Новый поворот

Лето в Литтл-Уингинге было настоящим кошмаром, словно кто-то решил превратить этот пригород в филиал ада, только без огня и серы — вместо них удушающая жара, пыль и бесконечная, гнетущая скука. Солнце палило нещадно, выжигая траву на газонах Тисовой улицы до желтого, хрустящего состояния, и Жасмин Поттер, растянувшись на этой выжженной земле у дома номер четыре, чувствовала себя так, будто ее засунули в духовку и забыли выключить таймер. Ее длинные черные волосы, слегка вьющиеся и вечно непослушные, прилипли к шее и плечам, как мокрые веревки, цепляясь за кожу и раздражая еще больше. Пот стекал по вискам, оставляя соленые дорожки, а зеленые глаза — единственное, что она унаследовала от матери, если верить старым фотографиям и редким рассказам, — щурились на раскаленное небо, где облака лениво ползли, словно тоже устали от этого пекла. Футболка с выцветшей надписью "Я не ведьма, я хуже" пропиталась потом и облепила тело, подчеркивая худощавую фигуру, а потрепанные джинсы, запыленные и с дыркой на колене, только усиливали ощущение, что она — бродяга, застрявшая в этом проклятом месте. Ей было пятнадцать, и каждый день здесь казался вечностью в чистилище, где единственным развлечением было считать трещины на асфальте, слушать монотонное жужжание мух или наблюдать, как соседская кошка лениво вылизывает лапу на заборе.

Жасмин лениво пнула камешек в сторону соседского забора, наблюдая, как он катится по сухой земле, подпрыгивая на мелких комьях грязи и оставляя за собой тонкую пыльную дорожку. Она пробормотала себе под нос, ее голос был хриплым от жары:

— Великолепно. Сиди тут, потей, пока Дамблдор играет в прятки с судьбой. Может, мне начать писать письма совам? "Дорогой Орден, пришлите холодный лимонад и пару мозгов для моих родственничков, или я начну вызывать демонов из чистой тоски". Хотя нет, демоны бы сбежали от здешней скуки быстрее, чем я. Серьезно, даже ад был бы интереснее — там хотя бы есть на что посмотреть, кроме этих чертовых розовых гераней и одинаковых газонов.

Она перевернулась на бок, подперев голову рукой, и уставилась на идеально подстриженные кусты миссис Фигг через дорогу. Старуха была единственным человеком в этом районе, кто хоть немного понимал, что Жасмин — не просто "странная девчонка с плохими манерами". Миссис Фигг любила рассказывать о своих кошках — Мистере Лапкине, Тибблсе, Снежке и прочих шерстяных созданиях с именами, от которых хотелось фыркнуть или закатить глаза. Она могла часами описывать, как Тибблс поймал мышь, а Снежка спит только на подоконнике, но даже ее болтовня не могла отвлечь Жасмин от гнетущего ощущения, что магический мир просто вычеркнул ее из своей жизни. С тех пор как поезд унес ее из Хогвартса в июне, она не получила ни одного письма. Ни строчки от Рона с его дурацкими шуточками про пауков, квиддич или как он однажды чуть не утонул в тыквенном соке, пытаясь выпить его быстрее Фреда и Джорджа. Ни записки от Гермионы с ее бесконечными нотациями о том, как правильно чистить котлы, почему "История Хогвартса" — лучшее чтиво на свете, или как Жасмин должна "серьезнее относиться к учебе, потому что Ордена Феникса одной храбрости мало". Даже Сириус, который клялся держать ее в курсе, молчал, как заколдованный, и это резало глубже всего, оставляя в груди ноющую пустоту, которую она не могла заполнить ни сарказмом, ни злостью.

— Рон, небось, сейчас сидит в "Норе", жрет пироги своей мамашки и облизывает пальцы, — буркнула она, представляя его рыжую шевелюру, вечно растрепанную, и тот голодный взгляд, с которым он смотрел на еду, будто это последнее блюдо перед концом света. — Уверена, он даже не думает обо мне. "О, Жасмин справится, она же крутая, пусть сидит с Дурслями и наслаждается их обществом". А Гермиона, поди, уже перечитала все учебники по трансфигурации и пишет мне письмо на три свитка о том, почему я должна делать уроки летом, пока сама полирует свои перья и зубрит заклинания. Лучшие друзья, называется. Лучше бы они вытащили меня из этой дыры, чем оставили гнить тут, как старую метлу в чулане.

