Ночь с мертвецом

Одним октябрьским днём бывший патологоанатом, а ныне одинокий пенсионер Иван Трофимович Ерохин мирно сидел в своём кресле и любовался плывущими по небу облаками. Он любил такую погоду, вспоминал о днях молодости, когда был значимым и уважаемым человеком. Тогда к его мнению прислушивались, просили совета, теперь почти все забыли, кроме одного самого верного и преданного друга, зато какого – они были знакомы больше сорока лет, и всякий раз, когда Иван Трофимович замечал растущий папоротник, он вспоминал их первую встречу и понимал, что был везучим человеком.

Вот и теперь он погрузился в тёплые воспоминания. В этот момент мимо его дома проходило несколько пареньков лет тринадцати-четырнадцати. Они заметили старика на крыльце, остановились возле его невысокого забора. Иван Трофимович не видел голов ребятишек – значит, они подошли к забору вплотную. Ерохин насторожился, привстал с кресла, взял в правую руку трость, едва передвигая ногами, подошёл к забору.

- Эй! – из горла старика вырвался шумный трескучий звук. – Что вам здесь надо?! – Иван Трофимович сильно разволновался. Странные дети и подростки преследовали его с семидесятых, после того, как он помог другу в одном деле, согласившись соблазнить неприятную бабенцию. Пока был моложе, Иван Трофимович не сильно переживал по этому поводу. Когда-то он был крепким мужчиной, способным постоять за себя. А теперь совсем другое дело. Мальчишки ошивались возле его дома сразу после переезда сюда, но держались в стороне, и лишь в последние два года стали подбираться всё ближе. Иван Трофимович пытался узнать у соседей, чьи это дети шалят на его участке, но те лишь недоумённо смотрели на него.

- Иван Трофимович, но возле вашего дома почти не ходит детей, - отвечали они.

Вот старик и гадал: покрывают ли соседи чьих-то сорванцов или говорят правду? Если второе, кто прямо сейчас стоит у его калитки?

- Дедушка, - раздалось из-за забора. – А почему у тебя глаза поседели?

Ерохин опешил. Он не понял, о чём говорил мальчишка.

- А ну-ка уходите отседова! – крикнул Ерохин.

- Дедушка, - заговорил другой. – А почему ты белый, как навьи?

Ерохин замер.

- Дедушка, - голос третьего уже не походил на детский. – Ты в нави зришь?

Иван Трофимович развернулся так быстро, как только мог, захромал к себе в дом.

Дети позади него продолжали голосить, каждый повторял свой вопрос. Ерохин старался их не слушать. Он поднялся по крыльцу, вошёл внутрь дома, закрыл за собой дверь, повернул ключ в замке. В этот момент сердце сжалось в комок. Фиолетово-чёрная пелена покрыла взор на несколько мгновений. Иван Трофимович едва удержался на ногах. Коленки задрожали, из рук выпала трость. Упираясь о стену обеими руками, Ерохин добрался до ванной, припал к зеркалу, посмотрел на свои глаза. Словно пелена покрыла зрачки. Некогда карие глаза теперь были цвета молока с примесью кофе. Щеки прохудились, стали похожи на листы пергамента.

«Я умираю!» - пронеслось в голове у Ерохина. Он понимал, что это значит.

В дверь дома постучали.

- Дедушка, - в один голос крикнули ребята. – Мы за тобой. Выходи!

Это оно! Нужно успеть пока ещё не поздно. Иван Трофимович проковылял в гостиную, достал лист бумаги, карандашом начиркал несколько слов, потянулся к телефону. Нужно вспомнить номер, скорее вспомнить номер! В прихожей раздались шаги.

- Мы уже внутри, дедушка! – задорно заявил один из мальчиков. – Мы идём к тебе.

Ерохин просунул костлявый палец в отверстие диска телефона, прокрутил его несколько раз. В трубке раздались гудки. Маленькие хищные пальцы впились в плечо старика.

- Дедушка, вот мы и пришли, - раздался голос за спиной Ивана Трофимовича.

Ерохин бросил короткий взгляд на своё плечо – костлявая когтистая лапа разорвала одежду, оставила кровоточащие следы на бледном плече.

