Ночь правды. Истории о колдовстве

Ночь правды

Когда в дверь постучали, сестра Тринита читала «Sci vias» Хильдегарды Бингенской.* Это был довольно редкий список, полученный от настоятеля кафедрального собора, и оставлять книгу крайне не хотелось. Но что делать? Устав гласит: дела милосердия — превыше всего. Сестра Тринита со вздохом отложила творение святой аббатисы и сказала:

*Хильдегарда Бингенская ( 1098 – 1179 гг.) – немецкая монахиня, поэтесса, композитор, врач, философ-мистик. Sci vias – ее главный труд, мистический трактат.

— Входите, не заперто!

Вошедшей, как и ожидалось, оказалась женщина. Но, когда она миновала темную прихожую, сестра Тринита испытала некоторое удивление. Нет, не женщина, скорее, девочка. Лет тринадцати, а может, и меньше. Посетительницы сестры Триниты обычно бывали старше. Разве что… ну, предположим, опасно болен кто-то из родных.

Она была одета как горожанка из приличной семьи. Хорошенькая. Со временем, возможно, станет еще лучше. Но пока мила в основном юной свежестью, с еще полуоформившимися чертами лица. Однако кое-что мешало отнести ее к разряду милых бессмысленных котяток, как большинство ее сверстниц. Глаза. Точнее, взгляд этих глаз.

— Вы — сестра Тринита, бегинка-целительница?** — У девочки был заметный южный акцент.

**Бегинка – представительница религиозного движения, возникшего в XII веке. Бегинки посвящали жизнь уходу за больными и делам милосердия, и вели образ жизни, близкий к монашескому, но не приносили окончательных обетов.

— Да. И я бывала в Бранке. — Сестра Тринита ответила на диалекте.

Девочка кивнула с видимым облегчением.

— Я в самом деле с юга. И с крестным я всегда говорю как привыкла, а по-вашему — только с покупателями. — Она почувствовала, что отклонилась от цели, и продолжила: — Мне рассказала о вас Салли.

Сестра Тринита не знала, кто такая Салли, но догадывалась, что именно девочка могла услышать.

— Она сказала, что вы — не просто целительница, как все в вашей общине. Что вы лечите болезни не только тела, но и души.

Сестра Тринита промолчала.

— Мой крестный отец болен. И лекарь не может помочь… Он не знает, что это за болезнь. А дядя Ричард никогда раньше не болел — так Салли говорит. А сейчас он не может есть, все время бредит, а если приходит в себя, то очень слаб, и не помнит, о чем говорил в бреду… — девочка остановилась. По ее лицу было видно, что ей мучительно неловко говорить о некоторых вещах с незнакомой женщиной. Даже с монахиней. Особенно с монахиней. Наконец она решилась. — Я подозреваю, что крестного околдовали. И что здесь замешана женщина.

Сестра Тринита покачала головой. Опять! Хотя, возможно, это лишь работа юного воображения…

— Сядь. И поподробнее, пожалуйста. О себе. О крестном. И о своих подозрениях.

— Я приехала из Бранки. Зовут меня Кристина. Мой отец — суконщик, у него сейчас неприятности по денежной части, и пока он отослал меня к крестному. Его имя — Ричард Кесслер, он держит торговлю мехами в этом квартале. Я приехала полгода назад. Мы с дядей прекрасно ладили, я помогала ему в лавке. И все шло хорошо, пока дядя не заболел.

Сестра Тринита попыталась вспомнить Ричарда Кесслера. Безусловно, он никогда к ней не обращался, но, если Кесслер живет в квартале святого Гольмунда, она должна знать его в лицо. Торговец… и, если он крестный отец взрослой уже девочки, скорее всего средних лет.

— Твой дядя холост?

— Он вдовец. Его жена была сестрой моей матери.

Теперь понятно, почему девочка называет Кесслера «дядей». А теперь главный вопрос:

— Почему ты думаешь, что здесь замешана женщина?

Девочка опустила глаза.

— Вы бы послушали его бред…

— Придется послушать. — Сестра Тринита встала. — Идем.

По пути к двери она подхватила лекарственную сумку и плащ — лето выдалось холодное. Вместе они зашагали к улице Меховщиков. Сестра Тринита продолжала спрашивать.

