Неотправленное письмо

«Тебе, никогда не знавшему меня»,- выводила я на чистом листе бумаги, точно копируя известную строчку из «Письма незнакомки» Стефана Цвейга. Так я хочу начать свое письмо. Не знаю, может изменю попозже такое начало, если успею… Сейчас же хочу рассказать о моей любви к тебе, любви длиною в пять лет.

Впервые я увидела тебя, когда училась в 11 классе. Маму срочно госпитализировали с острым приступом аппендицита. Я прибежала прямо из школы в больницу, испуганная телефонным звонком бабушки. Мы вполне счастливо жили втроем, такие себе разновозрастные полуграции: бабушка, мама и я. Но об этом попозже. Чтобы унять мою истерику в регистратуре, вызвали дежурного врача. Догадываешься? Конечно, этим врачом был ты.Так началось наше знакомство. Так началась моя летопись. Так началась моя странная, но чистая и искренняя любовь, вышедшая из берегов благоразумия и перешедшая в хроническое состояние стихийного бедствия.

Первый год я была счастлива тем, что почти месяц общалась с тобой. Хотя это счастье было с привкусом страха: у мамы начался перитонит, состояние было тяжелое, мы с бабушкой по очереди дежурили возле нее. Именно тогда я забросила учебу, хотя имела все шансы получить золотую медаль и поступить в мединститут. Но что значат наши мечты перед угрозой потерять самого близкого и родного человека? Мы с бабушкой крепко ввязались в борьбу за маму, не позволяя ни единой секунды смертоносным силам забрать ее. Хватит с нас тех потерь, что беспощадным смерчем пронеслись над нашей семьей. В тесном союзе с врачами мы вытащили маму, и она постепенно стала восстанавливаться. Ты каждый день заходил в палату, справлялся о ее состоянии, консультировал и поддерживал нас. Шутя, называл меня коллегой, не подозревая, какую бурю эмоций вызывали во мне твои слова.

Маму выписали, мы попрощались, и необходимость в нашем общении отпала. Но твое «коллега» так прочно поселилось в моем воображении, что решение поступать в медицинский теперь было решительным и бесповоротным.

Следующих четыре года были посвящены упорной учебе в медицинском колледже. В институт, к сожалению, я не попала, не хватило каких-то два балла для обучения на бюджетной основе. Платно учиться я не хотела, хотя бабушка с мамой настаивали, убеждая меня (да и себя тоже), что «потянут» мое обучение. Но они так привыкли всю жизнь «тянуться», создавая для меня условия «чтоб как у всех», что я просто не имела больше права на это «как у всех».

Училась я легко, с удовольствием. Мое прилежание приносило явные «плоды просвещения»: повышенная стипендия, уважение однокурсников, признание преподавателей. Все это доставляло огромную радость маме и бабушке.

Когда нас распределяли на преддипломную практику, меня, как лучшую студентку, направили в твою больницу. Ты сам выбирал себе практикантов. Прошло всего лишь четыре года, я мало изменилась, но ты не узнал меня… Скользнув невидящим взглядом по нашим сосредоточенным лицам, ты, равнодушно ткнув пальцем: «вы, вы и вы», выбрал Мишу Матвеева, Соню Лантрат и меня. От осознания того, что месяц буду рядом с тобой, я чуть не упала в обморок. Господи, как же я тебя любила! Но уже не той давней детской любовью, а осознанной, почти страстной, безмолвной, и от этого еще более мучительной. Теперь я увидела твою работу изнутри: ты был превосходным хирургом, строгим заведующим отделением и любимцем женской части вверенной тебе хирургии. Твое нескромное обаяние чувствовала даже вечно ворчащая как на пациентов, так и на врачей Ангелина Павловна. Она, старейший сотрудник больницы, уж точно разбиралась во всех хитросплетениях профессиональной и личной жизни врачей и медсестер. Подводя итог обстоятельному и толковому инструктажу, Ангелина Павловна, без перехода, глядя на меня и Соню, добавила: «Девки, с главврачом не заигрывать! Он у нас еще тот ходок, но холостяк закоренелый».

Начались наши будни. Практика была интересной, мы старательно выполняли все, что от нас требовали. Наше прилежание подогревало то, что в отделении было несколько вакансий. Хотелось верить, что их могли предложить нам. Милый мой доктор, я изучила твои привычки, я наизусть знала все твои комплименты, которыми ты щедро одаривал каждую женщину, будь она из персонала или пациентка. Но я все равно убеждала себя, что твои взгляды, слова были только для меня. От этого любовь моя только крепчала, приобретала смысл.

Все складывалось хорошо: наша работа в отделении, твои дельные замечания, моя молчаливая любовь, робкие ухаживания Миши, обучающий жизненный ликбез Ангелины Павловны. Все… Но однажды старшая медсестра попросила подменить заболевшую Лену Смирнову на ночном дежурстве. Я согласилась, тем более, что дежурил и ты.

