Нетронутый лист

Дом госпожи Кан Фу — царство прозрачно-зелёного света, струящегося через квадратные окна и разливающегося по циновкам озёрами. Дом госпожи Кан Фу — шкатулка, как драгоценностями, наполненная ароматами алоэ, бамбука, лотоса и сандала. В большой шумной столице лепестка Цзенден дом госпожи Кан Фу — остров спокойствия и тишины.

Так говорит каждый, кто хоть раз приходил к крохотной старой женщине с янтарными глазами, отметившей восемьдесят лет весной шестидесятого года правления династии Нецзан.

О госпоже Кан Фу учёному из лепестка Аньян рассказала хозяйка лавки, где каждый цунь занимали бамбуковые книги. Немолодая женщина по имени Инань Лёгкое Письмо, чьи руки горько пахли туевой смолой, заговорила первой, едва увидев вошедшего за посетителем ребёнка. Мальчик походил на учёного, как сын на отца, но смотрел, словно проживший слишком долгую жизнь старик, устало и равнодушно.

— У него взгляд человека, заблудившегося в мире духов, — заметила Инань.

— Он такой с рождения, — ответил учёный и накрыл ладонью детское плечо; ребёнок остался безучастным.

— Вы приехали в Цзенден к госпоже Кан Фу? — продолжила допытываться Инань.

Учёный отрицательно покачал головой.

Юэ Тихий прибыл в столицу на состязание поэтов, которое ежегодно проводилось в праздник Канаай, день воспоминаний о Миньин Пёстрой Ласточке. Она была любимой наложницей основателя династии Нецзан, императора Лю, и недостижимой мечтой для его наследника, принца Жао. Из ревности Жао убил отца, и Миньин сошла с ума от горя. Прежде улыбчивая, острая на язык покровительница музыкантов, художников и писателей, стала мечущейся по улицам безумицей.

По приказу императора Жао её трижды приводили во дворец. Трижды Миньин сбегала.

Она бросилась с моста через реку Хо — в руках преследователей остались только красная накидка и шёлковая лента, вырвавшиеся из грубых пальцев и взметнувшиеся к солнцу воздушным змеем.

С тех пор небеса над лепестком Цзенден раз в год расцветают тысячами ярких крыльев, и поэты со всего Лотоса слагают строки с рассвета до поздних сумерек, любуясь бумажными силуэтами.

— Вы не первый раз в столице и не слышали о почтенной Фу? — удивилась Инань. — Тогда погодите, присядьте. Я заварю чай. Канаай навевает мне печальные воспоминания, но ради вашего сына расскажу…

***

Госпожа Кан Фу принесла Нацао Грубой Руке чашку лапши, приправленной красным и жгучим цзенденским перцем, и сказала поесть. Измождённый уходом за больной супругой Нацао взял куайцзы и смешал специи, вдыхая острый запах. Ароматы имбиря и кунжута взбодрили его: лицо порозовело, глаза цвета кориандровых зёрен заблестели.

— Вы творите чудеса, почтенная Фу, — искренне поблагодарил Нацао.

— Пока я не сделала ничего, что ты или твои дети могли бы назвать чудом, — возразила старая женщина.

Она села напротив Нацао и сложила маленькие ладони на складках льняной юбки, точно фарфоровая статуэтка Амонэи, хранительницы мудрости. Отблески таявших в жаровне углей растеклись тусклым амарантом по двум серебряно-седым косам на сухих плечах.

Когда Нацао доел, госпожа Кан Фу попросила:

— Расскажи, как заболела твоя супруга.

Он передвинул на край стола пустую чашку и, насухо вытерев куайцзы, вздохнул.

— В её болезни моя вина, — признался Нацао. — Дети Ли Четыре Пальца порвали шёлковые нити на дорогой книге, которую он взял у соседа, и рассыпали все дощечки. Я посоветовал обратиться к жене. Её пальцев бамбук слушается, как примерный ребёнок — родителя. Она с детских лет училась у своего отца, — губы тронула нежная улыбка. — Мы впервые встретились в его лавке, где я спрятался от дождя. Помню, насквозь мокрый стою на пороге — течёт с одежды... А дочка старого Окудзе смеётся светло, ласково... По-доброму. Наша дочь смеётся так же.