— Давно болен твой крестный?

— Три недели, с самой Ночи Правды.

Бегинка нахмурилась. Церковь издавна стремилась искоренить обычаи, связанные с праздником Ночи Середины Лета. Но тщетно. Они продолжали существовать — свои в каждом городе. Обычай, установившийся в Лауде, назывался «Ночь Правды». Верили, что, очертив себя кругом и запалив девять светильников, совершая при этом определенные магические манипуляции, можно было загадать желание. А исполнялось оно лишь в том случае, если было названо от души — по истинной правде. Это мог сделать и один человек, но в Лауде народ предпочитал собираться для обряда толпами на пустыре возле Манты. И так повторялось из года в год.

— Твой дядя ходил отмечать Ночь Правды?

— Нет, не ходил, и меня не пустил. Он говорит, что это язычество. Но…

Бегинка остановилась, глядя девочке в лицо.

— Но ты провела ритуал у себя в комнате.

— Да…

— Тебя научила этому Салли? — Сестра Тринита предположила, что Салли — служанка или экономка.

Девочка кивнула.

— И что же ты загадала?

— Чтобы мой отец не попал в долговую тюрьму.

Видно было, что девочка не лжет. И тут внезапно сестра Тринита вспомнила Ричарда Кесслера. Видела его пару раз. Лет тридцати семи — сорока, худой, светловолосый спокойный человек. Ей показалось, что Кристина чем-то на него похожа, хотя девочка и сказала, что кровного родства между ними нет. Вероятно, она просто бессознательно усвоила его манеры.

— Хорошо, — промолвила бегинка. — Поспешим.

Они подошли к дому, ничем не выделявшемуся из других таких же на улице — приличных, скромных, солидных, похожих на своих владельцев купеческих домов, — двухэтажному, под острой черепичной крышей и с пристроенной лавкой. Сестра Тринита вскинула голову. Окна второго этажа, выходящие на улицу, были закрыты ставнями. Кристина постучала. Открыла им полная женщина в зеленом платье, переднике и барбетте. Салли, надо думать. Если Кристина, благодаря молодой выносливости, не выглядела утомленной, то на лице домоправительницы усталость мог прочитать даже неграмотный.

— Мир дому сему.

— Благослови вас Бог, сестра. — Она отступила, пропуская их внутрь. — Девочка рассказала вам?

Они остановились на нижней ступеньке лестницы.

— В общих чертах. Я должна осмотреть больного. — Сестра Тринита шагнула вперед. Она знала расположение комнат в подобных домах. Спальни должны находиться наверху. Но Салли не спешила пропускать ее. Она явно разрывалась между желанием помочь хозяину и… да, это был стыд.

— Тебя что-то смущает, добрая женщина?

Та принялась теребить края передника.

— Он болен уже три недели… ничего не ест… очень слаб… не встает с постели…

— Это я уже знаю.

Домоправительница имела вид крайне подавленный.

— Несмотря на слабость… он буйствует… и тогда бывает очень силен, словно бес в него вселился… И не позволяет ни мыть себя, ни переодеть, ни постель сменить…

Ну, ясно. Этот дом, чистый, всегда содержащийся в порядке, и эта женщина, такая аккуратная и степенная… Ее подобные вещи должны смущать больше ворожбы.

— Салли, — мягко произнесла бегинка, — мне приходилось работать в чумных бараках.

Домоправительница обреченно повернулась и стала подниматься по лестнице. Остальные двинулись за ней.

Переступив порог комнаты, сестра Тринита замерла. Ее трудно было поразить. Годы, проведенные в уходе за больными, давно отучили ее от такого понятия, как физическая брезгливость. Но все-таки слишком уж разительно было несоответствие между обликом того, кого бегинка только что вспомнила на улице, и того, кто лежал перед ней на замызганной постели. Она запомнила сильного, красивого мужчину в хорошем добротном кафтане, а теперь это был обтянутый кожей скелет, завернутый в грязные тряпки — потому что, надо полагать, за время болезни он так и не раздевался.

Бегинка подошла к окну, отперла ставни и распахнула их.

