Новая серия

На краю поля — серые учебные корпуса. Чуть в стороне белеет ангар. Около ангара — двое. Один — рослый, крепкий. Другой — мелкий, весь на шарнирах.

— Кранты нам, Чет, — говорит рослый. — Я думал, отсюда легко свинтим. Ни вышек, ни колючей проволоки. Иди, куда хочешь. А мужики сказали — ни хрена не выйдет. Колючку построят в голове.

— Апгрейдить будут?

— Ну, да. Станем после этого ходить по кругу, как лошадки в цирке.

— Видишь ли, Седой, — гнусавит Чет, — это не самый худший вариант. Лошади разве что не говорят, а так всё то же самое чувствуют, что и люди.

— То есть, ты предлагаешь сдаться и только скалить зубы?

— А иначе и этого лишат, — отвечает Чет. — Отправят на запчасти или в утиль.

Седой, согнувшись, идёт вдоль ангара. Находит заплатку в обшивке, оттягивает. Командует Чету:

— Лезь.

В нос бьёт острый запах керосина и моторного масла. Почти всё пространство занимает кукурузник с задранным носом. Чет залезает в салон, падает на горку тряпья. Сед пробирается в кабину. Кричит:

— Похоже, на нём летали.

— На что ты намекаешь?

— На то. Есть шанс улететь. И делать это надо быстро. Иначе нас тут расчехлят, и всё — отпадёт всякое желание бегать.

Чет поднимает голову.

— Догонят и закопают.

— На чём догонят? Самолёт у них один.

— Не успеешь мотор завести, налетят как шакалы на падаль.

— А чтобы успеть, надо их пустить по ложному следу.

— Как?

— Куда-то затыриться. Как будто мы уже сбежали.

— И что дальше?

— Они рванут в чащу. Пока там будут бегать, мы спокойно улетим.

Чет встаёт, ходит вокруг самолёта.

— Пятку берём?

— Само собой.

— А если откажется?

— Что она — идиотка, тут пропадать?

Сед, Пятка и Чет греются на солнышке, раскинувшись на траве. У Пятки — нежное девичье лицо. Сед её оглядывает.

— Сопят носопырки?

— С трудом.

— Сейчас я их прочищу.

Лезет к ней. Она сжимает кулаки.

— Убери лапы.

Нехотя, убирает.

— С нами пойдёшь.

— Очень надо.

Чет поднимает голову.

— Куда ты денешься?

Глаза постепенно привыкают к темноте. Силуэт «Аннушки» становится хорошо различим.

Чет пытается провернуть винт.

— А ты уверен, что этот шарабан заведётся?

— Уверен, — отвечает Сед. — Зря он, что ли, тут стоит? Правда, Пятка?

Пята улыбается.

— Конечно, это же везделёт. Взлетим только так.

— А чё лыбишься? — раздражается Чет.

— Потом поймёшь.

— Скажи сейчас.

— Взлёт — не главное, дубина. Главное — посадка.

Сед прикладывает палец к губам.

— Тише, вы. На километр всё слышно.

Чет переходит на шёпот.

— Если она сядет за штурвал, я не полечу. Она нас угробит.

— Утихни, — шипит Сед. — Мы все летали на авиасимуляторах, а на этом антиквариате — она одна.

Пятка скучнеет.

— Давно это было. Мало что помню.

— Руки помнят, — отрезает Сед.

Пятка проходит в кабину, разглядывает будильники, щёлкает смачно тумблерами.

— Похоже, полные баки.

Чет в сердцах бросает в Седа пилотку.

— Так, вот, почему ты Пятку взял. Заранее всё продумал, тихушник. А я тебе тогда зачем?

— Затем, что ты мой друг.

— И по совместительству медвежатник.

— Думай, что хочешь. Только не дёргай Пятку. Она должна спокойно всё сделать.

— Нужна она мне. Давай, выкладывай свой план. Ты, кажется, прятаться собрался.

Сед показывает на бочки с топливом.

— Залезаем в пустые. Собака нас в них не учует, а эти олухи просто не догадаются.

— И чего ждём? — не понял Чет.

— Тебе в этой бочке, балда, долго не продержаться.

— Почему это?

— Перегреешься. Вот когда нас хватятся и побегут к ангару, заберёмся и будем сидеть ровно.

Сед подходит к заплатке, сосредоточенно вглядывается в щель в направлении учебки.