Она вздохнула, потянувшись к травинке, и начала крутить ее между пальцами, пока та не порвалась с тихим хрустом, оставив зеленоватый след на коже. Ей хотелось хоть какого-то знака из магического мира — шороха крыльев совы, клочка пергамента с кривым почерком Рона, даже дурацкой открытки с надписью "Не скучай, мелкая" от Сириуса. Она представляла его ухмылку, его голос, хриплый после Азкабана, но теплый, когда он называл ее "мелкой" и обещал, что все будет в порядке. Но ничего не было. Ни звука, ни письма, ни намека. Она пыталась выловить хоть что-то из маггловских новостей, подслушивая телевизор дяди Вернона, пока тот храпел в своем кресле, уткнувшись в газету с заголовками про футбол, налоги и "падение нравов молодежи". Каждый вечер она прокрадывалась в гостиную, когда Дурсле спали, и крутила ручку громкости, держа ухо у динамика, чтобы не пропустить ничего подозрительного. "Таинственное исчезновение моста в Манчестере" — это могло быть заклинанием или взрывом. "Странный туман над Лондоном" — может, дементоры или что похуже? "Необъяснимые звуки в небе" — драконы? Метлы? Или просто магглы опять запустили какой-то дурацкий самолет? Но дядя Вернон всегда просыпался в самый неподходящий момент, бурча "что за чертовщина" и переключая канал на кулинарное шоу или прогноз погоды, где потный ведущий вещал о "необычно жарком лете". Без сов, без пергаментов, без хоть какого-то намека она чувствовала себя отрезанной, как маг без палочки, брошенный в море маггловской обыденности, где самым большим приключением было наблюдать, как сосед поливает газон в своих дурацких шортах.

Дядя Вернон и тетя Петунья только усугубляли дело. Они смотрели на нее, как на бомбу с часовым механизмом, готовую взорваться в любой момент и превратить их идеальную жизнь в хаос. Каждый раз, когда Жасмин чихала или слишком громко хлопала дверью, тетя Петунья вздрагивала, ее худое лицо вытягивалось, а губы сжимались в тонкую линию, будто она ждала, что из рук Жасмин вылетит заклинание и превратит кухню в курятник или ее драгоценные фарфоровые тарелки с цветочками в лягушек. Дядя Вернон, с его багровым лицом и усами, похожими на двух жирных гусениц, любил орать про "ненормальность" и "позор семьи", размахивая вилкой за ужином, пока капли супа не летели на скатерть. Но в этом году он был тише — видимо, боялся, что Жасмин все-таки превратит его в свинью, как она однажды пригрозила, когда он назвал ее "отродьем, которое не заслуживает крыши над головой". Она тогда просто пошутила, кинув ложку в миску с супом и ухмыльнувшись: "Осторожнее, дядя, а то будешь хрюкать вместо храпа". Его взгляд, полный ужаса, и то, как он подавился картошкой, были почти стоит того, чтобы рискнуть исключением, но она сдержалась — не хотелось давать Министерству повод вышвырнуть ее из Хогвартса или явиться сюда с кучей пергаментов и строгих лиц.

Ее мысли прервал тяжелый топот, от которого земля слегка задрожала, как от приближающегося стада коров или грузовика с плохими тормозами. Жасмин подняла голову и увидела Дадли Дурсля, своего кузена, чья туша напоминала именно такой грузовик — перегрузленный и неуклюжий. Он вывалился из-за угла в окружении своей банды — четверо придурков, которые выглядели так, будто только что разграбили ближайший киоск с чипсами и газировкой. Их лица лоснились от пота, футболки обтягивали животы, а в руках они сжимали банки колы, как трофеи после великой битвы с автоматом по продаже снеков. Пирс, здоровяк с шеей толще, чем голова, Малкольм, тощий парень с лицом, как у хорька, и прыщами, которые могли бы составить созвездие, Гордон, коротышка с вечно красным носом, и Деннис, долговязый тип с кривыми зубами — все они пыхтели от жары, но ухмылялись, как будто были королями этого унылого пригорода. Дадли шел впереди, его жирное лицо расплылось в ухмылке, а маленькие свинячьи глазки блестели от предвкушения очередной травли. Его светлые волосы прилипли ко лбу, делая его похожим на мокрую свинью, только что вылезшую из лужи, а его шаги оставляли вмятины в сухой земле, как будто он хотел впечатать свою важность в этот мир.

