Немое сердце

Я возвращался из очередного путешествия. Бригантина покачивалась на волнах, и зелёное солнце наливалось глубокой синевой, опускаясь за линию горизонта. Таяла на воде изумрудная полоса, и небо становилось непрозрачным, чёрным. В соцветиях пены под кормой вспыхивали зеленоватые искры, а по правому борту тонули в сумерках немые громады островов Эитаи.

Голос подарил мне славу; в последние годы я всё чаще получал приглашения петь в столичных театрах. Сольх, Лайана, Каллея — меня приветствовали мастера музыки, аристократы, правители... и только на родных островах все провожали косыми взглядами и злыми шепотками.

Капитан держал курс на Лайли, к полосам серого песка, где мерцают выброшенные на берег капли янтаря и волны стирают следы; где прячутся под камнями пугливые крабы и на скалах вьют гнёзда ониры — иногда небесные коты слетают к воде и выхватывают когтями серебристую рыбу.

Пятнадцать лет назад я прибегал на берег плакать от обиды и считать синяки. Дети жестоки.

Кончиками пальцев я поправил маску. Тёмно-фиолетовый бархат не прятал шрамы или причудливое уродство — везде, кроме родины, меня, наоборот, сочли бы красивым. До совершеннолетия, как и родственники с учителями, я ещё верил, что произойдёт чудо, и невзрачный мох покроется цветами.

Меня не приняли в театр, несмотря на отличные оценки по музыке, столь значимой для сирен, — моим соотечественникам важны не только слух и голос. Они хотят восхищаться и лицом. Я помню презрительную гримасу театрального Наставника при виде бумаг из консерватории. Он скомкал направление, разорвал диплом и швырнул клочки мне в лицо.

Никогда не забуду.

— Эни Нааэй, через час мы прибудем в Лайли.

Цеш Юрге, полноватый степенный сольхец, служил мне больше десяти лет. Он занимался счетами, встречами, концертами и был первым, с кем я познакомился после отъезда из Эитаи.

Последние лучи скользнули по выбившейся из-под моего берета золотой пряди. Я кивнул, поправил онирское перо у ремешка. Цеш опёрся на трость и провёл ладонью по аккуратной бороде:

— Что вы собираетесь делать дома?

— Увидеться с Наставником театра. Не думаю, что он откажется от встречи с такой знаменитостью.

Цеш улыбнулся:

— Вам неведомо смущение.

Я польщёно приподнял уголки губ в ответ.

***

В театр я отправился утром. Рассветный Лайли казался несуществующим, сказочным: раковины домов, между которыми стелется туман, над ручьями — спины мостов, и пропитавший всё, даже землю, запах соли.

Оправив соцветия манжет, я вышел за придержавшим передо мной дверь Цешем и огляделся — город остался прежним, каким запомнился с детства. Теперь я видел, насколько он мал и скучен. Лишь выточенный в раковине полубезумным архитектором театр давал Лайли право на жизнь. Восхищённые звуковикой в город стекались музыканты и певцы. Они-то и сделали его известным.

Из утреннего тумана вырисовывалась раковина театра — увенчанный лучами костяной завиток молочной рапаны. Он приближался с каждым моим шагом. Под ногами хрустел песок; хруст тоже напоминал о детстве — я разглядывал ажурные барельефы и представлял разлетающийся под сводами театра собственный голос и то необыкновенное ощущение, когда музыка постепенно наполняет изнутри и, достигнув краёв, выплёскивается наружу. Каждая сирена живёт ради этого.

Цеш первым заметил черноту в окнах, где прежде голубели витражи.

— Мне казалось, вы предпочитаете иное оформление своих выступлений, эни.

Я остановился на миг, затем побежал и замер перед цепью, закрывавшей вход. Театр выглядел брошенной на пепелище ракушкой.

Цеш нагнал меня.

— Золотоголовый Ценин... — пробормотал он, но солнечное божество сольхцев было здесь бессильно.

