Непокорная дочь

Вот уж подарочек сделали на день рождения! И на именины тоже! С лихвой одарила отца родного, надолго хватит — на весь оставшийся век. О-хо-хо.

Чудо-Юдо Беззаконное мрачно оглядел тронную залу из-под насупленных бровей. Ух, как он когда-то тут все украшал-приукрашивал! Частью поколдовал, частью привезли ему: илектр — с Варяжского моря, яспис, да халцедон, да малахит — с Урала-камня, от тамошней Хозяйки, алмазы да золото — из далеких земель Сибирских. Тоже где на обмен что, где хитростью добывал... Все старался к рождению дочки-кровиночки, чтобы та только глазки открыла, и сразу красоту такую неописуемую увидела. Русалок нагнал, те все кораллами украсили. Птицу-сирин пригласил, чтобы над колыбелью песню пела!

И потом: уж как ни лелеял, как ни баловал. Хочешь зеркало волшебное — пожалуйста. Хочешь венец сапфирный — только заикнись! Няньку с земли — и ту достал, чтобы русалки кровиночку насмерть не защекотали, от большого-то усердия. Волшебству сам учил, никому не доверил. А чего не знал, то уж, страшно сказать, к Хозяйке да к Полозу, да к самой Яге на поклон ходил, улестил-умаслил, лучшие перлы да горючую воду послал... Что там, даже теплых вязаных носков от Степаниды не пожалел — редкость большая, в волшебном мире такого не достать. Кольчуг да мечей заговоренных с героев, что приходили нечисть бороть, — хоть соли. А такого, чтобы теплого, мягкого, к телу льнуло... В общем, согласились, куда им устоять против такого! И Хозяйка, гордячка эта — небось жалеет теперь, что за Чудо-Юдо замуж не пошла триста лет тому назад, и не у нее дочка такая уродилась. И Яга своей науки не потаила, хоть и заставила Варварушку сперва пол мести да кашу варить, а потом хотела было вместо заклятий череп всучить, что лучи смертельные из глаз пускает. Придумала тоже — такая безделка только людям и годится! Ничего, потом в чувство пришла. И Полоз, хоть и отпирался сперва, что колдовство его золотое да серебряное дочери подводного царя ни к чему, все равно оттаял и секреты все обсказал.

Ну и выучили.

— Лучше бы Кащею в жены отдал... — безнадежно бросил Чудо-Юдо в зелено-синюю пустоту огромного, пустого чертога.

— Окстись, твое темнейшество, что ты такое говоришь! — услышал он знакомый мягкий голосишко.

Обернулся.

Степанида, тихоня эта, змея подколодная, стояла позади трона, скрестив руки на животе и потупив глазки под низко повязанным платком.

— Эх, казнить тебя мало! — рассердился Чудо-Юдо.

Но сердитость его была усталая и тоскливая. Даже в гневе он знал, что руки на служанку не поднимет. Очень уж Варварушка любила свою старую няньку. И то сказать — мамка-то ее совсем рано на белую пену изошла, а дитенку надо к кому-то тянуться. Нет, так-то он казнил бы Степаниду для острастки — да только у людей голова назад не отрастает, такая с ними беды. Казнить легко, а исправить потом, когда отойдешь, куда труднее. Посылай потом гонцов за живой, за мертвой водой.

Лучше уж помучить всласть в пыточной... Но Варварушка тогда обидится, месяц, а то и два с отцом разговаривать не будет.

И тут Чудо-Юдо сообразил: Варварка подлая сбежала на землю со своим женишком, проклятым царевичем — али самозванцем?

Никто не мешает: кликай палача, пусть служанку хоть на кусочки режет...

Но мысль эта никакой сладости Чуде-Юде не принесла. Только еще тошнее стало.

— Не сбежала, дура старая? — только и сказал он. — Бросила тебя твоя воспитанница?

— Ты уж, царь, прости ее, — смиренно попросила Степанида. — Детки — они такие. Чем старше, тем больнее делают. А только мы таки ж были. Я, как в омут кидалась, тоже об отце-матери не подумала, и за меньших братиков не побоялась. Молодым — озорничать, нам, старикам, прощать, так уж от веку повелось...

— Хорошо озорство! — в сердцах бросил Чудо-Юдо. — Я для кого ее учил?! Я для кого ее растил?! Для царя Еремея?! Для Тридевятого царства?! На кого я страну свою болотную оставлю?! На кого, я тебя спрашиваю?! На графа фон Быка, тьфу, даже молвить противно!

Говоря так, Чудо-Юдо почувствовал, как внове поднялись в нем тоска и гнев. Эх, выхлестнуться бы сейчас волной из океана, из озера, из реки, да хоть из чашек-плошек во дворце, как встарь, смыть Тридевятое царство до основания!..

Выхлестнуться бы... Да силы уж не те. Того и гляди, страну растащут по кусочкам! Нет бы Варварушка осталась, жениха бы себе выбрала, внуков бы отцу подарила, правила бы потихоньку — он бы сперва пол-царства, потом еще четверть, потом бы и все целиком ей с мужем отдал.

— Полно тебе, государь, — ласково сказала Степанидушка. — Не бросит Варварушка свое королевство, не так мы с тобой ее воспитали.

