Ночь. Могила. Два дебила.

Ночь. Ни улицы. Ни фонаря. И аптеки тоже нет. Есть только старое кладбище, давно заброшенное. Свежераскопанная могила и две лопаты, воткнутые в землю возле неё.

— Тащи давай, Вова, тащи. Не перевешивай! — подначивает Сергей друга

— Что значит не перевешивай? — спрашивает Вова его однокашник.

— Один край выше другого задираешь, мне из-за этого тяжело нести.

— Я прямо держу его, прямее некуда!

Красное от напряжения лицо Вовы возмущённо выпучило глаза. Капли пота текли по вискам, а спина вспотела.

— Если мы её уроним, то нам хана. Понимаешь, Вова? Ха-на!

— Что там за хтонь такая лежит? Ещё и зараза тяжёлая.

— Без понятия. Вроде ведьма, а вроде вампир… Заказчик, знаешь, не особо красноречивый, так туманно разъяснил суть дела.

— Серго, а ты зачем такие заказы берёшь?

— Слушай, Вова, тебе деньги нужны дочери на операцию. А этот хмырь немало платит. Отвалит нормально, всю сумму, конечно, не покроет, но солидный кусок закроет. Как я мог отказаться от такого, дружище?

Диалог выбил силы из жилистого Сергея, он попросил остановиться. Уселся на крышку гроба, закинул насвай за губу, а потом похлопал по крышке.

— Вова, я надеюсь, ты понял, что крышка ни в коем случае не должна быть открыта?

— А что будет-то, если откроем?

— Как мне сказали, ничего хорошего и только полный мрак.

— Я всё-таки тебя, Серго, не понимаю, ты зачем нас ввязал в эту авантюру?

— Слушай, я более чем уверен, что в этом гробу, кроме костей, ничего нет. Просто полоумный богач зачем-то захотел его к себе.

— И на кой кому-то нужен гроб у себя?

Он потер кисть, на ней висели детские девичьи часы.

— На кой — не знаю… Психов на свете вагон и одна тележка. Я думаю, там просто золото лежит. Раньше же с драгоценностями хоронить любили.

— Да, да. Что-то слышал. Вроде они надеялись использовать богатства на том свете.

— Вот именно, что-то в этом духе. Нам открывать нельзя, потому что подстраховка. А байками так припугнул.

— Ну, логика вроде есть… Боится, что свалим с ним?

Сергей утвердительно кивнул, выплюнул маленькие шарики на землю — они попали на чью-то могильную фотографию. Поправил рюкзак на спине, налобный фонарь. Схватился за гроб двумя руками и скомандовал:

— Давай понесли.

Вова послушно исполнил приказ. Вцепился подушечками пальцев в дерево гроба, размазал прилипшую грязь.

— До чего же далеко машина стоит. Я так без спины останусь, — запричитал Вова.

— Ну сколько можно нюни распускать. Держи крепче, неси резвее.

— Тебе-то легко говорить. У тебя спина не больная.

— Сука, у меня так-то чашечка повреждена. Не забыл? Футболист хренов. Всю карьеру своим тупым подкатом мне испоганил…

— Серго, Серго, положи гроб, положи. Пальцы соскальзывают.

— Бля…

Сергей послушал его и аккуратно положил деревянный пиджак на землю. Смахнув рукавом пот со лба, продолжил:

— Братан, мы с тобой так каши не наварим. Её до утра нужно довезти клиенту.

— Да куда ему такая спешка?

— Всё равно куда. Он платит, мы исполняем прихоти. Вова, тебе-то какая разница? Просто делай своё дело. Будь профессионалом!

— Какой тут нафиг профессионализм? Несём хрен пойми что в гробу на своём горбу. И тащить ещё до кудыкиной горы! Просил же — давай поближе встанем.

— Бля, а куда ближе-то?

— Ну там же была дорога дальше, проехали бы по ней, вышли б поближе, так бы и не раскорячивались.

— Вова, бля, отсоси, а? Ты видел, что там творится? Там такая слякоть, будто болото! Хочешь с этим гробом в говно по уши вляпаться в кроссовках?

— Ладно, — сдался Вова. — Давай дальше тащить. Чё уж от разговоров тут.

