Неудачный вояж

В гостиной шуршали бумаги и изредка скрипело кресло нотариуса; всё остальное молчало, как на похоронах, только без покойника. Бесса сидела прямо, не поднимая взгляда, и слушала, как чужие пальцы меряют на слух её будущее. За окном лениво билась в стекло муха. Казалось, комната дышит жадностью, смешанной с ладаном и пылью.

Многие и впрямь были здесь впервые, и она даже не пыталась угадать, какое у них родство с недавно усопшим доном Афонсо.

Ждали падре Симона. Душеприказчик задерживался. В гостиной висела гнетущая тишина, густая от надежд, злобы и жадности. Каждый лелеял мысль хоть о крохе из приличного состояния дона Афонсо.

Изредка шуршал шёпот, слышались сдержанные вздохи. Бесса, вся в чёрном с вуалью, томилась в страшном смятении. Она понимала: покойник не мог забыть о ней, но что ей достанется и достанется ли вообще? Прежде о таком она не размышляла, а теперь не могла унять страх оказаться чуть выше бедности.

Десять лет блаженной жизни при доне Афонсо разнежили её. «Мы поженились всего полгода назад, я его супруга, — подумала она, тяжело вздохнув. — Имею право надеяться на достойную долю. Он так любил меня, боготворил... Неужели всё отписал этим почти чужим людям, когда я столько дала ему в последние годы?»

Мысли оборвал приход падре. Он тихо извинился, расправил сутану, поправил большой серебряный крест на выпуклой груди, оглядел собрание подслеповатыми глазами и откашлялся:

— Полагаю, больше нам некого ждать, сеньоры. Сеньор Алварадо, прошу начинать. Вижу, терпение у всех на исходе.

Нотариус Вейга Алварадо неторопливо расправил бумаги на столе, пригладил бородку, склонился над текстом, выдержал паузу и поднял голову:

— Сеньоры, прошу соблюдать спокойствие, иначе мне будет трудно довести дело до конца. Итак, завещание.

Он обвёл присутствующих суровым взглядом, примеряясь, кого осадить первым, когда начнутся осложнения. А они, он знал, начнутся скоро.

Чувствуя на себе злые взгляды, Бесса так и не подняла головы, бережно нянча свой страх. Ей было жалко не усопшего, а себя: она осталась одна на целом белом свете, без человека, на которого можно опереться. Лучом в темноте всплыл образ Камило. «Он не появлялся больше года. Или беда, или забыл», — с горечью подумала она.

Она так задумалась, что вздрогнула от осуждающего голоса падре:

— Дочь моя, перестаньте убиваться. Этим делу не помочь. Прошу слушать, что завещал ваш благословенный супруг своим родным.

Женщина подняла голову, но взгляда собравшихся не выдержала. Уставилась на склонённую над листами голову нотариуса. Тот читал, не отвлекаясь:

— Кухарке Кандиде — сто крузадо за отлично приготовляемые блюда. Амадео, слуге и камердинеру, — сто крузадо за долголетнюю службу, — он перевернул страницу. — Олигарио Вуке — сто пятьдесят крузадо. Дону Никанору Жордао — сто пятьдесят крузадо. Жозаису Барро — пятьдесят крузадо. Моей кузине, сеньоре Карасон Барро, — двести крузадо...

Раздались возмущённые возгласы. Донна Карасон громче всех выразила своё отношение к «мизерной сумме» главной родственнице.

— Этого не может быть, сеньор нотариус! Мой кузен не мог так поступить со мной! Боже, где твоё милосердие и любовь к ближнему!

— Донна Карасон, — примирительно обратился к ней падре Симон, — это воля усопшего, и никто не вправе её оспаривать. Успокойтесь, дочь моя, и не мешайте сеньору Алварадо. Он лишь исполняет работу.

Падре мелко перекрестился и вновь уставился на нотариуса. Тот поправил очки и продолжил:

— Церкви Святого Игнасия — две тысячи крузадо; прошу совершать заупокойную молитву по моей грешной душе. Монастырю Кармелиток — тысячу крузадо на достройку. Сеньору нотариусу Вейге Алварадо — двести крузадо за безупречную работу по завещанию.

