Ноготь

Уже как пару дней подряд мне не даёт покоя собственный ноготь.

Впервые он заявил о себе поздним субботним вечером, после утомительной тренировки в спортзале. Тогда ступни обволакивала покалывающая судорога, и я решил их немного помассировать, надеясь избавиться от ненужного раздражения по дороге домой. Метод оказался действенным — при каждом нажатии ступни откликались приятной щекоткой, что вводила меня в полубессознательную эйфорию.

Но тут во всеобщее спокойствие вдруг ворвался неожиданный всплеск боли, тут же вытянувшей меня обратно в реальность. Сначала я даже и не понял, что было источником, и только когда повторно ощупал правую ступню целиком, то встретил у большого пальца тот же разрывающий укол.

Тогда я не придал ему особого внимания. Свалил вину на натёршие за время тренировки кроссовки, успевшие заработать соответствующую репутацию, и двинулся со спокойной душой домой.

Правда, на обратном пути мне так и не удалось насладиться спокойствием ночи. С каждым шагом палец буквально разрывала рвущаяся наружу боль. Он как назойливый ребёнок упорно пытался привлечь моё внимание, вызывая однообразными криками неописуемое утомление и злость. Первым же делом, когда я вошёл в квартиру, мне захотелось зайти в ванну и посмотреть на этого паразита.

На звук отпираемого замка в коридор прибежал мой кот — Джерик. Он тут же затёрся о мою ногу и замурчал, видимо, надеясь получить порцию вечерней ласки или угощений. Мне сейчас было совсем не до него и тем более не хотелось вымещать на нем стресс, поэтому все знаки внимания я просто-напросто проигнорировал.

Когда я поспешно разулся, разбросав ботинки по прихожей, и содрал носок, испепеляющая злость внезапно сменилась испугом.

Подушечка большого пальца обросла по краям засохшими тёмными корочками, а у правого края, на стыке ногтя и плоти, беспорядочными брызгами алела свежая кровь. Наклонившись ближе, я увидел, что ноготь буквально разорвал собою мясо, и что в образовавшейся ране белело небольшое озерцо мутно гноя.

Загипнотизированный жутким зрелищем, я не заметил, как руки сковал холод, а кожа стала пунцовой. Разбежавшиеся по телу мурашки мешали мыслям выстроиться в предложения или хотя бы в отдельные слова.

Смутные воспоминания привели к пузырьку с перекисью водорода. Не глядя, я плеснул сильной струёй на ноготь. Щиплющая смесь тут же вспенилась и грозно зашипела при контакте с раной. Было ощущение, словно жидкость заживо разъедает мясо, но когда я протёр палец ватным диском, то увидел, что тот остался прежним.

Тем же спонжем я убрал и гной, правда, стоило только прикоснуться к покрасневшей коже сбоку, как изнутри тут же брызнула новая порция смешанной с кровью слизи.

Пропитанные потом волосы лезли глаза, руки тряслись, дыхание тяжелело, но я все ещё пытался руководствоваться здравым смыслом.

Обращаться к врачу по такому пустяку мне ужасно не хотелось. При одной только мысли о подобном тело заполнял жгучий стыд и животный страх. Взрослый мужик, пальчик у него, видите ли, болит.

Случай уже не был единичным. Ещё где-то в студенческие годы я столкнулся с той же неприятностью. Тогда дело дошло до операции, где мне под обезболивающими вырезали вросшую в кожу часть ногтя. Еще тогда ожидание предстоящей операции сопровождалось легкой паникой. Я ощущал себя беспомощным травоядным зверьком, загнанным в пещеру, на выходе из которой терпеливо дожидался хищник.

Будь моя воля, и тогда бы к врачам не пошёл. Я, правда, предпочёл бы заниматься самолечением, нежели мучить себя этими чувствами, но мнение родителей оказалось авторитетней, и через все сопутствующие неудобства пришлось перетерпеть. До сих пор помню, как палец чуть не лопнул под действием введённых обезболивающих.

Отголоски фантомной боли тут же напомнили о себе.

Решение проблемы казалось мне куда проще и менее мучительным в отношении моего пугливого духа.

Я вытащил из стакана маленькие маникюрные ножнички и вновь переключил внимание на ноготь, пытаясь приметить траекторию движения лезвий. Думал сначала, подобно врачам, просто отрезать разросшуюся часть, но затем понял, что тогда придётся искромсать и прикрытую пластом ногтя плоть. Намного более здравой показалась идея укоротить краешек, распоровший мясо.

Я попытался аккуратно поддеть ножницами уголок, но стоило его острию вновь коснуться раны, как палец окутал такой жуткий спазм, что из меня тут же вырвался отчаянный крик боли.

Когда болезненная пульсация утихла, а ум охладел, я сделал очередную попытку, но тут же отступил, стоило почувствовать очередной укол изнутри.

Мне, всему взмокшему и измотанному, уже было не по силам лишний раз шевелить извилинами и придумывать обходные манёвры. Я просто хотел отдохнуть и на время отпустить все назойливые заботы.

Так и не придумав ничего лучше, я кое-как вымазал злосчастную рану зелёнкой, лишний раз залил её перекисью и обмотал палец бинтом, после чего удалился из ванны.

Заставить себя настругать капусты и огурцов на салат казалось мне невыполнимой задачей. В итоге обошёлся лишь завалявшимися в холодильнике макаронами, уже отдающими противным сырным душком.

В безуспешных попытках забыться во сне я проворочался в постели где-то часа полтора. От нескончаемой испарины лежать под одеялом было нестерпимо жарко, но и без него также было нестерпимо холодно. Как назло, поток мыслей забурлил лишь сильнее, утягивая меня за собой все дальше от забытья. И протекал этот поток раз за разом вокруг одной и той же картины — набухшего с правого края большого пальца ноги, раскрашенного болезненной краснотой.