Ночь. Пьяный оскал луны. Могильные плиты со стёртыми именами и датами остаются за спиной двух покрытых мглою фигур. Они покидают коммуну мертвых. Вступают в лес, в царство зверей и леших. Старый ворон провожает их взглядом. Огромные деревья укрывают от звёзд.

— Тихо в лесу, только не спит… — поёт Серго, а затем деланно, максимально ужасно растягивает, повышая голос: — Бааарсуууук!

— Да замолчи ты, и без тебя тошно, — фыркает Вова.

— Тебе не нравится, как я пою?

В полной ночи слышно, как раздвигаются его губы в ухмылке.

— Нет на свете человека, которому понравилось бы твоё пение.

— А если в рот дам, изменишь своё мнение?

— Господи. Как это вообще связано?

— Не знаю. Проверим?

Его не удостаивают ответом. И он продолжает:

— Да чё ты, Вов, обламываешься. Ты только губами попробуешь, полностью можешь не брать, так чуть-чуть. Может, во вкус войдёшь? Кто знает, попробовать надо.

Вова хотел что-то сказать, ответить сурово, дерзко. Его напряжённое тело вырабатывало литры пота. Дерево заскользило в руках, в подушечку впилась заноза. Ему давно осточертели шутки друга, очень давно. Пальцы напрягаются. Шаг становится более тяжёлым. В мраке, под опавшей листвой, он никак не мог заметить ямку. Спотыкается, нога заламывается.

Ворон беззвучно открывает клюв, будто смеётся.

Вова падает ничком, продолжая держать гроб. Домик мертвеца падает ему на ноги. Серго тоже удерживает ношу, из уст его постоянно вырывается: бля, бля, бля.

— Вова, крышка. Смотри за ней.

Серго пытается поставить гроб на землю.

— Сейчас, помогу! — подбадривает павшего.

Главное — аккуратнее, медленнее, но спокойно, хладнокровно. Быстро бросить нельзя. Иначе откроется крышка. Вот она уже начинает скатываться вниз!

— Вова, бля!

Выведенный криком из оцепенения, тот начинает выползать из-под гроба. Смотрит на товарища.

— Крышку, бля, держи, — командует Серго.

Вова ударяет ладонью по краю крышки, вгоняя её обратно на место. Вскрикивает от боли его товарищ. Ящик мертвеца лежит на земле спокойно, крышка закрыта, но ненадёжно.

— Вова, давай обмотаем эту хрень, — и он показывает окровавленной рукой хороший моток липкой ленты.

Гроб был полностью обмотан скотчем.

— Ты, Вова, когда крышку на место вставил, меня чем-то чиркнуло, может щепкой, может куском гвоздя. Хрен его в общем пойми. Но сука всю ладонь разорвало. Самое странное — я из гроба запах полыни почувствовал и мёда. Чем-то ещё из него пахло — гипнотическим. Представляешь, я снова очутился в детстве в доме у бабушки. Она наливала мне стакан парного молока, пока я бегал по полю этой травой. Мёд на кусочке пшеничного хлеба. Представляешь, и всё это было как наяву!

— Нет, не представляю, — Вова сказал это со злобою, крайне паршиво себя он чувствовал. Как залетевший с разбегу в чан с помоями.

— А ещё мне почудился женский стон.

Вова не придал словам Серго никакого значения.

Ночь. Деревья провожают путников. Раненая рука обмотана скотчем. Впереди слабо накатанная дорога. Ворон. Только он способен услышать, как кто-то тихо скребётся внутри гроба, вылизывая свежую, попавшую внутрь кровь.

Ночь. Бессмысленный и тусклый свет фонариков. Ледяная рябь луж. Дорога. Машины нет.

Двое со шкафом мертвеца вышли на дорогу. Птица последовала за ними. Лучи налобных фонарей освещают лужи, грязь, слякоть.

— Мы не там вышли! — раздосадованно сказал Вова.

— Не надо паники, это наш последний день… — снова запел его товарищ.

— Это ни хрена не смешно, Серго. Машина где? Куда идти? Я задолбался нести этот бушлат уже.

— Чего, какой бушлат?

— Бушлат деревянный, так про гроб говорят. Не слышал? Сука, не сходи с темы. Где машина-то? Брось его на хрен.

— Ты на кой ляд распсиховался. Вон она там стоит, видишь, аварийка светит?

