Ночник с кошачьими ушками

Неименованный

Величественно выдвигая тело из червоточины, он полагал, что готов ко всему. А случалось с ним всякое — бывало, что сразу после перехода тучей набрасывались враги, а бывало, что и сам проход между мирами оказывался запечатанным, причём так, что приходилось вытягивать его из межсферной пустоты заново.

Всё было, и ко всему он всегда был готов. Выжил и дожил? Точно, был готов.

Не успело опасть пламя, как он поспешил выбрать имя. Привычка именовать себя наиболее подходящим миру и своей миссии в этом мире образом была недавней, придя с последним назначением, но уже показала свою пользу. Первая выгода была в том, что новое имя определяло новый стиль мышления, не позволяя разуму застывать в одних и тех же закоснелых паттернах.

Вторая — он, хочешь не хочешь, а просто обязан был просканировать обитателей, ознакомиться с их жизнью, культурой, традициями. Это иногда помогало в миссиях, а иногда нет. В любом случае, много времени не отнимало.

Всё, как всегда, случилось в первый раз. Наскоро познавая мир, он упустил мелкую деталь. Мог бы и заметить, что расстояние до ближайшего обитателя оказалось несколько больше обычного.

Именно поэтому — внезапно, выход червоточины оказался не на поверхности планеты. Но и не в чистом открытом космическом пространстве, где всегда есть время подумать и подготовиться.

В плотной планетарной атмосфере.

Полностью проявившись в тёмном ночном небе, он почувствовал, как ускоряется и падает. И что необходимого ему псевдоразумного симбионта с ним больше нет. То ли тот, не удержавшись, был вырван из кокона встречным потоком молекул (здесь, в материальных сферах сущего, они в ходу), то ли отстал на фатальное мгновение, материализуясь вслед за хозяином.

Вместе с катастрофой пришло понимание имени. Здесь он, пойманный в ловушку для дураков, мог называться Снарк.

Без симбионта ни одну летающую форму Снарк принять не мог. Да что летающую — никакую не мог, ни принять, ни удержать. Собственный, привычный ему облик неугомонные молекулы разобрали на удивление быстро. Развоплощаясь под любопытными взглядами землян, он закономерно превратился в горящий болид. Выбора не было. В то, что земляне могли ожидать с небес, в то и превратился. Взорвался, немного не долетев до поверхности, распался жёлтым огненным дождём.

***

Эдвин

Эдвин Шелл, англичанин десяти лет, спал один в детской. Только вчера она перешла в его распоряжение, хотя с того ужасного дня, когда пропал брат, прошло четыре года. Мама тогда запретила менять в комнате хоть что-то, и даже заходить сюда разрешалось строго по делу. А именно, протереть пыль с полок, стола и старого ноутбука, покрытого наклейками с черепами, впустить робот-пылесос, выпустить робот-пылесос... Всё. Но этим вечером ни с того ни с сего случилось чудо. Эдвин привычно валялся на диванчике в каморке папиного кабинета, царапал маркером скетчбук. С кухни через музыку в наушниках пробивались громкие голоса родителей, о чём-то опять спорили.

По необыкновению, сегодня голоса пришли к согласию, да ещё и по такому щепетильному вопросу.

Сам он давно смирился с потерей Рэндольфа. Да, любимый старший брат, пример из примеров. Да, всегда его выручал. Однажды, гуляя с ним в городском парке, даже отдал своё мороженое, когда Эдвин уж слишком быстро прикончил свою порцию.

Но лет-то сколько прошло! Брат пропал одиннадцатилетним, а сейчас ему, Эдвину, почти столько же. Если брат был жив, он бы исхитрился за всё это время дать о себе знать.

А сейчас Рэнди ему снился. Наверное, это обстановка навеяла. Все эти постеры рок-групп, в полумраке засыпания мрачно зыркавшие на него со стен. Дурацкий круглый ночной светильник с физиономией паровозика Томаса, но почему-то с мохнатыми кошачьими ушками, подарок одноклассницы на последний день рождения. Брат, балбес, не сжёг его потихоньку в камине, как сделали бы все нормальные люди, повесил над кроватью. Все приятели ржали в голос.

Сон был ярок, как никогда. Брат, озираясь, брёл по тому самому парку. Что-то или кого-то искал. Эдвин сообразил — брат просто забыл дорогу домой. Ведь там, куда он шёл, оставался только забор, а за ним обрыв и острые скалы!

Эдвин проснулся от грохнувшей за окном петарды. Надо же, до Рождества полгода, а любители перебить нормальным людям сон уже на посту. А вдруг это полицейский застрелил грабителя? Эдвин сквозь стук колотящегося сердца вслушался изо всех сил. Нет, полицейских сирен не слышно. Только автосигнализации взвизгнули было как резаные, но быстро затихли.

Чего захотел! В коттеджах респектабельной Парковой улицы ограблений не бывает. Здесь вообще ничего не случается.

Над головой, в спальне, полусонно обменялись фразами родители, и вновь обрушилась тишина. Сон, как состояние тела, испарился, но как видение в голове Эдвина прокручивался вновь и вновь.

А что, если? Бывают же вещие сны?

Эдвин отбросил одеяло, встал. Осторожно, без скрипа, поднял раму. Дохнуло прохладным ночным летним воздухом. Первый этаж. Одежда — рядом на стуле. Кроссовки — под стулом. Вылезти, никого не тревожа, плёвое дело.

Парковая улица звалась так не для красоты. Она дугой огибала именно что парк, так что идти до него Эдвину было всего несколько минут. Дольше одевался и перелезал через забор. Пересёк освещённую улицу, и готово.

Дело шло к рассвету. Погасили фонари, и все ночные гуляки, видимо, уже отправились спать. По крайней мере, никто из них не встретился по дороге. Но на всякий случай Эдвин, как раз и навсегда обещал маме, нащупывал в кармане радиокнопку аварийного вызова. В другой руке светился фонариком мобильник.

В конце центральной аллеи, из-за скамьи у забора поднялся сгусток тьмы. Превратился в свете фонарика в человеческую фигуру. Очень знакомую фигуру.

- Рэнди, это и правда ты!

- Боже, большой Эд!

Рэндольф ничуточки не изменился, ну разве что стал выше. Снова они, как много лет назад в школу, шли рука в руке. Рука брата была твёрдой и тёплой. Живой.

Эдвин забрасывал его вопросами и, не всегда дожидаясь ответов, сообщал новости.

- Совсем-совсем ничего не помнишь? А мне твою комнату вчера отдали! Мы там ничего не меняли. Рэнди, давай завтра твой ушастый ночник в камине сожжём!

- Комната разве не наша общая? - удивился брат.

- Больше нет, хотя теперь, конечно, да! Когда ты пропал, из неё что-то вроде кладбища сделали! Ничего не трогай, не заходи, громко не разговаривай!

Рэнди фыркнул. Знакомым жестом поправил чёлку.

- С ночником после разберёмся. Как мама с папой, живы-здоровы?

- Всё хорошо. Поплакали, конечно, первое время. Вот обрадуются! А давай тихонечко в окно залезем и утром вдвоём из комнаты выйдем к завтраку? Сюрприз! Вот подскочат!

- Тсс! Глянь, люди какие-то, к нам идут.

Действительно, когда до выхода из парка оставалось всего ничего, навстречу им двинулись от припаркованного у входной арки чёрного фургона два человека.

Фигуры пересекли свет фар, стало видно, что попались мальчики ни больше ни меньше как полицейскому патрулю. Блеснули фуражки в шахматную клетку, кокарды.

Хорошо, что не успел нажать на кнопку. Глупо вызывать полицию, когда она уже здесь.

- Сержант Перкинс. Ваши документы!

С документами оказалось не очень. Вредные блюстители порядка вывернули карманы мальчиков, заставили сесть в фургон, на широкое заднее сиденье. Включили в салоне свет, сдавили собой с двух сторон. Один полицейский, постарше, вынул блокнот и стал допытываться, кто такие, почему гуляют по ночам, слышали ли про комендантский час для несовершеннолетних, знают ли родители про их прогулки. Второй, молодой, в это время что-то искал в кармане сиденья. Что-то ему именно в эту минуту там понадобилось.

- Мы здесь живём, на Парковой, - поймав наконец паузу в вопросах, произнёс брат. - Отпустите нас домой, пожалуйста. Мы больше не будем.

В руке молодого внезапно возник маленький шприц, ладонью другой он деловито зажал Рэндольфу рот. Пожилой, бросив игру в допрос, в ту же секунду смял предплечьем губы Эдвину. Не так, впрочем, удачно, как молодой напарник. Эдвин успел впиться зубами в руку псевдополицейского, аж до хруста, а когда тот с руганью её отдёрнул, набрал в рот воздуха — закричать. Возможно, его бы услышали. Но крикнуть он не успел.

Плечо ожгло уколом, всё вокруг завертелось и растворилось в мутном тумане.

Ночь получилась что надо. Комната, сон, взрыв, брат, маньяки-полицейские.

