Новая Надежда

Пролог

Я остановилась у кабинета с табличкой «История». Привычным жестом поправила очки на переносице, взбила свои короткие осветленные кудри и решительно толкнула дверь. Надо исполнить свои утренние обязанности и проверить, в каком составе моя группа явилась на занятия, и как вообще у моих подопечных дела. Хотя проверка эта лишь для видимости. Ведь я могу сказать, у кого какие успехи, даже не открывая дверь.

Опыт работы в образовании у меня небольшой, десяти лет еще не минуло после учебы. Но — удивительное дело, — стоит мне один раз обвести взглядом новую группу, как я безошибочно определю проблемных студентов. Тех, кто будет прогуливать. И тех, кто вообще не дойдет до выпуска. К примеру, сейчас я точно знала, что в аудитории не увижу паренька по фамилии Липов. И Коровин вряд ли пришел. И Петров.

Да, наградили меня группой — самой нелегкой. На эту специальность с длинным названием, которое начинается со слов «Монтаж и техническая эксплуатация…», а остальных слов никто не запоминает, и все называют ее коротко «шараш-монтаж», — набирают ребят с самыми низкими баллами. Вот и приходится потом воевать с разными балбесами, прогульщиками и двоечниками.

— Здравствуйте, — кивнула я в первую очередь преподавательнице истории, потом взглянула на своих подопечных, — садитесь. Кто отсутствует?

— Липов, Коровин и Петров, — доложил старшина.

Кто бы сомневался.

Помимо опыта работы у меня в рукаве припрятан еще один, невидимый для постороннего взгляда, козырь — природная интуиция.

Так уж случилось, что быть начеку мне пришлось с самого детства. Родители умерли рано, потом ушла в мир иной моя бабушка-опекун, и я осталась совсем одна. Собственной семьей к тридцати годам тоже пока не обзавелась. Так, мимолетные несерьезные встречи, после которых даже расставания не задевали. Мне особенного здоровья при дележке, как говорится, не досталось, потому я и не торопилась в омут нелегкой семейной жизни. К чему лишние нервы, скандалы и выяснения отношений?

А еще я полюбила вечерами раскладывать карты Таро. Вот уж где интуиция и прозорливость незаменимы! И я точно знала, что сегодня произойдет что-то поистине из ряда вон выходящее. Что-то необыкновенное! И, возможно, мне будет трудно, непривычно и даже страшно, зато уж точно не скучно!

— Татьяна Ивановна, позвоните матери Липова! — нагло выкрикнул с первой парты самый бойкий паренек в группе, Дима Лохматов. — Расскажите, что Липов совсем от рук отбился!

Я поймала насмешливый взгляд преподавательницы истории и спокойно спросила:

— Он опять что-то натворил?

Тут слово опять взял старшина:

— Он проиграл все свои деньги на ставках, и вчера просил всех подряд занять ему — кто сколько сможет.

— Только никто ему не займет! — не унимался Лохматов. — И на ночлежку ему никто не даст! И новое расписание ему никто не скажет! Потому что нечего прогуливать!

— А он и на ночлежку просил? — ахнула я. — А почему в общежитие не пришел?

Странно, почему мне никто не сказал, что несовершеннолетний не ночевал в общежитии, как все нормальные иногородние ребята?

— Так общага в одиннадцать закрывается, а он шлялся где-то до ночи! — возмущался Лохматов.

— Ой, ужас какой! — всплеснула я руками. — Ой, пойду матери звонить!

Но тут у меня задрожали ноги, и я плюхнулась на первый попавшийся стул. Некому звонить.

Мать у Липова есть, но как бы и нет. Мальчика привез в наше заведение мужчина, представившийся дядей. В заявлении указал паспортные данные матери, и паспорт ее показал. На вопросы членов приемной комиссии ответил, что мать работает и приехать не может. Ну, а поскольку у нас недобор на эту специальность, то придираться никто и не стал.

С начала занятий этот Липов почти не появлялся. Разумеется, я стала звонить матери. Только по указанному номеру ответил тот самый непонятный дядя.

— Вы Липову кто? — допытывалась я.

— Дядя, — упорно стоял он на своем.

— Вы брат его матери?

— Нет.

— Отца?

— Да нет у него никакого отца, — раздраженно буркнул мой собеседник.

— Может, вы двоюродный дядя? — предположила я.

Мужчина помолчал.

— Н-нет… троюродный.