— Далеко же.

— Ничего не далеко. Нормально. Потащили.

— Ты видел там местность, по болоту идти придётся. Можно подумать, тут дорога намного лучше. Ага. Только зря туеву тучу времени просрали на крюки, ещё чуть ногу не подвернул.

— Вова, ты можешь хоть ненадолго свою хлеборезку заткнуть. У меня уже от твоего скулежа уши вянут. Ей-богу, как баба драная визжишь.

— Серго, ты иногда бываешь таким мудаком!

— Жаль, что я не могу сказать: Вова, ты иногда бываешь такой бабой. Потому что ты всегда ноешь. Я тут ради тебя, ради твоей дочери. А вместо благодарности — нытьё, нытьё и ещё раз нытьё.

Очертания машины стали различимы. Два красных огонька ждали своих хозяев. Луч фонаря практически высвечивал номер. К ботинкам и кроссовкам налипло огромное количество грязи. Комья её отпадали при каждом поднятии ноги. Лужи чавкали. Вова ныл.

— Всё, пришли, Вов. Сейчас отвезём к заказчику, — он посмотрел на телефон, подсветивший его лицо в кромешной темноте. — Успеем. У нас ещё больше трёх часов до рассвета.

— Ну, а сколько ехать?

— Часа два примерно… Получим бабки. Отмоемся, отоспимся. И обратно домой: ты к своим, а я к своим, — мечтательно утверждает Серго.

— Поскорее бы… Так надоело всё. Руки болят. Ноги болят. Спина тоже. Фиг я подпишусь ещё раз на это, — лёгкие Вовы выкидывают слова, будто отработанный насос.

Они загрузили несъедобный пирог с мясной начинкой в Газель-Соболь. Захлопнули двери. Уселись на сидения. Монотонным движением насвай оказался под губой. Буднично от него отказался Вова. Машина заурчала, как котёнок с бронхитом. Очнулись глаза-фары. Покатились колёса, наматывая на себя грязь.

— Я кроссовки угандошил, — констатировал Вова и принялся жадно опустошать бутылку воды. Из-за пота и холода его рубашка задубела.

— Притормози коней, я тоже пить хочу. А кроссовки — хрен с ними, новые купишь.

Серго пытался не отрываться от дороги, но то и дело бросал взгляд на бутылку, в которой всё меньше и меньше становилось воды.

— Оставь мне воды!

— Дай мне попить. Я устал.

— Вова, бля, а я по-твоему что? Отдохнул?

Машину подбросило на кочке. Гроб тряхнуло. До края уха пьющего донёсся стук из гроба.

— Серго, слышал? — вода жадно перемещается в его глотку.

— Что? — взгляд становится всё хищнее, вода в бутылке кончается.

— Как будто стук из гроба.

— Мудила, бля, не отвлекай чушью, дай мне воды.

— Да я серьёзно. Как будто внутри гроба стучат, — он снова подносит бутылку к губам.

— Со дна твоего эгоизма постучали!

Серго сбрасывает руку, как плеть, она вцепляется, сминает пластик. Жидкость брызгает, окатывает подбородок товарища. Контроль над дорогой потерян. Машина виляет, подпрыгивает на кочке, её трясёт. Их головы ударяются о кабину. Скачет и кровать мертвеца — пляшет. Друзья орут, бутылка падает на пол. Серго с грустью провожает её взглядом, пытается выровнять руль. Спасается от столкновения с деревом. Капот окатывает грязная вода из лужи. Сзади слышится стук. Водитель матерится. Вова поворачивает голову назад. Газель выравнивается более-менее, контроль практически восстановлен.

— Вова, что это за стук?

Крышка гроба подскакивала, но скотч не давал ей слететь, он натягивался, ослабевал. Но благодаря ему они смогли выиграть время перед нечто, что лежало там несколько веков. Внутри что-то ударяло по нему. Вове вспомнился фильм «Убить Билла».

— Чёртова макинтош! Из неё кто-то выбраться пытается.

— Чё бля?

— По крышке бьёт, она скоро слетит.

— Да этого не может быть, — Серго поворачивает голову и видит то же самое.

— За дорогой следи, сука. Что делать, твою мать?

— На крышку ложись!

— Что? Мне что, делать больше нечего? С ума сошёл?