— О, смотрите, кто тут, — прогундосил он, останавливаясь в паре шагов от нее и уперев руки в бока, отчего его живот вывалился еще сильнее из-под футболки с какой-то дурацкой надписью про бокс. — Маленькая фрик-поттер. Опять колдуешь свои штучки, да? Или просто воняешь, как бомжиха, валяясь тут, как мусор?

Жасмин медленно поднялась, отряхивая джинсы с таким видом, будто собиралась раздавить таракана, и окинула его взглядом сверху вниз, задержавшись на его жирных щеках, потной шее и нелепой позе. Она выпрямилась, скрестила руки на груди и ухмыльнулась, ее голос сочился сарказмом:

— Дадли, милый, если бы я колдовала, ты бы уже был свиньей, жрущей помои за домом. Хотя... погодите-ка, это было бы слишком похоже на правду. Ты и так чемпион по хрюканью, только зеркала тебе не хватает, чтобы это признать. Или мозгов, чтобы понять, как ты выглядишь со стороны — как мешок с картошкой, который слишком долго пролежал на солнце.

Банда заржала, Пирс даже поперхнулся колой, закашлявшись так, что брызги полетели на траву и попали на ботинки Малкольма, который тут же выругался и начал вытирать их рукавом. Дадли покраснел, его лицо стало похоже на перезрелый помидор, и он сжал кулаки так, что толстые пальцы побелели от напряжения.

— Заткнись, уродина! — рявкнул он, шагнув ближе, и его голос дрогнул от злости. — Мы видели, как ты шныряла у мусорки утром. Ищешь себе нового парня среди крыс? Или просто жрешь объедки, как твои ненормальные дружки из той дурацкой школы?

Жасмин закатила глаза так сильно, что чуть не увидела собственный затылок, и фыркнула, ее ухмылка стала шире:

— О, какая остроумная шутка, Дадли. Ты прямо король комедии, пора выступать в цирке — хотя с твоим весом ты бы провалился сквозь арену. Нет, я проверяла, не выбросила ли тетя Петунья твой мозг вместе с мусором. Увы, пусто. Видимо, его там никогда и не было. А что до крыс... знаешь, они хотя бы не воняют газировкой и дешевыми пончиками, как некоторые. Может, тебе стоит помыться, прежде чем открывать рот? Хотя нет, это слишком сложно для тебя — ты же даже ложку роняешь, когда ешь, и потом орешь на мамочку, чтобы она принесла новую.

Его дружки захихикали, Гордон даже хлопнул себя по колену, но Дадли шагнул еще ближе, дыша ей в лицо перегаром от чипсов и колы. Его тень накрыла ее, как туча, и Жасмин невольно подумала, что он мог бы задавить ее одним весом, если бы додумался упасть. Запах его пота смешался с жарой, и она чуть не скривилась, но вместо этого ухмыльнулась еще шире, глядя ему прямо в глаза, не отступая ни на шаг.

— Следи за языком, Поттер, — прорычал он, тыча в нее пальцем так близко, что она почувствовала тепло его потной кожи. — А то я тебе...

— А то что? — перебила она, ее голос стал ниже, почти угрожающим, а в глазах мелькнула искра, которую он не заметил. — Побьешь меня своей банкой колы? Давай, герой, удиви меня. Или боишься, что я превращу тебя в жабу и заставлю целовать твоих дружков? Хотя, судя по их виду, они и так от тебя без ума. Может, ты их тайный король романтики? Пирс, признавайся, ты уже писал ему любовные записки? Или Малкольм вырезает сердечки из своих прыщей для тебя? Гордон, а ты, поди, сочиняешь ему стихи про чипсы?

Пирс поперхнулся снова, выплюнув колу на траву, и закашлялся так, что чуть не уронил банку, а Малкольм покраснел, пробормотав что-то вроде "заткнись, дура". Гордон заржал, хлопнув Денниса по плечу, а тот просто стоял, ухмыляясь кривыми зубами. Дадли уже не сдерживался — его лицо побагровело, и он шагнул так близко, что Жасмин пришлось задрать голову, чтобы не упустить его взгляд.