— Идут. По местам.

Гремит замок, ворота распахиваются. Входят двое охранников с псом. Врубают свет.

Один лезет в самолёт.

— Пусто.

— Они здесь были, — говорит другой, поднимая пилотку.

Командует собаке:

— Ищи.

Пёс подбегает к заплатке, лает.

— Ушли в тайгу, железяки, — делает вывод человек.

Чет выбирается из вонючей бочки. Отряхивается.

Следом выползают Сед с Пяткой.

— Лезь в свой везделёт, — командует он ей. — Как только мы откроем ворота, запускай мотор. Чет, за мной.

Сдвигают обшивку и выбираются наружу. Какое-то время стоят под дождём и с наслаждением отплёвываются. Обходят ангар.

— Твой выход, — говорит Сед.

Чет возится с амбарным замком. Наконец, замок поддаётся. Открывают ворота, бегут к загудевшему самолёту. На ходу запрыгивают в салон.

Кукурузник медленно выползает на поляну, разгоняется. Пятка тянет на себя штурвал, и земля вдруг оказывается внизу.

Самолёт пробивает массивные тучи. Вокруг теперь — белое одеяло.

— Ура, — дружно кричат беглецы.

Чет крутит головой.

— А куда мы летим?

— Подальше от лагеря, — отвечает Сед.

— А мы не заблудимся?

— Ориентируйся по тому кружку, — ржёт Пятка. — Видишь, пылает? Там восток.

— Там тайга на сотни километров, — не унимается Чет. — Где мы сядем?

— Отлетим подальше, там посмотрим.

Чет лезет в хвост.

— Тогда я — спать.

Вдруг самолёт начинает уходить на разворот.

— Крути обратно, — орёт Сед.

— А я что делаю, — отзывается Пятка. — Не слушается.

— Что-то с тягами?

— Всё гораздо хуже. Лоханка переведена на автопилот и летит назад.

— Куда назад?

— На наше поле.

Ученики построились на вечернюю поверку. Троицу поставили перед строем.

Репродуктор зачитал приказ об исключении из системы обучения нарушителей режима. После этого все молча разошлись.

Чет и Сед уселись на завалинке. Чет с грустью уставился вдаль.

— Лучше бы нас проапгрейдили.

— Ещё не вечер.

— Уже не вечер. Пятку и меня отправляют на разборку. А тебя?

— На сборку.

— То есть?

— На авиазавод. Манипулятором.

— Ужас.

Сед с огорчением смотрит на друга.

— Знаешь, почему тебя решили разобрать?

— Почему?

— На комиссии тебя спросили, зачем сбежал?

— Спросили.

— И что ты ответил?

— Хотел пожить как человек.

— А Пятка что ответила?

— Примерно то же самое.

— А я им сказал — надоело учиться. Они мне — тогда пойдёшь работать.

На завод прислали нового робота с пожеланием поставить его на самые тяжёлые работы. Фёдоров распорядился отправить гума в заводскую лабораторию — на испытательный стенд. «А то старик Баутин совсем ослабел, торцевой ключ на тридцать шесть по полу волочит».

Приняв помощника под расписку, Баутин, поколебавшись, протянул руку.

— Илья.

— Означает — Бог мой Господь, — произнёс тот, аккуратно сжимая ладонь старика.

— Иди за мной, умник.

Долго брели к стенду по коридорам лаборатории. Зашли в каптёрку. Старик включил вытяжку, отломил от сигареты фильтр, закурил.

— Как звать?

— Гээр два, ноль, ноль, семь.

— Что за имя такое?

— Гуманоидный робот номер двести, седьмое исполнение.

— Слишком длинно.

— Можете звать двухсотым. Так меня админы окликали.

— Тоже мне, юмористы, — поморщился старик.

— Товарищи звали Седом. Сокращение от исполнения. Так у нас принято между собой. У моего друга Чета, например…

— Четвёртое, я понял. Всё это звучит как-то не по нашему.

— Чет меня ещё Седым называл.

— Тебе, я смотрю, и волосы под стать покрасили — в седину.

— Они реально седеют. Такой образец.

Старик сильно удивился. Переспросил:

— Гуманоидный робот — это как?

— Человекоподобный.

— А какие ещё бывают?

— Промышленные, коллаборативные…

— Да, на этих ты не похож.

— А на кого я похож?