Он снял очки, протёр их, сделал короткую паузу.

Кровь отхлынула у Бессы от лица: показалось, про неё он забыл. Горечь, злость и отчаяние смешались. Она опустила голову ещё ниже и промокнула глаза платком. На душе было тяжело, обида терзала сердце.

В гостиной гудели. Смысл слов расплывался, пока наконец она не услышала своё имя:

— Моей возлюбленной супруге, донне Бессе Фариас, завещаю восемь тысяч крузадо в банке сеньора де Ласерда, судно «Бесса» в сто восемьдесят тонн, фазенду «Гнездо кукушки» со ста тринадцатью рабами, все склады в порту и два магазина, о которых она знает. Кроме того, ей переходят все фамильные драгоценности, этот дом и ещё три в городе, о которых она осведомлена. В Пернамбуку имеется мастерская и лесопилка. Всё это отписываю возлюбленной супруге Бессе Фариас.

Чтение потонуло в визге женщин и гомоне мужских голосов.

Щёки Бессы вспыхнули так, что, казалось, готовы лопнуть. В ушах кружились обрывки фраз; вместе с ними поднималось чувство восторга и победы над этим сбродом, явившимся в дом за чужим.

Она смело подняла взгляд. Упёрлась глазами в выпученные зрачки донны Карасон, чья ненависть к ней не знала границ.

— Как эта любовница, эта гулящая, может рассчитывать на такое! — кричала та, не сводя с Бессы глаз. — Эта грязная мулатка всё забирает? Не бывать! Лучше умру, чем допущу такое богохульство!

Хотелось ответить, но Бесса вовремя вспомнила наставления супруга. Она молча смотрела на беснующуюся толпу, а под вуалью лицо её оставалось неподвижным. Гордость и внезапное богатство поднимали её над этими белыми негодяями, уверенными, будто властвуют над чужими жизнями.

— Рабыня! Потаскушка! — швырнул кто-то, но она даже не попыталась отыскать голос.

Бесстрастно поднявшись, она молча смотрела на соискателей дармового. Святому отцу и нотариусу с трудом удалось урезонить разгорячённых увещеваниями и напоминанием о небесной каре.

— Угомонились бы вы, стадо безумных овец! — воскликнул падре Симон, крестясь и шепча молитву. — Чтение ещё не окончено. Побойтесь Бога! Жадность затуманила вам головы. Утихомирьтесь же наконец.

Прошло не менее пяти минут, пока шум утих. Нотариус откашлялся, уткнулся в бумаги и продолжил чтение. Бесса ничего не слышала: не переваривала уже услышанного. Лишь имя Камило вывело её из прострации. Поймав паузу, она спросила:

— Простите, сеньор Алварадо, я прослушала. Повторите, пожалуйста.

Тот взглянул поверх очков и прочитал:

— Дом из трёх комнат с пристройкой и участком земли отписываю моему лучшему другу и верному помощнику, сеньору Камило Лауро Утриа де Минейро, дабы он мог в любое время отдохнуть и вспомнить друга.

Дальше Бесса не слушала. Воспоминания и чувства накрыли её новой волной. Остальное тонуло в гуле: вокруг всё ещё вопили, угрожали и злобствовали обиженные родственники.

Поблагодарив падре Симона и нотариуса, она приняла бумаги и поспешила удалиться. Больше не желала выслушивать горы оскорблений и ругани. Заперлась в спальне и долго стояла у окна, глядя в сад, пытаясь отрешиться от пережитого.

Мысли блуждали тяжело, но одна упорно возвращалась: она свободна, богата и... тут закралось беспокойство. Угрозы родственников могли оказаться небезопасными. Она вспомнила, что вступает в наследство с момента оглашения.

— Значит, я могу всё это продать и уехать хоть на все четыре стороны. В Рио!

