Невеста Света

Лихтенфорт купался в предвечернем золоте. Солнце, цепляясь за острые шпили Цитадели Света, заливало сиянием белоснежные стены, превращая акведуки в струящиеся реки расплавленного янтаря. В Садах Созерцания белые цветы, казалось, впитывали последние лучи, готовясь светиться изнутри. Но Элис фон Моргенштерн стояла спиной к этому великолепию.

Она смотрела не на город, а на свое отражение в высоком, идеально чистом окне своих покоев. Шестнадцать лет. Два долгих года, сжавшиеся в лоскутное одеяло воспоминаний, натянутое на каркас взросления. Детская округлость щек уступила место изящным скулам, фигура, когда-то хрупкая, как тростинка, обрела девичью стройность, отточенную уроками фехтования и невидимыми битвами двора. Серебристое платье, сотканное, казалось, из лунного света и паутины, лежало безупречно, подчеркивая каждую линию. Но в больших, бездонно-серых глазах, таких же, как у брата-регента, жила тень. Тень Вечной Тени, привезенная с собой двенадцатилетней девочкой, и тень чего-то нового, страшного и манящего – осознания собственной силы.

В ее руках, холодных от предвечерней прохлады, покоилась кукла. Не безделушка для забавы, а тщательное творение ее рук. Маленькая, ростом с ладонь, вырезанная из темного, почти черного дерева, отполированного до бархатного блеска. Каждая складка миниатюрного платья повторяла те, что ниспадали с ее собственных плеч. Каждый завиток искусно выточенных волос – точная копия ее собственной светлой, уложенной в сложную прическу пряди. Личико… Личико было гладким, без черт. Пока. Элис провела подушечкой пальца по гладкой древесине там, где должны были быть глаза. Кто ты? – пронеслось в голове. Я? Или орудие?

Воспоминание ударило, как ножом по нерву.

Двенадцать лет. Гулкая, ледяная пустота Тронного зала Цитадели Света. Она чувствовала себя букашкой, затерявшейся в огромном, сияющем склепе. Башмачки, еще пыльные от долгой дороги, жали. За спиной – только Ольга, чье дыхание стало прерывистым от страха, и Иван, чья мощная фигура напряглась, как тетива лука. И Он.

Герцог Вальтран фон Кельн. Владыка Света. Не титан из сказок ужасов, но высоченный, статный, с волосами цвета старого золота, собранными на затылке, где уже пробивалась серебристая проседь. Но глаза… Ледяные озера, пронзительные, почти бесцветные голубые. Они не смотрели – они сканировали, проникая под кожу, читая каждую дрожь, каждый удар перепуганного сердца. Он поднялся с трона. Шаги, мерные, как удары сердца земли, гулко отдавались в звенящей тишине. Весь зал замер, сотни взглядов – шипы, впившиеся в ее спину.

– Дитя Тени, – голос его был низким, спокойным, без тени ожидаемой ярости, но от этого лишь страшнее. – Добро пожаловать в Лихтенфорт. Он остановился перед ней, не наклоняясь. Его тень накрыла ее с головой. – Путь твой был тернист. Испытания закалили дух?

Она едва выдавила из пересохшего горла звук, делая реверанс, отточенный до автоматизма в долгих, нервных репетициях. Колени предательски дрожали.

– В-ваша… светл…ость…

Моргенштерны не дрожат. Но она дрожала.

– Время – не враг, но союзник, Элис фон Моргенштерн, – произнес он, и в его голосе мелькнуло что-то… не теплое, нет. Прагматичное.– Ты будешь учиться. Ты будешь расти. А там… – он слегка наклонил голову, ледяные глаза впились в нее с новой силой, – вырастешь – решим.

Слова повисли в воздухе, тяжелые, как свинцовые пелены. Не обещание. Констатация. Ее будущее – разменная монета в игре королей. Но в его тоне не было жестокости. Была отсрочка. Глоток воздуха перед погружением в пучину.

