Никодим

…я их слышу, слишком хорошо слышу, потому что нельзя – не слушать. Они бродят вокруг, дышат, сопят, всхрапывают. Иногда – хихикают, меленько, тихонько. А то вдруг заржут, зарегочут многоголосо, нестройно, и мне тоже – хочется истерично ржать и хохотать. Выскочить из своего жалкого укрытия, и пусть уже!..

Нельзя, одёргиваю себя, я - не другие. Я ещё не сломался, не сдался, не!..

Шарю пальцами под курткой, изодранной, кое-как залатанной – как и всё, что меня окружает: весь мир после Большого Затмения изодрался в лоскуты. А потом кое-как собрался, словно старое бабушкино одеяло. Я хорошо помню это одеяло – лоскут на лоскуте. Бабуля его с Великой Отечественной бережно хранила и всё подшивала, и подшивала новые кусочки ткани. Я решительно не понимал тогда, зачем ей это старьё, пахнущее пылью, нафталином и чем-то таким, сугубо старческим. Я говорил ей, что легко можно купить новое, гораздо красивее и теплее. Бабушка обижалась, звала меня «тупоумным потреблятом» и могла день, два и даже неделю не говорить со мной. Я её тогда совсем не понимал…

А вот теперь – ох, как понимаю. Потому что кроме этой куртки, изгвазданных джинсов, чудом ещё целых ботинок и тощего рюкзака – у меня ничего и не осталось от прежнего мира. Те самые лоскутки, жалкие ошмётки. Но есть ещё кое-что, что я берегу. Храню у самого сердца, словно истовый верующий – самую дорогую святыню.

Паспорт. МОЙ паспорт. Растерявший большую часть страничек, с одной обложкой, на которой даже просматривается тиснённый рисунок двуглавого орла.

Это не главное! Главное то что напечатано рядом с почти неразличимой фотографией (та залита чем-то тёмным, кажется, кровью). От фамилии, правда, осталось только «…мов», да и отчество радует лишь первой буквой «Н» и последними «ич». А вот имя видно целиком: Никодим. И я прибавляю к «ущербным» метрикам: «Никодимов Никодим Никодимович». Моё имя, пусть и частично додуманное. Потому что чем дальше, тем больше моя память – становится той же мешаниной из лоскутьев-воспоминаний. В том числе и о себе самом. Корыч, умный и вечно пьяный Корыч, меня предупреждал: так и будет. Новый, перевёрнутый Затмением мир, будет отжирать от меня – меня самого.

Поэтому я и храню сильно потрёпанный документ, удостоверяющий мою личность. Удостоверяющий для меня самого. И потому, лёжа на сырых, гнилых досках заброшенной веранды, зарывшись в вонючие расползающиеся тряпки, одними губами повторяю:

-Никодимов Никодим Никодимович, пол мужской, дата рождения 13 ноября 198… - Здесь цифра тоже спряталась под жирным чёрным пятном, отъевшим и часть строчки «место рождения». – Город Н. …ской области. - Обычно я проговариваю названия городов и областей, всех, которые вспоминаю, потому что не так уже и важно, где я родился. Чёрт с ним, с местом. Главное, имя.

…Стук. Глухой скрежет, словно кто-то снаружи провёл тупыми вилами по шаткой ненадёжной стенке. Хихиканье. Какой-то утробный воющий звук, и вслед за этим глумливое:

-Нико-ооди-иим!

Я обмираю, роняю из пальцев паспорт и даже не замечаю этого. Откуда?! Как?! Корыч утверждал чуть не с пеной у рта: ОНИ – не умеют читать мысли! Даже просто читать не умеют! Хоть и встали на задние лапы и ведут себя, как мы! Но это, говорил Корыч, просто подражание, копирование поведения «доминирующего вида».

Со всех сторон, из всех щелей умирающей веранды, снова раздаётся многоголосый жуткий хохот, преувеличенно радостный и откровенно – издевательский.

А может, Корыч ошибался?! И просто кормил себя и меня утешающими выводами о невозможности «скачкообразной эволюции»? Что ты вот на это сказал бы, старый, провонявший перегаром и лабораторными химикатами умник?!