- Алло, - произнёс кто-то с другого конца.

- Это Ерохин, - выдавил из себя Иван Трофимович, чувствуя, как когти раздирают его грудь, тянутся к сердцу. – Я умираю.

…

Я как раз вышел со стройки, на которой работал, когда заметил припаркованный неподалеку жигулёнок. Номер вспомнился сразу – автомобиль принадлежал Станиславу Николаевичу. Я посмотрел по сторонам – ни Яковлева, ни его племянницы нигде не было видно. Совпадение? А может профессор искал меня?

Я посмотрел на часы – шесть вечера. Ввязываться в новую историю не было никакого желания. Я вымотался и всё, о чём мечтал – вернуться домой, искупаться, съесть приготовленный мамой ужин, посмотреть телевизор и завалиться спать. Поэтому я сделал вид, что ничего не произошло, перебежал через дорогу на противоположную сторону и направился к остановке. Однако с каждым шагом любопытство разгоралось сильнее. Я замер под почти осыпавшимся клёном, затаившись, стал наблюдать за автомобилем.

- Славик! – воскликнул профессор у меня за спиной. – А ты здесь что делаешь?

Я быстро отвёл взгляд в сторону, сделал вид, что собирался наклониться и завязаться шнурок. Выглядело это страшно неестественно, но ничего лучше в голову не пришлось.

- Здравствуйте, Станислав Николаевич, - с притворным удивлением я поздоровался с Яковлевым. – Я с работы возвращался, вот шнурок хотел завязать, - кивком я указал на свою кроссовку, на которой успел спутать шнурки.

Профессор стоял у меня за спиной, прямой как палка, в своем коричневом плаще и с увесистым пакетом в руках. Он проследил за моим взглядом, заметил свой автомобиль, снова посмотрел на меня.

- Вот оно что. Ну не стану тебя отвлекать. Было приятно повидаться, - Яковлев подмигнул мне и направился к пешеходному переходу.

- Погодите, - окликнул я его, затолкав спутанные шнурки внутрь кроссовки и бросился вдогонку. – А вы как тут оказались?

- Я? - профессор хитро улыбнулся. – Я убедил Сашеньку помочь мне в одном весьма деликатном деле. По дороге заехали в магазин, - Яковлев приподнял пакет, - купил необходимые вещи. Сейчас поедем дальше.

- А дело, о котором вы говорите, оно похоже на те предыдущие? – спросил я.

- Похоже, - подтвердил Яковлев.

- Тогда можно с вами? – ну зачем я это сказал? Весь потный, голодный поеду на ночь глядя неизвестно куда.

- Если хочешь поехали, - разрешил Яковлев.

- Только мне маму нужно предупредить, что задержусь.

- С этим на месте разбёремся, - сказал Яковлев. – Наш свет, - профессор быстро перешёл через дорогу, я последовал за ним. Вскоре мы вернулись к машине. Племянница профессора Саша Яковлева уже стояла там, скрестив руки на груди.

- Ты всё-таки его встретил, - сказала она, бросив презрительный взгляд в мою сторону. Видимо злилась, что условия нашего соглашения я и не думал соблюдать.

- О чём ты, Сашенька? – спросил Яковлев. Ядовито улыбнувшись мне, племянница профессора пояснила – она сидела за рулем «Жигули» и заметила меня как раз в тот момент, когда я выходил с работы. Саша согнулась в три погибели, в надежде, что я не узнаю машину. Вроде всё получилось, но я столкнулся с профессором. Выслушав её историю, Яковлев коротко хохотнул. Я бросил холодный взгляд в сторону Саши. Как такая хорошенькая девушка может быть такой стервой? Дабы не провоцировать скандал я оставил историю без комментариев, залез в машину на заднее сиденье. Когда мы тронулись с места, я попытался расспросить Яковлева о том, чем нам предстоит заняться. Он не стал отвечать на мои вопросы, заявил, что всему своё время и промолчал всю дорогу, размышляя о чём-то интимном. Вообще, мне показалось, что за напускной веселостью профессора скрывается глубокая грусть.