Последующие месяли слились в калейдоскоп унижений и чуждости. Бесконечные часы в бальном зале под взглядом сухого, как щепка, маэстро, чей трость-указка больно щелкала по неверным, дрожащим лодыжкам. "Спина! Принцесса Моргенштерн, вы – не мешок с картошкой! Изящество! Легкость лебедя! А не пыхтение запряженной клячи!" Стыд обжигал щеки огнем, когда сдержанный смешок Аделины де Лярош, самой ядовитой из "демийель", звенел в такт ее спотыканию.

Душные комнаты с канцлером, чей монотонный голос бубнил о гербах, титулах, династических браках и вечных распрях Земель Света. "Запомните, юная леди: граф Фалькенбурга слаб к старому вину и зеленым глазам молодых горничных. Его супруга собирает сплетни, как драгоценности. А наследник… наследник играет в кости с собственной судьбой." Имена путались, даты уплывали, а за окном манило солнце, свобода, которой ей не было дано.

Суровые жрецы в белоснежных робах – "Посвященные Света". Их уроки были проповедями. "Свет – это дисциплина духа, дитя! Отречение от гордыни! Тень – хаос, грязь, разложение! Чистота помыслов – твой щит! Малейшая скверна в сердце – и Искушение поглотит!" Их взгляды, полные подозрения, скользили по ней, словно ища клеймо Тени. А оно было. Внутри. И от этого становилось еще страшнее.

И только с ней… с Арвендиэль… все было иначе.

Прохлада утреннего сада-гимнасия, пропитанная ароматом незнакомых белых цветов. И Она. Арвендиэль Солана. Ауринка. Казалось, вытесана самой Луной из древнего перламутра и слоновой кости. Каждое движение – плавный, смертоносный танец. В ее руках тренировочная шпага из светлого, почти невесомого дерева была продолжением воли.

– Фехтование, дитя веков, – ее голос звучал как шелест звездной пыли, – это не грубая сила. Это предвидение. Читай намерение в микродвижении плеча, в биении жилки на шее. Свет – проводник клинка, освещающий путь к победе, но не дубина. Истинная сила – в здесь и сейчас. – Она коснулась тонкими пальцами своего запястья.

Уроки были жестокой милостью. Элис падала, ее тело покрывалось синяками, похожими на спелые сливы, деревянная шпага вылетала из потных ладоней снова и снова. Арвендиэль казалась статуей, ее собственное оружие находило малейшую брешь, малейшую задержку. Но в бесконечно древних, мудрых глазах эльфийки не было насмешки. Было уважение. Особенно в тот миг, когда Элис, стиснув зубы до хруста, парировала удар не грубой силой, а точным, выверенным движением под идеальным углом. Миг торжества, горького и сладкого одновременно.

И тогда пришел Дар. Вернее, он прорвался наружу, как демон из заточения.

Тишина ее будуара после особенно унизительного дня. Обида, гнев, беспомощность – черные змеи, душившие изнутри. Почему они? Почему я? Пальцы, сами по себе, схватили кусок плотного воска для печатей и обрывок серебристого шелка, оставшийся от платья. Она не лепила. Она выплескивала яд души. Получилось нечто уродливое, корявое, но с узнаваемыми чертами – высокомерный подбородок Аделины де Лярош. Элис сжала восковую фигурку в кулаке до боли, представляя, как та спотыкается на парадной лестнице, падает, теряя спесь и дорогие кружева…

На следующий день. Грохот, визг, звон разбитого хрусталя в главном холле. Аделина, шествующая как пава, вдруг поскользнулась на идеально отполированном мраморе, рухнула плашмя, разбив вдребезги огромную вазу с экзотическими цветами. Истеричный вопль, слезы злости и унижения. Элис замерла у перил, ледяная волна прокатилась от макушки до пят. В кармане ее платья, там, где лежала та самая восковая карикатура, вспыхнуло жгучее тепло, а затем – леденящий холод. Она выбросила куклу в камин, как зараженную чумой.

Арвендиэль нашла ее в саду, дрожащую под белым деревом. Появилась бесшумно, как материализовавшаяся тень. Ее взгляд, тяжелый и всепонимающий, приковался не к месту падения Аделины, а к Элис.