— Ложись, епт. Нельзя, чтобы она открылась. Забыл, что я говорил? Тот чёрт ни хрена не шутил.

— Куда же ты нас втянул, дурак.

Вова, ругаясь и матерясь, перелез через сидение в салон и плюхнулся на гроб. Его слегка подкинуло. Он обнял ногами гроб, вцепился руками, как клещами. Стиснул зубы. Удары стали более приглушёнными. Холодное дерево наполнялось теплом, заноза воткнулась в живот. Ларец плоти поскользил в бок. Прижал пальцы лежащего верхом. Трухануло. Заскрипел натянутый скотч.

— Серго, держи машину ровнее. Кто тебе права продал?

— Я стараюсь. Дорога ужасная.

— Она пинается, Серго!

Даже сам Вова не понял, почему решил, что это она. Видимо, из-за сравнения с фильмом. В нос ударили запахи: могильная затхлость, сырая земля, разложение мяса, свежие доски, утренняя роса. Глаза его словно на подтяжках поднялись вверх и показали ему маленький гроб. И вот он стоит на кладбище, рядом плачет жена, его родители, её родители. В землю погружают маленький гроб. Для гномиков — так он отшутился, когда дочь спросила, для кого делают маленькие гробики. На временной могильной плите имя его дочери, внизу даты жизни и смерти. Люди бросают комки земли, он следует их примеру автоматически, машинально, будто не здесь, а где-то в ином измерении, оболочка осталась лишь доделать важные дела. Гробовщики начинают активно работать лопатами. Они зарывают его цветочек. Чтобы потом на этом месте проросли красивые пышные цветы. С кисти ловким движением пальца расстёгиваются детские часы. Дрожащие пальцы прицепляют их к фотографии маленькой красивой девочки. Феечки.

— Вован, очнись! — кричит на него из-под земли дочь голосом товарища. — Вова, бля, что с тобой, говори со мной. Мне страшно… Вова… Мне очень страшно, дружище, я не думал, что всё обернётся так, — делает паузу. — Вова, помнишь, как в девяностые мы сигаретами торговали, контрафактом? Или вспомни, как вагоны взламывали, воровали коробки с соком и едой. Ты тогда хватанул коробку с собачьей едой. Вова, умоляю, не молчи! Дружище, ты чувствовал запах? Ты тоже видишь, что и я? Да? Ответь мне! Не верь этой ностальгии, не верь тому, что показывают тебе. Это не реально. Это, сука, кино. Прошу тебя, ответь долбоёбу!

— Я видел дочку в гробу, — слабый голос послышался сзади. — Мы должны довезти эту тварь до клиента. Я не хочу, чтобы моя дочь умерла. Мне тоже страшно. Моя феечка не может закончить жизнь так.

Вова продолжал лежать на деревянной коробке, вцепившись в неё.

— Серго, а знаешь, я тогда специально взял коробку с собачьим кормом. Хотел потом отнести его в собачий приют. Жаль, не получилось.

— Вов, что с гробом?

— Вроде успокоилась, устала.

— Это она, женщина?

— Хрен его пойми, я думаю — она. С чего — не знаю. Мне просто «Убить Билла» вспомнилось. Помнишь, как Ума Турман из гроба вырывалась?

Серго рассмеялся:

— Да, да! Классная сцена была, я потом долго пытался так же доску разломать.

— И как вышло?

— Не-е, только костяшки зря разбил в кровь.

— Дуралей.

— На асфальт выезжаем, братан, скоро станет легче. Потерпи немного. По асфальту быстрее будет.

Ночь продолжается. Ворон где-то рядом. Машина выехала на асфальт. Увеличила скорость. Разогналась. Разрывая кромешную мглу лучами фар. Улицы нет. Аптеки тоже нет.

— Вова, мы влипли? — сказал обречённо его друг.

— Что случилось? Куда ещё хуже?

— ДПСники, сука, откуда они тут взялись? Бля… Бабки есть?

— Откуда они взялись? Вечером же их не было!

— Я маршрут сменил, хотел быстрее довезти.

— Лупень! А чё они вообще нас остановили?

— Из-за превышения скорости, похоже.

— Серьёзно? Ты гнал выше положенного, имея в кузове гроб? Ты гребаный дебил. Кто, твою мать, гонит на сумасшедшей скорости, везя труп?