С каждым кругом, с каждым новым обновлением палец, словно в ответ, посылал слабый импульс боли, неспешно текущий от ступни до самой головы.

Отделаться от зуда казалось невозможным. Можно было только привыкнуть к его постоянному соседству, утомиться от идущего по десятому кругу цикла и провалиться в сон.

***

Побег от проблемы не принёс мне ничего более, кроме новых проблем. Если ещё утром я мог недолго насладиться забытьём, то когда сунул ногу в ботинок и скорчился от пронзившего палец штыря, все поблёкшие краски памяти вновь вспыхнули с новой силой.

В этот раз приносимая каждым шагом боль возросла раза так в полтора, если не больше. Окутанный неведением разум рисовал картину пальца, распоротого разросшимся ногтем насквозь. Как минимум, ощущалось это именно так.

На протяжении всего похода до работы мысли никак не могли сойти с этой мучительно тропы. Вымазанный в засохшей крови палец представал передо мной невидимым маревом. Оно удушало и опьяняло меня, притупляло ум. Истощенный, я даже не услышал, как в троллейбусе мама с коляской умоляла меня уступить дорогу. Залитый с ног до головы потом, я хотел забиться в угол в тот момент.

Вопреки всем моим немым просьбам, на самой работе мысли так и не вернулись в прежнюю колею. Исписанные пустыми словами бумаги и забитые каракулями таблицы проплывали мимо задним фоном. Руки делали что-то на автопилоте, не давая мне никакого отчёта. Я все также неизменно сидел где-то в глубине черепной коробки, замкнутый наедине со сменяющими друг друга кадрами разыгравшейся фантазии.

Я бы с удовольствием закрыл глаза, чтобы не видеть очередное наслоение пожелтевших, растопырившихся во все стороны пластин ногтя, но, к сожалению, даже при большом желании закрыть их внутри головы не мог.

Трудно сказать, сколько я находился в этой прострации. В моменте время тянулось издевательски медленно, словно кому-то было в удовольствие наблюдать за моей обмякшей рожей, и когда я оглядывался в прошлое, то с испугом осознавал, что-то томительное время занимало собою лишь жалкие минуты.

Возможно, в таком ключе мог бы пройти весь рабочий день, если бы начальнику резко не захотелось пройти мимо моего стола и посмотреть, что же я успел сделать за это утро. А показывать мне было, собственно, нечего. Жалкие пара абзацев и с десяток заполненных ячеек таблицы никак не вязались с тремя рабочими часами.

Сквозь мутную водянистую оболочку, натянутую поверх глаз, я посмотрел на нависшее надо мной недовольное лицо. Смотрел оно так, словно я был ребёнком, разгромившим квартиру.

Из приглушенной речи начальника, словно сказанной под водой, я уловил лишь слова о недовольстве моим нынешнем состоянии здоровья и предложении оформить больничный.

Каждое его слово я послушно внимал, когда надо было — кивал и мычал, но делал это бессознательно, на автомате. Моё внимание привлекало нечто иное.

Чем дольше начальник говорил, чем активнее жестикулировал и двигал мышцами лица, тем больше его черты таяли и искажались.

В его глазах появилась невидимая до этого красная пелена, как от лопнувших капилляров, только странно розовато-белого оттенка. Эта жижа текла изнутри глазных яблок, крошечными ручейками просачивалась сквозь волокна и скапливалась под сетчаткой. Перемешанная с гноем кровь стекала мутными слезами по щекам, капала из трещин обветренных губ, блестела на перекрученных в жуткие рога клыках. Тёмно-карие зрачки толи раздвоились, толи расстроились, распластавшись по белку как разбитое яйцо. Казалось, кожа тоже расплавилась и густой слизью лениво сползала с деформированного черепа.

Существо накренило голову, неотрывно смотря на меня, как хищник на жертву. Мир за его спиной также помутнел, поплыл, протяжно и утробно зашипел, словно вывернулся наизнанку, обнажив красные внутренности.

Моё тело окаменело. Онемевшие веки не могли опуститься. Глаза окутала болезненная сухость. Лишь ноги шевелились по велению животного инстинкта, подгоняемого страхом.

Я медленно поднялся со стула и попятился назад, закрыв ладонями обзор, как дитя, надеясь хоть как-то огородиться от наступающего кошмара. Повелевающая искривлённым миром и телом существа сила никак не действовала, лишь заинтересованно наблюдала стекающими по щекам зрачками за моими паническими попытками спастись.

Я делаю ещё один шаг назад, второй, вдруг цепляюсь обо что-то и лечу по дуге прямиком на пол. Больно шлёпаюсь тушей о кафель.

Темно. Глаза плотно закрыты, не желая больше видеть проклятый свет. Звукам мира преградила путь пищащая завеса, сквозь которую тщетно пыталось пробиться отдалённое эхо голосов. Не то две, не то три сущности схватили меня за ноги, за руки, за голову, за туловище и затрясли с яростной силой.

Со временем сознание успокоилось. Отдельно вырванные из какофонии фразы обрисовались смыслом, волнением и… тревогой?..

Из бушующего моря звуков глыбой всплыло целое предложение:

— Xxxx?! Xxxx! Ты слышишь?! — перепугано кричал непонятно чей голос. Ни женский, ни мужской.

— Да у него жар! — ворвался откуда-то второй вопль.

Больше нет сил скрываться в неведении. Нужно изучить обстановку, здраво оценить ситуацию. В противном случае есть шанс остаться во тьме навсегда.

Наперекор перепуганному внутреннему голосу, я всё-таки разжимаю веки и принимаю слепящий удар белоснежного света.

