Неучтенный элемент

Ленинград в марте 1971 года напоминал акварель, с которой уже смыли зимнюю грязь. Небо оставалось серым, но свет был уже звонким, слепящим. С крыш срывались капли, разбиваясь о мокрый, темный асфальт. Город пах сыростью, подтаявшей землей и далеким, терпким запахом Невы.

Алексей Волков шагал по набережной Васильевского острова, засунув руки в карманы потертого пальто. Ветра с Балтики уже не были ледяными, но оставались промозглыми. Но Алексею ветер не мешал. В полуметре от его лица капли воды и мокрого снега натыкались на невидимую преграду, обтекая его силуэт, словно вода обтекает камень в ручье. Его русые волосы оставались сухими, ботинки не пропускали влагу из луж, а тело окутывало неестественное тепло.

— Чертов климат, — проворчал идущий рядом мужчина, кутаясь в воротник. Он скользнул взглядом по Алексею — парню без шапки и зонта — но его мозг тут же услужливо подсунул удобное объяснение: «Наверное, он закаленный» или «Просто очень торопится».

Алексей привык к этому. Он называл это «Эффектом Слепого Пятна». Года три назад он понял: если очень сильно захотеть, люди перестают видеть странности. Они видят то, что хотят видеть. Норму.

Он свернул в проходной двор-колодец. Дворы здесь были темными, но на уровне третьего этажа уже отражался свет фонарей, установленных вдоль улицы. Он поднял голову и увидел в окне своей комнаты тусклый свет. «Рубин» работал. Значит, отец уже дома и смотрит телевизор.

Подъезд пах сыростью и старой краской. Поднявшись на третий этаж, Алексей остановился перед массивной дверью коммуналки.

— Давай же, — прошептал он, приложив ладонь к холодному металлу замка. Внутри механизма что-то тихо щелкнуло, как будто шестерни выровнялись по его воле, и дверь податливо отворилась.

В длинном коридоре, заставленном велосипедами, тазами и старыми тумбочками, было тихо. На кухне слышалось легкое бряцание посуды — соседка, баба Нюра, гремела кастрюлями. Алексей проскользнул в их с отцом комнату.

Она была узкой, «пеналом». Две кровати, шкаф, стол у окна и стопки книг: «Квантовая физика», «Биология», «Психология подсознания». Алексей искал ответы. Почему он может притянуть книгу с полки взглядом? Почему, когда он злится, лампочки в школе взрываются? Наука молчала. В советских учебниках не было параграфа про «Силу».

Отец, Николай, уже спал, сидя в старом кресле. Телевизор «Рубин» рябил, показывая окончание новостей. Николай работал фрезеровщиком на заводе «Электросила». Тяжелая смена, план, нормы. Раны, полученные под Кенигсбергом, не давали покоя: нога ныла к непогоде, а простреленное легкое иногда тяжело схватывало спазмом. Это был старый, мучительный счет войны.

Алексей видел эту боль. Она пульсировала вокруг колена и груди отца тусклым, багровым свечением. Парень подошел тихо, стараясь не скрипеть половицами. Он протянул руку, не касаясь ткани.

— Тише, пап, тише, — прошептал он одними губами.

Из его пальцев потекло мягкое, серебристое тепло. Багровое свечение угасло, спазм в груди отца отпустил, дыхание выровнялось, лицо разгладилось. Снять боль и дать отцу выспаться — это была его способность и его долг.

Он отошел к столу и взглянул на фотографию матери. Молодая женщина смеялась, щурясь от солнца. Лицо размыто — старое фото. В голове вспыхнул образ: зеленый свет, крик, ощущение полета на чем-то, что не было самолетом. Он читал о магии, о ведьмах и колдунах в сказках и старых книгах, но эти знания не давали ответа на то, что он может.

— Бред, — отмахнулся Алексей. — Ложные воспоминания на фоне детской травмы.

Завтра снова в школу. Снова притворяться обычным советским школьником, зубрить историю КПСС и делать вид, что ты не умеешь разогревать остывший чай, просто обхватив стакан пальцами, используя свою Силу.

***

5:29 утра.

В темноте комнаты щелкнуло. Не механизм, а мысль. Алексей открыл глаза ровно за секунду до того, как стрелка старого будильника должна была сорвать молоточек. Он протянул руку и прижал кнопку, не дав тишине взорваться звоном.