— Как не бросит, когда уже бросила! А все из-за бредней твоих! — Чудо-Юдо сложил руки на груди и передразнил ворчливо, тонким голоском: — Мечтаю я, батюшка, по широкой тропинке с ним идти, а вокруг грибов видимо-невидимо! Это не от тебя, скажи?! Перечить мне вздумала!

— Так как же тебе не перечить, когда ты глупости городишь! — Степанида на передразнивание словно и внимания не обратила. — Дальше носа своего длинного не видишь! Избаловал дочку, во дворце ее законопатил, а потом удивляешься, чего она своим умом жить вздумала! Ты хоть сам покумекай — с кем Варвара на землю-то ушла?

— С царевичем этим, песьим сыном... Или не царевичем, один черт его разберет! Ох, на свою беду я с царем Еремеем о нем сговорился!

— Царевич там или не царевич, разве ж это важно, государь? Сам подумай — во дворце ли, в избушке, а дольше века человечьего ему не отмеряно. А сколько там нашего веку? Я к тебе молодой девкой попала — а нонеча уже и счет годам потеряла, может, семь десятков минуло, а может, и больше. Трудно тут у тебя уследить, солнышка-то нет. Только Варварушка была младенчиком, пеленки пачкала, и теперь только в возраст вошла. Я же — сам видишь.

— Ишь-ты, верно, — Чудо-Юдо почувствовал, как в глухой тоске появляются просветы, словно рябь на поверхности в полный штиль. — Это что же, получается... И сотни лет не пройдет, как она сюда вернется?

— И-и, сказал — сотни лет! В царстве-то Еремеевом люди и по сто лет не живут. Коли он царевич — так у них войны бывают, да бунты, да неурядицы всякие. А коли крестьянский сын — то известно, что, там и вовсе жизнь несладкая да короткая. И полвека не пройдет, как вернется к тебе Варварушка.

Тут бы Чудо-Юдо обрадоваться, кликнуть обратно певцов да русалок. Но стало ему еще горше, и даже как будто тени сгустились в тронном зале.

— Полвека еще прожить надобно... — тяжело вздохнул он. — А потом, этот у нее помрет — так она, может, еще в кого влюбится!

Нянюшка как будто поколебалась, говорить или нет. Потом медленно произнесла:

— Скорее уж, быстрее вернется...

— Почему это? — насторожился Чудо-Юдо.

— Так ведь у нас там на земле колдовать нельзя... И солнышко, и травки, и простор — а все ж таки кушанья на серебряном подносе не появляются, ежели в ладоши хлопнуть. Если она царевной будет, еще ничего... Но как холода, так и в тереме носами все хлюпают, а в рыбачьей избушке — даже говорить не буду. Одну зиму перезимует — ну и заскучает по дому-то.

— Она упрямая, — не согласился Чудо-Юдо и добавил с горьковатой гордостью: — Вся в меня!

— Так-то оно так, — вздохнула нянюшка, — очень упрямая. Только вязать так и не выучилась...

— Это ты к чему? — насторожился Чудо-Юдо.

— К тому, твое темнейшество, что не сумеет она без волшебства-то управляться... Да и к худу ли это? — нянюшка грустно улыбнулась. — У меня вот двое братишек было, а родилось-то пятеро... А царица-то Еремеева вишь как сынка избаловала — волновалась, видать, сильно. От морового поветрия, да от легочной болезни ни в избе, ни во дворце не убережешься. Коли внучка тебе родит, так еще быстрее повертается. А то и мужа за собой приведет.

— Мерзавца этого! — снова вспыхнул Чудо-Юдо.

— Мерзавец, а испытания Варварины выдержал и от тебя с твоими подпевалами играючи ушел. Разве ж не пригодился бы он тебе для дел государственных тут, а?

— Да не пойдет он, — подводный царь махнул рукой. — Муж у нее этот... Идейный! И ей голову задурит, не пустит.

— Так она скажет: совсем Чудо-Юдо стар да плох стал, пропадает без нас подводное царство, да и дед пусть на внука поглядит! Андрей-то ее и согласится. Что ж я, девоньку свою не знаю?

Царь морской как-то само собой представил себе крошечного малыша: лежит себе в колыбельке из перламутровой раковины, лучшими губками устеленной — для Варвары когда-то сам делал! — тянет ручонки, улыбается, лепечет: «ба-ба-ба-ба...» «Нет, малыш, перепутал ты, не баба я, а деда!»

Аж слезы чуть не показались.

— Ничего я не пойму в твоих бабских россказнях! — сердито воскликнул Чудо-Юдо, чтобы утаить слабость. — Смотри! Не дождусь дочку — сгною!

— Сгнои, сгнои, батюшка, — закивала нянюшка. — А хочешь, я тебе пирожков-то напеку?

— С лягушками? — оживился Чудо-Юдо.

— Тьфу ты, с лягушками, прости господи... Ну, коли охота, так и с лягушками. А то мне Старушка из пенька земляники прислала. Так я варенье затеяла.

Чудо-Юдо против воли облизнулся. Эх, баловала нянька Варвару человечьей едой, вот она и возомнила о земле невесть что! Но... Ведь вкусно же. Это вам не пирог из глины.

— Ладно, — согласился он вроде бы нехотя. — С вареньем так с вареньем... А лягушки пусть споют! Для увеселения души.