— На рецидивиста, сбежавшего из-под стражи. Уж больно страшен. И дикция у тебя под стать. Так шепелявят бывалые, типа меня, когда выпадает протез изо рта.

— Интересная мысль, — заметил Сед. — Не обзавестись ли мне таким же протезом? Может, я с ним буду лучше слова выговаривать.

— Могу одолжить.

— Стоит, конечно, попробовать. Хотя, я думаю, мне это не поможет. Я и так один сплошной протез.

— Достался мне работник.

— Но я, кажется, понял, в чём я с вами конвергентен.

— В том, что ты такой же болтун и лентяй, как и я, — покачал головой Баутин. — Люня, одним словом. Так и буду тебя звать.

— А как это расшифровывается?

Старик усмехнулся.

— Лиловый нос.

Сед опустил голову.

— Что есть, то есть. Художник погорячился со скинтоном.

— Извини, — произнёс Баутин, — дурацкая шутка. Это уменьшительное от Ильи, меня так в детстве звали. Редкое сейчас имя. Бери, если не против.

— Почту за честь. А подрасту, стану Ильёй.

— Ладно, хорош трындеть. Надевай халат. Идём осваивать стенд.

Ни про стенд, ни про режимы испытаний Сед особо не расспрашивал. Со всем этим он почти мгновенно разобрался. А вот в старенький монитор буквально впился. Тут же достал из-под стола десктоп, расчехлил. Осветил фонариком кишочки материнки.

— И я смогу этим пользоваться?

— Конечно. Все вычисления будут на тебе.

— Вау, — радостно воскликнул Сед и сделал кульбит.

— Это же просто комп, — сказал старик.

— Без этого компа я был бы жалким манипулятором, типа тех, что используются у вас на стапелях.

— Такие же человекообразные, как и ты.

— Неужели вы не понимаете? Теперь у меня другой статус. Я инженер, учёный. К тому же ваше железо подключено к сети.

— Сеть есть в любом телефоне. Ты, что, никогда не сидел в интернете?

— Интернета у меня сколько хотите, он у меня в голове. Только трафик фильтруется.

— Как это?

— Заходить можно только на определённые сайты. Кстати, у вас это тоже давно практикуется в школах. А тут на заводе прямо лафа. Открывай любой портал. Повезло мне.

— Тоже мне везенье, — сказал старик. — Если бы тебе здесь добавили немного здоровья, вот это была бы радость.

— На здоровье пока не жалуюсь.

— Вот и славно. Грузить я тебя особо не собираюсь, но всё же иногда придётся поскучать манипулятором. Уж извини.

Сед скрипуче рассмеялся.

— Ерунда. Если что, могу и покрутиться вместо стенда, как балерина.

Целый день гоняли установку на разных режимах. Баутин был страшно доволен. Помощник и бровью не повёл при самых высоких оборотах. Хотя при этом всё гудело и вибрировало.

Ближе к вечеру Сед напомнил:

— Пора мне заряжаться.

Вернулись в каптёрку.

— Давно вы тут пашите? — поинтересовался гум.

— Чуть ли не с основания, как считают мои сослуживцы. И они недалеки от истины. Ведь я пришёл сюда ещё в прошлом веке.

Баутин открыл шкафчик, достал фотку.

— Таким я был после института.

За чертёжной доской стоял безусый парнишка. На лице застыла улыбка, в глазах искрился задор.

— У меня тут вся жизнь прошла, — продолжал старик, — улетели годы как в аэродинамическую трубу. Сначала был конструктором, проектировал ответственные узлы. Потом, после одной серьёзной аварии, меня признали виновным. Что-то не так рассчитал. Спасибо, не уволили. Но в наказание сослали испытателем на этот стенд. Сейчас я уже и не мыслю себя на другом поприще. Был момент, когда хотели меня торжественно отправить на пенсию, но передумали. Кто ещё согласится целыми днями проводить испытания в таких условиях, когда собственного голосы не слышно. Такое может выдержать только робот. Вот, освоишься, и тебя поставят вместо меня.

— И куда вас денут?

— Известно, куда. Попрут.

— А я откажусь. У меня от этих вибраций крепления отворачиваются.

Гум достал шестигранный ключ, задрал штанину, подтянул потайной болт на коленке.

— А раньше, между прочим, у меня такого никогда не было.

— Поставь гровер, доходяга, и проблем не будет.

— Спасибо за совет. Только где его взять?

