Нелюдимый Маг

Я буду рассказывать как помню, а если что и забыл - не судите строго. Старый Войтына рассказывал эти байки лет тридцать назад, когда ещё паровозы ходили.

Войтына

В те далёкие времена мы были уважаемыми людьми. Машинист - да, это было весомо. Раскалённое жерло топки у ног, ледяной ветер в лицо, промозглая сырость, лижущая спину. И мощное уханье родной машины, идущей на подъём за Аршальскими болотами. "Гранд-Маргон", вот как звались наши мощные грузовые паровозы формулы 1-4-1. Когда "гранд" выбрасывал из трубы первый клуб чёрного дыма и проворачивал восемь огромных ходовых колёс, на станции дребезжали стекла, а вся округа знала - отправляется грузовой с рудой на Альвигейл.

Войтына, впрочем, работал не на "гранде", а на "Герцогине" - машине пассажирского движения с формулой 2-3-0. От Аршаля до Альвигейла, по равнине, бегали ещё три совсем лёгоньких старых паровоза - "уиппет 1-2-0". Но на Реминденский хребет могли забраться только мы и две "герцогини" - Войтыны и Угрюмого Хайнца.

В те времена при депо и служебных помещениях больших станций были устроены кантины, где бригады могли выпить кофе с булкой, съесть пару сосисок и залить флягу-термос кипятком, чтобы согреться в пути. Вот в кантине станции Реминден мы, обычно, и собирались послушать Войтыну в ожидании кто погрузки, а кто отправления. Почтовый экспресс № 3 Войтыны прибывал в Реминден вечером, а отправлялся за нумером 4 в 8-25 утра. Сейчас расписание изменили и этого поезда в нём нет. Но я ещё застал экспрессы №3/4 и №5/6, проходившие по линии Альвигейл-Аршаль-Реминден лет сорок пять.

За стеной кантины угрюмо и мощно шуршала железная руда, стекая в низкие полувагоны по жёлобам перегруза. Грохотали вагонетки и натужно выл гномский - тогда на рудниках заправляли они - локомотив, неизвестного в те годы людям способа действия. После бегства низкоросликов господа инженеры раздобыли пару их машин и вот, пожалуйста, никакой топки, пара, угля, стимстокера. Я перемещаю контроллер и мощный двигатель, вращая генератор, сообщает колёсам моего "МК40" мощность в 4000 лошадиных сил, что в целых полтора раза больше, чем у "Гранд-Маргона"!

Но что-то я совсем зарылся в неинтересные вам технические подробности. Эка невидаль, газотурбовоз! Кто постарше, скажет что и паровоз не диковина.

Тем не менее, попробуйте представить атмосферу зимней ночи в Реминденских горах. Запахи кофе, масла, горелого угля, железа, мокрой одежды. Вой ветра, налетающего с гор и деловитые свистки локомотивов. Грохот колёс уходящего на восток грузового и гул огня в печке кантины. Табачный дым над деревянными столами и огоньки города много ниже станции за окном. Тусклая красноватая лампа в железной сетке под потолком и ряды жестяных кружек на полках. А если выйти на порог и вглядеться во тьму, наискось за скалу, чуть повыше устья рудника, то далеко-далеко, на фоне белых скал, за долиной и густым лесом увидишь чёрный острый шпиль замка графа фон Реминда.

Войтына садился, обычно, ближе к огню, набивал свою цесскую трубку - ту самую, с огромной чашей и длиннющим, изогнутым буквой S мундштуком, кантинёр ставил перед ним большую кружку кофе со сливками - ах, какие тогда были сливки в Реминдене! Войтына делал хороший глоток, лишь после этого он снимал и клал перед собой мятую форменную фуражку, раскуривал трубку и начинал свои рассказы. Он не повышал голоса, но мы, молодые и пожилые, машинисты и помощники, кондукторы и кочегары, все, буквально все замолкали, бросали кости, карты, газеты и слушали старика.

Мне про то дед сказывал, а ему его дед. Короче, было то, когда ещё барыни огромные юбки носили, а господа в париках щеголяли. В те года никто про руды в Реминденском графстве и не ведал. Лес рубили, скот пасли, мелким ремеслом промышляли. Аршаль был не болотами, а просто лугами вокруг двух речек, которых уже и не найдёшь в топях. Места наши и сейчас глухие, а тогда просто всеми забытые стояли. Одна слава, что граница близко, да несчастье, что через Аршаль пройти легко на Альвигейл противнику было.