В комнате пахло канифолью, старыми книгами и едва уловимым ароматом озона — следом его вчерашних упражнений. Алексей глубоко вдохнул этот спертый, но родной воздух. Он любил это время. Время, когда огромный город еще спал, а Сила — так он называл то, что жило у него внутри — уже проснулась и требовала движения.

Алексей бесшумно выскользнул из-под одеяла, поежившись от утренней прохлады. Ноги коснулись крашеного пола. Он покосился на отца, спящего на соседней кровати. Спазм, вызванный старой раной в легком, отступил. Отец дышал ровно.

Но страх просыпался вместе с ним. Страх, что однажды люди в серых шинелях придут за экземпляром. Он боялся лабораторий и опытов. Поэтому он должен быть быстрее, сильнее и умнее их всех.

Он натянул тренировочные штаны и кеды.

На улице было сыро и сумеречно, но в воздухе уже висело томительное предчувствие марта. Двор-колодец пах талым снегом, мокрой штукатуркой и далеким, сладковатым запахом выхлопных газов с проспекта.

Алексей побежал. Холодный весенний ветер ударил в лицо.

Вдох — запах мокрого асфальта и прелых прошлогодних листьев.

Выдох — он разгонял энергию по венам.

Он был молод. Тело пело от восторга движения, но тенью накатывала мысль: «Надолго ли?» Каждый рассвет, встреченный на свободе, казался подарком. Он тренировал тело не ради значка ГТО. Он готовил себя к побегу, к бою, к выживанию. Он использовал усиление, чувствуя, как Сила укрепляла его связки.

На старой спортивной площадке он схватился за ледяную перекладину. Металл обжег ладони холодом. Подтягивания, отжимания. Он упивался этим огнем.

6:30. Вернувшись домой, он прошел в ванную. Здесь пахло хозяйственным мылом и хлоркой. Здесь никогда не капала вода. Стоило трубе дать слабину, как он, проходя мимо, просто желал, чтобы металл «залечил» себя.

Заперев дверь, набрал в таз ледяной воды, он опустил руки в воду. Сосредоточился на молекулах. Вода, в одно мгновение, стала ласковой, парной, идеальной температуры. Он умылся, наслаждаясь этим моментом личного, тихого триумфа над бытовыми неудобствами.

Вернувшись в комнату, он увидел, как первый луч весеннего солнца, пробившись сквозь облака, упал на пол пыльной золотой полосой.

Комната, узкая, как «пенал», была образцом эргономики. В углу, под самодельным светильником, располагался его небольшой рабочий уголок. Здесь, на фанерном столе, лежали паяльник, тиски, горстки радиодеталей и схемы. От этого угла всегда пахло канифолью, оловом и теплой пластмассой.

Это было его инженерное царство, и небольшой, но стабильный заработок. Он чинил соседям и знакомым приемники, магнитофоны, используя талант и немного Силы для «доводки». На эти деньги он покупал дефицитные лампы и нужные компоненты.

Но главным сокровищем был «Рубин». Огромный, цветной телевизор. Парень собрал его из двух «мертвых» аппаратов, найденных на барахолке, докупив детали в комиссионках, и месяц колдовал с паяльником и воздействием на выгоревшие схемы.

Алексей вышел на кухню, чтобы поставить чайник.

Кухня была огромной, залитой ярким утренним светом. Здесь пахло жареным луком, дешевым табаком «Прима» и свежезаваренным чаем. Пол был выложен новой плиткой. Рядом стояла электрическая плита. Старая проводка дома не выдержала бы такой нагрузки, но Алексей тайно укрепил её структуру, используя Силу.

У окна сидел дядя Миша — бывший фронтовик. Дядя Миша прекрасно понимал, что его внезапное избавление от тяги к бутылке — не просто чудо. Он знал, что Алексей что-то сделал, но никогда об этом не говорил, из благодарности. Все соседи догадывались, что с парнем «что-то не так», но из-за его безотказной помощи, старались об этом не болтать.

— Доброе утро, Леша! — прогудел дядя Миша, грея руки о кружку. — Весна идет, а? Чуешь?

— Доброе, дядь Миш. Чую. Снег с крыш пополз.

Идиллию нарушил скрип половиц и шарканье стоптанных тапок.

В дверях появился Валька-Козырь. Вор-рецидивист. От него несло перегаром, кислым потом и немытым телом. Этот запах резко контрастировал с весенней свежестью из форточки. Валька не любил Алексея, он чувствовал в парне силу, которую хотел использовать.