— Но…

Не дожидаясь возражений, бегинка уже распахивала второе окно.

При дуновении ворвавшегося в комнату свежего воздуха больной заворочался в постели. Глаза его оставались закрыты, но видно было, как под запавшими веками двигаются глазные яблоки.

— Что сейчас будет… — прошептала Салли.

— Кто еще есть в доме?

— Эрик. Приказчик. Он в лавке сейчас.

— Кристина, иди за ним. Пришлешь его сюда, сама останешься там. А ты, Салли, тащи сюда бадью воды и чистого белья.

— Но…

— Я сказала!

Тон исключал всякую возможность спора.

Как только обе женщины удалились, сестра Тринита, швырнув плащ на конторку, подошла к постели. И вовремя, больной неожиданно резко — при таком истощении — сел и открыл глаза. Мутные, дикие, ничего не видящие.

— Ночь Правды, — произнес он без выражения. — Ее постель была холодной, а тело — жарким… запертый сад, заключенный колодезь, запечатанный источник. Я пришел раньше, чем позвали, и открыл засовы, и сломал печати, и мы смешали нашу плоть и кровь. Это было ночью… потому что она живет ночью…а ночь живет ею. Утро уводит ее, и мы были с ней до утра…

— С кем? — быстро спросила сестра Тринита.

Она не была уверена, что он ее услышит. Но, судя по последствиям, он услышал. Человек, казалось, неспособный не только двигаться — пальцем шевельнуть, бросился на нее, и только благодаря обширному опыту работы с буйными сестра Тринита успела перехватить его руки, тянущиеся к ее горлу. И это было все, на что ее сейчас хватало — не давать себя задушить. Пот катился по ее лицу, когда она сжимала запястья припадочного. Если б только он мог сейчас увидеть ее глаза… но в том-то и дело, что он ее не видел.

А потом вбежали приказчик — плотный белобрысый парень — и Салли. И началось. Даже втроем они едва удерживали его, и это при том, что никто из троих не был слабосилен. Все-таки общими усилиями им удалось стащить с больного одежду. То, что они после этого увидели, заставило приказчика отшатнуться к дверям. На теле Кесслера в нескольких местах размещались словно бы кровоточащие раны, они были отчетливо видны под истончившейся кожей. Но сама кожа была не тронута. Назвать же их кровоподтеками не поворачивался язык.

— Не пугайся, Эрик, — сказала сестра Тринита. — Это не заразно. И вовсе не чума, — это она уже обращалась к Салли, — уж ты поверь мне…

Но на немой вопрос, читавшийся в глазах женщины, она не ответила.

Затем женщины (Эрик все же несколько ошалел) обмыли больного и переменили белье на постели. Все это время он не переставал сопротивляться. Исхитрившись ухватить его за плечи и притиснув к постели, сестра Тринита приказала Эрику и Салли вылить воду и унести грязное белье. Когда они вернулись, Кесслер, кажется, вновь впал в беспамятство. Сестра Тринита стояла у конторки и копалась в своей сумке.

— И все это время он ничего не ел? — сразу же обратилась она к Салли.

— Нет. Только воду пил.

— Просто воду? — почему-то поинтересовалась бегинка.

— Просто воду. Я пыталась вино поднести, как обычно больным дают… с корицей и…

— Подслащенное.

— Да. Не пил ни разу.

— Ясно. Эрик, я попросила бы тебя побыть пока здесь. Твой хозяин некоторое время будет спать, но если он вдруг проснется, сразу же кликнешь меня. А мы с тобой, Салли, сейчас проследуем на кухню, и я покажу тебе, что можно класть в отвар, который он, не исключено, будет пить, а что нельзя.

— У меня все свежее! — оскорбленно воскликнула Салли.

— Господи, да я не об этом…

За порогом Салли тихо спросила:

— Может быть, позвать экзорциста?

— Нет, — сказала сестра Тринита. Подумала и добавила: — Пока еще нет.

Кристина сидела, подперев щеку кулаком. При появлении бегинки она встала, вопросительно воззрившись на нее. Но сестра Тринита только молча оглядывала лавку, в которой, кстати, не было ни одного посетителя. В общем, у нее осталось то же впечатление, что и от жилой половины дома — чистота, порядок, средний достаток.

