Нора

Нору учили ненавидеть. Ненавидеть эти тени в полосатых халатах. И она рвала их сухую, вонючую плоть. И ненавидела каждого из них. Хозяина она бы тоже ненавидела, но её страх пересилил ненависть. Её шкура помнила каждый удар, который она получала тогда, когда ещё в ней были живы и другие чувства. Потом родились щенки. Четверо, к которым она не чувствовала ничего, и пятый — последыш. Не такой крупный, как остальные, но не настолько слабый, чтоб хозяин убил его сразу. Именно к нему Нора вдруг почувствовала нежность. Именно ему позволяла дольше задерживаться у её сосков. Именно его закрывала своим телом, подгребая под себя лапами. Но не помогло. Последыш был слаб, и вскоре стало ясно, что он иной. Иным не было места ни среди людей, ни среди собак. Хозяин не заставил себя долго ждать. В то утро Нора пыталась сопротивляться и зарычала, обнажив крепкие, желтоватые клыки. Но занесённый над ней стек живо напомнил, что у лагерной собаки есть право лишь на страх и ненависть. Последыша не стало. На остальных Норе было плевать. Она даже не помнила, когда их от неё отняли.

Эшелоны из Венгрии приходили беспрерывно. Десятки тысяч людей. Крики охраны, лай рвущихся с поводков собак, плач разделённых на селекции людей. Было за полночь. Пятилетний Йосеф считал себя большим и поэтому не плакал и шёл рядом с мамой, которая из последних сил держала на руках годовалую Ханку. В какой-то момент он потерял её из виду. Но усталость притупила все чувства, и он просто шёл вместе со всеми. Внезапно он наткнулся на стол. Поднял глаза и упёрся взглядом в человека в серой форме и белом халате. Тот окинул его усталым взглядом и показал налево. Мальчик покачал головой и пошёл направо. Его пребольно пихнули обратно. Но Йосеф опять попытался пролезть вправо. Тип в белом халате схватил его за шиворот и поставил перед собой. Откуда-то появился человек в полосатой одежде. Белый халат что-то спросил у него, и полосатый наклонился к ребёнку:

— Скажи, мальчик, почему ты всё время хочешь пройти направо? Ведь доктор ясно сказал тебе идти налево?

Йосеф подбоченился и с важностью ребёнка, излагающего простые истины взрослому, заявил:

— Бабушка всегда говорила, что настоящие мужчины налево не ходят. А после того, как папа пропал, я — единственный мужчина в семье.

Рот полосатого стал похож на излом. Он перевёл слова малыша доктору, и лишь после того, как тот громогласно расхохотался, мальчик понял, что излом полосатого — должно быть, улыбка. Всё той же рукой доктор брезгливо за шкирку направил Йосефа смеха ради направо — «в работу».

Его пристроили на кухню, живой щёткой. Вполне удобно было чистить огромные, но довольно узкие котлы с помощью пятилетнего юркого ребёнка. Он и так был некрупным, а на лагерной диете и вовсе отощал и пролезал в любой котёл.

В ту ночь в бараке было холодно. Йосеф сам не зная зачем побрёл в сторону псарни. Он ужасно боялся лагерных собак, хотя там, в Будапеште, наоборот, любил их, и они отвечали ему взаимностью. От холода ног и рук он почти не чувствовал, и единственным его желанием было прилечь под тёплый собачий бок и согреться. Возможно, собака его загрызёт. Ну и пожалуйста. Всё равно, как говорил повар Янек, все выйдут отсюда дымом.

Нора насторожила уши. Кто-то полз в её сторону. Собака предупредительно зарычала. Над землёй поднялась большая голова на хилой шее. Очередной полосатый халат. Нора вскочила. Пусть только встанет — и она вцепится ему в голени. Но полосатый продолжал ползти и не отрываясь смотрел ей в глаза. «Последыш», — отчего-то решила Нора и ткнула ребёнка носом.

Йосеф, конечно, испугался рычащей овчарки, но вида не подал — наоборот, из последних сил поднял голову и, не отрывая взгляда от собаки, продолжал ползти в её сторону.

Когда она приблизила к нему свою морду, внутри его всё замерло. Но овчарка лишь подтолкнула его в сторону конуры. Он заполз внутрь, а она легла рядом. Йосеф пригрелся и заснул. Проснулся он от того, что шершавый собачий язык вылизывал ему лицо. Собака, едва увидев открытые глаза ребёнка, тихо гавкнула и носом толкнула его к выходу. Йосеф понял, что пора. Было ещё темно, холодно, и там, высоко-высоко, сияли холодные звёзды. Йосеф вернулся в барак, и спустя считанные минуты всех подняли на аппель.

С тех пор почти каждую ночь он приползал к Норе. Собака согревала его и вовремя отправляла назад. Иногда в глубине конуры он находил недоеденные ею куски мяса и знал, что это она припасла специально для него.

В тот день после построения он, как всегда, пошёл на кухню. Но Янек сказал, что со вчерашнего дня еда для зондеркоманды не готовилась, и мыть нечего. Да и вообще — лучше бы тебе спрятаться получше, чтоб не нашли. От греха подальше. Прятаться можно было только у Норы.

Сидя внутри будки, он слышал крики, выстрелы. И хотя это было обычным фоном лагеря, в этот раз было иначе. Не было системы и порядка. Всё было хаотичным. Внезапно около конуры послышались шаги. Нора наполовину вылезла. Чужой, жёсткий голос позвал собаку. Нора не сдвинулась с места. Шаги стали ближе. Нора зарычала, и Йосеф увидел, как её шерсть встала дыбом. Ещё один окрик. Собачий лай. Выстрел. Звук отъезжающей машины. Йосеф просидел с мёртвой Норой ещё сутки. Поняв, что в лагере совершенно тихо, он обнял успевшее остыть собачье тело и, отцепив ошейник, побрёл к главным воротам.

На грани сознания он успел заметить, как ворота неожиданно с треском распахнулись, и в них въехал огромный чёрный танк с красной звездой на боку.

— Папа, папа, смотри, что я нашла! Это твоей собаки, да?

Девочка весело бежала навстречу только пришедшему с работы отцу, размахивая зажатым в кулак старым собачьим ошейником.

— Нора, папа устал, а тебе давно уже пора быть в кровати, — раздался из кухни мелодичный женский голос.

— Не страшно, Эмми. Ты же знаешь, как я люблю, когда Нора встречает меня.

— Йосеф, девочке в сентябре в школу, и ей пора привыкать к режиму, — мягко возразила жена.

— Папа, а почему на ошейнике моё имя? — внезапно спросила девочка.

— Это долгая история, цыплёнок. Но сегодня вечером я расскажу её тебе. Обещаю...