Глаза заблестели азартом охотника. Она заговорила вслух, уже ничьего осуждения не боясь:

— Вдруг удастся вернуть моего Камило? А жена... мало ли что с ней могло случиться за это время. Да и оставаться здесь не хочется. Родственники, воспоминания...

Последнее прозвучало тише. В голову полезли события позапрошлой ночи. Или двумя днями раньше? Всё всплыло резко и неприятно. Она до сих пор не могла успокоиться, вспоминая ту последнюю ночь с доном Афонсо.

Он был нежен, предупредителен: сам раздел её и долго любовался телом в свете канделябра с четырьмя свечами. Ласкал, уговаривал подарить ему минуты божественного наслаждения.

— Мой цветочек, ласточка! Что тебе стоит услужить старику, моя девочка! Смилуйся, приласкай!

— Дон Афонсо! Помните, что велел лекарь неделю назад. Никаких волнений, особенно в постели. Мне страшно потерять вас, любимый!

— Готов умереть, но в твоих объятиях, несравненная! Я и так держался больше недели. Больше сил нет. Услужи, прошу, моя голубка!

Ей были тягостны его приставания, но ещё сильнее она боялась его потерять. Что станет, если уступит? Мысль об этом пугала. Иногда вспоминала его обещания не пустить её по миру без медяка, но где гарантия, что он не передумает или не уйдёт раньше времени? Она не знала, что завещание уже переделано, заверено и хранится у нотариуса и у падре Симона.

Старик разгорался, тяжело дышал, потел, и всё стало невыносимо для молодой женщины, за десять лет свыкшейся с отличной жизнью, где от неё требовалось лишь немного ласки и внимания. Но последний год был особенно тяжёл: Афонсо стремительно старел. Он сам предложил всё оформить по закону и открыто.

— Мы должны пожениться, моя дорогая, — убеждал он, когда она сомневалась. Болезни сделали ему тягостной прежнюю близость, и это ослабило её неприязнь. Она наконец могла спать одна, без старческого духа рядом, и предаваться мечтам.

Она согласилась. Полгода назад падре Симон обвенчал их в окружении злых родственников, которых, впрочем, оказалось не так много. Больше было простых прихлебателей.

— Теперь, ласточка, я могу спокойно доживать дни. Спокоен за тебя, моя Бесса. Да хранит тебя Господь.

В тот вечер дон Афонсо оказался чересчур решителен. Бесса думала ускользнуть, но страх заставил смириться, и они легли. Он всё уговаривал её на хоть малую ласку. Она ответила холодновато, но не отказала. Муж волновался, сопел, потел, ласкал её упругие груди и тело, целовал, колол лицо жёсткими усами. Она нарочно задула свечи, чтобы не видеть его старческого лица и не показывать своего, ютившего гримасы отвращения.

Вдруг он тихо ойкнул. Бесса решила, что от избытка чувств, но тело обмякло и затихло. Дыхания не было. Не понимая ужаса, она вскочила, отпрянула на шаг, прижав руки к груди. Сердце яростно билось. Страх расширил глаза, и кроме светлого пятна простыней она ничего не видела.

Дрожащими пальцами она зажгла свечи, осторожно наклонилась к телу. Оно лежало неподвижно, лицом в подушку. Дотронуться она не решилась. Охнув, побежала к комнатам слуг. Те спали. Бесса с трудом растолкала Кандиду и, едва дыша, прошептала:

— Кандида... кажется, дон Афонсо скончался!

— Ох! — вскрикнула негритянка, вскакивая. — Господи Иисусе! Как же так, сеньора? Господи, прими душу сеньора Афонсо в свои чертоги!

— Подними Амадео. Пусть позовёт лекаря и падре Симона. Господи! Что мне делать?

— Не так, сеньора. Слезами делу не помочь. Крепитесь. Мы всё сделаем. Я сейчас.

— Пойдём сначала ко мне, посмотришь. Или лучше посылай Амадео, как я сказала. Боже, помилуй его душу!