Мы выехали за город, свернули на просёлочную дорогу и оказались возле одинокого домика, скорее походившего на сторожку. Из будки выскочила собака, принялась тявкать. Саша остановила автомобиль чуть в стороне от дома. Профессор вышел, улыбнулся собаке.

- Полкан, не признал? Фу, кончай нас облаивать, - он подошёл к застывшему псу и погладил его, потом снял цепь и повел к машине. – Пока отвезёшь его к нам на квартиру, там решим, что делать.

- Хорошо, - Саша погладила Полкана и улыбнулась, когда тот облизал ее ладонь. – Можно возвращаться?

- Подожди, может Славик захочет с тобой, - сказал профессор и подмигнул мне.

- Так вы расскажете мне, зачем сюда приехали? – спросил я, увидев, что разговор переключился на меня.

- Пошли, - профессор жестом пригласил меня следовать за ним. Мы вошли в домик, миновали крошечную прихожую, в которой с трудом уместились вдвоём и сразу оказались в комнате, одновременно являвшейся кухней и спальней. У стены на лавке спал человек.

– Вот этот голубчик, - профессор показал в сторону спящего, - ночью может подскочить. Нам нужно убедиться, что этого не произойдёт.

Я пригляделся и понял, что человек на лавке не спит – он был мертв.

- Ну, так как, ты со мной?

- Вы хотите, чтобы я сидел здесь с вами до утра?

- Ну да. Сашу я попрошу позвонить твоей маме, предупредить, что сегодня ты переночуешь у знакомого. Согласен?

Я был грязный, усталый, голодный, но сам не зная почему принял предложение профессора.

- Вот и славно. У нас ведь почти не осталось времени, - профессор выглянул в окошко и указал на почти спрятавшееся за горизонтом солнце. Сейчас Сашу отправлю, а ты пока хватай мел и рисуй круг, - профессор положил на стол белый мелок.

Я с сомнением посмотрел вслед уходящему профессору, но подчинился, довольно быстро нарисовал большой круг и глянул на покойника: грузный черноволосый человек, мизинец и безымянный пальцы левой руки срослись, внешность неприятная, рот приоткрыт, по щеке медленно стекает какая-то мутная жидкость, которую я поначалу, когда принял его за спящего, спутал со слюной. Я вздрогнул, когда хлопнула дверь, и в комнату вернулся профессор.

- Уже познакомился с Трофимычем? - спросил он. – Хорошим был человеком, но судьба ему досталась незавидная. Пожалуй, мой лучший друг, - Яковлев подошёл к телу, некоторое время смотрел на него, затем скорбно вздохнул, перевёл взгляд на окно.

- Гражданские сумерки наступили, в любой момент начаться может, - сказал он и оценивающе посмотрел на нарисованный мною круг. – Сойдёт, - наконец произнёс он, взял два стула и поставил внутри круга.

- Может, вы мне расскажете, почему считаете, что этот человек может подскочить? Он же мертв.

- Знаешь, как в старину называли мертвецов? – спросил профессор, вместо того, чтобы ответить на мой вопрос. – Навьи. Даже праздник такой был, по типу нашей Пасхи. Навий день назывался, когда поминали умерших, задабривали их. Относились к ним везде по-разному, но считалось, что хорошего от них ждать не приходится. Мертвецам не место среди живых, - он помолчал, потом продолжил, глядя на тело своего друга. – Сам я косвенно сталкивался с этим явлением, а историй об этом записал без счёту. Уж не знаю, какие из них правдивые, а какие нет. Например, самая древняя из тех, которые я задокументировал. В начале века у притоков Лены произошёл расстрел рабочих, слышал? У одной женщины убили мужа, она рыдала, угомониться не могла, о себе не думала, впала в страшное уныние. А потом стала всем рассказывать, что к ней муж вернулся. Решили, что свихнулась. Но я разговаривал с одной жительницей посёлка при приисках, которая тогда была маленькой девочкой. Она на Библии была готова поклясться, что видела, как ночью белобрысый бледный парень подходит к дому вдовы, стучит и его впускают. Точь-в-точь умерший муж. Ясное дело девочке никто не поверил, да вот только вдова чахнуть стала быстрее прежнего и вскоре сама померла, как говорили в посёлке, от тоски. Тогда это было дело пятидесятилетней давности, но я всё равно решил проверить, узнал у той жительницы, где могилы найти можно и даже не поленился туда съездить. Кладбище давно забросили, всё поросло травой, я с трудом разобрался, где нужная могила, раскопал и обнаружил только щепки от развалившегося и истлевшего гроба. Вот и думай, правду мне рассказала женщина о белобрысом парне или нет. А если правду, то выходит, что этот мертвец до сих пор по земле бродит и никак не найдёт упокоения.