Надо же, какие крепкие родственные связи у людей. Даже троюродные дяди есть, заботятся о своих племянниках. У меня вот никого нет, так уж получилось. Не стало родителей и бабушки, и родственники все куда-то подевались.

— А где его мать, как ей дозвониться? — не сдавалась я.

— Если б мы знали, — удрученно вздохнул троюродный дядя. Ему явно не терпелось закончить неприятный разговор.

Но я-то домой не торопилась. Да и из дома вечерами звонила студентам и их родителям.

— Подождите, но у вас на руках имеется паспорт матери, — напомнила я, — а она сама-то где? Она живая, надеюсь?

— Да не знаем мы! — речитативом взмолился дядя Липова. — Несколько лет уже не видели! Да, паспорт ее лежит, и пацан ее с нами жил с шестого класса. А где она сама? У нее сто путей, сто дорог, как говорится.

— Бродяжничает? — догадалась я. — Ужас какой!

— Не то, чтобы… — замялся он. — Н-не знаю, в общем.

— Но если ее нет уже несколько лет, то лучше вам оформить над мальчиком опекунство. И деньги бы получали на его содержание. И ему бы пособие шло.

— Это как? — не понял мой собеседник. — Пацану отказаться от собственной матери? Вы как себе такое представляете? Не, нам проще самим ему деньги давать. Я работаю, супруга моя тоже. А ну как мать его вернется, и что мы ей скажем? Да и не знаю я, как таким заниматься. Там, небось, волокиты столько с бумажками!

Я решила не углубляться в вопросы бюрократии, чтобы не напугать и без того смущенного человека.

— Послушайте, расскажите мне, пожалуйста, все, что вы знаете об этой женщине, — попросила я. Кто знает, может, удастся как-то ее найти?

— Ну, в детстве Сашка жила в вашем городе…

— В детстве жила в нашем городе, — задумчиво повторила я, — получается, и родилась она тоже здесь?

— Да, наверно. В девяностые ее мать убили, а отец куда-то пропал. Как я понял, после смерти матери его больше никогда не видели. Ну, а Сашка начала скитаться по каким-то бабкам, теткам, пока в нашей деревне не оказалась. А у нас обосновалась в семье Светки Шарапихи. Та тогда только откинулась, в поисках мужа была… в общем, каждый день полная хата мужиков, дым коромыслом, пьянки.

— Понятно. А замуж Сашка не выходила?

— Да вроде нет. Ездила куда-то в город на работу устраиваться, оттуда с сыном и вернулась.

Ага, значит, фамилию не меняла. Уже что-то.

Однако заняться поисками я так и не удосужилась, к своему стыду. Все время что-то отвлекало. То один попадется в городе на воровстве, то другой вдруг перестанет ходить на занятия. То молодая преподавательница уволилась, и меня нагрузили дисциплинами выше крыши. И работала я, как за растрату, по шесть дней в неделю с утра до вечера.

А потом я поняла, что у Липова напрочь отсутствует всякое желание у нас учиться, и вовсе махнула на него рукой. Правильнее будет потратить время на тех, кто ошибается, но хочет учиться, чем на того, кому ничего не надо.

Парень вырос, как помидор на грядке — без отцовской руки, без надзора, без воспитания, — видя вокруг нищету и неблагополучие. И зачерствел настолько, что даже этого дядю, который о нем заботится и, по всему видно, добрый и порядочный человек, — ему не жалко. Что я-то теперь могу сделать, кроме того, что ничего?..

...Я встала и прошла между рядов, оглядывая притихших студентов.

— Послушайте, — сказала я, вставая перед ними, — вы правильно делаете, что не поощряете страсть Липова к азартным играм. Не занимаете деньги на нехорошее — молодцы! И дальше не занимайте. Все правильно. Но вы не помогли товарищу устроиться на ночлег, а ведь сейчас зима…

— Он нам не товарищ! — грубо перебил меня Лохматов. — На нашей специальности всего два выпуска было, вы сами рассказывали. Остальных расформировали. Так вот, мы не намерены повторить судьбу лузеров. Мы хотим добраться до выпуска и получить диплом. И такие, как некоторые, только мешать будут.

— Правильно, Лохма! — загудели другие студенты. — Выживать таких надо! Пусть катится обратно в свою деревню!

— Ребята, успокойтесь! — я постучала костяшками пальцев по первой парте. — А вы знаете, почему группы так называемых лузеров расформировывали? Да потому что к третьему курсу их оставалось пять человек, остальных давно отчислили. Так вот, если мы хотим до диплома добраться, то нам необходимо сохранить численность! И тогда никто нас не расформирует.

