Никто среди героев

Корова сдохла посреди ночи.

Эйден узнал об этом утром, когда пришел к загону с ведром мутной воды из колодца. Бурая туша лежала на боку, вытянув ноги, с приоткрытой пастью. Глаза мутные, застывшие. Холод еще не дал трупу разложиться, но к полудню запах пойдет.

Ведро выскользнуло из рук. Вода разлилась по грязи, впитываясь в замерзшую землю. Третья корова за два месяца. Граус убьет его. Или заставит отрабатывать долг до конца жизни — что в середине зимы было даже хуже.

Пальцы сжались в кулаки, ногти впились в огрубевшие ладони. На костяшках — старые шрамы от работы с изгородью. Новые появятся скоро, если старик решит, что словами не обойтись.

— Проклятье.

Слово прозвучало тихо, почти без злости. Просто констатация факта. Как «холодно» или «голодно». Эйден поднял ведро и пошел к дому, оставляя труп на морозе.

Деревянная усадьба серела среди голых полей. Дым поднимался из трубы тонкой струйкой — печь еще тлела с ночи, но кто-то уже подкинул дров. Значит, хозяин проснулся. Может, еще не до конца протрезвел после вчерашнего. Это было бы кстати.

Три стука в дверь. Ждать пришлось долго.

— Что там? — Голос хриплый, раздраженный. Граус открыл дверь, держась одной рукой за косяк. Опухшее лицо, налитые кровью глаза. — Чего пришел?

— Корова сдохла. Бурая.

Повисла тишина. Граус смотрел на него, медленно моргая, словно слова доходили с задержкой. Потом что-то щелкнуло в его взгляде.

— Что?!

— Ночью, видимо. Только что нашел.

— Ты что, скотину не кормишь?! — Старик шагнул вперед, и Эйден отступил на шаг, инстинктивно. — Третья корова! Третья! Я тебя кормлю, даю крышу над головой, а ты мне всё стадо угробишь!

Кормишь. Объедками. Крышу — сеновал с дырявой крышей. Но говорить это вслух было глупо.

— Я кормлю. Корм нормальный, воду даю. Может, болезнь.

— Болезнь! — Граус плюнул под ноги. — Каждая корова стоит двадцать серебряников! Ты мне на шестьдесят должен! Будешь отрабатывать до старости, понял?! Без гроша, пока долг не вернешь!

Сердце ухнуло вниз. Шестьдесят серебряников. При том, что за три года он накопил всего двенадцать медяков — крохи, которые Граус не удосужился отобрать или не заметил. Если работать даром... он никогда не выплатит этот долг. Никогда.

— А что с расчетом? За этот месяц еще не платили.

Старик рассмеялся — коротко, зло.

— Какой расчет? Ты должник! Всё, что заработаешь, пойдет в счет долга. Теперь живи здесь и работай, пока не вернешь каждый медяк. А попробуешь сбежать — найду, и тогда пожалеешь.

Дверь захлопнулась.

Эйден стоял на крыльце, глядя на облупившиеся доски. В животе разливалась тяжесть — не страх, не гнев. Что-то вроде свинцовой пустоты, которая медленно заполняла грудь, горло, голову.

Отрабатывать до старости. Жить как скот. Умереть как скот — на этой же ферме, в том же сарае.

Руки задрожали. Не от холода — от чего-то другого. Ярости? Отчаяния? Он не знал.

Три года он терпел. Работал от рассвета до темноты, ел остатки, спал на сене. Копил медяки по одному, пряча их в щели балки, чтобы хоть что-то было. Двенадцать медяков за тысячу дней — жалкие крохи, но это были его. Единственное, что у него было.

И теперь Граус хотел забрать даже это. Превратить его в раба до конца жизни.

Эйден развернулся и пошел к сараю.

Бежать. Сейчас. Пока Граус не протрезвел до конца и не догадался забрать у него последние медяки.

Сарай пах сеном и старым деревом. В углу, под балкой, где он спал последние три года, в щели лежали его сбережения — двенадцать медных монет, завернутых в тряпку. Он забрал их, сунул в карман. Рядом лежал мешок с пожитками: запасная рубаха — серая, с заплаткой на локте. Штаны, ставшие коротки, но других не было. Нож отца — единственное, что осталось от прошлой жизни.

Отец умер три зимы назад. Эйден помнил, как тот лежал на полу их хижины, задыхаясь, с лицом цвета пепла. Чума прошла быстро — за неделю унесла обоих родителей. Дядя сказал, что не может взять племянника. «Самому жрать нечего». Граус искал дешевого работника.