Надо мной склонилось три размытых чёрных силуэта, мерно покачивающихся в бьющих с потока лучах. Глаза понемногу привыкали и уже могли сфокусироваться на лицах незнакомцах, где средь светло-телесной кожи были посажены обычные человеческие губы, обнажающие ряды ровных белых зубов, чёрные щетинки ресниц и прямёхонькие, симметричные носы.

Это были люди. Несомненно, обычные люди! Сердце аж подпрыгнуло, обрадовавшись внезапному облегчению. По рукам и ногам пробежала щекочущая волна, смывая за собой напряжение.

От вида их взволнованных взглядов, перебежек вокруг меня и неловких движений руками в воздухе даже дышаться легче стало. Можно было даже подумать, что мою душу перекинуло из самого жерла преисподней прямиком в райские угодья.

— Xxxxx! Xxxxx! — продолжал кричать начальник, не замечая вернувшейся моему лицу ясности. Когда же он наконец заметил в теле жизнь, так тут же озарился улыбкой облегчения. — Слава Богу… Живой он, живой!

***

Коллеги ещё долго настаивали обратиться за помощью к медикаи, но я каждый раз убеждал их оставить опасения при себе.

Начальник проявил не меньшую настойчивость и, отказавшись слушать любые упрёки, тут же отправил меня на законный выходной. Не хватало ему только, чтобы я — упрямец — ещё помер тут средь бела дня.

Спорить не оставалось никаких сил, даже в воображении делать этого не сильно-то и хотелось. Как распорядиться подаренным временем — тоже не было ни единой идеи. Неведомое дуновение указывало мне путь до ближайшей зелёной зоны, и я был нисколько не против такого предложения.

В голове царила абсолютная пустота, где лишь редкими вспышками сверкали события минувшего часа. В истинности увиденных мною пугающих искажений не было повода сомневаться. Нутро не выражало никакого отторжения при мысли о них, как бывало с откровенной ложью и клеветой. По крайней мере, я мог утверждать, что видел все это собственными глазами.

Вот только при попытке подыскать объяснения этим видения возникал затор. При большом желании можно было бы все списать на скопившийся стресс, помноженный на бессонницу, но звучало это не очень достоверно. Хоть что-то похожее имеется лишь среди эффектов сонного паралича, но это явно было даже близко не оно.

Посеянное в уме смятение вызывало далёкие отголоски страха и холод в ладонях. Мигрень так и намеревалась вырваться из черепной коробки. Мне нужено было отдохнуть. Нужно было успокоиться, дать нервам расслабиться, чтобы взгляд на ситуацию стал куда чётче.

Местную зелёную зону на окраине города с трудом можно было назвать парком. Уж скорее это был нетронутый участок леса, сквозь который человек аккуратно проложил лишь небольшую утоптанную тропинку и разбросал на её протяжении ограждения прудов с каменными домишками — давно уже всеми потрескавшимися, обвалившимися и поросшими густым мхом.

Растительность сплошным куполом огораживала землю от небес. Где-то над кронами скользили тонущие в лучах солнца силуэты ласточек, запевающих жизнерадостную трель. Им в ответ, перекрикивая друг друга, каркали с востока вороны, взмывающие ввысь густым чёрным облаком. Из-под коричнево-жёлтого ковра опавшей листвы то и дело доносились шелест и шуршание — каких-то пугливых зверьков застало врасплох столь внезапное появление человека.

Охватывающая ступню боль только крепла. Было чувство, словно всю ногу от кончика ногтя до икры распирал лезущий наружу воздух. Соприкосновение большого пальца и земли казалось сродни пытки. Мясо у подушечки ритмично и неустанно пульсировало, подобно сердцу, разгоняющему по телу кислоту.

В какой-то момент ходить стало и вовсе невозможно. Я начал прихрамывать, замедлил и без того небыстрый шаг, а взглянув на тянущуюся далеко за горизонт тропу и вовсе потерял последние капли рвения.

Глаз приметил массивный квадратный валун, некогда отёсанный и украшенный замысловатой резьбой, но сейчас усеянный трещинами и глубокими лунками. Лет под сотню назад камень явно служил фрагментом элегантной колонный, подпирающей обвалившуюся ныне маркизу стоящего близь древнего домика. Камень оброс растительностью и скрыл под её покровом собственную красоту и уникальность, став неотделимой частью пейзажа.

Я с облегчением расположился на валуне и окинул взглядом разившийся в двух метрах впереди прудик.

Тёмная гладь сплошь заросла насыщенно-зелёной рябью, тут и там вздымающейся от приплывающих со дна пузырей. На искусственных бережках сверкали под пробивающимися сквозь листву лучами гладкие спинки лягушек. Некоторым земноводным надоедало сохнуть на суше, и они со скоростью пули ныряли обратно в воду, отмечая приземление метками из расплывающихся по поверхности колец. Центр водоёма венчал островок из плотно прижатых друг к другу кувшинок, представивших на обозрение миру белые соцветия.

Прямо возле моей ноги внезапно приземлилась маленькая лягушонка насыщенного травяного окраса. Она как будто не видела меня или не обращала внимания, смотря куда-то в даль и мерно шевеля кожей горла.

Будучи невнимательным, амфибию легко можно было легко спутать с резиновой игрушкой, брошенной по случайности малышом. В какой-то момент это сравнение настолько сильно овладело мной, что я из интереса даже легонько коснулся её ногой. К удивлению, лягушка и от этого движения как будто не почуяла опасности.

Наверняка она просто залюбовалась видом кружащей поодаль роем мошкары — убеждал я сам себя. Не может же она быть настолько непреклонной. Если только это в самом деле не игрушка.

Сила, до этого лишь подгонявшая меня лёгким любопытством, в этот раз целиком завладела телом и повторно толкнула животное краем ботинка. Лягушка лишь немного покачнулась и переставила поудобней лапки. Ноль реакции.