— Ты ненормальная, — выплюнул он, брызгая слюной, которая чуть не попала ей на щеку, и она еле сдержалась, чтобы не отшатнуться. — Как твой дружок, тот, что умер. Как его там... Серьезный?

— Сириус, ты, ходячий бургер, — огрызнулась Жасмин, и ее сердце сжалось, но не так сильно, как могло бы. Она поправила его ради точности — Сириус был жив, где-то там, и она цеплялась за эту мысль, хотя его молчание все равно бесило. — И он в сто раз круче, чем ты когда-либо будешь. Хотя это не сложно, учитывая, что твой максимум — доесть пиццу за три укуса и не подавиться. Хотя нет, даже это для тебя подвиг, ты же подавился бы на втором, а потом орал бы на мамочку, чтобы она тебя спасла. Сириус бы поржал над тобой, а потом превратил бы в таракана, просто чтобы заткнуть.

Дадли оскалился, его лицо стало похоже на свеклу, готовую лопнуть, и он открыл рот, чтобы что-то сказать, но Малкольм ткнул его в бок, оглядываясь по сторонам с нервным видом.

— Погода меняется, Дад, — пробормотал он, его голос дрожал, и он кивнул на небо. — Может, свалим? Жарко, и этот туман какой-то странный.

Жасмин подняла взгляд, отвлекшись от перепалки. Небо и правда темнело — облака сгущались, словно кто-то выключил солнце, а воздух стал тяжелее, липким, как сироп. Туман начал ползти по улице, густой и серый, заглушая звуки. Дети на площадке вдалеке замолчали, их крики и смех оборвались, как будто кто-то нажал кнопку "выкл". Собаки перестали лаять, даже птицы куда-то делись, оставив только гулкое молчание. Ветер стих, и тишина навалилась, как одеяло, пропитанное чем-то гнилостным. Ей это не понравилось — в этом было что-то неправильное, как запах тухлятины под слоем цветочного одеколона, и ее инстинкты, отточенные годами в Хогвартсе, закричали об опасности. Она почувствовала, как волосы на затылке шевельнулись, и сжала кулаки, хотя внешне осталась спокойной.

— Это ты сделала, да? — Дадли ткнул в нее пальцем, но в его голосе мелькнула паника, и он отступил на шаг, его глазки забегали. — Ты и твои фокусы!

— О, конечно, — фыркнула Жасмин, хотя внутри что-то екнуло, как натянутая струна. — Я вызвала туман, чтобы спрятать твое лицо от мира. Благотворительность, знаешь ли. А теперь вали домой, пока мама не решила, что ты сбежал с цирком. Или пока я не решила, что ты слишком раздражаешь, чтобы жить. Хотя это было бы слишком милосердно для тебя — тебе больше подошло бы стать слизняком, ползающим в грязи, и то я бы пожалела слизняков.

Дадли сглотнул, его глазки забегали быстрее, и он бросил взгляд на своих дружков, которые уже начали пятиться, перешептываясь и бросая на нее нервные взгляды. Пирс пробормотал что-то про "жутко тут", а Гордон кивнул, сжимая банку колы, как талисман.

— Пошли, Дад, — сказал Малкольм, дергая его за рукав, его голос стал выше от страха. — Она чокнутая, с ней лучше не связываться. И этот туман... он мне не нравится, в нем что-то не так.

Они ушли, бросив Дадли одного, их шаги быстро затихли в сгущающемся тумане. Он все еще пялился на нее, пытаясь сохранить остатки гордости, но его лицо уже не было таким уверенным. Жасмин махнула рукой, будто отгоняя муху, и бросила с ухмылкой:

— Беги, Дадли. Не заставляй меня пожалеть, что я не превратила тебя в улитку. Хотя ты и так ползаешь, как она, только без изящества и с лишним весом. Давай, топай, пока туман не решил, что ты слишком вкусный.

Он буркнул что-то неразборчивое, больше похожее на мычание, развернулся и потопал прочь, его шаги гулко отдавались в наступающей тишине, пока туман не проглотил его фигуру целиком. Жасмин проводила его взглядом, чувствуя легкое удовлетворение от того, что заставила его отступить, но не успела насладиться победой. Холод ударил в грудь, резкий и ледяной, как будто кто-то сунул ей в ребра кусок льда. Воздух стал густым, тяжелым, словно его выжали из жизни, и волосы на ее затылке встали дыбом. Она знала это чувство — дементоры.