Похоронили дона Афонсо на церковном кладбище к вечеру следующего дня. Остальные дни родственники и охотники до наследства толклись в доме, приглядываясь, что можно стащить. Служанка предвидела это и вовремя посоветовала сеньоре спрятать всё ценное.

— Неужели сеньоры на такое пойдут, Кандида?

— Ещё как пойдут, сеньора Бесса. Жадность всегда скачет рядом.

— А ты без этого?

— Что мне? Меня высекут, могут продать плохим людям. А дон Афонсо был добр к нам, рабам. Мне здесь хорошо. Работать везде надо.

— Может, ты права. Можешь рассчитывать на моё понимание и дальше. Ты знаешь, я почти такая же, как ты. Только мне повезло, а тебе нет. Хотя сейчас я и в этом не уверена.

— Как не уверены, сеньора? Я слышала, как дон Афонсо диктовал нотариусу завещание. Хоть мало что поняла, но вас он не обидел.

— Однако мне об этом не сказала, — с упрёком заметила Бесса.

— Я подумала, что вам и так известно. Дон от вас ничего не скрывал, — служанка замялась, и Бесса поняла: тайна всё же есть.

— Кандида, продолжай. Говори, что знаешь. Супруг отправился к Господу, и тебя никто не укорит. Это про сеньора Утриа? Что тебе известно?

— Только не сердитесь на бедную рабыню, сеньора…

— Обещаю.

— Дон Афонсо знал о ваших... связях с доном Камило, сеньора.

— Знал? — у Бессы округлились глаза.

— Знал. И я знала, но не мне судить.

— И что же? Как он это воспринимал?

— Дон Афонсо был добрым человеком, сеньора.

— Это я без тебя знаю. Короче.

— Он не сердился. Вы и сами могли заметить. Ему казалось, что тягаться с сеньором Камило не в его силах, и он закрывал глаза. К тому же всё случалось редко: не чаще двух раз в год. Потом и того реже. А вы после встреч были так счастливы, так ласковы и милы, что он не придавал этому значения.

— Боже... я-то думала, никто ничего не знает. Про тебя подозревала, но раз ничего не происходило, успокаивалась. Теперь понимаю, к чему дон Афонсо говорил, что от слуг ничего не скроешь. Он словно намекал.

— Вы любили друг друга, сеньора, — мягко сказала служанка. — Я даже зауважала вас, поняв, что у вас никого больше не было, а дон Камило оставался лучшим другом дона Афонсо.

— Тут ты права. Кроме Камило никто не был нужен. Хотя возможностей хватало.

— Я знала. И дон Афонсо знал.

Они замолчали. Затем Бесса спросила ровно:

— Я скоро покину этот город. Не хотела бы поехать со мной?

— Я ведь рабыня, сеньора. Мне разве положено выбирать?

— Мне не хочется считать тебя рабыней, Кандида. Твою работу и преданность ты давно окупила. И дон Афонсо так говорил. Потому и спрашиваю. Решать тебе.

— Я уже не представляю себя свободной и вне вашей жизни, сеньора. Я согласна ехать, куда скажете. Где я найду лучшую работу? И думать не хочу. Вы ко мне всегда были добры.

— Спасибо, Кандида. Без тебя мне было бы хуже.

После этого разговора Бесса принялась быстро приводить дела в порядок. Ей помогали два управителя. За три недели всё было готово. Маклеры за две недели нашли покупателей. Оставались дела в Пернамбуко.

За это время почти каждый день она выдерживала атаки родственников, так и не смирившихся с завещанием.

— Кандида, — предупредила она, — дня через три уходим из города. Судно догружается. Надо справиться с делами там.

— И этот дом вы тоже продали, сеньора?

— И деньги получила. Мне позволили пожить здесь ещё три дня. Собирай вещи и побольше. Вряд ли вернусь. Здесь мне слишком опасно и тяжело. Эти родственники...

Кандида понимающе кивнула. Ей хотелось спросить, где сеньора собирается поселиться, но она промолчала. Это не её забота.