А потом бегинка произнесла фразу, которую Кристина меньше всего ожидала от нее услышать:

— Я хотела бы посмотреть вашу приходно-расходную книгу.

Кристина удивилась, но просьбу выполнила. Достала книгу и положила ее перед бегинкой. Листнув се, сестра Тринита заметила:

— Здесь два разных почерка. Второй — Эрика?

— Нет, мой, — с гордостью ответила девочка. — Я не просто помогала дяде. Он учил меня вести дела. Он говорил, что женщина может делать ту же работу, что и мужчина.

— Умный человек твой дядя. Возможно, через это и пострадал.

— Еще он говорил, — у Кристины на глаза навернулись слезы: — «Вот я заболею, будешь меня замещать». Он так шутил, а вот ведь как обернулось…

Ничего не ответив, бегинка уткнулась в книгу. Читала она долго, внимательно, но что при этом думала, Кристина угадать не могла. Все же ей показалось, что сестра Тринита разочарована. Это было даже обидно — будучи полностью в курсе деловых интересов своего дяди, Кристина точно знала, что книга в полном порядке. Неожиданно бегинка спросила:

— Кстати, у твоего дяди есть кровные родственники?

— Нет. Точно нет.

— А если он, не дай бог, умрет, кому достанется наследство?

— Не знаю…

— Скорее всего, тебе. Ты — ближайшая по степени свойства. А поскольку ты не в том возрасте, чтобы распоряжаться состоянием и недвижимостью, они перейдут под опеку твоего отца. Он же, насколько я понимаю, сейчас в очень стесненных обстоятельствах…

Кристина сглотнула.

— Вы что, подозреваете, что это я…

— Нет. — Голос сестры Триниты был очень мягок, невозможно было поверить, что именно она недавно рычала на окружающих в комнате больного. — Просто я хочу сказать, что твое желание избавить отца от долговой ямы может осуществиться самым неожиданным образом…

— Но ведь я этого не хотела! Не хотела, чтоб… я люблю дядю…

— Я понимаю…

Больше она ничего не успела произнести. Вошла Салли.

— В чем дело? Он очнулся?

— Нет… Но уже поздно… Сестра, вы останетесь у нас на ночь?

— Да.

— Тогда я скажу Эрику, чтобы он запирал дом и лавку.

— Хорошо. И ложитесь спать. Все трое. Вы достаточно измучились. А я проведу ночь у постели вашего хозяина.

Вместе с домоправительницей они вернулись в спальню. Уже совсем стемнело, но видно было, что больной спит. Пока бегинка стояла у постели, Салли запалила свечи в тяжелом бронзовом подсвечнике, предварительно плотно закрыв ставни — за не погашенный свет в бюргерском доме в поздний час городские власти могли сорвать крупный штраф.

Сестра Тринита кивнула ей.

— Ступай отдохни. Я буду здесь.

Как только за домоправительницей закрылась дверь, сестра Тринита шагнула к конторке. Принялась осматривать ее и простукивать. Нащупала ящик и попыталась вскрыть. Однако ящик был заперт. Тогда сестра Тринита вернулась к своей сумке и вытащила оттуда маленький ножик с узким и чрезвычайно острым лезвием. Перекрестилась и взломала замок.

В ящике лежала самодельная тетрадь в кожаном переплете Она была исписана тем же почерком, каким было сделано большинство записей в приходной книге.

— Господи, прости меня, грешную, — пробормотала сестра Тринита и принялась читать.

Первой на рассвете в спальню поднялась не Салли, а Кристина.

Сначала она взглянула на неподвижное лицо больного, потом — на бегинку, сидевшую в кресле с высокой спинкой. Свечи в шандале сгорели почти полностью. Бегинка молча показала девочке то, что держала в руках.

— Ты когда-нибудь заглядывала в эту тетрадь?

— Нет. Иногда я видела ее на столе у дяди, но думала, что это какие-то деловые заметки.

— Это его дневник. Вернее, не дневник, а разрозненные записи… да, скажи мне, когда умерла твоя тетя?

— Три года назад.

— Слава Богу, хоть это здесь ни при чем… А ты живешь здесь полгода.