Тихая улица Парковая дождалась своего звёздного часа. Не утерпела, взяла всё и сразу.

***

Рэндольф

Машина стояла, хотя по вибрации было понятно, что двигатель работал. Где-то на улице пронзительно трезвонил колокол. Рэндольфа на мгновение замутило. Сдержался, не вырвало. Только сейчас он заметил, что сознание вернулось, теперь у них с младшим есть шанс.

Открыл глаза и не сразу им поверил.

Тесный салон полицейского (хотя какие они полисмены, гнусные похитители!) фургона превратился в крытый жёлто-зелёным брезентом кузов грузовика, освещённый откуда-то спереди солнцем. Вдоль бортов тянулись простые деревянные лавки. На одной сидел он, Рэндольф, с другой стороны — вполне живой и бодрый Эдди, а рядом с ним незнакомый круглолицый паренёк, ровесник. Что-то с ними обоими было не так, сперва Рэндольф не понял, что.

Почти всё остальное пространство кузова занимали какие-то тюки, свёртки и коробки.

Рэндольф привстал, просунул голову вперёд, рассмотреть, что там. Благо между кабиной и кузовом не оказалось никакой перегородки. Собственно, и кабины не оказалось — только плоская площадка и сиденье. Брезент кузова, натянутый на раму из стальных трубок, частично накрывал и водительское место, вот и всё. Ни дверей не было у водителя, ни окон. Сиди себе на семи ветрах и рули. Убедительная имитация под столетний транспорт, ничего не скажешь. Кто-то очень постарался. Наверняка киношники.

Кстати, и водителя им заменили, это не был ни один из лжеполицейских. Человек лет тридцати, бритый до синевы, с таким лицом, будто Букингемский дворец сторожит, а не грузовик водит, сидел молча и неподвижно, вполоборота к Рэндольфу. Одет человек был в кожаную куртку и кожаные штаны. Даже перчатки до локтей, и те были кожаные. В руке водитель держал серебряные часы, от которых в карман тянулась цепочка. Всем видом показывал, что время такого важного человека дорого.

Впереди, за кабиной, от земли поднимались высоченные чугунные ворота, запертые на висячий замок. И решётка ворот, и стены забора, растянувшиеся в обе стороны, представляли собой просто вертикальные копья. Не перелезешь, и вряд ли протиснешься между прутьев.

Было очень светло, но по длинным теням понятно, что ещё довольно раннее утро. Сквозь ворота и забор просвечивала извивавшаяся между холмов пустая дорога, а дальше было не рассмотреть, слепило солнце.

- Эд, где мы? Куда нас завезли? - полушёпотом спросил Рэндольф, вернувшись на сиденье. Брат явно очнулся раньше и был в курсе ситуации, раз не пытался удрать, и даже вон, болтал без умолку с тем пацаном.

Эдди повернулся, и только тут до Рэндольфа дошло. Одежда! Оба, брат и незнакомец, были выряжены, как клоуны. Над начищенными коричневыми ботинками — носки, или скорее даже гольфы, в малиново-зелёную полоску. Полуфутом выше начинались малиновые же шорты. Над шортами возвышался бутерброд из белой рубашки, серого пиджака и галстука. На который, судя по расцветке, определённо пошли обрезки носочного материала.

На этом маскарад, к сожалению, не заканчивался. Головы венчали квадратные судейские шапочки, всё тех же любимых цветов безумного портного. При каждом движении головы (а дети не сидели неподвижно, пока Рэндольф, уронив на пол челюсть, рассматривал их наряды), так вот, при каждом движении за шапочкой поднималась в воздух серебристая кисточка на верёвочке, похожая на хвост ослика Иа-Иа. Полный дурдом. Хотя нет. Полный получится, если и сам он…

Рэндольф с ужасом нащупал на своей голове шапочку с кисточкой.

- В школу, куда ещё, - буркнул Эдвин, соизволив наконец ответить. При этих словах с него явно слетело напускное веселье.

- В тюрьму на веки вечные, без замены штрафом! - брякнул его сосед и захохотал. Эд подхватил, чересчур как-то заливисто.

Понятней не стало. Объяснение могло быть одно — он, Рэндольф, болен, страдает провалами в памяти. Отсюда его четырёхлетнее исчезновение, про которое он только что, прошедшей ночью, узнал от чудесным образом повзрослевшего брата.

Скитался где-нибудь, питался просрочкой из мусорных баков супермаркетов.

Или не прошедшей? То есть не только что прошедшей? Не могли они за ночь удрать от похитителей и успеть подвязаться статистами на киносъёмки! Сколько же времени прошло? Рэндольф просунул руку под пиджак, нашарил на плече под рубашкой маленький бугорок. Вот! Именно сюда злодеи воткнули снотворное, ещё саднит. С другой стороны, это мог оказаться простой прыщ, или комариный укус. Ничего не доказывает. К тому же там, где провалы в памяти, там и галлюцинации могут быть? Полицейские-похитители, он сам бы кому про такое поверил?

С улицы послышались шаги по гравию, тент в конце кузова приподняли кончиком трости. По другой конец трости, за тентом, нарисовался парень лет шестнадцати-семнадцати, одетый точно так же, как пассажиры драндулета. С одним отличием — лацкан его пиджака украшал серебристый значок.

Ярдах в двадцати за спиной владельца трости и значка зияли открытые двери большого гаража. Из-за которого, в свою очередь, виднелось, раскинув в обе стороны крылья, довольно симпатичное каменное здание в готическом стиле.

- Мелюзга! Кому-то особое приглашение нужно? С вещами на выход!

***

Эдвин

Эдвину "Школа современного изобразительного искусства для мальчиков" преподобного Родерика Клоуза понравилась. Хоть и первый день он здесь, а сразу видно — место отличное.

С поезда их с братом и новым знакомцем, одноклассником Брайаном Проссером, привезли на новейшем самодвижущемся омнибусе. Сокращённо "автобус". Конструкции Даймлера и кого-то там ещё. По дороге Эдвин твёрдо решил, что после школы пойдёт в шофёры таких машин. Рисовать и в свободное время можно. Художник, он знаменитым станет, только когда помрёт, а шофёру автобуса всю жизнь будут завидовать.

Главное здание школы двухэтажное, увитое плющом. Старинное, но содержат его в отличном состоянии. На верхнем этаже по центру огромный холл без крыши, почему-то его называют портальным залом, там они рисовали сегодня на мольбертах. Лично преподобный Родерик заставлял срисовывать с экрана волшебного фонаря невообразимых чудищ и живые геометрические фигуры. В этом современность искусства. Зато английским языком, математикой и прочей ерундой здесь не отвлекают. Рисуй, занимайся спортом, молись.

Кормят, конечно, не как в Ритце, но по праздникам, кто-то из старшеклассников рассказывал, настоящим шоколадом Кэдбери угощают. Не ему говорил, кому-то из своих, просто Эдвин слышал.

Спорт в школе — на высшем уровне. Играли в футбол, купались в бассейне. Рэндольф научил его держаться на воде.

Если каждый день здесь такой, то и мечтать о лучшем нечего.

Хотя Брайан после ужина нудил, рассмешил весь класс. Ему старосты, мол, жизни не дают. Лупят почём зря за каждую провинность, заставляют на себя работать, каждую пылинку им в комнате вытри и ботинки начисть. Эдвин ему — назови хоть одну школу, в которой не так? Их с Рэндольфом отец, полковник Месгрейв, любил после вечернего портвейна рассказывать, как его в школе лупили трижды на дню. Все старосты, все воспитатели и лично директор. А если бы не лупили, то и не стал бы он полковником, не сделал состояние в колониях. Оно ведь так — сначала лупят тебя, потом ты лупишь туземцев. Потом дикари, поняв общий принцип, лупят друг дружку сами, а ты едешь домой, покупаешь поместье и старинную мебель.

Хотя на самом деле Брайан не зануда, он просто секрета не знал. Теперь-то знает. Когда, к примеру, староста Освальд Горриндж спрашивает, шесть в халате или четыре без, нельзя выбирать то, что меньше. Удар по голому заду по силе идёт два к одному, к чересхалатному.

Ничего, привыкнет. Куда больше озадачил и расстроил брат. Всю жизнь нормальный был, а сегодня эксцентричность из него вдруг как полезет! Стал рассказывать про грядущие времена. Что он сам из времён этих прибыл, вместе с ним, Эдвином. И что лет Рэндольфу не одиннадцать, а все пятнадцать, поэтому он и выше всех в классе. Что все тут, кроме Рэндольфа, под гипнозом воспитателей живут и не помнят, что с ними было до школы.

И что настоящие отец и мать у них в будущем, а тех, которых Эдвин помнит, вовсе не существует. Тут бы и треснуть его за такой поклёп веником по башке, но, как назло, староста Освальд заглянул проверить, как идёт уборка его комнаты, пришлось сдержаться.