То место, где нынче станция, заводы, бывший рыбный порт - ууу, тогда и предместьем не было. Вот где Пороховая Башня торчит - там стены были и город начинался, на горушке. А как иначе? Крепости на горушке и строили, чтобы супротивник помучался до стен лезть, а солдатам удобней было в него из пушек да фузей палить.

Противник же был, ребята, страшный - Чёрные волчарды. Ими и сейчас неслухов пугают, да знак отворота творят, а тогда уж и вовсе жуть сплошная. Каждый год выходил их клан из лесов, да через луга на Альвигейл ходил. Все городки, через которые "собачки" наши бегают, да и мы с Хайнцем в паре мест тормозим, они уже после основались. До того без смыслу было. Не успеешь осесть, хозяйство наладить - разорят, пожгут, самого либо убьют, либо в плен и продадут в рабы за море.

Как Аршаль уцелел - бог весть! Но городок-то он древний, в старинных хрониках не раз помянут. Может от того уцелел, что за широкой Марской-рекой стоял, да за озером. И мал был, вот и шли волчарды за добычей побогаче да полегче. Нынче ни реки той, ни озера не отыщешь - в топи затянуло. Но лет восемьдесят назад, говорят, ещё можно было их разглядеть.

И случилось приехать в наши места самому настоящему магу. Молодому ещё, но уже болезненному и усталому. В Альвигейле ему не понравилось, уж больно суетно - то на бал пригласят, то на суаре - это, по-благородному, на вечерок посидеть. Не идти непристойно, а идти тяжко. Знать градская из кожи вон лезла, чтобы волшебника к себе зазвать. Скучно ведь, а тут свежий человек, да ещё из самой столицы.

Молодой Томас Кромеш.

Уехал волшебник в Аршаль. Там всего один барон фон Арш и был. И барон тогдашний слыл большим медведем. Ни станцевать, ни даме благородной слово приятное сказануть, ни политики судить не умел. Зато охотник был знатный и вояка умелый. Гарнизонишко его хоть и мал, а от волчардов раз за разом оборонял крепость.

Вот близ Аршаля маг и поселился. В одну ночь колдовством выстроил себе башенку, как магу и положено. Обнёс её хлипким на вид заборчиком, развёл огородик лекарских трав и затворился в этой башне с книгами и алхимными приборами.

Барон видит - человек уединения желает. Хоть и грубияном слыл большим, а понял, не полез и строго-настрого воспретил всем подданым своим господина волшебника беспокоить.

Летом, как водится Стая из лесов с Фальского перешейка нагрянула. Этот прибрежный язык, будь он неладен, до сих пор отличная дорога меж кордасской частью Реминденских гор и Полуденным морем. На самой его оконечности, как многие знают, стоит Фальтесси, откуда в недавнюю войну действовала против нас эскадра эльмиранте Сабри.

Вышла Стая из лесу - жуткие морды, раскрашеные по щекам красными полосами. Здоровые, высокие, крепкие. Нынешние волчарды, говорят, измельчали, а тогда они были ещё полудикие. Кордассары их в города жить не пускали. Да они и не рвались. Обитали там, где привычнее - в предгорьях Мраны. А спустившись с Мраны, через Фальский Язык ныряли в Аршальские Дубравы и выходили к нам.

Так вот, вываливает передовой отряд на луг, где на опушке башня мага. Увидали - заорали.

- Карррош ррраааб! - кричат. - Многарра деньгаррра ррраааб! Эй, ходы сюды, будь рррраааб. Бить-есть не будь!

Волшебник из своей башни высунулся, посмотрел и жест им показал, что испокон веку всякому воинскому или простолюдному сословию понятен.

Волчарды, понятно, озлились и бросились к башне, решив выбить дверь и взять наглеца силой. Да только заборчика коснулись, как замертво пали и мгновенно сгнили. Пока разобрали что к чему - пол-отряда на той оградке сгинуло. Задние-то на передних напирали.