— Пять с половиной месяцев, — уточнила Кристина.

— Ладно. Я не буду тебе это читать. Достаточно уже, что я влезла не в свое дело. В чем и отвечу перед Богом и своим духовником. Но, чтобы не терзать твое любопытство, скажу: в общем, ты все угадала правильно. Речь идет о женщине… Твой крестный узнал ее немногим больше года назад. Он нигде не называет ее имени, но, судя по всему, это знатная дама. И живет в Лауде. Он был у нее в доме, они… — сестра Тринита замялась, подыскивая слово, прозвучавшее бы уместно в устах особы духовного звания при беседе с юной девицей.

— Ну, я поняла, — быстро сказала Кристина.

— Потом между ними что-то произошло. Они расстались. Он продолжал любить ее и, вероятно, любит до сих пор…

— Вы считаете, что проклятье на него навела она?

— Да.

— Выходит, он как-то ее оскорбил?

— Не знаю. Из дневника следует, что дело обстояло как раз наоборот.

— Но это его точка зрения, мужская. А колдовство здесь сугубо женское. Но вот ведь в чем дело: он пишет, что с тех пор видел ее еще несколько раз. Уже в нынешнем году. Ты имеешь представление, кто это может быть?

— Нет… Он никогда и словом не обмолвился. Он ведь человек очень сдержанный… был.

— А вдруг ты видела ее, но не обратила внимания?

— С тех пор, как я здесь живу, в дом не приходила ни одна женщина.

— Может быть, в лавке?

— Это возможно… там бывают дамы, и довольно важного вида… только как мы узнаем, кто из них — та самая?

— Подумай. Не было ли чего-нибудь странного, не обычного, что ты могла бы забыть?

Вошла Салли с подносом в руках. На подносе стояло несколько чашек.

— Вот… Настояла и остудила.

— Отлично. Поставь на стол. И ступайте. Я займусь сама. Кристина, помни, что я тебе сказала.

Выпроводив обеих, сестра Тринита обозрела свои снадобья. Достав чистую льняную тряпку, макнула в одну из чашек и отерла лицо больного. Вскоре после этого он открыл глаза. Хотя взгляд его был тусклым, но более не блуждал и казался осмысленным.

— Что… это? Что… было со мной? — голос был хриплый, очень слабый.

— Вы больны, мастер Кесслер, у вас лихорадка. Я — бегинка, за мной послали ваши домашние. Вот лекарство, выпейте, пожалуйста.

Она взяла со стола другую чашку.

— Я не хочу… пить.

— Пожалуйста, выпейте, — повторила сестра Тринита, одной рукой поднося чашку к губам, а другой при подняв голову больного. Теперь он выпил без сопротивления. — И еще выпейте… это восстановит ваши силы. — Она заставила его выпить новую порцию снадобья. Потом села на постели. — Вам лучше, мистер Кесслер?

— Не знаю…

Она положила руки ему на виски.

— А так — лучше?

— Да… лучше…

Она внимательно смотрела ему в лицо.

— Я — твой друг, Ричард. Я — твой лучший друг. Ты должен мне верить. Кто я?

— Ты — мой друг. Я тебе верю…

— Я говорю с тобой для твоей пользы. Я не хочу причинить тебе вред.

— Я тебе верю, — повторил он, как старательный ученик.

— Тогда ответь мне на один вопрос: кто эта женщина?

Ответом был припадок, по сравнению с которым вчерашний казался детской игрой. Пришлось звать на помощь Салли с Эриком (который только что проснулся). Похоже, снадобья сестры Триниты действительно придали больному сил… При этом одеяло сбилось, и стало видно, что странные сгустки крови под кожей словно бы увеличились и потемнели. Салли услышала, как бегинка не то зашипела, не то засвистела сквозь зубы, но что — понять было невозможно, вероятно, она просто сдерживала ярость.

Припадок кончился так же, как и вчера, — то есть полным беспамятством. Утирая пот со лба, сестра Тринита приказала:

— Эрик, ступай в лавку и пришли ко мне Кристину. Мне нельзя сейчас уходить отсюда. Салли, приготовь что-нибудь поесть. По-моему, в этом доме никто не ел со вчерашнего дня…