Эдвин так и не понял, шутил Рэнди или действительно съехал с катушек от впечатлений. Жалко будет, если так. Хорошо, что не всем свой бред рассказал, а только им с Брайаном. Школьный доктор узнает, живо в Бедлам отошлют.

***

Рэндольф

Когда сентябрь любого года кажется ученику бесконечным, это нормально. Когда сентябрь одна тысяча девятьсот шестого года, наступив непосредственно за июлем две тысячи двадцать второго, тянется восемьдесят шестой день и всё никак не перевалит за первое число, это ненормально. Даже безумцу ясно. Хотя безумцем себя Рэндольф считать перестал. Не смог бы он выдумать мир будущего во всех деталях. Со всеми его телевизионными шоу, лазерами, интернетом, самолётами и танками. По-любому выходило, что сошли с ума все дети вокруг. Для них, включая старост, каждый день — первый в новой школе.

И только для него — бесконечный ад.

Сегодня Эдвина преподобный похвалил. Якобы талант, самородок. Первый раз взял в руки кисть, и бац — мастерски перерисовал образину с экрана диапроектора. Лучше оригинала вышло. Глянешь — жуть пробирает, будто тело в студень превращается. Рэндольф на такие художества старался смотреть краем глаза, а то потом не уснёшь. Сам-то он рисовал тварей как попало, без портретного сходства. А Брайан, тот вообще халтурил и издевался над образом. То глаз лишний пририсует, то ещё чего похлеще. Каждый раз его после этого наказывали. Хотя ему-то каждый раз — первый.

Кстати, про то, что образину самородок Эд три месяца тренировался рисовать, никто ни сном ни духом, включая юного гения.

Как, каким волшебным образом навыки сохраняются, а память — нет?

Вопросы, вопросы... Задавать их некому. Воспитателям с одинаково пустыми неживыми глазами — страшно. Где вы, папа с мамой? Тоже заперты в этом странном мире или остались в настоящем? Оплакиваете вторую потерю или снабжены новой памятью и новой жизнью, как братец Эдвин?

Ещё колокол этот мерзкий... Внешне — сама простота, медяшка. Висит себе на улице, на бетонной перекладине между столбов. Но звонит сам по себе, никто к нему не приставлен.

Как услышал звон — жди гадостей, что-то вокруг да изменится. Утром — мгновенно окажешься в прибывшем школьном автобусе, во дворе школы, за запертыми воротами. Причём перед этим автобус уже сделал несколько рейсов, привёз сюда всех остальных детей. Все они это помнят.

Зазвонит днём — того хуже.

В один из первых дней, ещё считая ненормальным себя, а не окружающих, Рэндольф решился. Вместо любимого футбола пошёл к врачу, сдаваться. И тут в коридоре догоняет его одноклассник, Уильям Бэнкс. Одну руку другой поддерживает, стонет. То ли вывихнул, то ли вовсе сломал. Пустил, конечно, его вперёд, сам стал ждать. Прислушивался, как там, за дверью. А там сначала вроде как чавкнуло, будто мешок рыбы уронили, затем колокол с улицы пробренькал, и тишина. Долгая-предолгая. Рэндольф ждал-ждал, не выдержал, заглянул в кабинет, а там только доктор сидит за рабочим столом, а Уильяма след простыл. Выходов других нет, спрятаться негде. В общем, не стал Рэндольф заходить, удрал. И воспитателям открывать душу окончательно передумал. Одна у них здесь шайка.

Перед сном спросил тогда у брата:

- Уильям не появился?

Тот сердито пальцем у виска закрутил.

- Хватит уже на сегодня! Сначала про самодвижущиеся телефоны белиберду нёс, теперь Уильяма какого-то выдумал!

- Не самодвижущиеся. Просто мобильные.

Рэндольф махнул на него рукой и побрёл к старосте, за ботинками. Ему, как и остальным слугам старших, полагалось их каждый вечер начищать ваксой и оставлять у дверей комнаты. Хотя потом, не прошло и нескольких дней сурка, как сообразил, что чистить-то и не надо. Утром прозвонит колокол, и новенькие ботинки по волшебству окажутся на чёртовых ногах чёртова Освальда!

На следующее утро место Уильяма занял другой мальчик, Дуайт Честертон. Для него и других детей начинался первый день в новой школе.

***

Брайан

После урока плавания ему пришлось задержаться. Получилось так. Когда класс уже облачился в цвета школы, а воспитатель Дэниельс всех отпустил и сам ушёл, глазастый староста углядел забытый кем-то под скамейкой на полу резиновый мяч. И тут же пинком запустил его в самый дальний угол бассейна. В воспитательных целях. Доставать выпало Брайану, кому же ещё. За минус два горячих и не туда нырнёшь.

Гнида этот Горриндж, с утра затерроризировал, с самого приезда. Вид на себя напускает такой, будто с серебряным набалдашником своей трости во рту родился, а сам явно — пользуясь выражением Макинтоша, домашнего лакея Брайана — из крепкого среднего класса. Проник за родительские денежки, от торговли не иначе как мясными обрезками для собак, в привилегированное заведение и распоряжается, как у себя в лавке. Духу его, Брайана, в этой школе не будет, дайте только до каникул дотерпеть.

Он отправился в пустой павильон раздевалки, переоделся в трикотажные плавки. Вернулся к бассейну. Достал мяч, пристроил на полку. Был выруган за нерасторопность и отпущен. То есть вновь направлен в душ. Только намылился, как случилось страшное. Кафель под ним разъехался, как веки глаза. И действительно, в полу открылся огромный блестящий рыжий глаз с вытянутым, как у гадюки, зрачком. Он, Брайан, стоял на чьём-то огромном глазу!

Брайан взвыл, ухватился за жестяной раструб лейки на потолке, повис, поджав ноги.

Посмотрел вниз, а там стало только хуже! Стал раскрываться и зрачок, превратился в алую пасть с острыми, загнутыми вниз зубами. Все зубы были белые, располагались кругами, множеством рядов, каждый круг сужался, как у миноги. Брайан опять закричал. В следующее мгновение лейка не выдержала и слетела с трубы. Вместе с ним, Брайаном.

Чавкнуло, как будто уронили мешок с рыбой.

***

Эдвин

Эдвину "Школа современного изобразительного искусства" преподобного Родерика Клоуза понравилась. Хоть и первый день он здесь, а сразу видно — место замечательное. Только что было занятие в бассейне. Соревновались, кто быстрее. Раньше он никогда не плавал, а тут — раз, только в воду зашёл, сразу и поплыл. Пришёл вторым после Рэнди. Наверное, у них врождённый семейный талант. Может, ему пловцом великим стать, в свободное время от работы шофёром?

А брат должен, если по-честному, фору давать. Вон какие ручищи, как вёсла. Конечно, такой первым пригребёт.

Эдвин поднимался по лестнице, замыкая колонну учеников, идущих попарно. Его парой должен был быть Брайан Проссер, которого подлый Освальд отправил доставать мяч. Брайан — весёлый малый, хоть и любит понудить. Как из автобуса вылез, жаловался, что задницу отбил сиденьем автобуса так, будто его месяц по ней лупили. Эдвин — погоди, это в школе нам покажут, что такое порка.

Кто-то коснулся его руки.

- Рэнди? Ты ведь первым шёл!

- Забыл кое-что, - брат продемонстрировал перекинутое через руку мокрое полотенце.

- А Брайан ещё возится? Догонит?

Эдвин переживал, что нового приятеля действительно сегодня выпорют. Надо не забыть ему рассказать школьный секрет полковника Месгрейва. Если староста спросит, шесть в халате или четыре без, пусть ни в коем случае не выбирает то, что меньше.

С улицы донёсся трезвон. Рэнди скривился, будто колокол ему в это время на голову надели.

- Ну же, опаздываем! - поторопил брата Эдвин.

- Брайана в раздевалке нет. И видимо, уже не будет.

- Какого ещё Брайана?

Сегодня брат, обычно нормальный, почему-то сам не свой.

***

Рэндольф

Продолжали пропадать дети. За Уильямом и Брайаном исчезли Фредди, Джек, Барни… Каждого из этих троих преподобный оставлял задержаться после занятий по изо, и ни один из портального зала потом не спустился. Стоит ли упоминать, что исчезновения происходили под неизбежный колокольный звон?

Потом Рэндольф уже и счёт исчезновениям потерял. Зато нашёл зависимость. В зале пропадали именно те дети, которые лучше других рисовали пресловутых чудищ. Конечно, можно было представить, что примерных учеников уносит через огромное открытое окно в потолке зала бесшумный добрый дракон — в лучшее место на всём белом свете. А директор Родерик Клоуз машет им вслед платочком, утирая слёзы. Но здесь не очень-то верилось в добрых драконов и добрых директоров.

Воспитатели как учителя ничего не стоили. Рэндольф давно понял — халтурщики. Всё, чего достигали ученики, происходило из бесконечных повторов. Взять того же преподобного. Сунет слайд в проектор и ходит себе по рядам, посматривает на мольберты. Походит-походит, поругает рисунки, поменяет стекляшку в аппарате. Практика ведёт к совершенству. Неизбежно, ну-ну. А сам ни технику никому не поправит, ни даже хват кисти.