В этот раз я даже немного забеспокоился. Мало того, что картина была, мягко сказать, неестественной, так ещё и веяло от неё каким-то лёгким дыханием тревоги, морозящим кожу. Все происходящее не казалось частью нашей реальности, все это было фальшивым, какой-то приманкой. Словно кто-то посторонний ждал моей реакции.

Я же, честно говоря, и не знал, как реагировать. Мозг на мгновенье завис, не в силах обработать полученные данные.

И пока я тщетно пытался подыскать хоть какое-то логическое объяснение происходящему, лягушка незаметно приподнялась на задние лапы и застыла в наклонном положении. Она висела так, может быть, секунд десять, после чего медленно оторвалась от земли и воспарила в воздухе.

Глаза автоматически следили за движением лягушки. Краем зрения я заметил, что на самом деле она не летела, а опиралась на некое подобие тонкой, походящей на кишку, ноги, вываливающей прямо из туловища. Когда амфибия оказалась на высоте глаз, она медленно повернулась ко мне животом и обнажила отвратное нутро.

Посреди заляпанного бардовой кровью белого брюха разверзлась залитая пустотой червоточина. Дыру обрамляли по бокам не то зубы, не то вывернутые наружу ребра, схожие с человеческими, жадно хватающими воздух. Из глубины тьмы бесконечным языком змеилась тёмно-коричневая кишка, обросшая плотной коркой. Отросток доходил до самой земли, образовывая подобие спиральной подставки, и продолжал извергаться из нутра, накручивая новые кольца. Из непроглядной тьмы что-то невидимой стрелой ужаса пронзало насквозь сердце. И чем дольше я вглядывался в бездну, тем отчётливей различал там очертания вращающегося из стороны в стороны налитого кровью глазного яблока, прочерченного по горизонтали узким зрачком.

Глаз плавно выехал из глубины, почти упёршись в щёлкающие снаружи клыки. Его взгляд словно цепью был прикован к моему дрожащему лицу. Из щели чёрного зрачка обильным потоком лились испепеляющие всё живое злоба и гнев. Тварь медленно приблизилась ко мне и затряслась в воздухе. Огромный глаз на общем фоне оставался как будто статичным, непоколебимым, и лишь судорожно вращался из стороны в сторону вокруг оси зрачка.

Я невольно попятился по камню назад и кувыркнулся на землю, не в силах оторвать взгляда от настойчиво надвигающегося чудовища. Стук пульса затмил собою все голоса жизни. Чёрное марево туманным кольцом сгустилось по краям обзора. Сердце панически билось о сковывающую грудную клетку, надеясь катапультироваться вместе с душой.

Тварь на время застыла, окоченела, затем медленно отклонилась назад, пригнулась, и резко выпрыгнула из-за камня прямо на меня. Бесконечная кишка удавом обвилась вокруг шеи, сдавив в беспощадной хватке. Существо неестественно сильными лапами схватилось за челюсти, разомкнуло их и навалилось мокрой и склизкой тушей прямо на язык.

Руки тряслись и выполняли приказы заторможено. Я схватился за гладкую тушку искажённой лягушки, тщетно надеясь не пустить ее внутрь. Чудовищу не составило ни малейшего труда выскользнуть из ненадёжной хватки и заползти уже по самую половину в рот. И тогда, когда тварь на мгновение расслабила лапы, я с невероятной для самого себя скоростью сомкнул челюсти с характерным громким щелчком.

По языку растёкся вкус холодного железа. Оставшаяся внутри половина монстра забарахталась в припадке и что-то приглушенно запищала. Обрубок с внешней стороны зубов камнем полетел вниз и со всплеском шлёпнулся о землю.

Из горла под сильным напором вырвался тошнотворный поток непереваренных масс, залапавших одежду и скопившихся зловонной лужей в почве. Посреди мутной жидкости все ещё дёргалась по велению затухающих импульсов разделенная туша кошмарной амфибии.

Звенящая мигрень снова охватила череп. Все вокруг размылось и потеряло чёткость. Я тщетно пытался ухватиться за покидающий меня мир, но он улетал все дальше и дальше, пока и вовсе не скрылся в непроглядной тьме.

***

Веки тяжело раздирали наросшую снаружи корку. Горло и лицо облепил вязкий, удушающий жир. Глотке недоставало влаги и сглатываемая слюна подобно лезвию царапала нутро.

Окружающий мир все ещё был мыльным и неустойчивым, покачивался из стороны в сторону на волнах. Взгляд утыкался в землю — не было никаких сил ни чтобы поднять головы, ни даже пошевелить сухими глазами.

На протяжении где-то пяти минут материя не спеша обрисовывалась границами и контурами, понемногу отделяясь от общего разноцветного полотна. На фоне бугристого ковра земли желеобразным бесформенным пятном распласталась грязно-серо-зелёная рвотная масса, в которой кверху гладко-белым брюшком, раскинув немощные лапки, лежала разрубленная пополам тушка лягушонка.

Когда я смог лучше сфокусироваться, то заметил, что животное было не разрезано ножом, как показалось ранее, а буквально перекушено пополам. Вытянутые следы человеческих зубов кратерами отпечатались на гладкой коже и вывалившихся кишках земноводного.

Неосязаемый до этого язык вдруг пронзил резкий вкус крови. Вязкая жижа цепко липла к зубам и нёбу. От одной только мысли, что данная субстанция сейчас растекается по рту, снова сработал рвотный рефлекс, но тошнить уже было не чем, все содержимое желудка давно впиталось в землю. Горло пару раз содрогнулось, проталкивая несуществующий ком. Я тот час же сплюнул тошнотворную жижу, потом для надёжности окунул язык в натёкшее озерцо слюны, и снова сплюнул.

