падающих с гор. В руках же у него было невероятное оружие, извергающее молнии. Кроме того, он обладал способностью исчезать, тут же появляясь совсем в другом месте. Он обрушил на тёмное воинство потоки огня, производя в нём ужасающее опустошение. Неожиданно появляясь в разных местах, он наносил сокрушительные удары, казалось, сразу везде, не только уничтожая массу врагов, но и рассеивая их самообладание.

И однажды произошло то, что положило конец господству на этой земле тёмных сил. В разгар ожесточённого сражения в небе появился Огненный Демон, воодушевив, как обычно, своих приверженцев. С удвоенной решимостью ринулись они на людское войско. Но тут перед ними возник, словно появившись из-под земли, божественный безликий воин. Тёмное воинство разом остановилось, словно натолкнувшись на незримую стену. Великан же, гордо встав во весь свой могучий рост, направил своё грозное оружие на полыхающий в небе огонь и метнул в него, одну за другой, несколько молний. Оба войска замерли на месте, ожидая чего-то ошеломляющего. И это что-то произошло! Ослепительное, клубящееся и мерцающее пламя вдруг начало тускнеть. Однако потускнело оно лишь настолько, что на него стало можно смотреть без боли в глазах. Оно продолжало клубиться, постоянно меняя свои немыслимые очертания, сыпать искрами и стрелять лучами. Но, при этом, оно стало переливаться невероятной гаммой цветов, столь разнообразных, что от неистовой ряби в глазах кру́гом шла голова. Большинство из этих цветов вообще были невиданными, а их яркость была совершенно непривычной человеческому глазу. Они сменяли друг друга в немыслимых сочетаниях и взаимных превращениях, словно стремительные волны бурлящего горного потока, и, в сочетании с невообразимо множественным и разнообразным движением самого огненного облака, порождали ужасающий своим размахом хаос, от которого хотелось, закрыв глаза и обхватив руками голову, бежать, не разбирая дороги.

Сколько времени продолжалась эта огненная феерия, неизвестно. Ошеломлённым воинам, которые не могли отвести от неё глаз, казалось, что они простояли, не в силах пошевелиться, несколько дней. Но, наконец, безумная радуга стала меркнуть, и облако постепенно приобрело свой прежний вид. Вместе с этим оно стало подниматься в небо, всё выше и выше, пока не растворилось в синеве.

И внезапно тьма окутала всех, кто наблюдал это удивительное явление. Никто из огромного количества собравшихся здесь существ не мог разглядеть ничего, кроме клубящейся пустоты. Люди бродили наугад, спотыкаясь и натыкаясь друг на друга, и, в конце концов, начали с ужасом понимать, что невообразимая пляска огня, который мог явиться лишь из самых глубин Преисподней, лишила их глаза способности видеть. Грозные воины сразу стали беспомощными. Некоторое время они с ужасом ожидали смерти от рук врага. Но смерть так и не пришла, и ужас постепенно растаял. Для людей началось убогое существование в непроглядной тьме. Чьи-то заботливые руки кормили их и направляли все их движения и проявления, а ласковые голоса рассказывали о том, что происходит вокруг. Самым главным и радостным событием было то, что орды ракшасов и кошмарных чудовищ, спешно покинув населённые людьми земли, скрылись в непроходимых джунглях и болотах. Уцелевшие служители Великого Демона ушли неизвестно куда, и с их уходом иссякли потоки крови, струившиеся по всей земле, и смолкли нечеловеческие вопли, веками сотрясавшие округу жертвенных алтарей. На истерзанной земле начали воцаряться спокойствие и благополучие.

Спустя несколько месяцев, показавшихся ослеплённым воинам вечностью, к их великой радости, глаза их стали прозревать. Происходило это очень медленно, начиная с едва заметного рассеивания темноты и мимолётных тусклых проблесков. И потребовалось ещё несколько месяцев, чтобы способность видеть вернулась к ним в полной мере.

Огненный Демон больше не появлялся в этих краях. Никто не знал, был ли он поражён божественным оружием насмерть, или же, оценив по достоинству его мощь, предпочёл убраться подальше. Но как бы то ни было, с тех пор он ни разу не озарил небосвод своим смертноликим сиянием. Тёмное воинство невероятных тварей исчезло вслед за своим повелителем, канув и растворившись в глухих местностях, где никогда не ступала нога человека.

Но вместе с врагами людей покинули и божественные друзья. Очевидно, исполнив свою миссию, они, в силу своего благородства, не пожелали стать предметом восхвалений и поклонения. Они исчезли без следа так же неожиданно, как и появились. Однако благодарный народ не забыл их и их великие дела, как не забыл и ужасных врагов, и всё произошедшее. Память о нём превратилась в удивительные легенды, кошмарные чудовища обречены в нечистые силы, а чудесные избавители, обладавшие невероятными свойствами и способностями, вознесены в божественный пантеон.