Ника

Город тонул в ливне. За окном, затянутым мутной пеленой, плыли расплывчатые огни фонарей, и струи воды стекали на подоконник. В квартире стоял тот особый запах, что рождается лишь на стыке эпох: сладковатая пыль старых книг, призрачный аромат бабушкиной пудры и что-то неуловимо детское, застывшее в воздухе, — словно сами призраки воспоминаний кружили в хороводе среди пыльных сундуков и картонных коробок.

Андрей, уставший от этого погружения в прошлое, уже закрывал потрёпанный кожаный переплёт семейного альбома, его пальцы скользнули по шершавой поверхности, как вдруг между пожелтевших страниц мелькнул неестественно белый уголок. Фотография, будто ждала своего часа, легко выскользнула и упала ему на колени.

Андрей замер, и время словно остановилось. На снимке стоял он, обняв за плечи незнакомку. Она была чуть ниже его, её тёмные, почти чёрные волосы, обрамляли лицо. А в уголках её карих глаз прятались смешинки, создавая паутинку лучистых морщинок. Между ними, доверчиво вцепившись крохотной ладонью в его большую руку, стоял мальчик лет пяти. В счастливых глазах ребёнка читалось обожание и полная уверенность в том, что его мир — это эти двое. Семья. Картинка идеального счастья, в котором он никогда не был.

Сердце Андрея тревожно заколотилось. Он перевернул снимок, ища хоть какое-то объяснение. На обороте чётким, незнакомым почерком было выведено: «12 июня 2024 года». Ледяная дрожь пробежала по спине. Он бросил взгляд на телефон: календарь показывал только май. Ещё полтора месяца до этой даты.

И тогда началось нечто, не поддающееся логике. Фотографии множились, появляясь из ниоткуда, как грибы после дождя. Он находил их в кармане плаща, который не надевал с прошлого сезона, — там был снимок, где они с той же женщиной кормили уток в пруду. Он обнаруживал их между страницами ежедневника, — ещё одно фото, они смеются за столиком в каком-то кафе. Одно утро он начал с незнакомого селфи, найденного в памяти телефона: они втроём на пляже, щурясь от ослепительного солнца, с мокрыми от морских брызг лицами.

Но самая страшная ждала его на подушке, когда он проснулся в холодном поту. Больничная палата. Стерильный белый свет, режущий глаза. Он сам — бледный, почти прозрачный, с капельницей в вене. Женщина с тёмными кругами под глазами, с красными, опухшими от слёз веками, сжимала его безвольную руку, словно пытаясь вдохнуть в него жизнь. Мальчик прижимался к ней, его маленькое лицо было искажено немым, животным страхом перед неизбежным.

На обороте, дрожащими, торопливыми буквами было выведено: «Это может быть последний кадр».

Он искал её везде, с одержимостью обречённого. Просматривал старые контакты в телефоне, листал друзей в социальных сетях, расспрашивал приятелей, не помнят ли они женщину с глазами, полными смешинок. Неделями он дежурил в том самом кафе у метро, что было на одном из снимков, снова и снова заказывая остывающий кофе.

И вот — обычный дождливый вторник, такой же серый и безнадёжный, как и все предыдущие. Она вошла. Настоящая. Ступила за порог, стряхивая с зонтика капли. Тот же небрежный пучок тёмных волос, та же лёгкая походка. И та же улыбка, которую он уже знал наизусть по фотографиям.

— Простите, мы... кажется, знакомы? — выдохнул он, поднимаясь ей навстречу, и его собственный голос показался ему чужим.

Она подняла глаза. Карие. Глубокие, как осенний лес, и тёплые, как шоколад.
— Нет… наверное, — медленно, вглядываясь, ответила она.— Меня зовут Ника.

Они просидели до самого закрытия, за столиком у окна, за которым по-прежнему плакал город. Она оказалась архитектором. Любила старый фильм «Амели», потому что верила в чудеса, затаившиеся в обыденности, и китайский зелёный чай, который пахнет цветущими лугами.

— Странно, — сказала Ника, крутя в пальцах чашку, — меня не покидает чувство, что я тебя знаю. Очень давно. Но я не могу вспомнить, где и когда я тебя видела. Словно это было во сне.

Когда он провожал её под зонтом, пытаясь укрыть от пронизывающего ветра, она внезапно остановилась и повернулась к нему. Её лицо было освещено неярким светом уличного фонаря.
— Ты веришь в параллельные жизни? — спросила она, и в её глазах плескалась не детская серьёзность.

— Теперь верю, — ответил он, и это была чистая правда.

Она засмеялась, и этот звук, звонкий и чистый, разорвал сырую пелену ночи. И дождь вдруг перестал быть таким холодным и враждебным. Утром, на тумбочке у его кровати, лежал новый снимок. Они с Никой в парке, утопающем в зелени. Между ними — тот самый мальчик, теперь смеющийся, закинувший голову, и в его руке — связка разноцветных воздушных шаров.
На обороте было написано: «Теперь ты решаешь, каким будет следующий кадр».

Утром он хотел показать ту фотографию Нике, но не нашёл её. Перерыл всю тумбочку — снимка не было. Словно он, сделав свой выбор, больше не нуждался в подсказках.

Новые фотографии больше не появлялись. Их место заняла жизнь — настоящая, осязаемая, пахнущая не старой пудрой из прошлого, а свежей краской их нового дома и её духами. Через год, распаковывая коробки, Ника, сияя таинственной улыбкой, положила перед ним на стол маленькую пластиковую полоску с двумя заветными черточками.

И Андрей понял. Это не конец истории с загадочными снимками. Это — начало. Настоящее. То самое, что пахнет свежестью, звенит счастьем и пишется не чьей-то посторонней рукой, а их собственными сердцами. Начало той самой истории, которую он когда-то, в другом измерении, в другой реальности, чуть не потерял навсегда.