Меж тем из лесу уже в полном порядке, по шестеро в ряд, выходит главное войско. Шагают себе копьеносцы, мечники, стрелки-арбалетчики. Пороху волчарды долго не признавали. Требучеты на быках везут, повозки с припасом. Шаманы на бычарах ездовых восседают. Бочком на четырёх лапах рысят легкие разведчики.

Уцелевший десятник - к шаманам - мол спасайте-помогайте. Колдун в башне, глянь сколько наших в один миг сгубил - одни кости остались!

Стая встала, шаманы пошептались с предводителем - и осадили они башню. Представь - опушка, луга и тысяч десять, а то и все двадцать окружили тонкую серую башенку. Поначалу - обстреляли из всего, чего стреляло. Стрелы в камень не воткнулись, а требучетные снаряды ни кусочка не отбили. Тогда кинули мостки на ограду - прогнили мостки и рухнули под первым же мечником, каковой чудом избежал смерти. Подумали волчарды, подумали и оставив отряд рыл в сто с пятью шаманами, двинулись обычным путем.

Да только пока они возжались у башенки, подоспела гвардия тогдашнего графа фон Реминда, да гвардия графа фон Энзегарта, да гвардии баронов фон Арша, фон Литкнетте, фон Кейстана, да ещё целый королевский полк, да ещё пол-гарнизона Альвигейла с тремя пушками. И поймали они желтоглазых на переправе. Так славно угостили клыкастых, что из тех десяти тыщ к опушке хорошо если четверть прибежала.

Вот тут я нисколько не вру, ребята. Об этом "Сражении при Аршале" в книжках написано. Было это триста с небольшим лет назад. Бой вышел жестокий. Из солдат погибло больше половины. И два барона с сыновьями, и почти все королевские офицеры, и граф фон Реминд тогдашний с двумя братьями и младшим сыном головы сложили.

Фон Энзегарт и королевский полковник собрали уцелевших и ушли в Альвигейл, оставив фон Аршу раненых, платунг гарнизонной пехоты и одну пушку, потому как ей разбило лафет. Остался в Аршале и старший сын фон Реминда, ставший уже, по сути графом, с полсотней своих гвардейцев.

В истории пишут, что волчаков было двенадцать тысяч, наших сил изначально семь тысяч, а после битвы - около двух с половиной. Ну, стаю-то я, думаю, никто толком не считал. Марска-река кровью текла, где уж было считать.

В Аршале собралось семьсот человек, из них на ногах двести с хвостиком. Да полторы тысячи окрестных жителей, которые кое-как с оружием могли управиться. Ну и пушку на стену водрузили.

Это та самая пушка, что до сих пор возглашает полудни летнего и зимнего равноденствий. Бароны её не отдали, а может королевские полковники опосля не вспомнили, а потом всё равно она устарела.

Меж тем уцелевшие волчарды зализали раны и двинулись на приступ Аршаля. Тогда и случилась знаменитая Битва в Летнее Солнцестояние. И пушка, надо полагать, тоже спела свою песню. Но главную-то роль - а вот про это в книжке написать устыдились - сыграл волшебник. Он сколдовал на осаждавший его отряд гнилостное заклинание. Причём колдовал ночью, чтобы шаманы не успели проснуться и отбить. Весь отряд превратился в груду костей. И по утренней росе пошёл маг за наступающими зверолюдами. Шёл в чём был. А был на нём простой такой наряд средней руки господина, как тогда принято было. Камзол потёртый, штаны короткие, чулки и башмаки с пряжками. Ни мантии, ни колпака, как обычно на картинах пишут.

Его многие со стен видали. Сидел на каменной оградке разорённой деревеньки и хворостинкой по земле чертил за спинами стаи. После спрыгнул, руки вперёд простёр и колдовать стал.

И хоть не распались клыкастые на куски, забавнее вышло. Поползла у них амуниция, что из кожи выделана, и сгнили деревянные части оружия. Бежит волчард на приступ - раз - и штаны кольчужные с него слетели потому как ремень лопнул. Споткнулся и готово - упал. Солдатик со стены из мушкету - в спину пулей. Ну и полетел рычала в своё волчье пекло. Хочет волчина ополченца мечом огромным двуручным надвое развалить - а меч раз - и наземь, потому как рукоять сгнила. Тот, коли не дурак, его на рогатину, или на пику сажает. Удрали остатки войска со срамом наголо!