– Ты чувствовала, – это был не вопрос. Голос ауринки был тихим, но резал слух, как обсидиановый стилет. – Гнев. Желание возмездия. И материал стал громоотводом. Ты не просто слепила куклу, дитя Тени. Ты вдохнула в нее частицу своей силы. Своего желания.

Холодные, сильные пальцы эльфийки обхватили ее дрожащую руку. Прикосновение было как удар током.

– Этот дар… он древнее гор, окружающих Вечную Тень. Редкий, как слеза дракона. Им можно зашить рану души, вселить надежду в отчаявшегося… – Глаза Арвендиэль стали бездонными, в них мерцали целые галактики судеб. – Или сломать хребет врагу. Остановить его сердце ледяным страхом. Заставить кости трещать от неведомой боли. Она сжала руку Элис чуть сильнее. – Это обоюдоострый клинок, Элис фон Моргенштерн. Одно лезвие направлено вовне. Другое – всегда в твое собственное сердце. Научись владеть им с закрытыми глазами и льдом в душе… или умей вовремя запереть его в свинцовой шкатулке страха. Иначе он сожрет тебя живьем.

Настоящее вернулось резко, с щелчком. Элис вздрогнула, отрываясь от ледяного стекла, за которым Лихтенфорт погружался в лиловые сумерки. Она смотрела на куклу в своих руках. На маленькую, темную, безликую пока копию себя. Дар.Проклятие.Ключ.Цепь. За два года она научилась скрывать страх за маской вежливой улыбки, танцевать менуэт так, что даже Аделина кусала губы от зависти, разбираться в хитросплетениях дворцовых интриг лучше иного старого лиса. Она выстояла в гадюшнике "демийель". Но самое главное знание – страшное, сладкое, запретное – жило теперь в ней, под грудной клеткой, пульсируя в такт сердцу.

Кто я? – эхом отозвалось в тишине покоев. Девочка из Черного Камня? Невеста Света? Или… Кукловод, дергающий за ниточки судеб, балансирующий над пропастью между двумя враждующими мирами?

Кукла-двойник молчала в ее ладони, холодная и загадочная.

Тихий, почтительный стук в дверь разорвал тягостное молчание. Голос Ольги, теплый, как свежий хлеб, но с привычной ноткой тревоги, просочился сквозь дубовую преграду:

– Дитятко? Тебя ждут. Леди Арвендиэль прибыла на урок… а затем Его Светлость требует твоего присутствия. Важные птицы прилетели… из Фалькенбурга. Судя по клювам – хищные.

Элис глубоко вдохнула, наполняя легкие прохладным воздухом, пахнущим белыми цветами и… пылью дворцовых коридоров. Пальцы сомкнулись вокруг деревянной фигурки, пряча ее в складках сияющего шелка. Когда она подняла голову, в серых глазах не осталось и следа детской неуверенности. Там горел холодный, отточенный блеск стали.

– Иду, Ольга, – голос прозвучал ровно, спокойно. Голос не девочки. Голос той, кто держит в руке свою собственную, пока еще безликую, судьбу.

Тишина ауринской обители в Садах Созерцания была иной, чем в покоях Элис. Здесь она не давила, а обволакивала, как прохладный шелк. Воздух, напоенный ароматом белых, светящихся по ночам цветов люменэль, казалось, сам вибрировал скрытой силой. Элис стояла посреди зала для медитаций, выложенного гладкими, теплыми на ощупь камнями цвета лунного света. Перед ней, бесшумной тенью, появилась Арвендиэль Солана. Рядом с эльфийкой, казавшейся воплощением древней мудрости, робко жалась молодая женщина в простом, но чистом платье служанки. Ее звали Женевьева.

– Сегодня, дитя Тьмы, мы коснемся истоков, – голос Арвендиэль звучал мягко, но непререкаемо. Ее золотистые глаза, лишенные привычной суровости, изучали Элис. – Сила, что дремлет в твоих пальцах и воле, – не игрушка гнева. Она – река. И реке нужны берега понимания и сострадания, иначе она станет разрушительным потоком. Она повернулась к Женевьеве. – Дитя света, служащее этому дому. Сними платье.