Рэндольф же на самом деле худо-бедно рисовать умел, а иногда и любил. Не самородком, как гений-брат. Родители определили, за пару лет до таинственного исчезновения, на платные курсы. Мог и с директорскими темами справляться, просто они ему не нравились.

Но в какой-то момент он решил бороться всерьёз. Перетерпит как-нибудь чёртово чувство превращения внутренностей в студень. Зато выживет, и брата спасёт.

Идея была простой донельзя. Раз исчезают в первую очередь те, у кого получается, то надо всеми силами оставаться в хвосте очереди. Другими словами, выдвигать остальных вперёд. В спальне класса объяснять художественные приёмы всем желающим, подсказывать отстающим на занятиях. Преимущественно тем, у кого уже хотя бы средненько получается. А гения Эдвина, наоборот — сбивать с толку, давая неверные советы. Нужно постараться охватить этим своим параллельным обучением всех, до кого Рэндольф только дотянется, даже из других классов.

Самому же по-прежнему продолжать рисовать вполпальца.

Слегка подло, но только слегка. Их ведь всех по-любому приговорили. То, что он делает — всего лишь способ отодвинуть конец. При этом всё дополнительное время следует использовать для мозгового штурма. Ведь должен быть выход, нужно только его найти. Кроме него, носителя сверхспособности помнить, никто не найдёт.

Логика логикой, всё так, всё правильно. Тогда почему, буквально всякий раз, когда уходил в никуда один из продвинувшихся подопечных, в голове Рэндольфа всплывал старый случай? Один из тех, которых всю жизнь немножко стыдишься. Жаркое лето, они с Эдвином едят клубничное мороженое в парке. Эдвин своё тогда моментально умял, а Рэндольф любил растягивать удовольствие.

Когда на запах прилетела оса, стала кружить, лезть к лакомству, Рэндольф просто отдал своё мороженое брату, а сам под каким-то предлогом отошёл в сторону.

Брату повезло, его не укусили. Кажется, он осу даже не успел заметить, бонусное мороженое исчезло так же быстро, как первое.

Никого не укусили, Эдвину досталось две порции. Он, Рэндольф, оказался молодец? Вот-вот...

Эти занятия отличались от привычных. Старосты с утра собрали все классы в портальном зале, и весь день они рисовали школу и только школу. Снаружи и внутри. Каждому достался свой участок и ракурс. Рэндольф вырисовывал часть коридора с приоткрытой дверью в одну из спален. Все действующие школьные двери им всегда приказывали рисовать полуоткрытыми. Исключение делалось для двух дверей портального зала, огромных и круглых. Те и на рисунках, и в жизни никогда не открывались. Да и не могли они открываться, Рэндольф точно знал, что там, куда могли бы выходить фальшивые двери, располагались спальни старост, никаких выходов в зал не имевшие.

Особенностью мероприятия было то, что рисовали они школу не такую, как в жизни, а подросшую на этаж. Зал и комнаты старост переместились на мольбертах на третий, а новый второй занимали дополнительные комнаты учеников.

После длинного-предлинного урока идти по лестнице пришлось под колокольный звон, и Рэндольф уже не удивился, что спускаться пришлось ниже привычного. Тем более не удивился никто из остальных детей.

Школа для них была трёхэтажной всегда.

На следующий день с утра Рэндольф впервые обнаружил себя не в опостылевшем так называемом автобусе, а рядом с ним, на площадке у ворот. В руке появилась трость с загнутой ручкой, на лацкане пиджака — серебряный значок.

Брат крутился тут же. Прибыл одним рейсом с ними, старостами, о чём теперь гордо хвастался новому приятелю Дуайту, с которым познакомился минуту назад.

Повышение было, вероятно, вынужденным. Пустой этаж с каждым днём заполнялся новыми детьми, существующего состава старост на них не хватило бы. Вот и повысили тех из старого набора, кто оказался повыше ростом.

Исчезать ученики не перестали. Просто это временно стало не так заметно на фоне пополнения.

Теперь у Рэндольфа появились свои маленькие слуги — один из новых младших классов.

Обязанностями он не злоупотреблял. Почти не наказывал, чаще по-быстрому ставил кого-то в пример. В последнее время — Дуайта. Тот, появившись куда позже и его, и Эдвина, далеко обошёл их обоих в творческих успехах. Чему немало способствовал исходный волшебный пинок — бескорыстная помощь Рэндольфа.

Что о наказаниях, то он считал, что куда лучше было использовать открывшиеся возможности не для самоутверждения в качестве начинающего палача, апологета лупцевания, а для подготовки побега.

Проводив паству с очередного урока, он часто выбирался на улицу, приникал к забору. В который раз убеждался, что перелезть через него не получится, если ты не кенгуру, конечно. Сквозь простенки прутьев разглядывал имевшийся вдали городок. Совсем даже не современный, всё то же начало прошлого века. Мелькали кареты, один раз удалось увидеть вроде бы автомобиль. Хотя он не был уверен. Их автомобили не отличишь от карет.

В конце концов родился и план побега. Хотя, что он будет делать дальше, когда ночью вытащит из-под своих спящих маленьких несколько простыней, свяжет их в верёвку, накинет последнюю, как лассо, на наконечник забора и выберется, он не знал. Надеялся, наверное, что временной пузырь лопнет, стоит только покинуть заколдованное место.

Простыни ему не понадобились.

В этот день, самый страшный из всех, Рэндольф увидел наконец, куда пропадают дети. Те, которые не вышли из строя по причине травмы, не манкировали на уроках, а наоборот, старались лучше всех. Те, чьему мастерству он помог прорасти.

После занятия преподобный Клоуз остановил собравшихся было уходить старост, приказал шестерым из них, включая Рэндольфа, остаться. Из учеников оставил юного Дуайта.

Далее началось невообразимое. Рэндольфу и Освальду приказали распахнуть одну из больших круглых дверей и, что бы ни происходило, держать створки открытыми. Ещё двое старост занялись противоположной дверью. Оставшаяся пара должна была следить за Дуайтом. Чтобы тот, как непонятно пояснил Клоуз, не отвлекался от работы.

Открыв тяжеленную створку, Рэндольф увидел за дверью лишь чернильную пустоту. Совсем-совсем чёрную. С равным успехом это мог быть и кусок бархата, и космическая бездна.

Зазвонил треклятый колокол и не умолкал, пока всё не кончилось.

Звенел он совсем не так, как раньше, как-то ярче и звонче. Голову сдавило, как раскалённым обручем.

В открытых порталах зашипело пламя. Красное у них с Освальдом, оранжевое у напарников. Из оранжевого тут же что-то полезло. Пламя вздулось пузырём, из него выкатился большой чёрный шар. Из-под шара вывернулись паучьи лапы, чудище поднялось над полом, стало огромным, футов пятнадцать. Блеснули белые, без зрачков глаза, раскрылись было и тут же исчезли мощные птичьи крылья — паук передумал превращаться в сову, сообразив, что лететь никуда не надо, проще дойти ногами.

Смотреть на чудовище было ещё тяжелее, чем на его изображения. Рэндольф дрожал, физически чувствуя, как улетучивается в ад душа. Из недр разума лез, выцарапываясь когтями, и всё никак не мог вылезти, выцарапаться кто-то неведомый. Пошевелиться Рэндольф не смог бы, даже если бы его толкнули ковшом бульдозера. Он понимал, что если посмотрит ещё минуту, то у него тело не просто превратится в студень, а растает и испарится. Или взорвётся, рассыплется жёлтым дождём.

Дуайт тоже, не отрываясь, во все глаза смотрел на монстра. Видимо, делал всё правильно, потому что ни Клоуз, ни конвой не вмешивались.

Чудовище, семеня лапками, подошло к Дуайту, раскрыло жвалы и осторожно, даже как-то нежно коснулось головы мальчика. Дуайт повернулся к красному порталу. Сделал шаг, затем другой. Чёрная тварь пятилась, не разжимая жвал, держалась чуть впереди. Так они и вошли в огонь. Вернее, это существо в него вошло, как в воду, а Дуайт закричал, вспыхнул и превратился в серый пепел.

Стало тихо. Портальные двери оказались вновь запертыми. Опять они не походили на настоящие. Их будто нарисовали на штукатурке масляной краской.

Тело дрожало, требовало действий. Его хватало, трясло, чуть ли не било головой о стенку. Студень внутри перекатывался, вставал булыжником в горле. Рэндольф выбежал из мастерской дьявола в коридор, покатился вниз по лестницам. Свежий воздух на улице вызвал обратный эффект — резко затошнило. Успел добежать по гравийной дорожке до забора, уткнулся в прутья. Там его и скрючило. Всё, что осталось в животе от завтрака, вырвалось на свободу.

Стараясь не наступить в отвратительную лужицу, Рэндольф распрямился. Стало чуточку легче.