Валька прошел к столу, поигрывая ножичком.

— Чё, инженер, всё колдуешь? — хрипло спросил он, кивнув на тостер. — Смотри, спалишь хату своей самодеятельностью.

— Проводка в порядке, Валентин, — спокойно ответил Алексей, не оборачиваясь.

— Гляди, — Валька подошел ближе. Алексей ощутил его горячее, смрадное дыхание у своего уха. — Ты парень... смекалистый. С такой головой, да в наших делах, можно было бы горы свернуть. А ты тут... в чистоте прячешься. Твои руки стоят дорого, Леха. Может, нам поговорить? Насчет одного дельца.

— Я занят, Валентин, — жестко отрезал Алексей.

— Ты не занят. Ты просто трусишь, — Валька наступал. — От меня не уйти, Леха. Рано или поздно тебе понадобятся другие правила жизни.

— Валентин, не цепляйся к парню, — строго пробасил дядя Миша. — Иди по своим делам.

Валька хмыкнул, поняв, что сегодня стена слишком крепка. Он сплюнул в раковину — грязное пятно на белой эмали — и вышел.

Алексей выдохнул, разжимая кулаки. Ладони были влажными. Конфликт зрел. Валька был как крыса, которая присматривается к добыче. И теперь рпарень знал: ему нужно не только прятать свою Силу от власти, но и от воров.

Алексей взял кипящий чайник и пошел в комнату. Там, в полосе солнечного света, просыпался отец.

***

Завтрак с отцом прошел молчаливо, но тепло. Алексей вышел на улицу, ощущая себя частью большого, серого потока.

Увидев издалека знакомые силуэты, он почувствовал, как напряжение уходит. Его друзья стояли у входа.

— Игорь! Люда! — он улыбнулся искренне. Он был безмерно рад их видеть. Они были его противоядием от тайны и лжи, которую он был вынужден нести.

— О, явился, товарищ Волков! Мы уже думали, ты улетел в космос без нас, — поддразнил Игорь.

***

Они вошли в школу, смеясь над какой-то шуткой Игоря. Внутри пахло старой краской, мастикой для пола и булочками из столовой. Их класс, просторный, с высокими потолками, был залит солнечным светом, в котором танцевали пылинки.

Учительница по литературе, Зинаида Петровна, — женщина в строгом шерстяном костюме, — с горящими глазами рассказывала о футуристах и о том, как смелость ломает старые каноны. Она верила в каждого ученика, и эта вера была заразительна.

На уроке Алексей смотрел на мир из-за стекла, а его разум вел внутренний диалог.

Что он хочет от жизни? Он хочет, чтобы отец был здоров. Он хочет, чтобы его магия служила всему обществу, как и провозглашал социализм. Он видел себя в будущем инженером, который тихо, незаметно, использует свою силу, чтобы строить и помогать.

Но эта мечта всегда сопровождалась тревогой. Он понимал, что его сила — аномалия в мире, который тотально контролируется. Он знал, что существуют структуры, которые не потерпят, чтобы такой ресурс находился вне их ведения. Эти силы, будь то КГБ или что-то еще, способны не просто напугать, но и забрать его.

Он должен быть осторожным. Он должен скрывать свой дар. Для него борьба за светлое будущее означала, прежде всего, умение выжить в настоящем.

Его магия была практикой выживания, а его дружба и вера в будущее — его теорией вероятности на успех.

«Любое действие рождает противодействие», — бубнил учитель.

Алексей крутил ручку между пальцами. Если я могу поднять эту парту взглядом, значит, я отменяю гравитацию или создаю встречный поток? Если я эволюционная вершина, то где остальные? Или природа создала меня в единственном экземпляре, как неудачный эксперимент, который скоро сам себя уничтожит?

Он не верил в бога — Гагарин в космос летал, бога не видел. Он не верил в мистику — это для бабушек в церкви. Он верил, что его мозг — это неизученный генератор полей. И, судя по тому, как иногда искрили электроприборы в его присутствии, генератор нестабильный.

Подперев щеку рукой, и смотрел на затылки друзей. Люда что-то сосредоточенно чертила на полях тетради — наверняка схему нового шахматного дебюта или план марсианской колонии. Игорь украдкой протирал линзу своего «Зенита».

В этот момент, залитый весенним солнцем, Алексей почувствовал острый, пьянящий прилив счастья.

«Мы изменим всё», — подумал он, и улыбка сама собой коснулась губ.