— Правильно Татьяна Ивановна говорит, — поднялась из-за своего стола преподавательница истории. Вот хоть убей, не помню, как ее зовут. Она из молодых, а такие у нас долго не задерживаются. Через пару лет или в декрет сбегают с концами или находят денежную работу. Вот и не вижу смысла перегружать память. — А еще, ребята, вы не скинули Липову расписание. Что, если он захотел исправиться и начать ходить? Получается, вы буллингом занимаетесь?

— Никто ему теперь не поможет, — упрямо отрезал Лохматов, — сам виноват, полгода наше терпение испытывал.

Опять из-за парт раздались голоса в поддержку этого неформального лидера, и я опять стала призывать всех к порядку.

Как вдруг с треском отворилась дверь, и в кабинет вошел… Липов с оружием в руках. Винтовка это была или обрез, или что-то еще — не знаю, не разбираюсь в таких вещах.

Все тело ошпарило ужасом, и я почувствовала испарину на лбу.

Преподавательница истории заверещала, как резаная, и убежала через неприметную дверь в свою лаборантскую. Студенты на секунду потеряли дар речи, потом закричали от ужаса и начали прятаться под парты.

— Ребята, ложитесь! — скомандовала я.

— Ну ты, урод! — с угрожающим видом начал подниматься Лохматов.

— Дима! — я подскочила к нему и попыталась утянуть под парту.

Дуло винтовки — или как там оно называется, — смотрело прямо на меня. Ноги опять подкосились — второй раз за эту пару, сердце бешено застучало, готовое выпрыгнуть из груди, и стало трудно дышать. А потом в груди разорвалась бомба, а тело словно начало рассыпаться на мелкие кусочки. Что это? Это Дима тянет меня на пол? Или я сама падаю?

В глазах стало темно, и я услышала, как стучат ботинки от двери ко мне и отчаянный вопль Липова:

— Татьяна Ивановна, оно же ненастоящее!

Глава 1

Я очнулась от того, что кто-то энергично тряс меня за плечо. С трудом открыла глаза. Господи, как же хреново! В голове звенит отчаянная пустота, в желудке мутит. Во рту словно кошки нагадили. Дыхание перехватило от незнакомого неприятного запаха вроде плесени или чего-то затхлого. Рот наполнился слюной, и казалось, меня вот-вот вырвет.

— Вставай, дурында! Надя, вставай! — трясла меня та же рука, а голос показался, несмотря на неприятное слово «дурында», добрым и ласковым.

— Не могу, — пробормотала я, не узнавая собственный голос.

Надо мной склонилось лицо незнакомой женщины, а глаза ее лучились такой любовью и ласковым светом, что я вдруг вспомнила мамины глаза из детства.

— Давай вставай! — сказала она нетерпеливо и добавила потише: — Там мама Шибзды пришла.

Слова о том, что пришла чья-то мама, подействовали на меня как трель будильника на заводского рабочего. Меня нисколько не смутило, что студента с фамилией Шибзда у меня и в помине нет. Главное, надо выйти, раз чья-то мама пришла. Скребнув ногтями по жесткой обивке дивана, я встала и пошла, ничего и никого не замечая.

Прошла через большую комнату в полутемный длинный коридор и увидела высокую худую женщину в пальто с песцовым воротником.

— Где Аня? — немигающий пронзительный взгляд будто дырку хотел во мне проделать, а низкий требовательный голос отдавался в голове буханьем молота. — Где Аня, я спрашиваю?

Мне вдруг показалось, что в коридоре еще больше потемнело, а перед глазами начали расплываться оранжево-желто-красные круги. В ушах зашумело так, будто я стояла возле Ниагарского водопада. Внутренности сжались до такой степени, что захотелось согнуться пополам и не разгибаться больше никогда. Да я же сейчас в обморок грохнусь!

На подкашивающихся ногах я доплелась обратно до той комнаты, откуда пришла, и рухнула на диван. А та женщина с горящим взглядом бежала за мной и повторяла, как умалишенная:

— Где Аня? Где Аня, я тебя спрашиваю?

Я лежала на диване неподвижно. Шум в ушах постепенно спадал, и становилось немного легче. Правда, совсем уж немного.

— Мне плохо, — простонала я, опять не узнавая собственный голос. Хотела посоветовать позвонить этой Ане на сотовый, но от слабости не смогла даже поднять голову от подушки.

— Понимаю, — внезапно сочувственно отозвалась женщина.