Лёгкие жадно глотали кислород, периодически давясь им. Страх холодной судорогой разбегался по рукам и спине. Ноги так и подмывали сорваться с места и унестись в случайном направлении. Нейронные связи все ещё находились под аффектом, и посчитали побег самой разумной из идей.

Я побежал прочь из проклятой рощи, навстречу родным каменным изваяниям. Ноготь уже практически не болел, только слабыми импульсами при каждом шаге напоминал о своём присутствии. Зелёные сплетения уносились прочь вглубь заповедника, сливаясь в одну кучу у меня за спиной. Громады многоэтажек неспешно выплывали из-за поредевших рядов растительности, загораживая собою небо и горизонт.

И пока перепуганная до смерти инстинктивная сторона несла тело все дальше и дальше, я невольно подмечал остатками разума странные изменения в движимом полотне пространства.

Вокруг сгустилась пыльным красным облаком еле видимая сферическая аура. Она следовала за мной по пятам, как будто намертво приклеенная. Вся материя, что соприкасалась или попадала под её алую вуаль, мгновенно обретала облик спрессованных в квадратные блоки плоти, из которых на мир растерянно смотрели огромные, как баскетбольные мячи, глазные яблоки. В их взглядах не читалось ничего, кроме боли и пожирающего изнутри страха, что моментально переселялся и в меня, стоило его завидеть. В полу и стенах бессмысленно жевали воздух усеянные человеческими зубами челюсти. Стенки отверстий, походящих на норы грызунов из плоти, слабо тряслись и вибрировали под напором вырывающихся из недр внутриутробных завываний, напоминающих гул низкочастотных труб.

Воздух в округе был необычайно горяч и насыщен резким вкусом кислого железа. Он раздирал глотку и распухал в лёгких, упираясь в тесные стенки рёбер. Насквозь пропитанная холодным потом футболка вонючим тряпьём липла к спине и вызывала мурашки каждым прикосновением.

Плоть под ногтем билась, словно сердце, разгоняла по ступне и голени рвущуюся наружу боль, пронзавшей хищным холодом все моё существо.

***

Я не могу вспомнить, как добрался до дома. Линия памяти просто-напросто обрывалась где-то на трети побега и возобновлялась вновь лишь на моменте, где я трясущимися руками запираю дверные замки. В отрывке между ними — ничего. Этого отрывка просто нет. Как будто сама вселенная сшила разделённые пустотой фрагменты материи во избежание парадокса.

Но меня сейчас не волновали события стёртого отрывка времени. Я опасался за целостность линии будущего.

Тело было необычайно холодным и казалось обескровленным. Я не слышал даже биения пульса о виски. Голос разума молчал. За подвязанные к конечностям несуществующие ниточки дёргала только бьющаяся в панике животная сущность, истошно вопящая спрятаться мне хоть где-нибудь от разъярённого мироздания.

По её наводке я запер и зашторил все окна до единого, закутал в одеяла и наволочки зеркала, запер под замками пока ещё слепые камеры планшетов и телефонов.

Джерик наблюдал за всеми моими метаниями из коридора, сторонился и жался в отдалённые углы как от прокажённого.

Сгустившийся в квартире ужас загнал меня в угол ванной комнаты, к раковине под бок. Я обхватил руками окоченевшие ноги, надеясь удержать хотя бы капельку ускользающего из конечностей тепла. Мясо на пальце с бешеной силой колошматило в такт сердцебиению о мешающийся пласт ногтя. Боль вместе с кровью ползла по венам вверх, подбираясь к коленной чашечке. C некоторым удивлениям я различал и слабую щекотку, такую же, какую чувствуешь от перебирающих по коже лапок насекомого. Словно какой-то червь неспешно протискивал свою мясистую тушу через узкие тоннели сосудов.

Ногу окутала страшная чесотка. Я яростно пытался содрать несуществующие колючки, раздражающие кожу, но в итоге лишь обломал все ногти. Снующие верх-вниз по икре назойливые мурашки затмили своим копошением истерический вопль в черепе.

Я все чесал ногу, чесал и чесал. Я не мог остановиться, не мог успокоиться, пока какие-то дрянные ощущения мешали подняться на поверхность чувству полной изолированности и безопасности.

Проступившие ещё при побеге капли пота смешивались с новоприбывшими. Руки зудели от разгорающегося внутри огня, испепеляющего мускулы. Дающая жизнь энергия понемногу покидала тело, и покидала неестественно быстро, словно кто-то с силой высасывал её.

Не хватало сид жумать. Весь кислород в округе как будто выветрился. Нечем дышать. Я не могу понять причину усталости, но и не имею желания её узнать. Я несусь навстречу необъятной пустоте, и без сопротивления окунаюсь в неё.

***

Я проснулся от внезапного всплеска боли. Она занырнула в пучину небытия, обвилась леской вокруг ноги, и вытянула меня на поверхность. Мир поприветствовал неразборчивым не то свистом, не то шелестом, что лишь со временем сфокусировался в различимые слова. Шёпот повторял что-то раз за разом, пытался передать нечто очень важное, нечто, что, возможно, могло бы продлить моё существование. Когда звуки наконец-то пробились через наполнявший уши звон, я смог уловить смысл сообщения:

— Оно скоро будет здесь… Оно идёт…

Пока через водянистую плёнку мир представал лишь в виде однотонных пятен, слова вызывали лишь обеспокоенное чувство недоумения, но когда картинка расцвела формами и деталями, голос стал вселять натуральный ужас.

Я сидел скрюченный на полу тёмного грота, обдуваемого сырым дыханием. Чернота разъедала потолок и удаляющиеся бесконечно в перспективу стены, сплетённые из розовых кишок, сонно вздувающихся и обмякающих. В глухой тишине можно было уловить гулкое эхо падающих с высоты капель и низкий вой ветра, бьющего мне в лицо из глубины туннеля.