В комнате стало совсем темно. Оказалось, что к домику не подведено электричество, поэтому профессор достал из сумки свечку, зажёг и поставил в центре круга.

- Сейчас я расскажу тебе историю, которая произошла со мною лично и которая в известной степени повлияла на моё мировоззрение, подтолкнула к тому, чтобы всерьёз заняться изучением фольклора, - он достал из буфета, стоявшего в углу комнаты, стакан, оттуда же взял кувшин с водой, налил немного в стакан, сполоснул, после чего наполнил его до краёв, выпил. – Мне тогда лет тринадцать-четырнадцать было. Вспомнил, как раз той весной родился мой младший брат, отец Сашеньки, это пятьдесят четвертый год. Мне двенадцать. Летом родители отправили меня в пионерлагерь. Признаться, мне не очень нравилось отдыхать вдали от дома, но деваться было некуда – тогда у детей право голоса было сильно урезано, - он улыбнулся. – В один вечер подняли гвалт – пропали две молоденькие вожатые. Я их помню, как сейчас – хорошенькие, одна русоволосая, другая светленькая. Милые такие, улыбчивые, всегда шутили. Ночь переждали, поутру в милицию пошли. А первая вожатая, та, которая русая, уже в отделении, показания даёт. Историю потом пересказал один мой тогдашний приятель, потому не поручусь за истинность. Значит вечером они решили немного отдохнуть от детей и рванули в райцентр, поплясать хотели на танцплощадке. Познакомились там с двумя парнями, по их словам местными. Слово за слово пошли на речку купаться. Светленькая со своим одежду скинули и разом в воду. Русая стеснительной оказалась. Второй парень её и так, и эдак уговаривает, поддалась она, стала потихоньку раздеваться, наклонилась, чтобы снять босоножки и взгляд упал на ногу парня, которая уже по щиколотку в воде. Пальцы синие, сморщенные, ноги почернели, кожа вся в язвах, местами слезла, кость и мясо оголились. Перепугалась, зажмурилась, глаза открыла, всё стало хорошо, нога как нога. Да вот только в воду лезть она напрочь отказалась. Парень настаивать не стал, остался с ней на берегу. Тем временем светленькая со своим вернулись. Ну, русая к ней подбежала, давай звать назад в лагерь. Парни же свою линию гнут – пошли к нам домой. Светленькая такая чтоб податься на уговоры, русая же твёрдо решила возвращаться. Подруга её не послушала и ушла с парнями, русая в лагерь одна возвращалась. По дороге оглядывается – за ней кто-то следом идёт. Перепугалась, давай убегать, а он гонится. Обернулась, а там парень тот, но уже не такой пригожий, как на танцплощадке – чёрно-синий, руки на груди крестом, кисти в кулаки сжаты, челюстью щёлкает, догоняет. Тут петухи пропели, наваждение и пропало. Она стоит на кладбище, вокруг могилы и ни души. Вся в слезах, а сама подругу ищет, но так и не нашла, в милицию прибежала заявление писать.

- Что-то мне не верится в эту историю, - усмехнулся я. – Напиши она такое в заявлении, ей бы прямая дорога в дурку.