Нож лежал на ладони — рукоять стертая, лезвие исцарапанное. Отец точил его каждое воскресенье после обеда, сидя на пороге. Движения медленные, ритмичные. «Инструмент надо беречь, сынок. Хороший нож — это половина выживания».

Эйден сжал рукоять. Половина выживания. А вторая половина — везение, которого у него не было.

Мешок за плечо, нож за пояс. Он огляделся — больше ничего ценного. Только старая одежда да инструмент.

Выйдя из сарая, он прошел мимо загона с мертвой коровой, мимо дома, где Граус наливал себе утреннюю порцию. Не оглядывался. Если оглянется — может передумать. А передумывать было нельзя.

К полудню он дошел до Хэйвена.

Город был небольшим — три сотни домов, рыночная площадь, постоялый двор с покосившейся вывеской. Но для того, кто видел его от силы десять раз в жизни, казался огромным. Люди, голоса, запахи — всё сливалось в гул, от которого слегка кружилась голова.

Двенадцать медяков в кармане. Этого хватит на две недели, если экономить. Или на неделю, если есть досыта.

Постоялый двор «Зеленый дракон» пах пивом, табачным дымом и чем-то жареным. Желудок свело от запаха — он не ел с вечера. За столами сидело человек десять, в основном местные.

— Чего желаешь? — Толстый трактирщик вытирал кружку тряпкой сомнительной чистоты.

— Эль и хлеб.

— Медяк.

Монета зазвенела на стойке. Взамен — кружка мутного пива и ломоть черного хлеба с корочкой сыра. Эйден сел в угол, подальше от других.

Хлеб был черствым, но он жевал медленно, растягивая. Эль горчил, но согревал. За соседним столом двое мужчин разговаривали вполголоса. Один молодой, лет двадцати пяти, в кожаной куртке с заклепками. На поясе — меч. Настоящий, не крестьянский тесак. Второй постарше, с седеющей бородой и шрамом через левую бровь.

— ...набор через четыре дня, — говорил молодой. — В Каэрлоне. Говорят, в этом году возьмут больше.

— Каждый год одно и то же, Дорен. — Старший усмехнулся. — Сто приходит, пятерых берут. И то из знатных семей.

— В прошлом году взяли сына кузнеца из Милфорда.

— Парня, который три года тренировался с наемниками и прошел испытание Северного леса. Ты себя с ним сравниваешь?

Дорен что-то ответил, но Эйден уже не слышал. Одно слово засело в голове, пульсируя в такт сердцебиению.

Каэрлон.

Академия героев.

Легенда, о которой шептались мальчишки в деревнях. Место, где обычные люди становились воинами, магами, защитниками королевства. Где бедняк мог стать кем-то. Если повезет. Если выживет в отборе.

Эйден допил эль и встал. Ноги несли его к столику, прежде чем мозг успел остановить.

— Извините. — Голос прозвучал ровнее, чем он ожидал. — Вы говорили про набор в Каэрлоне?

Дорен поднял взгляд. Окинул его быстрым, оценивающим взором — потертая одежда, худое лицо, мешок за спиной.

— И что тебе до этого?

— Я хотел бы попытаться поступить.

Повисла тишина. Потом старший расхохотался — громко, искренне.

— Ты слышал, Дорен? В Академию хочет! — Он вытер слезы. — Паренек, ты хоть держал в руках меч?

— Нет. — Эйден сжал челюсти. — Но я могу научиться.

— За четыре дня? — Дорен покачал головой, но в глазах мелькнуло что-то вроде сочувствия. — Это не для таких, как ты. Нужна подготовка. Деньги на дорогу, экипировку, жилье. Связи. Рекомендации.

— А у тебя есть?

— Я копил три года. Тренировался с бывшим наемником. Раздобыл рекомендацию от капитана стражи. — Он помолчал. — И даже с этим мои шансы — один к двадцати.

Старший собеседник фыркнул и отпил из кружки. Дорен смотрел на Эйдена, барабаня пальцами по столу.

— Почему? — спросил он наконец. — Зачем тебе это?

Потому что больше некуда идти. Потому что три года жизни стоили двенадцать медяков и угрозу долговой ямы. Потому что если не попробовать сейчас, то через десять лет он сдохнет на какой-нибудь ферме, так ничего и не попытавшись изменить.

— У меня нет дома, — сказал Эйден просто. — И нет выбора.