Страх переполнил нутро, навострил все существующие чувства и с кроличьей опаской следил за чужеродной реальностью, ожидая скорой атаки с любой из сторон. Влажной кожей я с испугом уловил слабое дуновение со стороны стены. Мгновенно извне пришло осознание, что-то было мерное дыхание этой самой дремлющей мясной стены.

Я плотно зажмурил глаза и закрыл уши, зажавшись пугливым духом внутри холодной клетки тела.

Противно звенела пустота. Окружающая действительность перестала на время существовать, но таинственный голос все также тихо и настойчиво пытался достучаться до меня.

— Оно почти здесь… Уходи… Уходи…

У шёпота как будто появился источник. Если до этого он звучал словно отовсюду, то сейчас он отчётливо доносился откуда-то снизу из-под ног. Или… от самой ноги.

Во мне тут же вспыхнул импульс. Я потянулся к правой ноге и содрал с неё плотно сидящую кроссовку вместе с мешковатым носком, с опаской размотал бинт на большом пальце. При взгляде на то, что показалось из-под марли, душа вмиг покинула тело.

Большой палец окрасился в серо-коричневый и напоминал фрагмент обмороженного трупа. Кожа на боках и фаланге отслаивалась длинными листами, под которыми блестела чёрная смолистая жижа. Прилегающая к ногтю плоть больше походила на утрамбованный фарш, в котором ритмично дёргались натянутые нити сухожилий. Разделённые надвое вертикальной линией пласты ногтя раздвинулись в стороны, закопавшись в мясе, и то и дело быстро смыкались обратно, напоминая веки моргающего ока. Впрочем, это сравнение не было так уж далеко от истины.

Из-под смыкающихся пластин на меня смотрел огромный, глубоко утопленный глаз. Он с любопытством изучал нависшую над ним материю, время от времени окидывая меня холодным, излучающим страх взглядом. Под определёнными углами око отливало неестественно-искусственным блеском, словно было стеклянным или покрытым слизью. От него в разные стороны расползалась густо переплетённая корневая система мелких чёрных усиков, крючками вцепившихся в плоть. Другая часть жгутиков вылезала за пределы «глазницы» и ныряла в ранку у фаланги, прокладывая путь дальше. Чёрные вены витиевато змеились вдоль всей стопы и по спирали подымались к колену, продолжая маршрут и далее.

Я закатал штанину уже по самое бедро, но все ещё не мог найти конца этих сплетений. Движимый паникой, я вздёрнул подол футболки и неспешно, дозировано поглощая ужас, проследил взглядом за вертикально перечёркивающими живот линиями чужеродных сосудов, уходящих все выше и выше. Онемевшими пальцами я нащупал небольшую вздутую полосу на правой стороне шеи и вслепую проследовал за ней вплоть до самого виска.

Чёрная вена откликалась болью на всем своём протяжении в такт пульсу, беспрерывно давила на правую сторону черепа. Густая тьма окутывала обзор, медленно, но верно разрастаясь. Несмолкающий голос продолжал лепетать, все больше и больше ломаясь под натиском раздражения:

— Ворота скоро откроются… Оно уже здесь… Уходи… Уходи!.. Быстрее!

Ворота? Озадаченный, я обвёл катакомбы беглым взглядом и с удивлением обнаружил у себя за спиной огромную костяную стену, перекрывающую противоположную сторону тоннеля. Створы состояли из сложенных причудливым образом костей: ребра изящными волнами расходились к стенам грота; повёрнутые в профиль черепа смыкались лбами в двух причудливых цветениях, распустившихся в нижних углах композиции. В самом центре фрески на коленях стояла пара дев, облачённых в бесформенные робы из высушенного мяса. Их кожу имитировала мозаика из микроскопических косточек и позвонков, средь которых нельзя было обнаружить ни единого зазора. Девушки склонили головы в знаке скорби, соприкоснувшись ладонями у едва видимого зазора промеж половин врат.

От причудливого некрополя веяло колеблющим чувством тревоги. Поток как будто со временем набирал силу, и прожорливый холод уже добирался до самых костей. По сравнению с ним слова голоса действительно казались куда более обнадёживающими. В ореоле их загадочности проблёскивали частички жизни и света, до которых стоило попробовать дотянуться. Дыхание со стороны ворот пахло только смертью.

Я поддался воле шёпота и двинулся по его приказу вглубь мясного коридора. Огромный кишечник простирался бесконечной дорогой средь пустоты, где любое движение ощущалось как беспомощное барахтанье в воде. Тем не менее, жуткие ворота все же отступали, постепенно уменьшаясь по мере приближения к непроглядной тьме.

Голос окрасился холодными красками спокойствия и поощрял побег приливающим чувством безопасности и лёгкой эйфории, но недолго. Как только створы врат открылись и ладони дев рассоединились, внутри груди мигом образовалась полость.

Из открывшейся позади части тоннеля показалось нечто. Очертания громадного тела тонули в черноте, придавая существу вид бесформенной массы. Оно неслось мне на встречу со страшной скоростью, словно ускоряя шаг с каждым преодолённым метром. В пространстве разлетелось эхо трещащего рокота, донеслось до граничащего с безумием разума. Рок смерти подгонял меня вперёд, заплетал ноги и выбивал последний воздух из лёгких. Внутренняя сущность в панике металась по черепной коробке и заглушала все голоса рационального истошным криком, сквозь который мог пробиться только повелевающий голос из-под ногтя:

— Оно тебя убьёт!.. Беги до конца!.. Беги до конца!..