Забора перед ним не было. Он почему-то оказался позади, как и школа. Между железных прутьев торчала зацепившаяся загнутой ручкой трость. Рэндольф повернул её, освобождая, вытащил к себе. Задумался.

Что у нас такое получается? Он, немаленький парень то ли пятнадцати, то ли, по альтернативной версии, одиннадцати лет, прошёл между прутьями, заделанными в бетон на расстоянии не больше четырёх дюймов?

Тот самый Тощий Человек, вот кто он теперь такой.

Периодически тощий, видимо. Он сразу попробовал сунуть голову обратно, так чуть лоб себе не разбил.

Трава с той стороны забора не оказалась зеленее. А город оказался обманом, скайбоксом компьютерной игры. Рэндольф пробовал бежать к нему по дороге и не приблизился ни на дюйм. Так же безобразно вели себя другие направления, по холмам и полям. Стоило повернуть голову назад, и вот она, школа. Одно утешало — погони не было. Его даже никто не замечал за забором. За железными прутьями сновали ученики, фланировали старосты, разок мелькнул очками Дэниельс, NPC по плаванию.

Можно было попробовать ткнуть в кого-нибудь, достаточно близко подошедшего, тростью, но риск того не стоил.

На душе было мутно и тяжело. Мозг трепыхали вопросы. Кто он, Рэндольф? Чудом нашедшийся брат Эдвина или монстр под личиной, помощник в страшных ритуалах таких же, как он, пришельцев из злого, жуткого неведомого? Откуда он появился в ночном парке? Сколько ему на самом деле лет? Одиннадцать, про которые помнит (кстати, и все местные уверены, что одиннадцать!) или пятнадцать, на которые выглядит? Почему только ему тяжело смотреть на изображения чудовищ, а взгляд на настоящее чудовище превращает его в нечто нечеловеческое? Ведь только что, полчаса назад, размягчившись, он просочился сквозь забор, а затем вновь собрался в твёрдое тело! Почему при звоне похоронного колокола только он сохраняет память? Что за дичь вообще вокруг него происходит?

Вопросы, вопросы, безумный круг страшных вопросов. А ответы, он уже нутром чувствовал, будут ещё страшнее.

Однажды родители смотрели по кабельному старый американский фильм про звёздного человека. Тот принял облик умершего мужа героини и ничем от него не отличался. Ни видом, ни голосом, ни запахом. Пришелец обманул все органы чувств. Рэндольф, примостившись, тоже посматривал краем глаза, но когда герои добрались до проверки осязанием, его отправили складывать портфель к завтрашнему учебному дню, и фильм остался недосмотренным. Скорее всего, тот пришелец потом всех сожрал.

Теперь он сам — такой звёздный человек, который только думает, что он подросток.

Вот проклюнется, вылупится из него чёрт-те что, расправит крылья и начнёт вырывать и жрать сердца детей.

Хотя их здесь и так, похоже, жрут. И уж точно — жгут. Это не утешало.

Спать он приткнулся под забором, подальше от ворот.

А проснулся как обычно, во дворе школы. Стоя на площадке, посыпанной гравием. Встречая автобус с новоприбывшими.

***

Эдвин

Эдвину "Школа современного изобразительного искусства" преподобного Родерика Клоуза нравилась. Первый день он здесь, а сразу видно — место чудесное.

Поездка на автобусе. Успехи в рисовании и плавании.

Да, и главное! Родной брат Рэнди — староста, хоть и не его класса! О чём ещё мечтать человеку?

Ну разве что о душевном здравии братца. Странный он сегодня какой-то. С утра донимает безумными вопросами. Спросит и присматривается, ждёт какой-то особой реакции. Плачет по нему психушка, плачет, горючими слезами. Не дай боже, закончит, как дядя Перси. Отец, знаменитый полковник Месгрейв, рассказывал, как однажды дядя ни с того ни с сего сошёл с ума и ловил по стенам бесчисленных невидимых бельчат.

- Помнишь, как на реактивном самолёте летали?

- Помнишь, как ты по ночам на моём ноутбуке играл, пока я сплю?

- Помнишь, как мама не пускала тебя в мою комнату, когда я потерялся на четыре года?

- Помнишь, как ты меня в парке нашёл, и тогда я ничего не помнил?

Последний вопрос действительно отозвался в душе Эдвина короткой приятной вспышкой, на удивление. Что-то такое глубоко в голове толкнулось и моментально испарилось.

И тут брат поразил его по-настоящему.

- Когда мы отсюда выберемся, я разрешу тебе сжечь ночник с кошачьими ушками!

Он вспомнил! Всё вспомнил, абсолютно всё! Дурацкий двадцатый век слетел с него, как страшный сон. Он вспомнил ночник, бр-р-р, гадость какая! Вспомнил парк! Вспомнил, почему оказался там ночью. Ходил по тёмным местам, подсвечивая их смартфоном, искал приснившегося брата. И нашёл, спас! А теперь брат его спасает, напоминая о том, кто он, Эдвин, есть.

Рэндольф говорил, говорил, и от страшного морочного сна оставалось всё меньше. В конце остался лишь страх.

Место, где они заперты, убивает. Здесь они в плену ужасных Чужих. Если стараться и рисовать хорошо, погибнешь в огне, среди чудовищ. Начнёшь халтурить, закончишь как Брайан, исчезнешь где-нибудь в пустой раздевалке. Заболеешь или получишь травму, не вернёшься с визита к врачу.

Времени у них, похоже, оставалось очень-очень мало.

***

Рэндольф

Рэндольф, конечно, давно понял, что форма школы напрямую зависит от их художеств. Теперь, всякий раз оставаясь с Эдвином одни, они рисовали и рисовали. Правда, операцию по починке памяти Большого Эда приходилось повторять после каждого колокольного звона. Благо, раз отлаженный, алгоритм сбоев не давал. А должность, пусть немного, но развязывала руки.

Здание сопротивлялось, вносимые изменения не воплощались. Ни исчезающий на площадке колокол, ни появляющийся в кладовке столовой подземный ход.

В конце концов они с Эдвином сообразили главное.

Нельзя вносить новые и изменять заметные элементы. Ведь образ школы поддерживается всеми учениками. Конечно, если собрать все классы, как поступал преподобный гад, и заставить каждого нарисовать дыру в заборе, то она и правда появится. А если это попытаются делать только они, то пшик.

(Дыра была идеей-фикс брата. Хотя Рэндольф неоднократно рассказывал ему о невозможности хоть на дюжину ярдов отдалиться от школы, в её нарисованном мире)

Что начало получаться, так это мелкие изменения, во всяких тёмных углах. Такие места никто в воображении не держит. Кусок сколотой штукатурки, наплыв краски там, где раньше его не было.

Сегодня они продвинулись, как никогда.

С листа бумаги смотрел открытый проём двери директорского кабинета, в котором блестел полированный край монументального письменного стола, придвинутого к стене. Ящики тумб которого всегда были заперты на ключ. Директор время от времени вызывал к себе старост для поручений, частенько заставляя ждать в пустом кабинете. Так что про ящики Рэндольф знал точно — запирает. А ключ никогда не оставляет, носит с собой на шнурке.

Вдруг там лежит что-то такое, что поможет братьям, если не победить, то сбежать? Не просто же так они заперты?

Эдвин очень тщательно прорисовал контур стола. Было отчётливо видно появившееся между ним и стеной расстояние. А по отражению на окрашенной эмалью стене было понятно, что задней стенки у стола нет.

Опасную экспедицию откладывать не стали — очень кстати начались занятия у параллельного класса Эда.

Эдвин караулил в коридоре, а он, как старший и храбрый, полез в логово дракона. Стараясь не дрожать уж слишком заметно и мысленно внушая дракону, чтобы тот внезапно не вернулся, вспомнив про невыключенный утюг.

Первое, что бросилось в глаза Рэндольфу, когда он заглянул в появившийся простенок, это даже не тумбы, ставшие условно доступными. А тянувшийся из щели над верхним ящиком самый обычный тонкий провод в виниловой изоляции. Провод заканчивался обычным зарядным устройством, воткнутым в обычную настенную розетку. Преподобный Родерик Клоуз, житель одна тысяча девятьсот шестого года и слуга демонов, втихушку заряжал мобильник.

Между прочим, электричество в школе было. Потолочные лампы в помещениях, вентиляторы вытяжек, всё это было электрическим. Но ни одной розетки Рэндольф здесь за всё время не наблюдал. Не было здесь бытовой техники, не исключая электрических утюгов. И уж тем более, не было смартфонов.

Тот, который Рэндольф осторожно вытянул из ящика за провод, был первым.

Телефон оказался выключенным. Чтобы не зазвонил в столе, на глазах какого-нибудь изумлённого старосты, сообразил Рэндольф. Нажав кнопку, он долгую-предолгую минуту переживал, что аппарат не заведётся или выдаст какую-нибудь колдовскую пакость.