Когда последние процедуры были сделаны, все расположились в ординаторской и релаксировали каждый по-своему. Я читала «Амок» С.Цвейга, Ниночка трещала по телефону, ты потягивал кофеек, явно приправленный коньяком. Тихо. Мирно. Спокойно. Вдруг открылась дверь и появилась та самая Лена Смирнова. Тогда почему я ее заменяю? Она молча стояла на пороге, и только тогда я обратила внимание на ее бледное, осунувшееся лицо, круги под глазами. Ее неожиданное появление вывело тебя из привычного равновесия. Вскочив с дивана, ты резко схватил Лену за локоть и вытолкал в коридор. Так получилось, что я услышала ваш разговор. Лена беременна, а ты спокойно отправил ее на аборт в соседнее отделение, тем самым решив, как ты сказал, это недоразумение. Она пришла еще раз попросить тебя оставить этого ребенка, она умоляла о твоей поддержке, она вымаливала твою любовь… Непреклонен в своем решении, ты каждым сказанным Лене словом резал на ломти тишину больничного покоя. Ты по живому, без наркоза, хирургически точно резал на лоскутки и мою любовь.

Все смешалось теперь: любовь, страдание, ненависть, боль. Но побеждала опять любовь. Я ненавидела себя, пыталась побороть свое необузданное чувство, причесать его и доказать себе его несостоятельность. Боролась с собой… Старалась как можно реже встречаться с тобой. Однажды ты даже задержал меня в коридоре и, ласково похлопывая по плечу, спросил, почему я тебя избегаю. А я отчаянно смотрела на тебя, надеясь, что ответ можно прочитать в моих глазах. Что чувствовала я тогда? Перед глазами вставала заплаканная Лена, и моя обманутая любовь опять отступала, давая возможность реанимировать сбившиеся в тугой комок чувства. С каждым разом они еще сильнее и сильнее давили на меня, не отпускали.

Закончилась наша практика. Мы достойно ее прошли, и как признание нашего неокрепшего профессионализма, Ангелина Павловна смачно всех расцеловала и сказала, что дождется нас в этой больнице и в дальнейшем будет учить уму-разуму. Как же без нее. Оптимистична она, однако…

Видимо, каждодневные переживания не укрылись от моих полуграций, потому что и бабушка, и мама допытывались, что произошло, что я «какая-то не такая» вернулась с практики. В отсутствие мамы бабушка даже начала: «Девочка моя… В твоей жизни будут толпы, желающих тебя ужалить. Так вот, эти люди ненавидят все, что их превосходит…» Я не дала ей закончить, понимая, что этот монолог найдет мою болевую точку и тогда я не выдержу. А в нашей семье я олицетворяла силу и волю. Бабушке достались мудрость и понимание, маме- доброта и смирение.

…Когда я первый раз потеряла сознание, посчитала, что сказывается переутомление: волновалась перед защитой диплома, подрабатывала в больнице, ухаживала за заболевшей бабушкой. Вот как-то все сразу на меня… Но при повторном обмороке поняла, что происходит что-то неважнецкое.

На правах почти дипломированного медика я в одиночку проходила обследование, сдавала всевозможные анализы. «Острый лейкоз,- резюмировала мой врач. - Мне очень жаль». И отвела глаза. После этих слов в ее кабинете стало так тихо, что было слышно, как в открытое окно течет июньский воздух. Как самая сильная в семье, я не могла рассказать обо всем маме и бабушке. На вопрос, почему так плохо выгляжу, почему без всяких диет худею, отвечала, что безумно влюблена. А чтобы не повторялись расспросы, убедила, что избранника увидят буквально на днях…

Через несколько дней я попала в больницу. Тогда и раскрылась для моих близких страшная в своей простоте правда - я умираю. Спрятавшись под одеялом, я чувствовала, как в каждую его складку падают осколки материнского гнева. Почему не рассказала? Ведь можно же было вовремя начать лечение, а не жить в ожидании очередного обморока? Ведь?!. Бедные, наивные мои полуграции…Я хотела прожить с вами отпущенное мне время дома, а не в больничной палате, где даже воздух имеет свою бирку. Я обязательно к вам вернусь. Капелькой дождя, легким ветерком, хрупкой снежинкой. Или лучиком доброго солнца, согревающего ваше окно. Я вернусь, вы только не плачьте…

Ты так и не успел узнать меня. Узнаешь ли сейчас? Я рассказала о своей жизни, о любви к тебе - сильному, красивому и такому одинокому. Я не знаю другой любви. Я не знаю, какой она может быть, какой она должна быть. Я познала свою, единственную. Пусть была она неразделенной, мучительной, сжигающей. Милый, одно я знаю точно: так преданно, верно, по-настоящему тебя никто не будет любить…

Послесловие

Ангелина Павловна уверенными, привычными движениями нервно рисовала мокрой тряпкой причудливые узоры вокруг опустевшей кровати. Швабра в её руках всегда выполняла особый ритуал возле вакантных мест: пол здесь вымывался тщательнее, усерднее, мебель протиралась с каким-то остервенением, желанием стереть невидимую боль, залечить все царапины, надписи, трещины, накопленные годами. Выдвинув один из ящиков больничной тумбочки, она увидела письмо. ,,Тебе, никогда не знавшему меня",- прочитала она на конверте...