Я цеплялся за его приказы как за страховочный трос, старался сконцентрироваться лишь на его монотонной речи, оставив за скобками ревущий позади ужас. Лёгкие были уже не в силах вдыхать новые порции воздуха, но я все равно бежал, видя в любой остановке моментальную погибель.

Тёплое дыхание чудовища уже обдувало мне спину. Мясной тоннель все никак не думал кончаться, уходя в бесконечную рекурсию. Но вдруг окружающая материя разошлась в стороны.

Передо мной предстал огромный зал, границы которого уходили далеко за горизонт. Пространство вспыхнуло бледно - жёлтым светом, исходившим от тысяч и тысяч мелких глаз, растущих плотными виноградными гроздьями на свисающих с потолка лианах. Отростки жались к расписанному спиралями куполу, напоминая пугливых новорожденных змеёнышей в переполненном гнезде. Они тряслись и ёжились под напором моего взгляда и смотрели в ответ как на жнеца, пришедшего по их молодые души.

Посреди зала, метрах в двадцати впереди, высилось некое подобие постамента. Это было чашеобразное образование из нежно-розовых гладких мышц, над которым высилась толстая белая колонна, походящая на огромный зуб. Сооружение венчало кольцо из направленных к центру мелких клыков, окружающих некое подобие кинжала или ритуального ножа.

Один только вид артефакта придал голосу ноток облегчения и радости:

— Это спасение!.. Бери его!.. Хватай!..

Я покорно подчинился.

Лезвие кинжала напоминало видом белый клык, что терял краску и становился все более прозрачным по мере близости к гарде. В полости зуба булькала кислотно-зелёная пенящаяся жидкость, лениво перетекающая по стенкам сосуда. Рукоять оплетало плотное веретено алых сухожилий, из которого выступала белая обтекаемая костяшка. Любопытство заставило прикоснуться к ней. Под весом пальца деталь продавилась внутрь, спровоцировав извержение жидкости из острия.

— Защищайся!.. Убей!.. Оно уже здесь…

Тяжёлые удары, заскакавшие эхом меж бесконечных стен, перетянули моё внимание. Звук брал начало недалеко позади. На выходе из тоннеля, опираясь когтистыми лапами о низкие своды, стояло сгорбленное мускулистое существо, обросшее бело-серым мехом. Толстые усы червями свисали с вытянутой крысиной морды, оскалившей серию жёлтых саблевидных зубов, изуродованных беспорядочными чёрными пятнами и гнилью. Челюсти беспокойно ходили вверх-вниз в нетерпении сомкнуться капканом. На общем фоне хтонического ужаса обычные кошачьи глаза смотрелись попросту неуместно. Их как будто взяли от совершенно другого животного и пришили за неимением альтернативы. В изумрудно-зеленых очах отчётливо читался неприкрытый испуг — так кошки смотрят на надвигающуюся опасность, осторожно отходя назад.

Детали тела чудовища как будто противоречили сами себе. Общий образ казался банально подделкой, вызывающей ужас лишь в задумке, но на деле лишь вгоняющей в недоумение. Перекаченное туловище походило на плюшевую игрушку, набитую до отказа ватой. Это был просто костюм, внутри которого скрывалась истина.

Я внимательнее пригляделся к существу, игнорируя призывы голоса к действию. В каждой детали монструозного создания — в когтях, шерсти, носу и глазах — ощущалось что-то знакомое. Неудержимое чувство дежавю приливало с каждой секундой. Глаза… Чьи это глаза?..

Вдруг разум прояснился. Рациональная часть взяла верх и дала мне неоспоримый ответ — Джерик. Сердце подсказывало нежным теплом в груди — это был он, несомненно, он. Скрытый под слоем безобразного грима, искажённый больной фантазией до неузнаваемости, но Джерик.

Снизошедшее озарение добавило мне внимательности. Я обратил внимание, что чудовище и не собиралось нападать — передние лапы были слишком расслаблены и понемногу соскальзывали на пол, тогда как задние понемногу пятились назад. Выгнутая аркой спина и прижатая к телу голова сообщали об отступлении. Оно боялось меня.

Опьяняющий голос призывал к оружию, настаивал бить первым до того, как на меня обрушится сокрушительная ярость зверя. Но я не видел ярости. Ярость была лишь словом. Я не видел зверя. Зверь был просто ширмой. Сущность в ногте заряжала меня силой и страхом, чтобы я зарезал безобидного кота.

Окружающая тюрьма из плоти больше не вселяла страх и не вводила в ступор. Она вызывала лишь отвращение своей вымученной претенциозностью. Стены, пол, потолок, светящиеся гроздья глазных яблок — все словно напоказ выпячивали всю свою сущность, лишь бы удержать подольше на себе взгляд и внимание, что выглядело попросто-напросто жалко. За жуткими костюмами было ровным счётом ничего, заглянешь глубже — обнаружишь только призрение этих существ к самим себе за собственную ничтожность.

Голос настраивал меня против мира, видимого через искажённый калейдоскоп. Он лгал.

Призывы паразита работали безупречно. Они наполняли меня силой для борьбы за жизнь, разжигали внутри пламя, но пламя это было все ещё под моим попечительством.

Я взвесил клинок в руке. Орудие казалось невесомым, лезвие сверкало мутно - жёлтыми огнями, рукоять идеально ложилась в ладонь. Я опустился на одно колено, вспорол лезвием воздух и вонзил острие поперек заражённого пальца. Глазастая тварь залилась истошным визгом, забарахталась из стороны в стороны. Чёрные сосуды отозвались пронзающей болью, ударившей в мышцы и череп. Висок трещал под давлением, атакованное спазмами тело не слушалось и тряслось. Каким-то чудом мне удалось обуздать схваченную судорогой руку, я вновь вознёс клинок над головой и одним ударом отделил большой палец от ступни.