Пакость пришла с другой стороны, причём своими ногами. Открылась дверь, и в комнату сунул нос Освальд. В коридоре за его спиной виновато переминался Эдвин. Должно быть, только что попал под колокольный звон, который Рэндольф из-за запертой двери не услышал за звуком загрузки мобильника. Брат теперь вновь всё забыл, включая то, за чем они сюда пришли. А что вид виноватый — так он сам по себе. При старосте класса, хочешь не хочешь, а его примешь.

- Воруем в кабинете директора? - осклабился гнусный коллега и прикрыл за собой дверь. Эдвин остался в коридоре.

- Что там у тебя, показывай!

- Смартфон, - отчётливо произнёс Рэндольф. Надеялся, что вид знакомой с детства техники всколыхнёт память старосты.

- Зырю, что не пара кальсон. Сигнал тут почти не берёт, батарейка разом мрёт. Надо на зарядке держать. Суй сюда, это моя байда. Шеф в нашей технике не петрит.

Освальду встряска памяти не потребовалась. Какое очаровательное превращение, из изысканного небожителя — в мелкого прощелыгу из грязных лондонских кварталов, словно сошедшего с экрана фильма про бандитов.

Староста заглянул за стол, просунул трость между тумбой и стенкой. Сам себе кивнул, очевидно поняв идею.

- А ты молоток. Сам дотумкал или браток?

- Зачем… - Рэндольф запнулся, не зная, что и думать. Телефон он спрятал на всякий случай за спину.

- Затем. Вас, болванчиков с кисточками, сюда кто привозит? Грязные копы на своём шмаровозе. Как прикажешь с ними болтать? Телепатию им не понять. Только так, - Освальд сделал пальцы "козой", приставил к голове на манер телефонной трубки. Затем перехватил трость как дубинку.

- Ну! Легко достался, легко расстался! - Освальд вновь протянул ладонь. В другой угрожающе качнулась трость. - Сам вернёшь или горячих ждёшь? Вам как, сэр, десять через халат или шесть без?

- Иуда! Продался пришельцам?

Наверное, Освальд был мастером своего дела. Но это если - тростью по задницам беззащитных маленьких. Здесь он не на того напал! Рэндольф дрался как лев, хватал соперника за руку, не давая ему даже взмахнуть палкой. Наверное, победил бы, если бы не телефон в другой руке. Гнусный Горриндж, правда, и сам видимо боялся за аппарат. Поэтому битва получилась странная, полубоковая. А ещё оба они опасались шуметь. Рэндольф — понятно почему, а насчёт подлеца Освальда можно было только предполагать. Наверное, боялся, что накажут, как выдавшего себя шпиона.

Но любой драке приходит конец. Горриндж догадался отбросить бесполезную в тесноте трость, каким-то подлым болевым приёмом вывернул свободную руку Рэндольфа, опрокинул его спиной на стол.

- Сдаёшься? - лицо чёртова Освальда нависло так близко, что при желании он бы мог лизнуть Рэндольфу кончик носа. Вот залезет же в голову такая чушь!

За спиной врага осторожно приоткрылась и вновь закрылась дверь. Рэндольфу из его неутешительного положения было видно только самый её верх. Он решил, что кто-то из учеников просто заглянул и не стал мешать. Маленькому влезать в драку старост — себе дороже.

И тут на голову противника с силой опустился серебряный набалдашник. Глаза оглоушенного Освальда красиво закатились, и он рухнул на пол.

- Ночник с кошачьими ушками! - раздался рыцарский клич Эдвина. Конечно, рыцари выкрикивают свои речёвки при нападении на врага, а не после. Но это если храбрые рыцари, а не хитрые.

- Должен быть сожжён! - запоздало откликнулся Рэндольф, разминая пострадавший локоть.

- Аминь! - заулыбался брат. - Я, пока стоял на страже, догадался уши заткнуть мизинцами. Чтобы колокол, если зазвонит, меня не достал.

- Ага. Вот как ты не услышал Освальда! - Рэндольфу стало смешно. Он знал, что этот колокол подобной хитростью не обмануть.

Большой Эд поинтересовался:

- Интересно, он живой?

Присел, прислушался к дыханию и кровожадно добавил:

- Живой! Жалко!

Рэндольф вновь взял телефон. Ухмыльнулся, увидев на экране блокировку графическим ключом. На нужные ему номера она не распространялась. Для проформы спросил у лежащего тела, подделав освальдовскую мерзкую интонацию:

- Вам как, сэр, сто двенадцать или три по девять?

Эдвард хихикнул.

Пошёл гудок.

- Здравствуйте! Помогите! Похищение детей! Нас держат в неизвестном месте! Что? Всех не смогу перечислить, нас много, а времени у меня мало. Меня как зовут? Рэндольф Шелл.

Освальд очнулся. Приподнялся над полом, нащупал директорское кресло, сел. Потрогал шишку, скривился, вытер перепачканные кровью губы (достал всё-таки его разок Рэндольф, достал!). Прошипел:

- Идиоты! Сами не знаете, что натворили. Земле теперь крышка!

Теперь с него слетел и кокни со своей убогой рифмовкой. Сколько ещё слоёв фальши в этом гаде?

Штукатурка стены напротив бесшумно пошла складками, разошлась, открыв огромный, в десять футов, жёлтый глаз с узким зрачком. Глаз, мигнув ещё раз, закрылся.

Эдвин вскрикнул.

- Видите, уже знают! - выкрикнул Освальд. - Подслушали радиоволны. Им это раз плюнуть.

- Я так и знал, что пришельцы, - сказал Рэндольф. - Они меня недавно чуть в своего не превратили. Бежим!

- Куда бежать? Вот ведь два придурка! Научились память восстанавливать, а главного не поняли до сих пор? Школа и всё, что вокруг — это пришелец. Живой, огромный. Мы для этих уродов как мухи. Нас прихлопнуть могут, когда захотят. Просто люди им нужны. Пришельцы нормально могут только в своих мирах обитать, а здесь форму теряют. Надо, чтобы местные наблюдатели их образы в голове удерживали. Хотя бы несколько секунд, пока инопланетянин от портала до портала дошагает. Есть у них расы, что с собой симбионтов могут носить, но таких раз-два и обчёлся. Сейчас ваша полиция пришельцев спугнёт, они поймут, что земляне про них узнали, и поминай как звали. Откроют новую транспортную станцию, где-нибудь на Альфе Центавра, а Землю сожгут. У людей был смысл существования, а теперь его нет! Из-за вас, между прочим!

Свою тираду он протараторил на одном дыхании. Тут же в подтверждение слов заплакал, размазывая слёзы грязными кулаками.

- Поймите, я на вашей стороне! Я человечество спасаю!

- А мне кажется, ты трус и просто любишь бить младших, - сказал Эдвин. Первым подскочил к двери, дёрнул за ручку. Дверь оказалась запертой снаружи. Рэндольф тоже дёрнул, толкнул — как к стене приросла.

- Да! Люблю бить! - забрызгал слюнями Освальд. Рэндольф, не вовремя повернув голову к истерику, даже на щеке их почувствовал. - Тех из вас, кто из настоящих аристократов, не перепрошитых! До папашек их с мамашками мне отсюда не дотянуться, так хоть на детишках отрываюсь. Титулованная знать, самая омерзительная каста! Эти даже капиталистами вертят, как хвост собакой! Не говоря уже о нас, работягах. Я, знаете ли, сэры, из простой семьи. У меня мать уборщица, русская эмигрантка. А отец рабочий на консервном заводе. Делает спэм, спэм, восхитительный спэм! Я создан таким, чтобы весь этот высший свет ненавидеть. Моя любимая песня — Sex Pistols, God Save the Queen! Я собака, которая стала кусачей от собачьей жизни. Это русская поговорка, по Карлу Марксу. У них там все знали Маркса, а потом всё равно влепились в нашу великую хрень.

Горринджу явно наступили на больную мозоль, останавливаться он не собирался.

- Других детей я тоже люблю бить! Люблю представлять, как они потом, стоя у мольберта, мучаются и страдают не от неудачной композиции со светотенью, а от синяков на хлеборезке! И думают, какая я гнида и сволочь, а не о том, как сформировать в голове правильный образ Высшего пришельца для его полноценной материализации! И в итоге живут чуточку дольше, чем аристократики!

Он ещё более зло сверкнул глазами. Слёзы высохли.

- А тебе, Рэндольф, я расскажу сейчас сказочку. Не боись, короткую. Жил да был некто Гитлер. Много чего завоевал, но пусть будет Франция. Он её не больно захватил, уютненько. Даже полицию не распустили. Французские копы так и ловили красных да евреев, для печек нацистских концлагерей. Нравится сказка, весёлая? Дальше веселее будет. Лагерей этих не один и не два. Много лагерей. У каждого есть хозяин, ему за каждого сожжённого доход идёт. Печки топят кочегары, из числа узников. Пусть будут две печки на один лагерь. Условно. Хорошо работает кочегар, так его и не трогают. Топят печку другими, не такими шустрыми. Кочегар и старается, чтоб лучше да быстрее стать, чем сосед по нарам. Всем хорошо. Работник жив, поток через печки увеличился, всем этот лагерь ставят в пример. Перспективный получился лагерь. Товарищи олигархи ссуду хозяину дают, чтобы эффективного собственника, того-этого, поддержать. Вот и ставит хозяин третью печечку, может себе позволить. Теперь его лагерь ещё прибыльнее остальных получился. Всех теперь сюда везут.