Женевьева вспыхнула ярким румянцем, растерянно глядя то на Арвендиэль, то на Элис. Стыд и смущение волнами исходили от нее, такими плотными, что Элис почти физически ощутила их на своей коже. Девушка дрожащими пальцами расстегнула скромные застежки, позволив грубоватой ткани соскользнуть на теплый камень пола. Она стояла теперь в простой нижней сорочке, съежившись, стараясь прикрыть руками свою наготу, взгляд уткнула в собственные босые ноги. Элис почувствовала жар на своих щеках – не от постыдного любопытства, а от острого сочувствия к унижению другой.

– Взгляни, Элис, – наставительно произнесла Арвендиэль, не обращая внимания на смущение служанки. – Взгляни не глазами суда, но взором творца. Узри линии тела, рожденные жизнью и трудом. Каждая кривая, каждый мускул, каждая родинка – история. Отбрось стыд. Отбрось условности. Видь форму. Чистую, неоспоримую форму жизни.

Элис заставила себя смотреть. Не на смущение Женевьевы, а на ее плечи, чуть ссутуленные от привычки носить тяжести; на сильные, но изможденные руки с красноватыми ладонями; на линию позвоночника, чуть искривленную под невидимым грузом. Она увидела не объект, а человека, запечатленного в плоти. Арвендиэль протянула ей кусок мягкого, податливого воска, теплого, как живое тело.

– Теперь твори. Не идеал. Не фантазию. Точность. Пусть твои пальцы станут продолжением взгляда. Пусть воск запомнит каждую деталь.

Работа поглотила Элис. Мир сузился до куска воска, теплого под ее пальцами, и силуэта Женевьевы. Она лепила не спеша, с почти болезненной концентрацией. Вот плавный изгиб плеча, вот впадина у ключицы, вот легкая асимметрия лопаток. Она чувствовала дрожь девушки, ее учащенное дыхание, но теперь это было лишь частью образа, который рождался у нее в руках. Постепенно страх Женевьевы начал утихать, сменяясь странным, сосредоточенным любопытством. Элис не лепила куклу – она воссоздавала. Когда последняя деталь – крохотная родинка на левом предплечье – была вылеплена, Арвендиэль кивнула.

– Хорошо. Теперь – одеяние души, а не тела. Она жестом подозвала Женевьеву. – Дай ей свой платок, дитя.

Женевьева, все еще в сорочке, поспешно достала из кармана сброшенного платья скромный, но чистый льняной платок с простой вышивкой по краю. Элис взяла его. Ткань пахла мылом и… чем-то неуловимо личным, женевьевиным. Она осторожно обернула платок вокруг восковой фигурки, формируя подобие простого платья, стараясь повторить складки и посадку настоящего. Получилось грубовато, но узнаваемо.

Арвендиэль положила перед Элис две золотые монеты, сияющие теплым светом.
– Оплата. Энергия должна иметь источник и обмен. Золото – проводник жизни. Возьми их. Сожми в ладони вместе с фигурой. Теперь… дыши. Глубже. Представь нить. Серебристую, теплую. Она тянется от твоего сердца… к сердцу воска. Вдохни в глину жизнь… не свою. Ее. Почувствуй то, что чувствует она.

Элис закрыла глаза, сжимая в одной руке монеты, в другой – восковую Женевьеву в ее льняном платье. Сначала – ничего. Потом… легкая дрожь. Как эхо. Страх? Да, но приглушенный, отступающий. Теперь – смущение, жаркий румянец на щеках… и под этим – что-то глубже. Тупая, ноющая тяжесть. Она концентрировалась, следуя за нитью ощущений. Боль была… здесь. Внизу спины. Не острая, не режущая, а глухая, разлитая, как горячая свинцовая волна. Она тянулась вдоль позвоночника, отдаваясь тяжестью в бедра, слабостью в ногах. Элис почти почувствовала, как ее собственные мышцы спины наливаются этой усталой, изматывающей болью.

– Я… я чувствую боль, – прошептала Элис, открыв глаза. Ее взгляд встретился с широко раскрытыми глазами Женевьевы. – Внизу спины… как будто камень горячий лежит… и тянет в ноги.

