Неоновый Стокгольм 2088

Глава 1: Последний причал

Дождь в Неоновом Стокгольме в 2088 году был чем-то большим, чем просто погода. Он был состоянием души города. Вечный, холодный, настойчивый. Он барабанил по заляпанным стеклам моей конторы на третьем этаже, смывал с улиц грязь и неоновую пыльцу, чтобы на следующий день они снова покрылись тем же налетом. Сегодня я решил не смотреть на него из окна. Сегодня я решил утопить его в стакане.

«Последний причал» не был похож на другие заведения в Нижнем Городе. Здесь не кричали голографические гейши, зазывая на очередной сеанс «полного погружения», а из динамиков не било жесткое индастриал-техно. Бар Старого Олафа был анахронизмом, реликтом. Тихой гаванью в море цифрового шторма. Стены из темного, настоящего дерева, пропахшего десятилетиями пролитого виски и табачным дымом, которого уже лет тридцать как не существовало в легальной продаже. Воздух был густым, почти осязаемым. Единственным источником света служили тусклые лампы над стойкой и отраженный свет уличного неона, пробивавшийся сквозь мутное стекло окна. Свет этот, лишенный своей обычной кислотной агрессии, ложился на полированное дерево мягкими, меланхоличными мазками мадженты и циана.

Старый Олаф, высокий и костлявый, как остов старого корабля, молча протер передо мной стойку. Его левый глаз, старый кибер-имплант с линзой от камеры Hasselblad, сфокусировался на мне с тихим жужжанием. Он никогда не спрашивал. Просто ставил передо мной стакан и наполнял его янтарной жидкостью, которую называл «скотчем». Я не был уверен, что она когда-либо видела Шотландию, но она обжигала горло с честной, аналоговой прямотой, и этого было достаточно.

Я сделал глоток. Огонь прокатился по пищеводу, но не смог заглушить другой, более привычный холод. Он начался, как всегда, с кончиков пальцев, которых у меня не было. Ледяное покалывание, будто по проводам пустили жидкий азот. Фантомная боль. Мой старый друг и вечный спутник. Подарок от кибернетического протеза Saab RX-7, модели, которую сняли с вооружения армии лет пятнадцать назад. Армейская надежность означала, что он будет работать даже после прямого попадания, но армейский комфорт означал, что ты будешь молить о смерти каждый раз, когда меняется атмосферное давление.

Я сжал и разжал металлическую ладонь. Сервоприводы тихо завыли в знак протеста. Потертая сталь, покрытая сетью царапин, каждая из которых рассказывала свою историю. Вот эта, глубокая, от виброножа якудза в Старом городе. А вот эта вмятина — от удара об бронированную дверь во время неудачного рейда, еще в те времена, когда я носил значок Polisen. Рука была частью меня, уродливой, но верной. А боль была процентами по кредиту за то, чтобы остаться в живых. Я сделал еще один глоток.

В баре, кроме меня и Олафа, было еще двое. Пара портовых рабочих в дальнем углу, молча поглощавших синтетическое пиво Pripps Blå. Здесь уважали тишину. Музыку Олаф тоже ставил соответствующую. Сегодня из старого винилового проигрывателя, потрескивая, лилась меланхоличная баллада Корнелиса Вресвейка. Голос из прошлого, певший о сломанных жизнях и разбитых мечтах. Идеальный саундтрек для этого вечера.

Именно поэтому я сразу заметил его.

Дверь скрипнула, впустив внутрь порыв влажного ветра и человека, который был здесь абсолютно чужим. Он был молод, лет двадцати пяти, одет в чистую, дорогую куртку из высокотехнологичной ткани, которая не промокала, а просто отталкивала воду. Его светлые волосы были аккуратно подстрижены, лицо гладко выбрито. Он выглядел как обитатель Верхнего Города, заблудившийся по дороге в свой стерильный дзен-сад. Он замер на пороге, его глаза испуганно метались по полумраку, привыкшие к яркому свету корпоративных атриумов. Он был похож на олененка, вышедшего на скоростную трассу.

Рабочие в углу не обратили на него внимания. Олаф медленно поднял взгляд своего «Хассельблада». Я же просто смотрел в свой стакан. Я знал, что он пришел ко мне. Только ко мне могли прийти такие вот потерянные души с проблемами, от которых пахло большими деньгами и еще большими неприятностями.

Парень несколько секунд колебался, потом решительно шагнул к стойке. Он сел через два стула от меня, избегая прямого контакта.

— Мне… что-нибудь безалкогольное, пожалуйста, — его голос был тихим и неуверенным.

Олаф молча кивнул и достал бутылку с синтетическим лимонадом. Пузырьки агрессивно зашипели в стакане.

Парень сделал судорожный глоток и повернулся в мою сторону.

— Вы… Рикард Линдберг?

Я медленно перевел на него взгляд.

— Зависит от того, кто спрашивает и сколько он готов заплатить за ответ.

— Меня зовут Тобиас. Тобиас Эрикссон. — Он говорил быстро, слова спотыкались друг о друга. — Мне вас порекомендовали. Сказали, вы беретесь за… деликатные дела.

— «Деликатные дела» — это красивое название для чужого грязного белья, парень. Я больше не занимаюсь стиркой.