Лицо Нацао потемнело, словно порыв ветра погасил свечу.

— Моя жена перестала смеяться, когда Ли принёс книгу. Села собирать дощечки и переплетала их дни и ночи, пока сама не высохла!

— Какой она была раньше?..

Нацао вздохнул:

— Она напоминала мне листочек мирта, свежий и терпкий.

Госпожа Кан Фу наклонилась и накрыла морщинистыми пальцами запястье Нацао.

— Я вылечу её, — сказала она. — Отдохни. Пойду, поговорю с вашими детьми. Они волнуются не меньше, чем ты.

Нацао благодарно опустил голову и не распрямлялся, пока не стих шорох одежд старой женщины.

Сын Нацао, Ен Быстрый Шаг, ходил из одного угла веранды в другой, словно доказывая правдивость имени; вышитый бутонами расцветающего барбариса пояс шелестел, точно ветер. Госпожа Кан Фу окликнула молодого человека, и он, остановившись, поспешно поклонился.

— Я успокоила твоего отца, Ен.

— Он не спал две ночи, почтенная Фу.

— Теперь он чувствует себя лучше, — сказала она и предложила Ену присесть.

Госпожа Кан Фу принесла с собой плоскую жаровню, в которой потрескивала можжевеловая кора. Ароматный дым успокоил бешено колотившееся сердце Ена и развеял его тяжёлые мысли, как ветер уносит облака.

— Можжевельник… Так пахнут мамины волосы, — задумчиво произнёс Ен. — Ребёнком я не мог понять, откуда запах, и искал в них ягоды.

Он усмехнулся.

— Однажды я рассказал об этом ей, и она купила нить бусин цвета можжевеловых ягод — тёмно-синих, будто припорошенных пылью... Нить теперь лежит нетронутой.

— С того дня, как твоя мать начала собирать «Перья ветра»?

— Нет, чуть позже... — ответил Ен. — Но когда она забыла вплести нить в волосы, её самой… стало меньше. Мама считает, что в начале работы должна прочитать все-все дощечки, от первой и до последней. «Нельзя оживить книгу, которую не знаешь», — говорит. Прочитанным всегда делится с нами. Поэмами Пёстрой Ласточки первые дни тоже делилась. Потом надела кричащее цюнь... В ней появилась сумасшедшинка... Напугала Лиянь. А сегодня утром вообще не проснулась.

Ен замолчал.

Госпожа Кан Фу повернула голову к задрапированному шёлком окну гостевой комнаты, где положили больную женщину.

— Твоя сестра не выходила с тех пор, как вы пришли.

— Может быть, она послушает вас и согласится погулять по саду? — встревожился Ен. — Прошу, почтенная Фу.

— Конечно, я поговорю с ней.

Дочь Нацао, Лиянь Звонкий Голос, сидела возле бумажной ширмы и слушала, как шепчутся усыпанные белыми цветами ветви жасмина. Девочка крепко держала за руку спящую мать, словно боялась, что бледная женщина с потерявшими антрацитовый блеск косами исчезнет.

Госпожа Кан Фу присела рядом с Лиянь.

— Твой брат сказал: ты не смогла разбудить её утром.

Лиянь вздрогнула. На детской шее зазвенела медная капля бубенчика. Госпожа Кан Фу ласково улыбнулась девочке и неторопливо подвязала зелёный шёлк драпировок, позволив комнате наполниться ароматом жасмина. Лиянь потянула носом прохладный, как весенний дождь, запах и прижалась щекой к руке матери.

— Я очень испугалась, когда увидела, что мама, не открывая глаз, кружится птицей. Она упала! Я пыталась её будить, — Лиянь понизила голос, широкие скулы порозовели, — и мне казалось, надо мной смеётся недобрый дух...

— Я верю тебе, Лиянь, — успокоила девочку госпожа Кан Фу. — Дух Миньин Пёстрой Ласточки позвал твою мать в мир духов и там запутал историями. Я помогу ей найти дорогу обратно.

— Значит, скоро мама проснётся? — робко спросила Лиянь.