Женевьева кивнула, едва сдерживая слезы. – Да, миледи… С детства. После падения с лестницы в прачечной… Тяжелые корзины… Доктора говорят – повреждение… как его… позвонков. Обостряется к вечеру, после работы. Спать мешает.

Арвендиэль подошла к настоящей Женевьеве. Ее тонкие пальцы легли на обнаженные плечи девушки.

– Видишь, Элис? Тело помнит травму. Оно кричит болью, пытаясь защитить поврежденное место, но лишь создает порочный круг напряжения. Мускулы деревенеют, как камень, пережимая реки жизни. Голос ауринки стал гипнотически плавным. – Теперь – твой дар. Не как меч, но как игла целителя. Через нить, что ты протянула. Через образ, что ты создала. Найди в кукле место боли. Ощути его не как врага, а как… изломанный мост. И пошли по нити не силу, но… намерение. Намерение целостности. Намерение покоя. Представь, как камень растапливается, как мускулы отпускают хватку, как свет течет по пережатым руслам.

В то же время Арвендиэль сама начала действовать. Ее ладони, лежащие на Женевьеве, засветились мягким, но нестерпимо ярким внутренним светом. Тело девушки стало… прозрачным. Сквозь кожу и плоть проступил призрачный скелет, искривленный в поясничном отделе, пережатые сосуды, напряженные, как канаты, мышцы спины. Это было одновременно жутко и прекрасно – видеть сокрытое чудо и изъян жизни так явно. Женевьева вскрикнула от неожиданности, но не от боли – ее лицо выражало изумление.

Элис сжала восковую фигурку, сосредоточившись на том месте, где проецировалась боль. Она не "толкала" силу, как раньше в гневе. Она представляла. Представляла, как тяжесть растворяется, как тепло растекается по воображаемым мышцам куклы, как искривленный "позвоночник" воска выпрямляется, наполняясь упругостью. Она посылала не магический импульс, а глубокое, искреннее желание облегчения. И нить между ней, куклой и Женевьевой затрепетала, наполнившись теплым золотистым сиянием, видимым лишь внутренним взором.

На экране света, пронизывающего тело Женевьевы, Элис увидела (или почувствовала?), как пережатые сосуды расширяются, наполняясь живительным потоком. Напряженные мышцы спины под лучами Арвендиэль и ее собственным намерением начали расслабляться, теряя каменную твердость. Искривление позвонков не исчезло полностью – это требовало большего времени и мастерства, – но воспаление вокруг них утихло, спал мучительный спазм. Выражение лица Женевьевы изменилось. Измученные морщинки вокруг глаз разгладились, сменившись недоумением, а затем – чистым, безудержным облегчением. Она глубоко вздохнула, как будто впервые за долгие годы.

– Ох… – вырвалось у нее, и в этом звуке было столько изумленной радости, что у Элис на глаза навернулись слезы. – Легче… Святые Света, так легко! Как будто мешок с камнями сняли!

Арвендиэль убрала руки. Свет погас, тело Женевьевы снова стало обычным. Но легкость и изумление на ее лице говорили сами за себя. Эльфийка кивнула Элис, и в ее древних глазах впервые мелькнуло нечто, похожее на одобрение.

– Вот он, истинный лик твоего дара, Элис фон Моргенштерн. Созидание, а не разрушение. Соединение, а не разрыв. Помни этот урок. Берег реки – сострадание. Течение – твоя воля. Куда направишь его – зависит лишь от тебя.

Женевьева, забыв о смущении, бросилась одеваться. Одевшись, она подбежала к Элис, схватила ее руку и прижала к ней влажный от слез лоб.

– Благодарю, миледи! Благодарю всем сердцем! Вы… вы ангел! – И, не дожидаясь ответа, выскочила из зала, оставив за собой ощущение чистого, светлого счастья.

Элис стояла, все еще сжимая теплую восковую фигурку и две золотые монеты. В груди бушевало странное чувство – усталость от концентрации, но и невероятная, сладкая наполненность. Она помогла. По-настоящему. Без гнева, без желания причинить боль.