Стук в окно.

— Доброй ночи, старший лейтенант Курносов, инспектор ДПС. Документики покажите… Хм… Корнилов Сергей, на кой нарушаете? Куда спешите? В машине есть кто-то ещё?

— Да, он в кузове спит.

— Отлично, он не против будет, если он откроет нам кузов для досмотра?

— Да он от горя перебрал, не добудимся его. В усмерть пьян.

— Какая досада. Тогда придётся вам выйти из машины и открыть дверь.

Ночь продолжается. Мигалки машины инспекторов отгоняют её разноцветными сигналами. Фары Газельки освещают её и второго инспектора с автоматом в руках.

Сергей выпрыгивает с водительского места. Идёт к дверям вместе с Курносовым, за ними следует вооружённый парень. Кузов распахивается — вываливается Вова. Он смотрит на друга взглядом, говорящим многое, но самое главное — мы серьёзно попали.

— Не слишком ты похож на в усмерть пьяного, — слова лейтенанта звучат как приговор, он принюхивается, светит фонарём в лицо Вовы. — Алкоголем не пахнет. Может быть, чуточку абсентом. Что везёте? — заглядывает внутрь, высвечивает стоящий гроб.

— Что за? Кто в нём?

— Бабку хоронить везём.

— А что на футляре сэкономили? — шутит напарник Курносова.

— Что-то вы совсем не похожи на братьев… — начинает расследование старший. — Не похожи, а Алексей?

— Не-е, Дмитрий, ни разу не похожи, — отвечает коллега.

— Больше похожи на… — продолжает. — Хотя и на друзей вы совсем не смахиваете. Не, совсем разные. Больше выглядите как два человека, связанные одной целью, заданием… Хм… Точно коллеги. На прицел их бери.

Щелкает затвор автомата, Вова вскидывает руки вверх, Серго следует его примеру.

— В гробу что, отвечайте.

— Да, бля буду, бабушка в нём моя, — тараторит Серго.

— Уже твоя? — голос Дмитрия трещит от напряжения.

— Да, моя, а этот товарищ мой — друг детства, помогает перевезти её.

— Документы покажи на транспортировку или свидетельство о смерти. Ну!

— Нету у меня их, забыли захватить. У матери дома остались.

— Врут, Алексей, чую — врут, — с деланной задумчивостью произносит старший лейтенант.

— Конечно, брешут. Что делать будем?

— Если родственника везут, то это святое. Откроем гроб, посмотрим. Вы не против? — спрашивает Курносов, не желая слышать ответа.

— Против, — вклинивается в диалог Вова. — Это богохульство.

— Мы атеисты.

Устремляется в кузов, буднично запрыгивает внутрь и подходит к гробу. Серго не выдерживает.

— Короче, слушайте! Крышку гроба нельзя открывать ни в коем случае. Да, у нас был заказ — выкопать из могилы и привезти заказчику, но распоряжением было ни в коем случае не открывать его.

— Он не врёт. Всё именно так, внутри кто-то есть и она живая, — продолжает Вова.

Исступлённые лица инспекторов как по команде изменяются на рожи, раздираемые диким гомерическим смехом. ДПСник с автоматом качает автомат вверх-вниз. Отсмеявшись, произносит:

— Ну вы и клоуны, на колени давайте! Вскрывай.

— Прошу, не делайте этого, — твердит Серго.

— Молчать, — прерывают его.

— Амба, — трагическую участь заключает Вова.

— Мужики, клянусь, я серьезно, не делайте этого!

— Умолкни, уже… — циничные слова слетают с губ Курносова. — Раньше сядешь, раньше выйдешь.

Звук рвущейся липкой ленты сломал напряженное безмолвие.

— Эти дебилы зачем-то его скотчем обвязали. А пахнет-то как сладко. Контрабанда, видимо…

— Эх… Парни, мы так классно проводили время. Удобно устроились, смотрели классную киношку, а тут вы нарисовались, — говорит второй, закуривает сигарету и пристально смотрит на подозреваемых. — Ну что там, Димон?

Крышка гроба упала. Никто не успел заметить, как нечто затянуло его в гроб. Он не вскрикнул, не обронил ни слова. Лишь разрываемая плоть говорила за него.