Ничего не напоминает, Рэндольф? Я вот себя в сказочке узнал. Я тот самый гнусный французский коп, ловлю человеков. Но знаешь, коп не увеличивает скорость работы печечки. Это делает кочегар.

Ты — чёртов кочегар в полосатой пижаме. Я лучше тебя.

Тоже мне, Ганга Дин! Рэндольф злился, аж задыхался. Знал, что по итогу он прав, а Освальд нет, но ему очень не нравилось, что слова продажного старосты слышал Эдвин. Придётся ему потом объяснять, а как тут объяснишь?

Дверь прогнулась от удара, распахнулась, обрушив слой штукатурки. Их с Эдвином чудом не зацепило. В проёме стоял преподобный Родерик Клоуз. Его глаза больше не были пустыми.

Теперь они, проявив вертикальные зрачки, светились злой жёлтизной.

Затрезвонил колокол. Ему Рэндольф был впервые рад.

***

Снова, как уже много раз, портальный зал, снова огонь адской жаровни в раскрытой огромной двери. Только теперь Рэндольф — не обслуживающий её персонал (чёртов кочегар!), а одно из блюд дня. На второе — его брат Эдвин.

Ритуал отличался от обычного. Портал открыли только один, с фиолетовым пламенем. Эдвина, как ранее Дуайта, страховали по-прежнему двое, зато его, Рэндольфа, сразу четверо. Схватили за руки, за пояс, и даже голову направляли, чтобы смотрел, куда надо — на рисующего Эда. Держали крепко.

Младшего водили от мольберта к мольберту, и на каждом под умелой кистью появлялось одно и то же изображение, в разных ракурсах. Образ из тех, что многократно был отработан на занятиях. Гранёный столб чёрного глянца. Неподвижный, но неуловимо живой. Самая тошнотворная по воздействию на разум и тело тварь. Рэндольф никогда не мог её рисовать.

Преподобный директор в своём неизменном чёрном балахоне, как страшный дирижёр, жестикулировал руками, произносил что-то низким речитативом. Слов Рэндольф не мог разобрать. Он не был уверен даже, что это слова.

Но это было уже неважным. Всё стало неважным. Рисунки сработали.

Тело заполнилось студнем, превратилось в него полностью и растеклось по полу. Не аллегорически.

Из тёмной асфальтовой лужи начал прорастать гранёный глянцевый столб.

В круглое окно потолка стали влетать жёлтые огни. Садясь, они гасли и битумными живыми каплями прирастали к столбу, увеличивая и увеличивая тело, делая его огромным.

***

Неименованный

Речитатив директора не был словами. Он не был даже голосом. Просто так этот дивный материальный мир преобразовывал образную телепатическую речь спиральника, ловко притворившегося школой для земных обитателей.

Сейчас, после полного превращения, смысл послания стал понятен, хотя образы так и остались местными. Но здесь — иначе никак.

Для удобства он мысленно придал говорившему его истинную форму для материальных сфер - нечто вроде огромной красной змеи, свёрнутой в спираль, с многочисленными глазами на чёрных щупальцах по всему телу.

Форму он мог придать, к сожалению, только мысленно. Его-то собственную удерживал сейчас лишь маленький абориген у листа бумаги.

Если перевести поток цепочек образов спиральника в человеческие термины, то ему предлагали банальную взятку.

...виновные в неудобных координатах выходного портала уже наказаны в открытом космосе — образ двух сталкивающихся и взрывающихся мультяшных космических кораблей;

...примите в возмещение убытков один из наших лучших миров, к нему уже открыт портал — образ звёздной системы с фиолетовыми планетами и хрустальными дворцами;

...сбойную пересадочную станцию заменят и засеют другой, более надёжной расой симбионтов — сгорает в красном пламени, выдохнутом порталами, голубая Земля, а на её месте появляется новая планета, розовато-белая;

...мы, представители Высших рас, всегда можем друг друга понять, мы не муравьи, у которых одни инстинкты — образ мокрого хохочущего Эдвина, только что вылезшего из бассейна.

Сообщение заканчивалось двухуровневой просьбой. Видимый уровень — не выносить сор из избы.

Главный — не обращать внимания на нелегальную пересадочную станцию (в мире, на минуточку, населённом разумными обитателями, имеющими перспективу вырасти до Высших, которым будут доступны все сферы сущего).

Закрыть глаза на массовые похищения, убийства и прочую муравьиную чушь.

Предложение было заманчивым. Больше того, это было одно из тех предложений, от которых невозможно отказаться.

Верховный иерарх собственного мира! Такому, как Снарк, это не могло и привидеться.

Муравьи то ли вырастут когда-то до Высших, то ли нет. Пользу они приносят прямо сейчас, это главное.

Из тела чёрного пришельца потекла тонкая нить. Коснулась муравья-Эдвина, на секунду полностью обволокла его чернотой.

Абориген повернул голову к портальной двери. В распахнутых глазах отразился огонь. Движениями пойманного в паутину насекомого человечек конвульсивно замахал кистью, которая, казалось, никак не могла оторваться ни от пальцев, ни от бумаги. И наконец, сделал первый деревянный шаг.

***

Эдвин

Старосты за спиной, словно балерины в танце, повторили его движение. Сейчас Эдвина контролировало чудовище, все движения и шаги были правильными и не обсуждались.

Да, он и правда сделал шаг. Но направлялся вовсе не к порталу, а только в сторону от мольберта. От листа бумаги, на котором им только что был создан новый шедевр — несколько сильных уверенных мазков кистью. Много их, мазков, не могло быть, не было времени, поэтому каждый штрих стал вершиной колоссального таланта. Здесь уже не оставалось места ложной скромности.

Эдвин и его милый кордебалет с тросточками (мюзикл про Полианну, да и только!) сделали второй шаг, третий, и — вот оно! Наблюдающий за ним преподобный узрел. По посеревшему мигом лицу было сразу понятно, что узрел, и даже проникся!

С рисунка на директора нахально таращилось чудовище.

Красная спираль с щупальцами-глазами.

***

Буджум

Такой, как Снарк, даже поверил бы раз совравшему, вошёл бы в портал, в ловушке которого глупца мог ждать только огонь.

Хитрый спиральник не знал, что Снарк выбросил старое имя, ставшее ему мало, как выросшей клеточной колонии ребёнка-землянина — её прежний искусственный покров.

Имя он нашёл новое. Искать было несложно. Оно логически вытекало из прежнего.

Теперь он называл себя Буджум. Если полностью, то — инспектор Буджум.

Местная мудрость гласит — кто пытается поймать в ловушку такого, как Буджум, горько потом об этом жалеет.

***

Эдвин

Когда Рэндольф, страшным образом превратившийся в пришельца, прикоснулся щупальцем к Эдвину, в голове его возник брат. Рэнди был живой! И он говорил с ним! Мысленно, конечно, телепатией пришельцев.

Слова были картинками, но всё получалось понятным.

Первым делом Рэнди вернул ему память, произнеся всё теми же мысленными картинками их глупое, но надёжное заклинание. Ночник с кошачьими ушками, смех один! Но теперь Эдвин зубами разорвёт любого, кто станет настаивать на сожжении артефакта, после того, как тот столько раз их выручал.

Затем брат отправил образ красной змеи. Нарисуешь, говорит-показывает, и с преподобного мигом слетит колдовская спесь. И тогда его новый знакомец, пришелец Буджум, задаст гаду настоящую трёпку.

Спесь слетела. Слетела вместе со всей школой, со всем её дурацким мороком! Камень стен поплыл, стал прозрачным, растаял, бедолаг старост закружил на манер велосипедного колеса со спицами-тростями и куда-то унёс мигом взвывший и опавший ураган.

Всё, что осталось их с Рэнди окружать, теперь было огромной свернувшейся переплетающимися кольцами змеёй. Чешуя её в свете продолжающего гореть висящим в воздухе огненным шаром портала мерцала оттенками красного — алым, карминовым, коралловым, бордовым и всеми другими, возможными и невозможными. Извивались угольные щупальца, бесчисленные глаза на их концах горели злобой. Даже фигура директора стала теперь змеиной головой. Слишком маленькой, впрочем, для такого огромного тела.

Эдвин и пришелец-Рэндольф сами стояли сейчас на змеином теле, раскинувшим кольца гигантским колодцем.

Не успел Эдвин это осознать, как змея напала. На него разом кинулись все ближайшие щупальцы, распахнув, прямо из глаз, страшные пасти с мириадами зубов.