– Этот свет в ее глазах… – прошептала она. – Это и есть… сила?

Арвендиэль не ответила. Она лишь указала взглядом на дверь.
– Теперь тебя ждет иной свет, Невеста Света. И иные игры. Иди. И помни берега.

***

Сияющий Банкетный зал Цитадели Света казался воплощением другого мира после тихой сосредоточенности ауринской обители. Высокие своды тонули в свете тысяч свечей, отраженном бесчисленными хрустальными подвесками люстр. Воздух звенел от смешения ароматов изысканных блюд, дорогих духов и легкой нотки политической напряженности. Герцог Вальтран фон Кельн восседал во главе стола, его серебристо-золотые волосы и безупречный белоснежный камзол делали его похожим на статую из драгоценного металла. Его пронзительные ледяные глаза были внимательны, но лицо сохраняло привычную, непроницаемую маску вежливого интереса. Напротив него, отдуваясь после обильной трапезы, сидел его вассал, Граф Фалькенбурга, Робер де Марк. Человек лет пятидесяти, с лицом, изборожденным ветрами и излишествами, и умными, слишком бойкими глазами торговца, оценивающего товар. Рядом с графом, как драгоценная птичка в золотой клетке, сидела его юная жена, Графиня Изабелла де Марк. Ей едва ли минуло двадцать. Ее красота была яркой, почти кричащей – огненно-рыжие локоны, фарфоровая кожа, большие зеленые глаза, полные живого, ненасытного любопытства. Она была одета по последней люменской моде, но с явным намеком на вызов – глубокое декольте, слишком яркие шелка, обилие драгоценностей. Рядом со сдержанной элегантностью Элис она казалась экзотическим попугаем.

Мужчины увязли в обсуждении пошлин на кристаллы Света, экспортируемые через речной порт Фалькенбурга, и поставок зерна с плодородных равнин графства в Лихтенфорт. Цифры, проценты, намеки на недовольство соседних баронов – скучная, но жизненно важная материя. Изабелла едва скрывала зевоту, отыгрываясь на десерте. Ее взгляд, блуждавший по залу, наконец остановился на Элис. В нем вспыхнул неподдельный интерес.

– Миледи фон Моргенштерн, – обратилась она к Элис через стол, ее голосок звучал сладко, как засахаренные фрукты. – Вы позволите? Эти бесконечные цифры… они просто усыпляют! А мне так не терпится услышать… ну знаете, из первых уст! О ней. О Вечной Тени. – Она произнесла название почти с придыханием, как будто говоря о запретном плоде. – Это же так… таинственно!

Элис почувствовала, как под взглядом Вальтрана, мгновенно ставшим чуть острее, ее спина выпрямилась. Этикет требовал ответить. Вежливо. Достойно. Не давая повода для сплетен.

– Вечная Тень… – начала Элис, стараясь, чтобы голос звучал ровно. Она отложила вилку. – Она не так страшна, как ее малюют ваши менестрели, графиня. И не так зловеща, как, вероятно, представляют ваши Посвященные Света.

– О, расскажите! – Изабелла придвинулась ближе, ее глаза горели. – Солнце там правда почти не показывается?

– Солнце бывает, – Элис позволила себе легкую улыбку. – Но редко. Чаще… сумрак. Не густая тьма, а словно вечный час перед рассветом или после заката. Воздух влажный, прохладный. Небо почти всегда затянуто низкими облаками, серыми или свинцовыми. Они плывут над горами, цепляясь за острые пики наших замков.

– Как мрачно! – воскликнула Изабелла, но в ее тоне слышалось не осуждение, а восхищение экзотикой. – А люди? Они правда ходят в черном и никогда не смеются?

– Люди везде люди, графиня, – Элис слегка покачала головой. – Они работают, любят, растят детей. Но да, мода… иная. Предпочитают практичные ткани темных, глубоких оттенков – уголь, темно-синий, бордо, изумруд. Не из-за скорби, а потому что так практичнее в нашем климате. А смеются… – она вспомнила редкие моменты детства, огоньки в камине, сказки Ольги, – смеются. Просто… тише. И реже. Истинные чувства ценятся выше громких слов.