— Сука, что такое, Димон, епт, ты как там?! — кричит его напарник, наводит автомат на кузов; в поле его зрения остаются друзья — шелохнутся, убьёт.

— Что произошло? — верещит Серго.

— Молчать, расстреляю! — кричит Алексей.

Гроб открыт. Крышка отброшена.

— Говорили же, не открывать! — голос Сергея дрожит; Вова подмечает, что друг сейчас расплачется. — Идиоты, бля, конченные!

— Сохраняй спокойствие! — тихо говорит Вова. — Мы что-нибудь придумаем. Обязательно!

— Заткнитесь, сволочи. Пристрелю! Дим, а Дим, ответь! Чё с тобой?

Из трёх досок, как из ванны, полной крови, появляется рука с длинными острыми ногтями. У его девушки пилка в косметичке выглядит так же. Выныривает голова в чёрном московском кокошнике. Луч обнажает лицо с глазами-угольками; на череп натянута тонкая маска плоти, залитая кровью Дмитрия. Она встаёт медленно, как и положено женщине, принявшей омовение. Стекающая кровь словно платье обвивает её сгнившую за многие века плоть. Она идёт как царица, привыкшая к пышным нарядам, к подолам, ползущим за спиной. Острые уголки ногтей поблёскивают под лучами света.

Рот Серго раскрывается, как у рыбы, он пытается что-то сказать, но ужас сковывает горло, сжимает его, как бульдог добычу.

Сладкие запахи разносятся вокруг Газели. Автоматчик бросает своё оружие.

— Варя, Варюшечка, думал, ты мертва. Я же не знал. А ты вот стоишь живая, — улыбка счастья и слёзы радости озаряют лицо ДПСника; он медленными шажками приближается к чудовищу, вытягивает руки. — Варюшка моя, я иду к тебе, сейчас обниму!

Друзья, не сговариваясь, срываются с места. Бегут прочь от этой ужасной сцены в мрак. Тишину оглушают капли крови, падающие на асфальт, чавканье, скрежет голодных зубов. Они не видят, но слышат, как острые кончики ногтей рассекают податливое тело. Вова оборачивается и видит её фигуру, идущую за ними. Она не бежит, её походка никак не изменилась. На плече сидит ворон. Она нас догонит, понимает Вова, рано или поздно.

Если за вами гонятся голодные волки, как бы цинично это ни звучало, единственный шанс спастись — это отдать на съедение товарища. Слова зацикливаются: в душе, в голове, в мозгу. Ведущий канала выживальщиков твердит это не умолкая, смакует слова, чеканит их: Отдай его ей! Скорми его ей!

Вова замедляет шаг, тормозит ногой по асфальту. Бегущий за ним Серго, выбившись из сил, останавливается.

— Вов, ты чего? — удивлённо спрашивает Сергей.

— Пошёл ты к чёрту, мудак! — выплевывает Владимир и двумя руками, со всей силы толкает его в грудь. Ноги семенят по асфальту, запинаются друг об друга. Тело Сергея, раскинув руки, летит на асфальт. — Ради дочери я готов на всё! — слышатся последние слова своего друга — бывшего.

Затылок болит; Серго щупает его — пальцы окрашиваются в красный. Мутит. Вова, сука, предатель. Пытается встать, но вестибулярный аппарат нарушен. Сейчас я тебя, сука, догоню, и хана тебе, дружище. Сейчас… Только встану.

И… встаёт посреди поля. Ему снова восемь лет; он бегает среди дикой полыни, ищет одуванчики, чтобы сплести из них бабушке венок на голову. Срывает и собирает их в свой маленький, по-детски нежный кулачок. Он подарит ей украшение. Она нальёт ему за это стакан парного молока, на пшеничный хлеб намажет масло и мёд. Вот же она! В окошке с лучезарной улыбкой смотрит на него. Молоко налито, вкусные бутерброды готовы. Она подзывает его жестом. Кричит:

— Гейка! Внучек, Гейка! Беги сюда, еда ждёт. Гейка! Беги же скорее!

И ноги несут его к бабушке, к ароматному хлебу, тёплому молоку. К заботе, любви. Запах полыни пьянит, щекочет нос. Хлестают босые ножки стебли. Он всё ближе приближается к дому.

— Бегу, баушка, бегу-у-у!...