У него были возможности, которых не было ни у кого. Он мог то, что считалось невозможным. И пусть сейчас он вынужден скрываться, это временно. Он представлял будущее не как поле битвы, а как огромную стройку.

Игорь станет великим репортером, будет показывать правду. Люда спроектирует города, где не будет тесных коммуналок. А он, Алексей... он будет инженером. Тем, кто тихо, без пафоса, «подкручивает» реальность. Где-то укрепит мост силой мысли, где-то заставит новый двигатель работать эффективнее. Магия и наука сольются, и он станет тем самым тайным винтиком, который заставит механизм социализма работать честно и справедливо.

«У нас получится», — с юношеским максимализмом решил он. — «Мы умнее, мы честнее. А моя Сила... это просто мой козырь в рукаве».

Конечно, тревога никуда не делась — она жила на периферии сознания, как тихий гул трансформатора. Он понимал, что КГБ и другие структуры опасны. Он догадывался, что ходит по краю. Но в шестнадцать лет страх отступает перед азартом. Ему казалось, что он играет в сложную, опасную, но увлекательную игру со взрослым миром. И если он будет достаточно хитер, достаточно осторожен и не раскроет карты раньше времени, он обязательно выиграет.

Главное сейчас — не высовываться. Быть обычным. Улыбаться, носить значок, сдавать нормы ГТО. Это его маскировка супергероя. А потом, когда придет время, они с друзьями перевернут этот мир.

Звонок с урока прервал его мысли, вернув в шумную, веселую реальность школьной перемены.

📚 Идеи, запертые в классе

Школьная неделя для Алексея была обязательной маскировкой, но также и источником его юношеского оптимизма.

Он учился в старом, трехэтажном здании на Васильевском острове. Здание было дореволюционной постройки, и под самой крышей, в бывших мансардных помещениях, располагались некоторые кабинеты и кружки. В них были огромные, почти панорамные окна, обращенные к Неве. Парень любил приходить сюда на переменах: с высоты, мимо острых шпилей и чердачных труб, открывался невероятный вид на холодную, широкую Неву и бесконечную сеть ленинградских крыш. Он чувствовал, как его взгляд, подобно Силе, устремляется вдаль, туда, где не было парт и учебников.

Но, как правило, он сидел в своем обычном классе, корпя над алгеброй и физикой, или слушая скучные, обязательные уроки Истории КПСС, где иногда упоминались пятилетки и великие стройки коммунизма, в то время как его разум был занят другими, куда более личными проектами.

Рядом сидели его друзья.

Люда, обычная шестнадцатилетняя девушка, скромная, но упрямая и слегка педантичная. Она хорошо разбиралась в точных науках и увлекалась шахматами, чертя на полях тетради не корабли, а идеальные, энергоэффективные города. На ее чистом, логическом лице отражалось презрение к беспорядку.

— Чтобы запустить, нужно сначала устранить ошибки в системе, — тихо парировала Люда, когда Игорь в очередной раз прервал учителя. Говоря, она машинально прикрыла правой рукой запястье левой: там, на внутренней стороне кисти, был тонкий шрам — след от укуса дикой собаки в четвертом классе.

Алексей посмотрел на этот шрам и на мгновение мысленно вернулся в тот день, когда он, защищая её, не просто отшвырнул укусившую Люду собаку, а спугнул всю стаю мощным, неконтролируемым психологическим импульсом. Этот шрам был его вечным напоминанием о том, как можно с помощью Силы защитить и как опасно было терять контроль над Силой.

Игорь, с горящими глазами, грезил о репортажах, которые «заставят людей видеть». Он занимался в районном фотокружке, писал статьи и даже рисовал для школьной газеты.

— Мы, — шептал Игорь, — мы — поколение создателей. Мы не будем ждать. Мы сами запустим эту страну.

— Не эмоциями, Игорь, а логикой, — повторила Люда.

Алексей слушал их, и в такие моменты его тревога таяла. Он чувствовал себя частью великого, тайного заговора. У них были идеи, у него — Сила. Он представлял, как они втроем, через десять лет, станут той тихой, неучтенной силой, которая сделает мечты реальностью.

«Все будет хорошо, — убеждал он себя. — Главное, чтобы они не знали. Главное, чтобы я не сбился».

Его Сила была его козырем, его тайным оружием против серого мира, который грозился запереть его в рамки. Это давало ему ощущение контроля, а контроль был лучшим лекарством от страха.