– А жрецы? – Изабелла понизила голос до таинственного шепота. – Жрецы Тьмы? С кинжалами из кости и чашами для… крови?

Элис сдержала вздох. Мифы были живучи.
– Нет жрецов Тьмы, графиня. Есть Маги. Ученые. Душеведы. Они изучают мир, энергию, связи между духом и материей. Их башни – не храмы, а… библиотеки и лаборатории. Знания там ценятся выше золота. Она сделала паузу, глядя прямо в любопытные глаза Изабеллы. – И жертвоприношений, о которых вы, вероятно, слышали, нет. Никаких девушек на алтарях. Настоящая Жертва – это акт предельной воли, добровольный дар души ради высшей цели. Это случается раз в поколение и почитается как величайшее мужество, а не кровавый ритуал.

– Ох! – Изабелла прижала руку к декольте, явно разочарованная отсутствием кровавых подробностей, но быстро переключилась. – А мода? Вы говорили о моде! Какие ткани? Какие фасоны?

Элис описала строгие, но изысканные линии одежды знати Вечной Тени, любовь к бархату, серебряным и стальным нитям, сложным, но не вычурным вышивкам, напоминающим математические символы или узоры звездного неба. Рассказала о том, как женщины заплетают волосы в сложные, как крепостные стены, косы, украшенные обсидиановыми шпильками. И, наконец, не удержалась, упомянула о своей любимице, оставшейся в замке Моргенштерн.

– …и у меня была крылатая кошка, Герта. Не летучая мышь, как вы могли бы подумать, – она улыбнулась, видя оживление Изабеллы, – а настоящая кошка, пушистая, серая, с большими золотистыми глазами. И у нее… были крылья. Не как у птицы, а скорее как у летучей мыши, но покрытые мягким мехом. Она не могла летать далеко, но порхала с башни на башню, как призрачный мотылек. Очень гордая и ласковая только со мной.

– Кошка с крыльями! – Изабелла захлопала в ладоши, забыв о приличиях. – Как чудесно! Я бы хотела такую!

Беседа текла еще некоторое время, переходя на более безопасные темы – цветы, которые растут в Вечной Тени (не только грибы, но и удивительные ночные лилии, светящиеся бледным сиянием), местные вина, терпкие и глубокие. Элис отвечала вежливо, сдержанно, чувствуя, как ледяные голубые глаза Вальтрана периодически останавливаются на ней, оценивая, взвешивая каждое слово. Графиня Изабелла была как яркий, шумный ручей – приятный, но утомительный. Элис была искренне рада, когда формальная часть приема подошла к концу, и ей позволили удалиться.

***

Ее покои, наполненные мягким светом ночных светильников, казались оазисом тишины после шума банкета и назойливого любопытства графини. Но оазис был ненастоящим. Как только Элис переступила порог, тишина взорвалась шелестом шелков и щебетом молодых голосов. Демийель уже ждали ее. Они были повсюду – развалившись на диванах, копаясь в ее шкатулке с безделушками (Марго), увлеченно обсуждая что-то у окна (Беатрис и Сесиль), робко жмусь в уголке (Жизель и Клодин). Аделина де Лярош восседала в самом удобном кресле, как королева на троне, с насмешливым блеском в глазах. Статс-дама Матильда де Шантлу стояла чуть поодаль, ее поза излучала молчаливое осуждение беспорядка.

– Ах, наша невеста вернулась из боя! – воскликнула Аделина, ее голос прозвенел, как надтреснутый хрустальный колокольчик. – Ну, рассказывай, милочка! Как твой… урок? Служанку голой показывали? Дикари, что с них взять. Она презрительно сморщила носик.

Элис почувствовала, как тепло после целительного сеанса с Женевьевой уступает место знакомому холодку раздражения. Она молча прошла к своему туалетному столику, снимая тяжелые серьги.

– Леди Арвендиэль преподает глубокие уроки милосердия, Аделина, – тихо, но четко вступила Беатрис, отрываясь от разговора с Сесиль. – Не все сводится к внешнему лоску.