- Так-то оно так, но я как раз перехожу к той части истории, за которую поручиться могу. Вторую вожатую стали искать всем миром. Даже пионеров мобилизовали. Ну, приятель мой и предложил пойти на кладбище и там поискать. Да не на городское, а на старое деревенское, о котором знали только местные. А он как раз из тех краёв был, знал всё вдоль и поперёк. Мы действительно нашли вожатую на окраине того кладбища. Всё тело в порезах, лицо в синяках, светлые волосы измазаны в грязи, а вокруг будто куры паслись – столько следов от их лапок осталось. Тем же летом мне случайно попалась книжка с болгарскими сказками. И в книжке этой я вычитал, что души умерших – навьи - часто принимают образ птицы. Я так и не узнал, что случилось с той светленькой вожатой, и кто её убил, но само воспоминание об обнаруженном теле и птичьих следах вокруг отпечаталось в памяти.

Профессор перевёл дыхание, посмотрел на тело своего друга. Тот оставался недвижим.

- Ещё один случай, который я выделяю в числе прочих, - продолжил он рассказывать свои истории. – Середина семидесятых, расцвет застоя. Я ездил тогда по деревням и посёлкам, собирал местные истории и легенды, и так получилось, что нарвался на продукт современного фольклора. Женщина, которая поведала этот случай, могла и приукрасить, потому за истинность опять не поручусь. По её словам, лет десять назад у её соседки, которая отказалась со мной разговаривать, был тогда ещё живой муж. Работал на местном карьере, поздней осенью по какой-то причине нужно было срочно отгрузить крупную партию щебня. Вызвали и его. Оделся он не по погоде, во время работы взмок, а домой шёл и замерз чуть не на смерть, такой пронзительно-холодный ветер дул в тот день. Слёг с воспалением легких. Месяц лежал, лечение не помогало, полезли осложнения. Фельдшер (толкового врача в том посёлке не было) руки опустил, говорит надо госпитализировать. Связался с центром, скорую вызвал. А жена в это время у кровати мужа. Ему совсем плохо стало, бредит. Тут вдруг открывает глаза. «Отец, - говорит, - ты зачем сюда пришёл?» А отец его ещё в Великую Отечественную погиб. Жена перепугалась, оглянулась – никого. Перекрестилась и давай мужа зацеловывать, успокаивать. «Ты посмотри, родная, - снова заговорил мужик, - чего ж отца родного на пороге держишь, дверь пойди открой». Она ему - ты не волнуйся, нет там никого. А он на своём стоит – пойди дверь открой, отец стучит. И в этот самый момент кто-то действительно в окно постучал. Она от страха вся съёжилась, но тут вспомнила – скорая ведь из центра едет. Так может то они? Слава, думает, богу. Опять перекрестилась, глядь в окно, а там действительно дядь Гриша, отец её мужа каким ей в детстве запомнился, когда на фронт уходил. Не на шутку перепугалась, что делать не знает. А муж давай на неё орать: «Очумела что ли, ко мне отец пришёл, столько лет не виделись, а ты его на улице держишь!» Ну тут у неё как помутнение рассудка, подошла к двери, открыла её, а на пороге и во дворе никого. Она опять перекрестилась, обратно к мужу, а тот уж дух испустил.

Профессор отпил из стакана.

- Знаешь, почему историю эту выделил?

Я отрицательно покачал головой.

- Вдова своей соседке после рассказала, что на заснеженном крыльце следы куриных лапок увидела. А откуда им зимой-то взяться, когда кур в курятниках держат?

Я ничего не сказал, задумался. Тишина затянулась, а сидеть и молчать в комнате с мертвецом жутко. По крайней мере я себя чувствовал неуютно. Молчание нарушил профессор, вспомнив ещё одну из, казалось, бесчисленного числа своих историй.