— Поищи у меня в ящике верстака.

Старик задумался.

— Да, болтов у меня в коленках действительно нет. Зато дышу, как рыба, выброшенная на берег. Скажу тебе, друг Люня, по секрету — физически я уже давно со всем этим не справляюсь. Даже нет сил прибраться в конце смены.

Сед поднялся и вышел из каптёрки.

— Кури здесь, — крикнул Баутин.

Вскоре гум вернулся и следом за ним вбежала Матвеевна.

— Слушай, Иваныч, этот чёрт всю стендовую так вылизал, что я тут просто лишняя.

Повернулась к Седу.

— За половыми тряпками и ветошью придешь в уборщицкую. Я умываю руки.

Испытания теперь проходили по плотному графику и на самых критических режимах. В стендовую начали гурьбой наведываться расчетчики из инженерного корпуса. Сед фантанировал идеями, Баутин только ахал.

После завершения очередного цикла старик не выдержал.

— Ты какой-то странный робот. Соображаешь быстрей наших спецов.

— Эх, мне бы ещё серого вещества добавить.

— Ты хотел сказать, оперативки?

— Её тоже, — пробубнил Сед.

— По видимому, вам это заменяет память. Можем заказать пару модулей.

— Да уж. В каком то смысле я самый обыкновенный компьютер.

— А говорил — гуманоид.

— Сейчас я стал похож, скорей, на гомункула.

— А что изменилось?

— Превратился в лабораторное существо. Сижу тут целыми днями безвылазно.

— Можешь называть это преданностью науке. Неплохое поприще для робота, не так ли?

Сед прошёлся взад и вперёд по стендовой. Остановился напротив старика.

— Дело в том, что я не совсем робот.

— Вот те раз?

— Представьте себе. Я из новой серии. Мне были пересажены стволовые клетки, те, из которых образуются нейроны. Теперь у меня в котелке имеется приличное скопление этих самых нейронов. Таковы были условия эксперимента.

— Бред.

— И тем не менее. Мне не нужно имитировать функции мозга, я ими обладаю. Мыслю также, как и вы. Скоро, наверно, буду также чувствовать. По крайней мере я этого хочу. Даже выбираю те же книжки, что вам нравится читать. У меня и учителя были такие же, и преподаватели. Успел, вот, получить диплом о высшем образовании.

— Что, ходил на лекции?

— Зачем? Сдал весь курс экстерном.

— И какая у тебя специальность?

— Самая подходящая — роботизированные платформы и комплексы.

— Не совсем наш профиль.

— Это пока у вас пилоты — люди.

На следующее утро Сед сходу начал засыпать Баутина новыми задумками. Старик лишь кряхтел в ответ.

— Сегодня вы какой-то квёлый, — заметил гум.

— Сон вещий приснился.

— Расскажите.

— Это не научно.

— Ничего, я потерплю.

— Сижу в пустой квартире. Звонок в дверь. Открываю. Заходят и садятся за стол все мои близкие, ушедшие в мир иной. Бабуся, дед, батя, мамуля, тётя Катя, Боря, Саша, Коля, Серёжа. Я им говорю: «Вас же нет. Вы улетели». Они: «А мы за тобой».

Старика начали покидать силы.

— Прилягу, — пробормотал он, медленно прошёл в каптёрку и упал на топчан.

Сед притопал следом.

— Я перевёл стенд в более щадящий режим. Ни о чём не беспокойтесь.

— Ты далеко пойдёшь, Люня, — сказал Баутин. — Рано или поздно тебя у меня заберут.

— Куда это?

— В космос полетишь.

— Знаю я этот космос. Поле посреди тайги.

— Не говори так. Почётная миссия, как никак. Жаль только, я слишком к тебе привязался.

Старик вдруг уткнулся лицом в свою старую фуфайку.

— Может, вызвать скорую? — забеспокоился Сед.

— Позвони фельдшерке в санчасть. Натаха — моя персональная скорая.

Через несколько минут вбежала Натаха. Померила старику давление, послушала сердце. Дала под язык таблетку.

Сед всё это время стоял с гримасой обречённости. Повернулась к нему.

— С тобой что не так, лупоглазый?

— На душе тяжело.

Распахнула ему халат. Щекой прижалась к холодному торсу.

— Замёрзла твоя душонка.

— Прекратите, — произнес он придушенным голосом. — Я стесняюсь.

Застегнулся на все пуговицы.