Окружающая реальность тут же зарябила и поплыла, покрылась неким подобием бесцветных помех. Сплетающие стены и потолок кишки забились в агонии, заполнив пространство низким гулом, давящим на мозг. Все вокруг теряло форму, плавилось подобно воску и перемешивалось в розовую кашу.

Я тонул в муках. Тело теряло вес, растворялось в вечности и цветах.

Мой дух воспарил над материей, освободился от мыслей и чувств и нырнул в пустоту.

***

Родной мир возвращался вместе с холодом и болью, пронизывающей насквозь. Передо мной распростёрлось длинное темно-коричневое полотно, изрисованное неровными ромбами, в котором я узнал кухонный линолеум. В дверном проёме застыл оцепеневший Джерик, приковавший настороженный взгляд к чему-то позади меня. Вдруг комнату заполнил резкий, режущий по ушам писк, похожий на мышиный. Звук напугал кота и тот, чуть не поскользнувшись, унёсся прочь, семеня лапами.

Я валялся в липкой луже крови, перемешанной с чем-то чёрным и смолистым. Эта же субстанция текла у меня со рта, ударяя по языку резким вкусом серы. Я чувствовал, как все тело, от правой ступни до головы, обхватила давящая боль. Было чувство, что меня насквозь пронзила стрела и древком давит на рваные раны.

Что-то хлюпало и скакало по полу в дальнем конце кухни. Шлепки иногда стихали, и тогда становилось слышно очень слабое, сродни мелкому шороху дыхание, но затем оно снова заглушалось шлепками и истошными писком.

Я с трудом повернул голову.

Возле моей обмякшей руки возилось и брызгало вязкой жижей небольшое круглое существо, походящее издали на большой палец ноги. Оно беспомощно махало мелкими усиками в воздухе, старалось зацепиться ими за пол, но те были слишком коротки, чтобы дотянуться. Огромный глаз обводил полным паники взглядом комнату, часто моргая веком-ногтем. Из нижней части вздутого туловища хилыми ручейками сочилась смесь из гноя, крови и чёрной субстанции, что также то и дело выстреливала фонтаном из глазницы.

Заблокированные ранее фрагменты памяти за последние часы моментально открылись при виде паразита. Вспомнил я и про его повелительный голос, и про тёмную паутину вен, тянущуюся прямиком к голове, и про сырой грот, и про приказ атаковать на опережение. Просветление принесло с собой отторгающее чувство тошноты и сводящую челюсть злость.

Глазастый обрубок перевернулся на бок и пронзил меня пристальным взглядом. Паразит смотрел так на меня секунды две, после чего залился писком пуще прежнего, завертелся как на сковородке и пополз прочь от меня к стене. Я подобрал валявшийся неподалёку перепачканный красным кухонный нож, вознёс руку над существом и нанёс удар. Лезвие прошло глаз насквозь и прибило пухленькое тельце к линолеуму. Монстр ещё некоторое время ворочался, но затем писки под напором хлынувшей крови затихли и пухленькое тельце обмякло.

Далее ничего не происходило. Не знаю сколько — может десять минут, может двадцать, а может дольше. В голове было также тихо, как и во всей квартире. Не рождалось ни одной мысли. Ничего.

Покой нарушила накатившая с новой силой боль. Она распространялась от тех мест, где пролегал путь чёрных вен, и подбиралась к отдаленным уголкам тела.

Я кое-как собрал остатки энергии, чтобы перевернуться на спину. На правой ступне не осталось живого места, она побледнела и покрылась складками. Проходившая вдоль все её длины чёрная вена лопнула, разлив содержимое как внутри, так и снаружи. Отслоившаяся кожа на краях раны вся скукожилась и позеленела, напоминая сушёные листья, облепленные белыми наростами. Тёмная жидкость адски щипала и распространяла гниение на все встреченное на пути. В чужеродных венах был яд. Ступня понемногу онемевала и холодела. Пальцы по одному переставали окликаться на импульсы мозга и чувствовать мороз.

Разложение протекало везде, где пролегали корни паразита: бедро обвисло кулем на оголённой кости, в животе выросла булькающая дыра, а высунувшиеся наружу ребра потемнели и потрескались от контакта с отравой.

Я понимал, что это конец. Мне не хватит сил ни чтобы подняться, ни чтобы удержаться на ногах. Скорая не успеет приехать, если я каким-то чудом доберусь до телефона. Врачи не успеют меня спасти, даже если я в это же секунду окажусь на операционном столе.

Я мог бы сейчас кинуться в истерику, заплакать и закричать, но не сделал этого, хотя и мог бы. К своему удивлению, я встретил пришедшую за мной смерть совершенно спокойно. Мне почему-то казалось, что даже ей больно от постигшей меня участи, что вызывало непроизвольную улыбку.

Я не заметил, как Джерик зашёл в кухню. Он тёрся мордочкой об онемевшую руку и жалобно мяукал, пристально смотрел мне в лицо. В его глазах светился слабенький огонёк надежды, что постепенно тух, мрачнел и гас. Он был похож на ребёнка, по чьим щекам вот-вот потекут горючие слезы.

Его вид вызвал в моей бесчувственной груди нежное, щемящее тепло. Я опустил полуживую руку на голову Джерика и почесал её двумя подвижными пальцами. Кота это нисколько не успокаивало — он все также обеспокоенно кричал и ворочался, но я не переставал улыбаться.

Я был рад тому, что не ухожу из этого мира забытым. Я был рад, что на этом свете ещё останется тот, кто будет тосковать и хранить память обо мне, посвящать свою печаль и горе, даже если этот кто-то всего лишь кот, даже если он на следующий день все забудет, даже если он не запомнит вовсе.

— Спасибо тебе… Спасибо тебе, Джерик… Я благодарен…