Неподъемный долг

Эта часть леса погрязла в душном болотном тумане, пахнущем гнилушками и прелой трухой. Сухие белесые стволы стояли как вываренные кости, и мох поднимался по ним, пытаясь скрыть последние светлые пятна бурой массой. Добравшись до середины, он сдавался и колыхался в медленном движении воздуха сухими струпьями.

— Не увязнуть бы, — обеспокоенно сказал кучер, поведя повозку ближе к узкой полосе сухой земли. — По этому тракту нынче почти не ездят. Вы, Януш, какими судьбами к графине?

Я с трудом оторвал взгляд от гипнотического безмолвия леса.

— Ее светлость желает фризуру, — пробормотал я.

— Обросла, наверное, как кикимора, — подмигнула сидящая рядом девочка лет десяти. Ангелина никогда не стеснялась в выражениях.

— Так вы модист? — оживился кучер. — Необычное занятие для господина.

— Цирюльник, — поправил я. — Но последние года беру и женские заказы. Все ради дочери.

Где-то вдалеке ухнула сова.

— Времена тяжелые, — согласился он. — У меня своя пекарня, но приходится вот и извозом заниматься.

Повозка подскочила на камне и возмущенно скрипнула.

— Ах, шельма! — выругался кучер. — Не зря эту дорогу прозвали «чертов тракт». Вы, верно, слышали про графиню? Ведьма! С тех пор, как въехала, люди мрут, как мухи. За четыре года — 30 душ. И у каждого такие две дырки в шее, — он вытянул вверх два пальца, — ну точно вурдалака наслала. А вы женаты?

Я взглянул на Ангелину. Она дышала на окно и выводила на нем рогатые рожицы. Казалось, разговор перестал ее занимать.

— Вдовец, — ответил я, снова меланхолично вглядываясь в угрюмую чащу. — Беатрис покинула нас, когда дочери было шесть.

Я почувствовал, как мышцы лица сводят горе и сожаление, и прикусил губу.

Кучер полез в карман и протянул мне жестяную баночку.

— Возьмите-ка… На всякий случай. Толченый шалфей с мятой. От чар помогает.

— Слыхал, — безучастно ответил я. — У меня с собой такой же. Вас как звать?

— Юлиан.

Девочка встрепенулась, вытащила из складок платья записную книжку и что-то в ней записала.

Повозка резко качнулась и остановилась.

— Приехали, — оповестил кучер. — Как сговорились, жду час.

Поместье графини Элеоноры возвышалось над туманом угрюмой громадой, будто жизнь давно покинула его, оставив лишь оболочку под безразличным небом.

Стоило мне ступить на землю, как на сердце легла непривычная тревога, что-то куда тяжелее — будто чьи-то холодные пальцы сомкнулись вокруг него.

— Просто еще одна работенка, — ободряюще пробормотала Ангелина.

Хозяйка уже стояла в воротах: ее острое осунувшееся лицо казалось высеченным из камня; длинные черные волосы спутались в тяжелые нити; тусклые глаза лихорадочно бегали, выискивая что-то в вытянувшихся тенях.

— Мастер Януш, — ее властный голос неприятно царапнул слух. — За мной.

Она развернулась и, не ожидая ответа и не обращая ни малейшего внимания на ребенка, заскользила к массивным деревянным дверям поместья.

Мы с дочерью переглянулись и двинулись следом.

— Не обращайте внимания на пыль и паутину, — бросила Элеонора. — Пришлось распустить прислугу из экономии.

Она махнула на дверь в конце длинного коридора и поплыла впереди.

Мы прошли мимо старых портретов, криво висящих на еще более старых стенах. Потускневшая драпировка обвисла лохмотьями, обнажая заросшие лишайником стены. В дрожащем свете канделябров вспыхивали хищные морды охотничьих трофеев и острые профили горгулий.

Мы вошли в небольшую темную комнату, и графиня опустилась на старинное деревянное кресло с вытертой красной обивкой. Огромное зеркало с черной резной рамой отразило ее мертвенно-бледное лицо и серые губы.

Я поставил сумку, разложил инструменты, застегнул на себе длинный черный фартук.

Ангелина устроилась в углу, с интересом наблюдая за моей работой.

— Начнем с травяной маски, — предложил я. — Будет легче расчесать.

Графиня едва заметно кивнула, и я начал наносить ей на волосы маслянистую смесь. По комнате разлился приятный запах шалфея, немного потеснив затхлую хмарь.

— Значит, вы недавно переехали? — спросил я.

— Я здесь родилась, — ответила та, проводя пальцем по сверкающей стали бритвы на столике. — Я знаю, что обо мне говорят в городе. Но к тем убийствам я не имею ни малейшего отношения.

Моя рука дрогнула.

— Людям лишь бы языками чесать, — осторожно сказал я, беря в руки широкий гребень. — Про меня тоже судачат.

Тонкие губы Элеоноры растянулись в слабой, болезненной улыбке.

— Я слышала. Но… любопытство перевесило страх.

Гребень застыл в волосах. В горле пересохло.

— И что же вы слышали? — спросил я, стараясь говорить ровно.

Графиня, не мигая, смотрела на меня в отражении зеркала.

— Что в пылу ссоры вы зашибли дочь, — произнесла она ровно. — А потом, испугавшись содеянного, убили жену.

Сырость поместья сдавила грудь.

— Пап, давай быстрее закончим, — беспокойно сказала Ангелина.

Я отложил в сторону гребень и взялся за ножницы. Пальцы судорожно вцепились в холодный металл.

— Говорят, после того вы перестали различать живых и мертвых, — продолжила графиня все тем же тоном.

Я, как во сне, оттянул длинную прядь ее волос, отмеряя ножницами несколько сантиметров.

— Вот столько? — хрипло спросил я.

Элеонора молча кивнула.

— Пап, — нетерпеливо сказала Ангелина, — Давай уже.

— Не слишком много? Волосы такие красивые…

— Папа!!

— Будет жаль… я ведь могу…

Холодная рука дочери легла мне на плечо, и тело пронзило болью.

— Заканчивай, — ледяным голосом сказала она.

Привычным движением я перекинул ножницы, ухватив их за кольца указательным и средним пальцами. Короткое движение — и металл вошел в тонкую шею Элеоноры. Кровь брызнула снопом искр, оставив кровавые созвездия на моем фартуке.

Женщина схватилась за воздух, будто пыталась удержаться за него, пошатнулась и медленно осела на пол. Из двух ран на ее шее толчками вытекала кровь.

Ножницы выпали из рук, и я рухнул на колени.

Ангелина улыбнулась, раскрыла свою книжечку и размашисто что-то перечеркнула.

— Кажется, ты выплатишь свой долг раньше, — заговорщицки подмигнула она. — С буквой “Э” расправились.

Она бросила блокнот на пол, и он раскрылся на последней странице. В списке из 33 имен незачеркнутыми осталось только два: Юлиан и Януш.