Вот так всё и было. Барон фон Арш самолично волшебнику кланялся, обнимал сердечно, в город зазвал.

Ясное дело, пир устроили на весь мир. Пляски-скрипки. Бочки из погребов выкатывали без счёту. Волшебник оказался парнем простым, добрым. Плясал, вино пил, с девчонкой смелой на сеновале утром обнаружился. Ну, то дело молодое, испокон так бывало, есть и будет.

После сражения чародей заколдовал лес и луг меж речкой и лесом. Стал лес непролазной чащобой, а луг - болотом топким. Только башня с лекарным огородом на островке осталась торчать. Чародей ходил за ранеными не хуже лекаря, хотя, как оказалось, некромант. Это в наше время про некромантов всякие страсти сказывают, а тогда проще люди были. Ну некромант, так что же? Все одно - учёный волшебник, с дипломом, с дозволением на чародейство. И где? Да в забытом богом и людом Аршале! Да в самом Альвигейле такого нет. Э, кум, что Альвигейл? Небось в Дранберге разве что подобное найдётся, но и то - навряд ли!

Ещё сто лет тому назад чародейством могли овладеть очень немногие. До открытия магического усилителя - активированного малахита - магов было наперечёт. Примерно один на десять тысяч. Так что свой волшебник - то была большая честь для любого города, ребята!

Волшебник перебрался в городок, женился на той самой девушке и зажил себе спокойно. Но башенку свою не оставил и иногда навещал - в садик за травами, в кладовую за каким припасом. Как с женой поругается - тоже уходил на ночь, а то и на пару дней.

Стал он заместо лекаря пользовать народ. Плату брал умеренно, лечил недурно. Ну, а в свободное время книгу писал. По специальности, понятное дело. Он и до того успел написать огромный том, а теперь писал продолжение, ставя для этого разные опыты.

Чтобы ему никто не мешал опыты делать, он определил дни приема - вторник и четверг. Но уж если что срочное - зуб болит, живот режет, баба рожает - то мог в любой день придти или принять, и даже иной раз ночью хворых лечил.

Все испортила бабка Брешка.

Войтына выпустил ароматный клуб дыма и откинулся на спинку скрипучего стула:

- Неужто Брешку не знаете? Да почитай в каждой деревне, а в городе - так в каждом многожитном доме такая бабка всенепременно имеется. Сама она мелкая, тощая, визгливая. Мелькает то тут, то там. И все-то ей должны, и все-то у неё дураки, и все-то на неё не так посмотрели, почтению не выказали! А тот пьяница, а энтот жулик, студентик с третьего - морфинист и анархист, а вон пошла - курва! То квартального жалобами изводит, то домоуправляющего, то дворника. Ааа, вижу, признали!

Дверь кантины распахнулась. На пороге, в подсвеченом голубоватым светом прожектора дыму, возникла тощая фигура в пальто с башлыком. У колена сверкал белым глазом фонарь.

- Бригада Грема! Под состав заходи! - хрипло крикнул дежурный по станции.

Трое наших неторопливо встали, натянули полушубки и фуражки.

- Быстрее, коллеги! Не сбиваем расписание. - дежурный махнул свободной рукой и провалился в морозный туман.

- Бывайте. - кондуктор Меркель первым вышел за дверь.

Мы промолчали. Такой у нас обычай. Простишься - навсегда простишься. Войтына дымил трубкой, прихлёбывал из кружки. Кантинёр выгреб золу из поддувала и подкинул дров в печь.

Уууххх... Ууууххх... Ууууууубббухх... Зазвенели стекла, вздрогнул пол. "Маргон", локомотив № 15, заходил под нагруженый состав. Лязг, свист, скрежет и мощный густой бас гудка. Мир сызнова вздрогнул, застонали доски пола и за окном прошёл знакомый силуэт, окутаный дымом и паром. Загрохотали на стрелке вагоны, паровоз ещё раз прогудел, пройдя выходной семафор, и перестук колес участился - поезд скатывался вниз, по спиральному пути. Через одиннадцать эстакад, двадцать три моста и шестнадцать туннелей на Аршальскую Низину.

