Воздух в старинной церкви был наэлектризован предвкушением. Золотистый свет, пробивающийся сквозь витражи, ложился причудливыми узорами на лица собравшихся гостей, многие из которых тихо перешептывались, бросая любопытные взгляды на жениха и невесту. Борис Кочетов стоял у алтаря, высокий и сдержанный, его взгляд был прикован к Евангелине, которая медленно, почти паря, двигалась по проходу. Ее белое платье, как облако, струилось за ней, а фата скрывала легкую улыбку. Сердце Бориса колотилось неровно, но не от волнения, а от странной, глубокой борьбы, развернувшейся в его душе.
Священник, седовласый и с добрыми глазами, начал свою речь, его голос мягко, но уверенно заполнял своды церкви. Он говорил о вечных узах, о нерушимых клятвах, о "всегда" и "никогда", которые супруги произносят друг другу. "Обещаете ли вы, Борис, быть рядом с Евангелиной в болезни и здравии, в богатстве и бедности, пока смерть не разлучит вас? Обещаете ли вы любить ее всегда, хранить верность и никогда не покидать?" – голос священника прозвучал как эхо в тишине.
Борис поднял глаза. Евангелина стояла рядом, ее рука нежно сжимала его предплечье. Ее взгляд был полон надежды, доверия и той безоговорочной любви, которую Борис когда-то считал единственной истиной. Но теперь, в этот торжественный момент, слова "всегда" и "никогда" отдавались в его голове гулким, фальшивым эхом. В последние месяцы, дни, даже часы, он чувствовал, как эти абсолютные понятия разрушаются под напором жизненного опыта. Как он мог обещать "всегда", когда жизнь показала ему, насколько переменчивы обстоятельства, насколько хрупки убеждения? Как он мог клясться "никогда", когда сам неоднократно нарушал собственные железные правила, вынужденный поступать так под давлением обстоятельств, отчаяния, любви?
Он открыл рот, чтобы ответить, но слова застряли в горле. В зале повисла напряженная тишина. Лицо Евангелины побледнело. Гости начали переглядываться. Священник вопросительно посмотрел на Бориса, его добрые глаза наполнились легкой тревогой. Борис глубоко вдохнул, его взгляд встретился с глазами Евангелины. В них мелькнула боль, недоумение, а затем и обида.
"Я... я не могу", – наконец произнес Борис, его голос прозвучал хрипло и неуверенно, но решительно. "Я не могу произнести этих клятв. Я не могу обещать "всегда" и "никогда"."
Шепот пробежал по залу, быстро перерастая в возмущенный гул. Некоторые гости встали, их лица выражали шок и негодование. Евангелина отдернула руку, ее глаза наполнились слезами. "Борис..." – прошептала она. В этот момент из толпы гостей раздался громкий крик. "Как ты смеешь?! Это позор! Предатель!" Неизвестный мужчина, чье лицо исказила ярость, метнул что-то блестящее в сторону Бориса. Все произошло слишком быстро. Резкая боль пронзила грудь Бориса, он пошатнулся и упал на мраморный пол. Белое платье Евангелины окрасилось алым. Последнее, что он увидел, были ее широко распахнутые глаза, полные ужаса и отчаяния.