Чёрный пришелец оказался быстрее. Эдвин и одного глаза не успел зажмурить от страха. Толстое, казалось бы, неповоротливое тело рассыпалось на тонкие вихри. Когда чернильные сполохи осели, оказалось, что змея, без сомнений, мертва. Несколько её щупалец валялись оторванными, изо рта змеиной головы, опавшей на змеиный же "пол", потоком текла ржавая слизь.

А гигант, ставший вновь недвижным и невредимым глянцевым столбом, протянул Эдвину руку. И да, это была настоящая человеческая рука! Рука Рэндольфа, который сейчас выходил, выдавливался из ставшего желеобразным тела пришельца.

- Он уже попрощался, - просто сказал Рэнди. - Тебе привет. Он сказал, что ты действительно талант.

Мёртвая змеиная голова бывшего директора пришла в движение. Нет, вовсе не ожила. Её начал втягивать фиолетовый огонь. Коснувшись пламени, голова вспыхнула. Следом, кругами и прочими загогулинами, последовательно, как бикфордов шнур, занялось всё её гигантское тело. Эдвина, как и видимо Рэнди, огонь не обжигал. Всё вокруг заполнилось серым дымом, к счастью и на удивление, совершенно не имевшим запаха и не мешавшим дышать.

Портал погас, и тут же рядом открылся новый, с мощным белым огнём. Дым не улетел, не осел, а просто растворился, и Эдвину в свете сферы пламени стало видно, что находятся они в известняковой пещере, такой огромной, что потолочные сталактиты сполохи лишь обозначали, а до стен не доставали вовсе. В воздухе ощущалась сырость влажной прохлады.

Пришелец Буджум наклонился всем телом и бесшумно заскользил в портал. Братья провожали его взглядами, пока не скрылся последний дюйм огромного чёрного тела. Затем огонь погас и пещера погрузилась во тьму.

Откуда-то издалека стали слышны испуганные голоса детей.

***

Рэндольф

Наскоро допрошенные, они с Эдвином стояли у трепещущей на свежем ветру ленточки заграждения, чуть поодаль от толпы бывших учеников, ожидавших обещанные автобусы. Спасение прискакало на двух легковых полицейских автомобилях и явно не рассчитывало на такой улов.

Рэндольф почти уже равнодушно смотрел, как из густого кустарника, скрывавшего вход в пещеру, по одному, по двое продолжают выходить и выходить дети. Лаз оказался довольно узким, и процесс затянулся.

Полицейские, не скрывая чувств, радостно обалдевали от количества спасённых. На лицах читалось, что каждый рассчитывает получить, минимум, по ордену.

С холма хорошо просматривалась грунтовая дорога, спускавшаяся к расположенному в нескольких милях незнакомому Рэндольфу городку. Вполне современному, без лошадей и карет. Чистое весеннее небо расчерчивали следы реактивных самолётов.

- Я говорил с Буджумом, - не дожидаясь вопросов, повернулся Рэндольф к Эду. - Он сказал, что всё устроил. Банда похитителей придёт в полицию и во всём чистосердечно признается. Как похищала детей, как в пещере держала под гипнозом. У него свои методы. Освальду, кстати, он память почистил, вместе с другими старостами из зала. Про пришельцев не будут болтать. Обидно, конечно, что гад и про злодейства свои забудет, так и не получит по заслугам. Кстати про заслуги. Нам с тобой Буджум память оставил, но рассказать мы тоже никому ничего не сможем, даже если захотим. И ещё он пообещал, что мы не сойдём с ума от увиденного. Блокировки какие-то сделал в психике.

- Даже маме не сможем рассказать? - устало улыбнулся брат. - Не очень-то он нам доверяет, пудинг космический! А когда ты успел поговорить? Ты в него превращался-то на несколько минут, и он всё это время был занят.

Мама. Папа. Рэндольф уже и забыл, когда он в этом аду про них вспоминал. А скоро он их увидит. Сейчас при этой мысли ничего в нём не отзывалось. Ладно. Сердце оживёт. Уже оживает.

- Это он успел. Он очень быстрый, ты видел. А я его частью в это время был, не забывай. Буджум мне много чего рассказал. Эта тварь, что школой была, детей не только убивала. Похищенных и в рабство продавали, расам, которые умеют нас сохранять при проходе через портал. Там целая вселенская мафия. Ездит такой, вполне себе добропорядочный пришелец по мирам, а у него на поясе в коконах — сотни рабов. Для каждого мира свой. Рабам этим промывают мозги, чтобы ни один контроль не заподозрил разумное существо. Буджум обещал, что найдёт всех выживших, и их вернут на Землю. Неофициально подбросят как терявших память. Официально, сказал, с землянами общаться пока не будут. А сколько нам ждать полноценного контакта, так и не признался. Сказал только, что это больше от нас зависит.

В голове всё это ещё не улеглось, и не скоро уляжется. Говорить не хотелось, он чувствовал, что тоже нечеловечески устал. Но Эдвина сейчас требовалось заболтать. Чтобы злополучные полосатые (как осы — тут же подсунула память образ) кочегары окончательно выветрились из его головы. Чтобы никогда про них не спрашивал.

Вспомнив, на чём остановился, Рэндольф с облегчением продолжил:

- А потом Буджум такое рассказал, упадёшь. Я те четыре года провёл именно таким космическим рабом. Ещё и его собственным. Только он тогда не знал, что я разумный, из-за этой гнусной обработки. И сам я из-за неё никогда ничего не вспомню из этих лет.

Глаза Эдвина округлились.

- Ты от него сбежал тогда? Там, в парке?

- Он тогда погиб. Ну почти погиб. Заманили твари в ловушку и взорвали в небе, на большой высоте. Остался только я, а во мне — маленький его кусочек. Прилепился как-то, и в него он своё основное сознание перебросил до поры до времени. Этот кусочек как-то замедлил мою, как он выразился, материализацию. Ну, чтобы я возник уже на земле, а не в небе среди птиц. А то бы ты меня в виде лепёшки обнаружил. Он тебе послание отправил телепатически, где меня искать.

- Ага, так это не сон был!

- Дальше ещё забавнее. Продажных полицейских в парк тоже Буджум (хотя тогда его не так звали) отправил, мысленным приказом. Чтобы мы обязательно попались. Ему нужно было через меня выйти на преступника-спиральника. Ты тоже был нужен, мой человеческий образ поддерживать. Точнее, чтобы тот кусочек пришельца не вылез и не распался, а тоже частью меня притворился.

Вот почему нас тогда в парке сразу и прихватили. Спиральник не знал, что во мне кусок пришельца сидит и всякие интересные свойства придаёт. Зато когда догадался, что тот выжил, сразу подсунул через тебя Буджуму его истинный облик. Буджум не удержался, вылез и все свои потерянные кусочки подобрал. Инопланетный гад не хотел их сам по всему графству выискивать, мало ли в ком воплотились. Хотел разом инспектора прикончить. Инспектор у них — это что-то вроде детектива и судьи, в одном лице. А когда ты в ответ сунул в рожу спиральнику уже его истинный образ, интересно получилось! Настоящий всегда сильнее поддельного, они против этого ничего поделать не могут.

Вот только тогда Буджум спиральника и смог побороть. Не с кирпичами и штукатуркой же ему драться.

Хорошо, что все свои свойства пришелец с собой забрал, а тогда я чуть не спятил. Я в себе из-за этих свойств начал подозревать пришельца, который притворился человеком. Настолько сильно притворился, что сам в это поверил, но не настолько, чтобы не сомневаться. Представляешь, тебе кажется, что ты пришелец, которому кажется, что он человек, которому кажется, что он пришелец! Хуже, чем тому чудаку китайцу с бабочкой!

- Какому ещё китайцу? - опешил брат. Почему-то только сейчас. Всё предыдущее для него что теперь, в порядке вещей?

- Сьюзи читала про него, - Рэндольф почувствовал, что сболтнул лишнее. Усталость куда-то временно отлучилась. Щёки, по ощущениям, стали розоветь. Но делать нечего, взялся, договаривай.

- Ну Сьюзи! Выпендрёжница из моего класса. Которая к своему детскому ночнику приклеила ободок для головы, с кошачьими ушами, а потом мне это безобразие подарила. Мы поспорили, что он у меня год провисит, до следующего дня рождения... Так вот, этот китаец считал, что ему кажется, что он бабочка, которой кажется, что она китаец.

- Вот псих! Не всё то, что кажется, на самом деле кажется! - развеселился брат. - Уж мы-то с тобой знаем! А с кем и на что спорили?

- Да с ней же, на глупости всякие. Будет время, расскажу. Она про спор уже и забыла давно, наверное. Да и про меня, за четыре года точно...

- А вот и нет! Фотка твоя у неё на главной странице висит, а статус написан знаешь какой?

Вот что значит — верность. Надо же, Сьюзан его помнит и ждёт! Ей уже должно быть шестнадцать, как теперь и ему. Интересно, какой она стала? Щёки запылали всерьёз.

Рэндольф тут же себе решил, что тоже её никогда не предаст.

С грунтовой дороги поднимался столб пыли — приближались автобусы.