Когда грохот немного отдалился, Войтына выпустил струю дыма и продолжил:

- Так вот, Брешка, да. Случилась и в Аршале эта холера. Явилась она к чародею и ну с порога орать:

- Ах ты такой-сякой-разэтакий! Книжечки на хрен кому нужные пишет! Зубы заговаривает! Нет бы наколдовать чтобы все здоровы зараз были и золота у всех мешок! Чё зенки таращишь бесстыжие?! А ну колдуй мне живо!

- Пошла вон, дурная баба! - рявкнул на неё маг. Да только брешек этим не пронять.

- Нет, гляньте на него, люди добрые! К нему с советом дельным, а он лается! Ну погоди, ужо найдётся на тебя управа! Попомнишь меня, голубок сизокрылый! - и пальцем трясёт перед лицом, зубы жёлтые скалит.

Тут ребёнки младшие проснулись, заплакали. Жена чародеева кинулась к колыбельке, да на бабку тож окрысилась:

- Пошла отсюда, карга старая!

- Ах так?! Попомнишь!

Побежала Брешка к грамотею, что на маркетплаце под стеной лавки вечно сидел, да за малую мзду кому письмишко, кому прошеньице писал и ответы на оные читывал.

Тому-то что? Что просят, то и накатал. Почтарю что? Уплочено - доставил.

В самый Дранберг, как тогда только-только нас захватившие имперцы Драбич переиначили, ябеда пришла Великому Магу. Мол обидели, оскорбили до корки, живёт - хлеб жуёт, весь город в кукол обратил, чёрноколдует и дети у жены не от него, а от волчарда главного, с коим некромант в сговоре состоит.

Натурально, нагрянуло в Аршаль следствие. Понятное дело, никакого черноволхования или там родства с волчардами не изъяснили, а вот за сговор вероятный уж и пытать собирались. Но тут барон фон Арш с молодым графом Реминденским, да множество прочих наших благородных или хоть почтенных господ против свидетельство сделали. Мол, какой же то сговор, коли наоборот - такой рубеж чародей сотворил, что не то что стая, дракон не пролезет? Главный волшебник наместника на площади велел объявить, что по мажеской части преступлению нет совершенно, а по коронному велено в подозрении малом без последствиев оставить.

Но тянулось это дело года полтора. Народ нехорошо косился. В лавке хлеб не продавали. Да и с доносами мелкими бегали. Только вроде разобрали дело, как опять какой не в меру умный с кляузой бежит.

Жена молодая от нервов померла и двое сыновей младших умерло. Ну, тогда много деток до взрослых годов не доживало. Сам некромант с лица спал, лет на десять постарел, согнулся. Дом его справный в упадок пришёл. Едва покинули дознаватели Аршаль, явился Томас к господину барону и говорит:

- За заступничество ваше, ваша милость, я вас никогда не забуду, но и жить среди всей той сволочи, что на меня всякие слова охотно говорило по глупости али боязни - невмоготу. Вы уж простите, ваша милость, а только пойду я с детьми своими на остров жить. И с зубами пущай ко мне не бегают. Сами пущай выбивают друг другу за дурость свою.

Барон и так, и эдак уговорить пытался. Мол, простите их, мэтр. Ну дураки, что взять? Давайте лучше ко мне во дворец. Тепло, спокойно, стража уж верно охранит от назойливцев. Дочкам мужей достойных найдём средь придворных, сыновей - в учение али службу пристрою своим именем. Останьтесь, а?

Но, видать, пан Томас совершено уж Аршаль видеть не мог. Ещё раз прощению просил да на остров ушёл, а дом его сгорел через пару месяцев от неведомой причины.

Жил он тихо, опыты ставил, книжки писал, деток своих уму-разуму учил. Барон фон Арш его не оставлял. То отрез на одёжу подарит, то провианту пришлёт. Сам к нему повадился наезжать. К старости частенько сиживали два старых знакомца в садике на некромантском острове за кружкою пива да учёною беседой.

Дочки хорошо замуж вышли, подсобил барон. Одна за княжича Малерну, другая - за княжича Дибича. В те времена мажеское сословие вровень с дворянским почиталось. А сыновья в разные полки разъехались, не без участия графа фон Энзегарта, один в мажеское учение поступил.

И вдруг нагрянула в край наш несчастный чёрная смерть. Откуда пришла - холера знает! Толи купцы иноземные через Альвигейл притащили, то ли путник какой на краю плаща принёс. Но пошла она по землям люд косить - непередаваемо! Покойники и на дорогах валялись, и на улицах, и в домишках. Деревни цельные вымерли, да сожжены были дотла, лишь бы прибить костлявую.