— Очень скоро, — госпожа Кан Фу погладила её по голове, — и будет рада найти тебя отдохнувшей. Иди, погуляй в саду.

Лиянь отпустила пальцы матери.

— Может, мне принести ей подушечку с сухой мятой для спокойного сна, как она всегда делает для меня? — спросила она.

Госпожа Кан Фу отрицательно покачала головой.

Оказавшись одна, старая женщина распрямилась и невесомо переступила босыми ногами по деревянному полу. Широкий рукав её шань описал полукруг, оставив в воздухе тающий зеленоватый росчерк, и из небытия возник долгий ряд полупрозрачных флаконов; сквозь матовое стекло виднелись заключённые в густые тела масел запахи. Госпожа Кан Фу выбрала четыре аромата. Капнула по одной капле каждого масла в бронзовую курильницу в изголовье кровати и сдула с ладони лепесток огня на восковую свечу — мирт, можжевельник и мята проросли сквозь стены, пол и потолок, раскрыли листья. Комната превратилась в сад.

Госпожа Кан Фу склонилась над спящей и погладила её косы, окутав их горьким запахом туевой смолы.

— Я знаю, что этот запах — твой любимый. Ты легко отыщешь обратную дорогу, Инань Лёгкое Письмо.

***

Ворота дома госпожи Кан Фу выходили на магнолиевую аллею; поздним августом улицу засыпало пожелтевшими лепестками. Юэ Тихий смотрел, как ветер перебирает тонкими пальцами последние цветы; рассказ хозяйки книжной лавки возродил в сердце отца уже угасшую надежду.

Держа сына за руку, учёный качнул глиняные колокольчики у ворот госпожи Кан Фу. Перестук позвал на веранду крохотную старую женщину с янтарными глазами. Она внимательно осмотрела гостей, прежде чем пригласить войти. Мальчик скользнул по ней равнодушным взглядом.

— Мне сказали, что вы можете помочь нам, почтенная Фу, — произнёс учёный, когда та опустила на стол чайник с пуэром.

Госпожа Кан Фу покачала головой:

— Я не могу вам помочь.

Юэ Тихий всплеснул руками и потрясённо выдохнул, готовый обвинить её во лжи.

— Помощь вам и не нужна, — бесстрастно продолжила она.

Учёный уставился на госпожу Кан Фу в изумлении. Она взяла в ладони фарфоровую чашку и сделала глоток.

— Я расскажу вам одну историю, если вы не будете меня перебивать.

Под пронзительным взглядом янтарных глаз учёный покорно склонился. Госпожа Кан Фу вернула чашку на стол.

— В младенчестве меня коснулись духи. Тело осталось среди людей, а мысли отправились скитаться по золотому сердцу Лотоса и сегодня далеки от его лепестков, не в силах их коснуться. За восемьдесят лет жизнь не написала на мне ни единого иероглифа, как, скажем, на тебе, учёный Юэ. Вы, чьи тела и души вместе, сотканы из воспоминаний: одни создаёте сами, другие — дар родственников и друзей. Память с эхом звуков, запахов и прикосновений всегда возвращает вас к порогу дома.

Госпожа Кан Фу снова поднесла чашку к губам. Учёный в замешательстве заглянул ей в лицо.

— Твой сын, как и я, бамбуковая дощечка без иероглифов, — объяснила старая женщина. — Он видит тебя из золотого сердца Лотоса — так я вижу людей и помогаю им вернуться.

В наступившей тишине её чашка опять негромко ударила донышком об стол.

— Отдай мне его в ученики. Я заплачу как мастер — за преемника.

Юэ Тихий вздрогнул и оглянулся на сына. Учёный не сразу осознал слова старой женщины — мальчик, сидевший рядом, не принадлежал миру людей. Отец хотел положить руку ему на плечо, но не решился.

Госпожа Кан Фу удовлетворённо кинула.

***

Следующим утром на празднике Канаай Юэ Тихий читал стихи и вспоминал ушедший день и рассказ госпожи Кан Фу. В душе учёного не возникло ни горечи, ни тревоги, ни сожаления. Отцовская любовь струилась горной рекой по земле его сердца, а воспоминания о сыне были светлыми и такими же чистыми, как нетронутый лист рисовой бумаги.