Я стянул перчатку и зачерпнул ладонью смешанный с песком старый пепел.

Холодные струи потекли между пальцами. Я смотрел на них и не мог понять, как это случилось? Кто допустил? Театр всегда был сердцем Лайли, а теперь оно... умерло? Остановилось?

Сгорело.

Злые слёзы наполнили глаза. Я развернулся и зашагал прочь.

***

Днём я навестил консерваторию. Меня вспомнили, и ректор согласилась принять незваного гостя. Как я ожидал, слава Нааэя Иола достигла и родных островов.

— Наставник театра погиб при пожаре, — Иэлия Эа убрала за ухо зеленоватый локон и посмотрела мне в глаза: — Ты рад?

Свет струился сквозь высокое узкое окно. По выложенному каменными плитами полу ползли солнечные блики. Ректор сидела в кресле спиной к окну, и её силуэт окутывало рассеянное мерцание.

— Мне всё равно.

Позади вежливо кашлянул в кулак Цеш.

— Куда разъехались остальные? — я его проигнорировал.

— По другим городам. В Эитаи достаточно театров. Может быть, лет через семь, когда выделят деньги на реставрацию, Лайли оживёт.

Я подошёл к окну, за которым виднелись тихие улочки. Они лежали передо мной как на ладони — тончайший лепесток птерии, опалённый и потрескавшийся. Иэлия сидела рядом, спокойная, красивая, будто ожившая фарфоровая кукла с кошачьими чертами и завораживающе глубоким взглядом.

— Фиолетовый цвет идёт к твоим глазам, — Иэлия плавно поднялась и положила ладонь мне на плечо.

— Это сарказм, или ты говоришь искренне?

— Разе я не способна на комплимент бывшему однокласснику? — невинно удивилась она.

— Ты помнишь, как мне портили ноты, прогоняли из коридоров на переменах и совали в волосы репей?

— Это только сделало их лучше, — Иэлия с улыбкой потянула за концы фиолетовой ленты, стягивавшей мои волосы. Золотые пряди волной укрыли спину.

Я развернулся, коснулся её тонких ключиц...

Мы свободны от ханжества, и маска Иэлию не смутит. Цеш сказал, что подождёт меня в коридоре, и вышел.

***

На закате я снова пришёл к театру. Было пусто, тихо. С сумерками раковина посерела и точно ссутулилась. Я долго ходил вокруг, а потом скользнул под закрывавшую вход цепь. Мне показалось — внутри ещё пахнет гарью. Песок и пепел оседали на носках туфель. Эхо заката плавилось на осколках витражей.

Я подошёл к краю оркестровой ямы, спрыгнул вниз и закашлялся. Пыль. Гарь... От маленького мирка Лайли ничего не осталось.

Ноты я увидел случайно.

Я осторожно взял почерневшие по краям листы, присмотрелся и не сдержал грустной улыбки. «Песнь о ш'хэй», опера о мести русалок лайанцам, — трагическое произведение, написанное век назад моим соотечественником. Первые страницы сгорели, и ноты продолжались партией потерявшего сына правителя Лайаны, который клялся отомстить. Расправа северян над ш'хэй стала началом долгой войны и завершилась падением Иллении, бывшей лайанской столицы.

Я подумал, что война не закончилась. Русалки и северяне — до сих пор враги.

Месть...

Месть. Я приехал мстить погибшему Наставнику и сгоревшему театру. Зал смотрел на меня почерневшими сводами...

Бережно прижимая к груди хрупкие листы, я пошёл к выходу. На ступеньках, опершись на трость, ждал Цеш.

Остановившись, я сказал ему:

— Займись расчётами. Моих гонораров хватит на восстановление театра.

Сольхец приподнял косматые брови:

— Разве вы не приехали поквитаться за обиды прошлого, эни?

Я пожал плечами и молча пошёл к гостинице. Обиды прошлого казались пустыми рядом с тем, что я мог сделать для театра и города сегодня.