Аршаль долго сопротивлялся, все дороги перекопали горожане дабы не прошла старуха к ним. Но поветрие, ребята, дело такое: коль начнёт где бродить, не остановишь. Ветром, верно, надуло и в Аршаль мор.

Спешит скороход через болота к волшебнику, в ноги падает:

- Пан Кромеш! Их Милость слегли, язвы уж на шее.

Оделся тогда чародей как положено, маску лекарскую клювастую натянул, плащ и перчатки, сапоги и шляпу-треуголку. И пошёл он до городу.

А там уж вой, крик, да рыдания. Торжище разбежалось, костры на перекрестьях полыхают, дома все с бурдюков окуривают, уксус раскупили, вино понаставили раскрытое - кислят. Окны досками забивают, двери укрепляют, в одежды мочой простираные замотались, всякие обереги на притолоки бьют. Свинцовый порошок на порог сыпят. Чёрный Мор, не шут заехал!

В замке придворные по углам прячутся, молитвы читают, дыму на окурку всякого делают.

Прошёл чародей к барону, велел два табурета у кровати поставить, таз горячей воды подать, да чистые льняные тряпицы. Окна растворить, ковры сей же час выволочь и спалить.

И так решительно повелел, да и барон кивнул - мол, исполняйте, что сей же момент всё сделали. Уххх, как костёр ревел, бесценные ковры пожирая.

Присел волшебник на табурет, достал из-под плаща мешок, а из того уж всякие порошки да мази. Перво-наперво в тазу чегой-то развёл и язвы баронские омыл и тело омыл сверху до низу. Опять же велел перины спалить и покрывала, и подушки. Даже балдахин златотканный не пожалел.

После молитву прочёл Вечному, да ланцетом те язвы срезал и ещё раз натёр шею баронскую притираниями, чистой тряпицею замотал.

- Похлёбку курью сварите. - говорит. - Вот с тем-то и тем-то. И всем того отвару пить, в город носа не совать.

Лекарю наставление сделал как да что. Лекарь тогдашний совсем молоденький был, не противился.

Вечером уж вышел усталый волшебник на стену замка. Стоял там о зубец опёршись, смотрел на дымы бессчётные, на дома заколоченые, как падает замертво поздний прохожий ничком в грязь, как коровы недоеные мычат в тоске слушал. После на другую стену перешёл, да до самой полуночи там оставался, мелком чертил, крови петуха спросил. Поутру воротился в покой господский.

Присел к постели, вопросил барона о здравии, пот омыл отварами, повязку сменил, да говорит:

- Вот что, друг мой старинный, Йозеф, тебя я уж вытащу, да ведь и прочих жаль. Вели ты, друг мой, дать мне телегу о двух кониках, бочку вина красного, да пару копчёных рёбер в путь. Пойду сделаю мору проклятому сурприз.

- В уме ли ты? - стонет барон. - Куда ж ты пойдёшь на гибель верную? Куда ж мы без тебя?

- Ничто, Йозеф. - улыбается волшебник. - Мы уж пожили, верно? Детей подняли. Внуков мне понянчить довелось. Не жалей обо мне. Мобеш земля моя родная. Родная да любимая. Не желаю, чтобы безлюдела она. Ведаю я теперича, где логово поганого мора. Не бойся ничего. А коли тело моё сыщут, вели мортусам с предосторожностями всякими оное доставить на мой остров и в подпол снести, да положить меж четырёх бочонков заветных, что я тебе предъявлял. После же пусть никто не дерзает сорок дней близ башни моей являться.

Достаёт из мешка книгу толстую - инкунабулу - в ларце деревянном, окованом.

- А сие... - речёт - ...вели, как мор кончится, отвезти сыну моему старшему, Эриху, полковнику, каковой в Мальтбурге с полком своим конным гарнизоном стоит. И письмо вот к нему. Труд то жизни моей. Ко славе и силе всего Арганда сей труд будет. Обещай же мне, Йозеф, что исполнишь.

И поклялся ему барон самой страшной клятвой, клятвой на чести рода фон Арш, что выполнит волю последнюю.