— Они вчера собирались к Алику, — а это был уже тот добрый голос, который меня будил, — надо ему позвонить. Надя, какой у Алика номер?

— Воды, — попросила я, собрав все свои силы.

— Пьешь как лошадь, а потом болеешь, — услышала я через пару минут тот же голос, полный упрека, — на, держи!

Открыв глаза, я увидела прямо перед собой спасительный граненый стакан, полный воды. Приподнялась на локте и жадно припала к стеклянному краю, поглощая живительную влагу. Ох! Напившись, я протянула стакан обратно. На меня смотрели глаза, полные жалости и любви, даже плакать захотелось.

Эта добрая женщина была тоже высокая, но далеко не худая. Одета в вязаную теплую кофту поверх платья, вязаные серые колготки. Короткие русые волосы, обветренные щеки, круглые простодушные глаза.

— Скажи номер Алика, мы сами ему позвоним.

Я прикрыла глаза, всем своим видом давая понять, чтобы от меня отстали. Какой еще Алик, черт бы его побрал? Ну, не знаю я никакого Алика!

После выпитого стакана воды почему-то стало зябко, и я потянула на себя одеяло, лежавшее рядом.

— О, я сейчас в Надином блокноте посмотрю, — и полная женщина вместе с худой ушли в большую комнату.

До меня доносились их деловитые голоса и какой-то непонятный, незнакомый моему уху шелест, потом заговорил голос худой:

— Алик, это Анина мама! Где Аня… трубку бросил, — обескураженно произнесла она.

Опять шелест, и опять ее голос:

— Алик, ты трубочку, пожалуйста, не бросай, а то ведь я не поленюсь и схожу в милицию. Где моя дочь, почему она дома не ночевала? Ой, дайте листок и ручку, номер записать. Ага, записываю, тридцать два-тринадцать-шестьдесят восемь. А как его зовут? Хорошо…

И опять странный непонятный шелест. И опять этот истеричный голос:

— Леша, Аню позови, пожалуйста, — и опять обескураженное, — трубку бросил.

— Позвоните еще раз и скажите, что сейчас придете, — посоветовал голос доброй полной женщины, — тут в блокноте и адрес имеется.

После очередного шелеста голос Аниной мамы расстроенно произнес:

— Он теперь вообще трубку не берет. Неужели туда идти?

— Да сходите, что тут такого? Они с Аликом на одной площадке живут, в девятиэтажке на Кирова, пять, прямо напротив нашего дома.

— Ох, мало я Аню в детстве лупила, — отчаянно запричитала худая женщина, — надо было вообще убить. Сколько раз я думала! Да лучше б один раз переплакала, зато потом жила себе спокойно!

Раздался и стих где-то в коридоре стук ее каблуков, хлопнула дверь.

А ко мне приближалось неспешное цоканье. Ну что опять на мою голову? Какими странными звуками наполнен этот дом. Как я вообще здесь оказалась и почему меня называют Надей?

Цоканье затихло рядом с диваном, и меня обдало частым горячим дыханием. Под лежащую руку просунулся холодный нос и шерстистая, но гладкая голова. Я открыла глаза и увидела прямо перед собой огромную красивую собаку с густой шерстью трех цветов — рыжее тело, белая грудь и легкие вкрапления черного. Боже!

— Ланочка пришла Надю будить? — в комнате опять появилась женщина в вязаной кофте. — Погладь ее лапкой.

«Ага, такой лапкой если погладить!» — с ужасом подумала я.

— Ну что ты ее не гладишь? — женщина обращалась уже ко мне. — Видишь, она тебе голову подставляет. Давай гладь.

Я погладила собаку, и она с радостным визгом подставляла голову еще и еще. Открывала свою узкую пасть, как будто улыбалась, и становилась похожей на забавного доброго дельфинчика. Никогда бы не подумала, что собака может обладать такой выразительной и богатой мимикой. На ее морде были написаны реальные чувства — дикого восторга и всепоглощающей любви.

Тут я почувствовала какое-то движение на себе. Повернулась и увидела, что поверх одеяла крадется кот — гладкошерстный, с белой грудью, белыми лапами и черным телом. Интересная расцветка, как будто одет в белую рубашку, белые туфли и черный фрак. Его зеленовато-желтые глаза довольно прищуривались, словно говоря, что он тоже очень рад моему пробуждению.

Я потянулась его погладить и вдруг заметила, что волосы у меня длинные и прямые! Да еще и каштанового оттенка. То есть не мои привычные короткие кудряшки, которые я регулярно осветляю, а совершенно другие!