– Милосердие? К служанке? – фыркнула Марго д'Эврё, оценивающе вертя в руках серебряную шкатулку Элис. – Сомнительное вложение. Хотя… если она теперь будет стирать твои чулки с особым усердием…

– А гостья! Эта графиня Изабелла! – вскричала Аликс де Виньи, подпрыгивая на месте. – Ох, какое платье! И декольте! Вы видели, как на нее смотрел молодой паж герцога? Говорят, в Фалькенбурге мужей меняют, как перчатки! Правда ли, миледи? Она спрашивала о жертвах? О крылатых кошках? Глаза младшей демийель горели от любопытства.

– Она была… весьма любопытна, – уклончиво ответила Элис, чувствуя усталость.

– Любопытна – это мягко сказано, – сухо заметила Сесиль дю Нуарфонтен. – Словно ребенок, тыкнувший пальцем в диковинного зверя в клетке. Надеюсь, вы не рассказали ей ничего… компрометирующего о наших границах? Семья де Марк славится умением торговаться, используя любую информацию.

– Элис достаточно умна, чтобы понимать, что можно говорить, а что – нет, – парировала Беатрис, бросая Сесиль предостерегающий взгляд.

– А эта кошка! – продолжала грезить Аликс. – С крыльями! Я бы хотела такую! Можно попросить твоего брата прислать одну? Я бы назвала ее… Перышко!

– Герта была уникальна, – тихо сказала Элис, глядя в зеркало на свое отражение и лица демийель, мелькающие за ее спиной. Она поймала взгляд Клодин. Полукровка-ауринка стояла в тени, ее странные золотисто-зеленые глаза были прикованы к Элис. Не к ее лицу, а… к ее рукам? К пространству вокруг нее? В ее взгляде читалось не просто любопытство, а глубокое, почти мистическое внимание, будто она видела невидимые нити, тянущиеся от пальцев Элис.

– Уникальна… как и твой дар, миледи? – вдруг, тише других, но с ледяной четкостью произнесла Аделина. Все разговоры стихли. Она медленно поднялась с кресла, подошла к туалетному столику. Ее голубые глаза сверлили Элис в отражении. – Говорят, леди Арвендиэль учит тебя… особым искусствам. Искусствам Тени. Лепить кукол. Чувствовать боль служанок. – Она наклонилась чуть ближе, ее шепот был сладок, как яд. – Интересно… пробовала ли ты слепить кого-то… поближе? Кого-то из нас? Чувствовала бы ты тогда наши… маленькие секретики? Наши страхи? Наши… боли?

В комнате повисла напряженная тишина. Даже болтливая Аликс замерла. Жизель побледнела. Беатрис нахмурилась. Марго с жадным интересом наблюдала за Элис. Сесиль сохраняла ледяное спокойствие. Клодин, в тени, казалось, еще глубже ушла в себя, но ее глаза не отрывались от Элис и Аделины. Статс-дама Матильда кашлянула, нарушая молчание.

– Достаточно праздных разговоров, юные леди. Время позднее. Миледи фон Моргенштерн нуждается в отдыхе. Покиньте ее покои. Немедленно.

Голос ее звучал как удар хлыста. Демийель, не смея ослушаться, начали нехотя собираться. Аделина отошла от столика последней. На ее губах играла тонкая, победоносная улыбка. Она бросила Элис взгляд, полный скрытой угрозы и… любопытства. Вызов был брошен. Игра только начиналась.

Когда дверь закрылась за последней демийель, а статс-дама удалилась с молчаливым поклоном, Элис осталась одна. Тишина на этот раз была гулкой, отдаваясь в ушах после шума голосов. Она подошла к окну. Где-то там, в городе, Женевьева, наверное, впервые за долгие годы спокойно засыпала без боли. А здесь, в Цитадели Света, в ее собственном "гадюшнике", только что зародилась новая, куда более изощренная боль. Боль интриги, зависти и страха перед неизвестным. Элис сжала руки в кулаки, ощущая под пальцами воображаемую гладкость воска. Берега… Сострадание… И острая, как обсидиан, необходимость защищаться. Урок Арвендиэль только что получил новое, неожиданное продолжение.