Заложили телегу, погрузили в неё бочку вина, припас в дорогу, да выпросил ещё волшебник протазан на всякой случай. Шпага-то у него своя была.

Поклонился чародей всем земно и отбыл.

Дворня да придворные на стены высыпали, провожали. Видели как ехала телега улицами пустыми, как сидел боком в ней старик в плаще да шляпе. Как выехала она в ворота пустые да попылила по дороге солнцем жарким выжженной.

Долго глазели, пока не скрылась телега за выступом Лисьего Леса. Этот лес сейчас, ребята, и не сыщешь - поглотили его болота да мхи, да дубрава заповедная, что до сей поры покой наш хранит.

Тяжёлый дробный грохот раскатился окрест. Качнулись фонари по потолком. Заревел гудок на рудниках. Войтына прервался, огляделся кругом.

- Что такое? - спросил я у кантинёра, но тот лишь пожал плечами.

Мы высыпали из кантины на улицу, но окрест было темно, лишь фонари над устьем шахты раскачивались. Наши паровозы тяжко отпыхивались на запасных путях, ярко горели окна вокзала, подсвечивая стоящие у платформы синие вагоны экспресса. В окне телеграфа заметны были тени двух человек. Один яростно работал на ключе, другой стоял над ним, размахивая рукой. Видно, что-то срочное диктовал. Через несколько томительных ледяных минут из аппарата полезла лента. Тень телеграфиста подхватила её, читала, видно, прямо с точек. Тогда не было печатающих буквы аппаратов, пробивались лишь точки да тире. Телеграфистов учили читать прямо с них, перекладывая в слова на ходу. Вторая тень всплеснула руками и поспешила к двери. Мы заметили давешнего дежурного - он тяжело ломился к нам по колено в снегу:

- Беда, коллеги! Сливай машины, гаси топки! Обвал! По Эльнеровскому разъезду! Эстакада рухнула!

- Грем-то прошёл? - спросил мой кондуктор.

- Грем уж ниже, к Понешке наяривает. - досадливо отмахнулся дежурный по станции. - А вот вам не выбраться покуда не исправят. Дня два, верно, движения не будет. Эх, мало тут места у нас! - добавил он, оглядев наше сборище. - Кто при деньгах, берите лучше поутру извозчика, подскажу хороший пансион.

Мы отправились гасить топки, сливать воду из машин. Утром, усталые, замученые, мокрые, спустились в город. Обустроились в пансионе. Хотели уж расходиться спать, да тут кто-то напомнил Войтыне про волшебника. Но дед уж очень уставший был, зевнул:

- Да сказывать-то и нечего, ребята. Уехал, значит, Томас Кромеш за лес и что там было - бог весть! Лишь ночью видала стража как поднялся столб огненный с зеленовато-жёлтым отливом, ударило страшно, да опало. И в ту же ночь ветер с южного, гнилого, на северный чистый переменился и всю хворь, какая была на ком, вмиг выдул. Через несколько дней прискакал объездчик лесной и доложил, что нашли тело посреди лесной поляны, что ведьминским кругом была некогда. Голая плешь и корни узловатые сплошь из земли. А посереди там теперь преогромадная яма выжженная, а обочь той ямы и лежит пан Кромеш весь высохший. А коники с телегою сами к опушке вышли все в пене и дурные какие-то.

И вот всё, что барон Йозеф фон Арш старинному приятелю обещал, то и исполнил. Мортусы градские тело со всякою осторожностью возложили на телегу, к топям доставили, да в подвал башенки на руках спустили и дверь затворили. И строго-настрого запретил барон к той башне кому-никому ходить. А книгу и письмо прямо торжественно, на карете да с эскортом положенным, самолично Эриху Кромешу отвёз с рассказом как батюшка его погиб, с Мором Чёрным в баталии чародейской.

По прошествии пары месяцев сунулись было к башне поглядеть - а там ни башни, ни садика, ни островка - одна трясина бескрайняя, да из оной чуть конус каменный торчит. А нынче уж и того не отыщешь. Уволок пан волшебник с собою тайну последнюю, спасая землю родную.

Ну, пошли на боковую, что ли! Вечером, глядишь, чего ещё припомню. А может и не смогу, не судите уж. Мне на ходу проще вспоминать, чем на тюфяке-то.