- Эта приключилась в студенческие годы. В общем-то, непримечательная, и я к ней не отношусь серьезно. Но упоминания заслуживает. Начало шестидесятых, меня, как и остальных ребят с моего курса, отправили в колхоз на картошку. Знаешь ведь, что при Советах студентов заставляли на земле работать? Так вот, в том колхозе нам попался один мужик, пьющий, да ещё и посмешище среди своих товарищей. Вроде как и доверия не заслуживает, но меня его слова зацепили, я их записал. Как-то возвращался этот самый колхозник поздно ночью домой. Идти далеко – километров десять, он из сил выбился, на улице тепло, лето. Уже собирался заночевать прям у дороги, да тут какой-то припозднившийся грузовичок проезжал. Водитель остановился, дверь открыл, предлагает подвезти. Мужи, само собой охотно согласился. Залез в кузов, посмотрел – а за баранкой совсем молодой парень: курносый, кучерявый, с живыми бегающими карими глазами, большими, как локаторы, ушами, широким мужественным лбом. Костюм у него такой интересный, щегольский, с кроваво-красной розочкой на груди. Одним словом, располагающая к себе наружность. Разговорились они, анекдоты начали травить, мужик и счёт времени потерял. Болтали-болтали, а до места никак не доберутся. Ну колхозник наш, наконец, опомнился, спрашивает: чего никак не доедем, всего ж десять километров. Тут парень от него отвернулся, помолчал да и говорит: «Скоро приедем, ты не волнуйся». Мужик поверил, думает, может счёт времени потерял. На всякий случай глянул наружу – вокруг одни поля, ни черта не понятно, где находится и куда едет. Но после этого разговор складываться перестал. Едут и молчат. Мужик понять не может, что происходит – час уж едут, а всё на месте. Глядь, а за окном всё тот же пейзаж. Стало ему не по себе. Давай, говорит, ты меня здесь высадишь, я дальше сам дойду. Да чего ты, отвечает парень, не волнуйся, вот-вот доедем. Мужик не хочет, требует остановиться, а водитель его словно и не слышит. Мужик с кулаками на него, водитель его как толкнёт, тот к дверке и отлетел. А с виду-то парень кожа да кости. Понял мужик, что дело нечисто, на ходу дверь открыл и прыгнул, свалившись в канаву. Во время падения здорово стукнулся головой, утром пришёл в себя ровно на том месте, где его и подобрал злополучный грузовик. Остальные колхозники понятное дело его засмеяли. Напился, говорят, да прям на поле спать и завалился, вот и вся загадка. Мы ему тоже не поверили, но об этом мужике местных я всё-таки поспрашивал. И одна женщина в возрасте рассказала, что водитель по описанию похож на парня, которого она знала. Он действительно работал когда-то водителем грузовика, частенько возил зарплаты колхозникам. Прознали об этом какие-то грабители – а время было только-только после войны, всюду разгул бандитизма – точно так же ночью попросили подобрать их, а как в кабину залезли, финку шофёру в грудь воткнули, деньги все отобрали, и поминай, как звали.

Снова повисла тишина. Я начинал привыкать к соседству с мертвецом, захотелось спать. Глаза уже закрывались, как вдруг раздался голос профессора:

– Смотри-смотри.

Я повернул голову в сторону лавки, на которой лежал мертвец и затаил дыхание – его левая рука свесилась и качалась. На мгновение показалось, что покойник дернулся, попытался подняться, но нет, ничего не произошло. Очень скоро рука неподвижно застыла у основания лавки. Может так наступало трупное окоченение?

- Вы так и не сказали мне, почему считаете, что ваш друг должен стать, как там… нави, - сказал я, не отводя взгляд от трупа.

- Он потомственный колдун, - без обиняков сказал профессор. Рука снова едва заметно качнулась, застыла.

- Даже не потомственный, а врождённый, - продолжил профессор, когда напряжение несколько спало. – Таких ещё называют ведьмаками. Сами по себе, без какой-либо науки, они могут приносить людям как вред, так и пользу. В современном мире зачастую они даже не подозревают, какой силой обладает сказанное ими нечаянно слово. Обидятся они на человека, выкрикнут гадость, а у того потом несчастье случится – дом сгорит, покалечится, даже умереть может.

- А почему вы думаете, что ваш друг такой?