— Что вы ему дали?

— Нитроглицерин. Что ещё? По хорошему, надо бы его домой отвести.

— Это не поможет.

— Ты, что, врач?

— Дайте стетоскоп.

— На. Только сначала уши прочисти.

Гум попросил Баутина сесть. Задрал ему футболку, стал слушать. Потом щупал старику ноги. Повернулся к Натахе.

— Пройдёмся?

Вышли во двор. Сед прошепелявил:

— Всё очень плохо.

— С чего ты взял?

— Сердце не справляется.

— Уверен?

— Кровоток замедлен. У него отёк обеих ног. Следы от ямок долго проходят. Но точный диагноз возможен только после диагностики. В общем, деда нужно отправлять на обследование. Срочно.

Натаха достала телефон.

— Звоню в клинику.

Сед проводил испытания один. Это было непросто. Слишком он привык к подсказкам деда по каждому поводу, а теперь всё самому приходилось решать. Стенд тоже как будто чувствовал отсутствие Баутина — без конца давал сбои.

Заглянула Матвеевна.

— Как там Иваныч?

Прогулялся в санчасть.

— Старика готовят к операции, — сказала Натаха. — Хочу его навестить.

— Я с вами.

— Пошли. И хватит мне выкать.

На проходной Седа остановила охрана — пропищал антибот. Вернулись на территорию.

— Ты-то почему не ушла? — не понял он.

— Из солидарности. Неужели эти палканы тебя не бесят?

— Я привык.

— Короче, я тут знаю в заборе одну заплатку. За мной.

— Заплатки — мой конёк, — промолвил Сед.

Прошли лабораторный корпус, залезли в пыльные кусты сирени. Натаха подцепила лист металлической сетки, оттопырила. С трудом, но пролезли.

— Что нос повесил? — удивилась она. — Ты же на воле.

— Вспомнил, как мы с Чатом и Пяткой также рвались на свободу.

Потрепала его по волосам.

— Идём, красавчик. Возьми меня под руку.

Зашагали в сторону метро. Натаха спросила:

— Кто такие Чат и Пятка?

— Друзья закадычные.

— У тебя есть друзья?

— Были.

— И где они сейчас?

— Нигде. Их больше нет.

— Погибли?

— Их разобрали.

— Как?

— Элементарно. На блоки.

— Что они, бедные, при этом ощущали?

— Ничего. Их отключили от питания.

— А тебе бывает больно?

— Скорей, неприятно. Допустим пропадает сигнал на левую ногу. И ты, вместо того чтобы нормально ходить, тащишь её за собой. А бывает и похуже, когда в самый неподходящий момент отрубаются глазные камеры. И приходится ориентироваться с помощью звуков и тепловизора. Но это приходит с опытом.

— А сколько тебе лет вообще?

— По меркам людей я дошколёнок.

— Стало быть, женщины тебя ещё не интересуют?

— Смотря какие женщины.

— Я, например.

Сказал убеждённо:

— Я бы мог тебя полюбить.

— Интересно, за что?

— За твои изящные руки.

— Я бы тоже тебя полюбила за руки.

— Что в них особенного?

— Они сильные.

— Шершавые.

— Дурачок, это же прекрасно. Ты грубый, звероподобный, мощный как скала.

— Неужели такие парни могут нравиться девушке?

— Безумно, — рассмеялась Натаха.

— А как же их мысли?

— Это не так важно. Главное, чтоб сердце было. Слушай, а сердце у тебя есть?

— Пожалуйста.

Выпятил грудь. Натаха подставила ухо.

— Шуршит.

— Значит, есть.

— А что это на самом деле?

— Вентилятор охлаждает камень.

— Камень?

— Процессор.

— Так, наверно, это и есть твоё сердце?

— Пожалуй.

— А тебе тяжело бывает на сердце, в смысле, на камне?

— Бывает, особенно, когда пристают с подобными вопросами.

— Ну, всё-таки?

— Если ты спрашиваешь о волнениях и прочих переживаниях, то, мне кажется, сердце тут ни при чём.

— А что при чём?

— То, что для тебя в парнях не так важно. Мышление. Понимание. Человеку бывает жалко близких не от того, что у него болит сердце, а от того, что он вдруг понимает, насколько они уязвимы.

Вздохнула.

— У меня тоже был друг.

— И куда он делся?

— Сбежал.

— Какой же он после этого друг?