Дорен переглянулся со спутником. Тот пожал плечами и отвернулся.

— Слушай. — Дорен наклонился вперед, понизив голос. — Я завтра выезжаю. Если хочешь — можешь идти рядом с повозкой. Я не дам тебе места внутри, но подброшу до города. Но за это ты будешь помогать — разгружать вещи, ставить палатку, следить за лошадью. Договорились?

Не из доброты. Из расчета. Дорен получал бесплатного помощника на дорогу. Это было честно.

— Договорились.

— И без глупостей насчет Академии. Посмотришь на Каэрлон, может, найдешь там работу. Это реальнее.

Эйден кивнул. Соврал кивком, но Дорен этого не знал.

Он вернулся за свой столик и доел остывший хлеб. В груди что-то теплело — не надежда. Он не был настолько глуп. Шансы нулевые. Он понимал это.

Но что он терял?

На следующее утро они выехали из Хэйвена на рассвете. Дорен правил небольшой повозкой, запряженной старой кобылой. Эйден шел рядом, иногда толкая колесо, когда дорога шла в гору.

Первый день прошел спокойно. Дорен делился хлебом и сушеным мясом — немного, но Эйден не жаловался. Остановились у фермы, где Дорен знал хозяев. Эйдена пустили спать в сарае — не впервой.

На второй день начался дождь. Холодный, зимний, превращающий дорогу в месиво. Эйден промок за час, но молчал. Дорен предложил забраться в повозку, но места там почти не было — всё забито снаряжением.

К вечеру второго дня ноги горели, спина ныла, а одежда прилипла к коже. Но впереди, за последним холмом, показались каменные стены.

Каэрлон.

Город был огромен. Стены высотой в двадцать футов, башни с флагами, широкие ворота, через которые тек поток людей, телег, всадников. За стенами — сотни крыш, церковные шпили, что-то похожее на замок на холме.

— Вот она, — сказал Дорен. — Столица Северной провинции.

Эйден не мог оторвать взгляда. Он никогда не представлял, что города бывают такими огромными.

— Академия где?

— За городом, в двух милях к западу. Отдельный комплекс. Там живет две сотни студентов и преподавателей.

Они вошли в город через ворота, где стража проверяла повозки. Один из стражников скользнул взглядом по ножу на поясе Эйдена — обычный крестьянский инструмент, не оружие — и кивнул, пропуская. Дорен показал какую-то бумагу, и повозку тоже пропустили без вопросов.

Улицы были широкими, мощеными камнем. Дома — в два-три этажа, вплотную друг к другу. Люди были повсюду — больше, чем Эйден видел за всю жизнь. Торговцы, ремесленники, стражники, богачи в дорогих плащах, нищие.

— Я остановлюсь у знакомого, — сказал Дорен, когда они добрались до площади с фонтаном. — Есть дешевый постоялый двор на Восточной улице. Два медяка за ночь. Отбор — послезавтра на рассвете.

Он протянул руку.

— Удачи, парень. Не делай глупостей.

Эйден пожал ему руку. Дорен развернул повозку и скрылся в потоке людей.

Площадь гудела голосами, стуком копыт, скрипом телег. Эйден стоял у фонтана, сжимая лямку мешка. Одиннадцать медяков в кармане — один потратил на обед. Этого хватит на несколько ночей и еды до отбора. Потом — или работа, или улица.

Или Академия.

Он пошел искать Восточную улицу.

Постоялый двор оказался обшарпанным зданием с покосившейся крышей. Хозяин — пожилой человек с кислым лицом — взял два медяка и ткнул пальцем в лестницу.

— Третья дверь справа. Не шуметь. Завтрак не полагается.

Комната была крошечной — матрас на полу, окно без стекла, завешенное холстиной. Но сухо. И относительно тепло.

Эйден лег, подложив мешок под голову. За окном гудел город — незнакомый, огромный, безразличный. Где-то там, в двух милях к западу, была Академия. Место, куда он не имел права даже мечтать попасть.

Но послезавтра он попробует.

Может, провалится. Скорее всего, так и будет. У него не было навыков. Не было связей. Не было ничего, кроме упрямства и семи медяков, которые останутся к утру отбора.

Но если он не попробует сейчас, то когда?

Через десять лет? Двадцать? Когда спина окончательно сломается, а руки перестанут гнуться от работы?

Нет.

Он закрыл глаза.

Умирать в грязи и безвестности было гораздо страшнее, чем попытаться изменить судьбу.