- Потому что я был непосредственным участником истории, приключившейся с Трофимычем. Он какое-то время работал патологоанатомом. Говорят, талантливый был специалист, въедливый, начитанный. Году в шестьдесят пятом позвонил ему его отец, грустный, подавленный. Сынок, говорит, я как помру, ты мне жилы подрежь и сам никогда не женись. И прости меня, сынок, что привязался к твоей матери, полюбил, дал волю греховной страсти и испоганил тебе жизнь. Сказал и повесил трубку. Трофимыч перепугался, позвонил в милицию, те приехали, проверили – оказалось, отец голову в духовку засунул, газ включил и задушился. Так все решили, но не Трофимыч. Не поверил он, что его отец мог покончить с собой – причин-то никаких не было. Решил во всём сам разобраться и настоял на том, чтобы вскрытие проводил он. Сначала ему запретили, но когда было надо, Трофимыч всегда своего добивался. Перевезли тело отца в его морг, он прогнал всех помощников-практикантов, остался один в зале. Сидит, смотрит на труп отца и понимает, что не может его резать. Достал спирт, разбавил, принялся пить. Дай, думает, нахлестаюсь, может тогда работа пойдет. В общем, просидел он до вечера, периодически выпивая. Решился, наконец, подошёл к трупу, взял скальпель и только надрез делать, как покойник глаза открыл. Трофимыч отскочил, всё думает, поехала крыша. А труп-то поднимается, руки на груди скрещены, глаза злые-злые, зубы оголились, клацают. Нави зарычал да бросился на родного сына. Трофимыч чудом каким-то выскочил из зала, запер дверь, а мертвец за ним ломится, да с такой силой таранит дверь, что глядишь и не выдержит. Трофимыч понастроил баррикад и вниз, к телефону, мне звонить. Я тогда ещё не был таким увлечённым как сейчас, слышу, язык заплетается, решил, что друг напился и то ли разыгрывает меня, то ли белку подхватил. Хотел послать его, но что-то меня остановило. Дай, думаю, съезжу. А морг-то на краю города, далеко, транспорт не ходит, пришлось пешком добираться. Пришёл туда к утру. Трофимыча обнаружил возле баррикады, бледного, дрожащего. Он, говорит, ломился, да сейчас вроде угомонился. Ну мы разобрали завал, дошло дело до того, что дверь надо открывать. Трофимыч сторонится, вижу, боится. Тогда я сам открыл, внутрь зашёл, а там всё вверх дном, повсюду трупы валяются, видно, что тела погрызены, а отец Трофимыча застыл в углу со скрещенными на груди руками и жутким оскалом, а губы и лицо в крови измазаны. Я перепугался, от страху даже креститься начал, хотя тогда считал себя атеистом, но покойник не шевелится. Трофимыч храбрости набрался, вошёл внутрь, начал причитать, как же он успеет порядок навести, да следы укусов скрыть. Понятное дело, я вызвался ему помочь, успели мы прибраться и отцу его жилы подрезали, как он просил. Когда тело осматривали, оказалось, что у покойника хвост имелся, характерная метка ведьмака. Вот я и решил, что друг мой тоже проклят, предупредил его. Он пообещал со мной связаться, если вдруг почувствует приближение смерти. Вчера вечером позвонил, я мигом примчался. Он еле дышит, просит увезти, говорит, чертей видит. Я кое-как его перевёз сюда, на лавку положил, всю ночь ухаживал, он рано поутру и представился.

История нагнала жути, но было в ней что-то неправдоподобное.

- А вы не думали, что весь этот кавардак мог устроить ваш друг? – спросил я профессора.

- Трупы он тоже искусал?

Я пожал плечами.

- Может, напился пьяным, заснул, а в здание морга какая собака заскочила, всё перевернула и трупы погрызла. Ваш друг проснулся, перепугался, может по-пьяни привиделось чего необычное, запаниковал и вам стал названивать. Вы-то сами не видели живого мертвеца?

- Сам не видел, - согласился профессор. – Но ведь ты знаешь, как обстоит дело со сверхъестественным. Зачастую доказать однозначно ничего нельзя, всегда есть лазейки для рационального объяснения. Вспомни о тени. Что ты видел тогда, Слава, можешь толком объяснить?

Здесь мне нечего было возразить. Каждый раз возвращаясь мыслями к памятной ночи в студенческом общежитии, я не мог с уверенностью сказать, что там увидел.

У покойника мы просидели до утра. Станислав Николаевич на какое-то время задремал, да и я не без греха, но ничего страшного не произошло. Когда рассвело, профессор подошёл к своему умершему другу, поднял свесившуюся руку и положил её вдоль тела, с грустью посмотрел на его неприятное лицо.

- Покойся с миром, - прошептал он.