-Ни-ииико-ооди-ииим!

Обмираю и хочу взвыть от ужаса и ненависти. В этом призыве слышится отголосок утраченного детства. Так меня друзья с улицы летом звали: мяч погонять или просто погулять, куда ноги понесут.

–Нико-оооди-ииим! – И вдруг грозным нестройным хором из голосов разной высоты и тональности: - Выходи! Выходи! ВЫХОДИ!!!

Они просто подражают, как попугаи или скворцы-пересмешники! Просто – случайный набор звуков и слов, повторяемый Тварями! А мне – слышится моё имя и призыв выйти. Нет. Нет-нет-нет! Вот так они и получают остальных: доводят до истерики такими вот засадами – с беспрестанным смехом, скрежетом, стуком. Выманивают словами, которые вдруг напоминают о прошлом, а потом…

Я вдруг понимаю, что повисла тишина: тревожная и гораздо более страшная, чем инфернальный хохот и издевательские крики тварей. Ушли? Затаились?! Решили, что я поведусь на эту уловку – и выскочу из укрытия?!

Едва понимая это, пытаюсь отползти дальше, забиться в самый сырой и пропахший плесенью и тленом угол веранды. Вслушиваюсь до боли в ушах. Роняю паспорт, даже не замечая этого. Твержу, словно заевшая пластинка:

- Никодимов Никодим Никодимович, пол мужской, дата рождения 13 ноября… - Бормочу, как охранную молитву, всё громче и громче, хотя нельзя! - Никодимов Никодим Никодимович, пол мужской, дата рождения…

…По причинам, объяснение которым не нашлось даже у Корыча, Твари не могут переступить порог любой человеческой постройки. Словно не видят ни окон, ни дверей, ни здоровенного пролома в боковой стенке веранды. Могут часами и сутками бродить вокруг да около, залезать на крышу, царапать доски когтями или даже грызть. А войти – не могут.

А может, и правда, не видят?! У них ведь – маски на мордах. Кошмарные белые маски, белые-пребелые – с чёрными провалами глазниц и вечной ухмылкой, которая присущая любому черепу. Твари носят маски из черепов тех несчастных, кто не устоял перед их голосами, так похожими на человеческие. Мерзкие маски, перекошенные, перекорёженные, как и весь этот больной мир!

В нос шибает острый, перехватывающий горло запах, от которого хочется кашлять. Вдруг вспоминаю, что так едко вонял антисептик для рук: в какой общественный транспорт ни зайди, обязательно «благоухнёт» от кого-нибудь из пассажиров. «Короны» мы береглись и прочей заразы. А вот то, что вся природа на изнанку вывернется, даже представить тогда не могли.

И вот эта вонь – причудливая смесь химии и звериного запаха. Совсем рядом, на расстоянии протянутой руки…

И я с ужасом понимаю: на этом самом расстоянии и лежит мой паспорт! Ну конечно, инстинкт гнал меня от опасности, призывал слиться с горой рухляди, лишь бы не выдать себя. А паспорт – теперь совершенно недосягаем. Потому что над ним – стоит ТВАРЬ. Она каким-то образом перешагнула порог, который, по словам давно сдохшего Корыча, для неё должен быть непреодолим! И теперь нависает почти надо мной. Дышит, сопит, переступает чёрными тощими лапами, скребёт по гнилым доскам когтями.

Я не дышу. Смотрю только, как в слабом свете вечных сумерек – эти когти не просто царапают пол: шарят, ищут, нащупывают. И находят. Неловко, не сразу, но подцепляют за единственную корочку и поднимаю мой паспорт – словно дохлую птичку за крыло.

«Они не умеют читать!» - мысленно истерично ору я, а здесь – молчу, тщетно пытаясь врасти в доски, стать их частью, перестать быть… Нет, я – помню, кто я: Никодимов Никодим Никодимович, пол мужской…

-Ни. Ко. Дим. – Голос глуховатый, ни мужской, ни женский. Не человеческий. Звуки неравномерные: где-то словно вой оборвался, а на другом слоге – слышен едва сдерживаемый рык. Сопение, какое-то горловое клокотание и затем: - Ни.Ко. Димович. Нико. Димов. Пол. Мужской…

Нет! Это я! Это - МОЁ!!!