Я отвернулся, давая понять, что разговор окончен. Но он не ушел.

— Пожалуйста, — в его голосе прорезалось отчаяние. — Это касается моего брата. Маркуса. Он… он умер.

Это меня не тронуло. В Неоновом Стокгольме люди умирали постоянно. От передозировки дизайнерскими наркотиками, от сбоя дешевых имплантов, от случайного ножа в темной подворотне. Это был просто фон городской жизни.

— Мои соболезнования. Найди священника, а не детектива.

— Нет, вы не понимаете! Полиция говорит, что это несчастный случай.

Он полез во внутренний карман куртки и вытащил тонкий дата-планшет. Дрожащими пальцами он вывел на экран официальный отчет Polisen. Я скосил глаза. Маркус Эрикссон, 28 лет. Причина смерти: обширное кровоизлияние в мозг в результате каскадного отказа нейро-интерфейса. Проще говоря, его мозг поджарился в собственном черепе, когда он был в сети. Неприятно, но не редкость для хакеров, которые разгоняли свои системы до предела. Дело закрыто.

— Выглядит исчерпывающе, — равнодушно протянул я. — Твой брат заигрался с огнем и обжегся. Такое бывает.

— Не с Маркусом! — Тобиас стукнул кулаком по стойке. Стаканы тихо звякнули. — Он был не просто хакером, он был одним из лучших! Его системы защиты, его «черные ящики»… он был параноиком! Он никогда бы не допустил такой ошибки. Никогда!

Я вздохнул. Этот разговор начинал меня утомлять.

— У каждого бывает плохой день. Даже у лучших.

— Его убили, — выпалил Тобиас. Он наклонился ближе, его голос упал до шепота. — За неделю до смерти он стал другим. Нервным. Говорил, что напал на что-то большое. Очень большое. Говорил, что за ним следят. Он собирался уехать, исчезнуть. Он не успел.

Я молчал, изучая отражение неоновых вывесок в своем стакане. История была старой, как мир. Маленький человек сунул нос в дела больших корпораций. Дзайбацу, как их называли в японских кварталах. «Имморталис», «Арасака», «Био-Синт»… имена менялись, но суть оставалась прежней. Они не любили, когда кто-то копался в их делах.

— Даже если ты прав, парень, что я могу сделать? Пойти против корпорации? У меня для этого недостаточно патронов и слишком много здравого смысла.

— Я заплачу, — сказал он, и в его голосе появилась сталь. Он снова полез в карман и на этот раз выложил на стойку не планшет, а стопку кредитных чипов. Толстую, солидную стопку. Чипы были анонимными, без логотипов, но я мог на глаз определить их ценность. Сумма была неприличной. Достаточной, чтобы оплатить аренду конторы на год вперед. Достаточной, чтобы заменить мой барахлящий протез на что-то менее болезненное. Достаточной, чтобы купить себе много проблем.

Я посмотрел на чипы, потом на него.

— Откуда у брата хакера такие деньги?

— Это… это было его страховкой. На случай, если с ним что-то случится. Он сказал, если худшее произойдет, я должен взять это и найти кого-то, кто не боится задавать вопросы. Кого-то, кого корпорации уже один раз пытались сломать.

Его слова ударили точнее, чем любой вибронож. Он знал мою историю. Конечно, знал. В этом городе все всё знали. Бывший детектив Рикард Линдберг, который вел дело о промышленном шпионаже против «Имморталис». Дело, которое закончилось взрывом, потерей руки, смертью напарника и позорным увольнением из полиции. Я был сломан. Идеальный кандидат.

Внезапно фантомная боль в левой руке вспыхнула с новой силой. Не просто холод, а разряд тока, заставивший меня поморщиться. Пальцы, которых не было, сжались в кулак с такой силой, что я чуть не опрокинул свой стакан. Я зашипел сквозь зубы.

Тобиас смотрел на меня с испугом и жалостью. Это взбесило меня больше всего.

Я медленно, двумя пальцами правой руки, пододвинул стопку чипов к себе. Они холодили кожу.

— Хорошо, — выдохнул я. — Я задам несколько вопросов. Ничего не обещаю. Если станет слишком горячо, я ухожу. Деньги не возвращаются.

Он кивнул, его лицо озарила смесь облегчения и страха.

— Спасибо. Боже, спасибо. Вот. Это ключ от его квартиры и его последний бэкап. Он зашифрован, я не смог…

Он положил на стойку старый ключ-карту и дата-чип.

— Я свяжусь с тобой, — бросил я, не глядя на него. — Не ищи меня сам.

Тобиас торопливо кивнул, допил свой лимонад одним глотком, будто это была водка, и почти бегом выскользнул из бара, снова растворившись в дожде и неоне.

Я остался один. В тишине бара, под печальный голос Вресвейка, я смотрел на плату за свою душу, лежащую на деревянной стойке. Старый Олаф подошел и молча наполнил мой стакан.

— Плохое дело, Рикард, — тихо сказал он. Это было больше, чем он обычно говорил за неделю.

— А разве бывают другие? — я поднял стакан.

За окном неоновый Стокгольм продолжал свой бесконечный, безмолвный крик, и я только что согласился стать его частью. Снова.