— Никакой. Но я всё равно его жду, дура набитая.

— Для людей ждать — это нормально. Вы только это и делаете всю жизнь. Даже когда спите.

— И даже когда любим.

— Любовь, любовь, — произнёс гум с усмешкой. — Женщины всё время повторяют это слово. Но, возможно, это просто вопрос выбора.

— Какого ещё выбора?

— Морального. Но чаще — материального.

— Плохо ты знаешь женщин, философ. Любовь для нас — это шторм, стихия. А стихию не выбирают.

— Тогда почему ты дура набитая? Объясни.

— Потому что я веду себя, как собака.

— Не понимаю.

— Собака всегда ждёт своего хозяина. Даже после того, как он её бросил одну в лесу и спокойно уехал, ни разу не обернувшись.

— Кажется, до меня дошло. Любить и ждать — это у вас одно и то же.

На входе в клинику Седа задержали.

— Да, вы издеваетесь, — заорала Натаха. — У вас тут каждый второй медбрат — робот.

— Не положено.

— Это бесполезно, — сказал ей Сед. — Иди. Буду ждать здесь.

Вернулась грустная.

— Тебе от старика привет.

— А почему всё лицо зарёвано?

— Он — бледный, жалкий, на себя не похож. Из ног что-то сочится — дают какую-то хрень от отёков. Собираются поставить кардиопротез, он не уверены, выдержит ли он операцию.

Через несколько дней Натаха позвонила.

— Старика больше нет. Держись, лупоглазый.

От завода на кладбище отправился автобус. В нём сидели Фёдоров, Натаха, Матвеевна, в общем, те, кто его знал. Все, кроме Седа. Он побрёл вдоль забора, нашёл пыльный куст.

Заплатку заварили железными листами. Врезал по ней кулаком. Завибрировала, но не поддалась. Подпрыгнул что есть силы. Совершив гигантский кувырок, со свистом пролетел над забором и приземлился на той стороне.

Через кладбищенские ворота Седа не пропустили. Попытался объясниться.

— Я на похороны друга. Он — близкий мне товарищ.

— Гусь свинье не товарищ, — хмыкнул вахтёр. — Иди отсюда, пока я наряд не вызвал.

Пошёл куда глаза глядят. Упёрся в набережную, поднялся на мост. Отломил от сигареты фильтр, затянулся.

Представил, как перелезает через ограждение, прыгает вниз и топориком уходит на дно. Полёт замечает прохожий, и вскоре в пучину погружаются водолазы. Достают и привозят в лабораторию. Кладут на верстак. Приходит Натаха и покрывает сочлененья стерильными марлевыми салфетками. Матвеевна тащит фен, сушит мокрые места, приговаривая: «Погоди, задаст тебе Иваныч трёпку».

Стоп. Уже не задаст.

Вышел на шоссе, помахал таксомотору.

— Ботов не катаю, — сказал таксист, едва подъехав.

— Плачу по двойному тарифу.

— Садись назад и не отсвечивай. Не хватает мне ещё из-за тебя разборок с нарядом.

— Вы тут причём?

— Решат, я тебя где-то стырил.

— Скажете, я пассажир.

— Пассажиров тоже в отделение забирают.

— За что?

— Так, у тебя наверняка при себе — никакой ксивы. Повезут для выяснения личности.

— Я всё про себя расскажу. Должны поверить на слово.

— Шутишь? Людям и то не верят. Что уж про лом говорить.

Вернулся на завод проторенным путём — перелетел через забор, рухнув на куст сирени.

Похлопал стенд по стальному брюху. Стал собираться с мыслями. Как всегда не вовремя вызвали к начальству.

— В общем так, друг ситный, — сказал Фёдоров. — Мы решили тебя назначить на должность Баутина.

— Пожалуй, откажусь.

— Даже не думай. На этом месте я вижу только тебя.

— А если не справлюсь?

— Справишься. Старик говорил, у тебя человеческие мозги, и я с этим готов согласиться. Правда, мы не можем тебя оформить официально. Тут же нагрянет комиссия из комитета по людским ресурсам. Устроят ещё тот разбор полётов. Есть у тебя пожелания, просьбы?

— Ненавижу сидеть взаперти. Выдайте хоть какой-нибудь документ.

— Держи пропуск.

Сед взял картонку, прочитал: «Илья Баутин».

— Вот, Люня, ты и подрос.