«Стой, придурок! – кричит во мне голосом Корыча. – Стой!!!»

Я вскакиваю, сбрасывая с себя опостылевший вонючий ворох тряпья. Рюкзак слабо бьёт меня по спине, словно призывая кинуться обратно на пол и прикинуться той же старой ветошью.

Что-то во мне туго-претуго натягивается – и лопается, когда я вижу тварь. На расстоянии протянутой руки. Или вот этой - тощей длиной конечности, в которой она всё ещё держит мой паспорт, за единственную корочку. Кончиками двух когтей, как дохлую птичку. И глядит чёрными провалами ухмыляющейся маски-черепа вовсе не на заветную страничку. Эти две разного размера непроглядные дыры – пялятся на меня, в меня!Тварь выше меня, но сильно сутулится, а может, ей просто неудобно стоять на двух задних конечностях. Она покачивается, и мёртвая оскаленная личина то приближается ко мне, то отдаляется. И я словно окоченеваю от этого покачивания, не могу ни отвернуться, ни броситься бегом прочь.

Тварь делает головой судорожные движения, словно у неё шею заклинило. Перебирает паучьими пальцами по паспорту, слегка сминая его. Застывает так резко, что я от неожиданности сдавленно вскрикиваю. И тогда в меня тычет увенчанный кривым когтем суставчатый палец, и я слышу тот самый расползающийся голос:

-Никодим.

И со всех сторон, окатив просто удушающей вонью звериного с антисептиком:

-ТЫ - ПОПАЛСЯ!!!

И память, разваливающася, как старое, никому ненужное одеяло, выбрасывает совсем нелепое:

Бабуля соблюдала всякие церковные праздники и пыталась меня к ним приучить. Особенно бранилась, когда я с ребятами отмечал всякую «забугорную хулимистику», как она клеймила День всех святых. Тащила ко мне очередной календарь, тыкала чуть не в лицо и говорила: «31-го октября[1] отмечают день святых Спиридона и Никодима, нехристь ты крашенный! Они рыбакам и охотникам помощники, а не этим окаянным из-за моря!» И пословицы ещё всякие перечисляла, которыми этих святых полагалось вспоминать. Особенно в память врезалось: «На ловца и зверь бежит…»

…И я начинаю хохотать, громко, визгливо, захлёбываясь. Вот уж права была покойная бабуленька! Сам бежит! Сам! На лапки задние вскакивает – и несётся вприпрыжку!

И мне вторит рёгот, и вой, и рёв Тварей, окруживших меня, скалящих костяные ухмылки, тянущих ко мне лапы с когтистыми пальцами. И жуткое многоголосье, капающее слюной, повторяет и повторяет: «Никодим, ты попался! Попался! ПОПАЛСЯ!!! НИКОДИМ!!!»…

****

…на полу старой веранды лежит паспорт. Большая часть страничек в нём отсутствует. Кровью уже почти полностью залиты и «место рождения», и «дата рождения». Но вот его подбирают – длинные суставчатые пальцы, с когтей которых всё ещё капает густое и тёмное. Это отличная приманка, уже не раз выводившая Ловцов на тех, кто отчаянно скрывался по закуткам старого мира. Ловцы терпеливы, им останется просто подбросить паспорт на видное место - и немного подождать его, распевая жуткую песенку-манок. И тогда очередной зверь-«никодим» – сам к ним выйдет…

[1] По старому стилю. По-новому – 13 ноября. И действительно, эти святые почитаемы у рыбаков и охотников. В это время они выходили на первую заячью охоту по свежему снегу. У охотников были и свои поговорки: «На ловца и зверь бежит»; «За двумя зайцами погонишься — ни одного не поймаешь» (или другой вариант этой же присказки — «Двух зайцев гонять — ни одного не поймать»); «Не дорог конь — дорог заяц». Зайчатина считалась лакомством, и если удавалось изловить зверя, семью охотника в этот день ждал вкусный ужин.