— Черт возьми, — прошипела она, вытаскивая палочку из заднего кармана джинсов. Ее пальцы слегка дрожали, но она стиснула зубы, сжимая деревяшку так, что костяшки побелели. — Только этого мне не хватало. Сначала Дадли со своими тупыми дружками, теперь эти летучие мешки с депрессией. Лето, ты явно стараешься меня доконать, и я почти готова тебя похвалить за старания. Почти.

Туман сгустился, и из него выплыли две фигуры — высокие, в рваных черных плащах, с пустыми капюшонами вместо лиц. Их дыхание было слышно — хриплое, голодное, как скрежет ржавых гвоздей по стеклу, и от него по спине бежали мурашки, холодные и липкие. Жасмин обернулась и увидела Дадли, который замер на полпути к дому, его жирное лицо побелело, а маленькие глазки округлились от ужаса. Он выглядел так, будто собирался заорать, но вместо этого только замычал, как теленок на бойне, и рухнул на колени, его руки дрожали, вцепившись в траву.

— Дадли, беги, идиот! — крикнула она, ее голос прорезал тишину, резкий и звонкий, но он только скулил, его ноги отказывались двигаться. Один из дементоров метнулся к нему, протягивая костлявые пальцы, и его плащ задел траву, оставляя за собой мертвый, пожухлый след, как будто само тепло высасывалось из земли.

Жасмин рванула вперед, ее кеды скользили по влажной от тумана траве, а сердце колотилось так, будто хотело выпрыгнуть из груди и сбежать само. Она схватила Дадли за воротник его дурацкой футболки — потной и липкой от жары — и потащила его к переулку между домами. Это был узкий, вонючий проход, заваленный пустыми бутылками, кошачьими следами, окурками и прочим мусором, который магглы любили оставлять после своих посиделок. Запах гниющих остатков еды смешивался с сыростью тумана, и Жасмин чуть не закашлялась, но стиснула зубы и рявкнула:

— Шевелись, жирдяй, или я оставлю тебя им на закуску! — Он только скулил, его ноги заплетались, как у пьяного, и он тянул ее вниз своим весом, цепляясь за землю. — Ну конечно, ты даже убежать нормально не можешь. Почему я вообще тебя спасаю? Ах да, потому что иначе тетя Петунья обвинит меня в том, что ты стал ужином для этих тварей, а мне не нужны ее вопли до конца жизни. Хотя, может, стоило бы — посмотреть, как она орет над твоим высосанным тельцем, было бы почти весело.

Дементоры скользили за ними, их тени вытягивались по стенам домов, как чернила, растекающиеся по бумаге. Их движения были плавными, почти ленивыми, но от этого только страшнее — словно они знали, что добыча никуда не денется. Жасмин толкнула Дадли к кирпичной стене переулка, и он врезался в нее с глухим стуком, чуть не сбив мусорный бак, который загремел, как старый колокол, и опрокинулся, вывалив на землю кучу банок и объедков. Она встала перед ним, сжимая палочку так, что ладонь вспотела, и пробормотала, ее голос дрожал от смеси злости и страха:

— Ну ладно, уроды, давайте потанцуем. Хотя я бы предпочла драку с троллем — у них хотя бы есть лица, которые можно разбить. Или хотя бы запах, который можно вытерпеть, а не эта тухлая пустота, от которой хочется блевать.

Она направила палочку вперед, ее дыхание вырывалось облачками в ледяном воздухе, и выкрикнула, вложив в голос всю силу, что у нее осталась:

— Экспекто Патронум!

Из кончика вырвался слабый серебристый свет, тонкий, как дымка, но он тут же угас, как свеча на ветру, оставив после себя только слабый шлейф, который растворился в тумане. Холод сковал ее руки, пробрался под кожу, и воспоминания полезли в голову, как непрошеные гости, которых она не звала. Крики Седрика на кладбище, его тело, падающее на землю, пустой взгляд, когда жизнь покинула его. Лицо Волан-де-Морта, восставшего из котла, его змеиный смех, от которого кровь стыла в жилах. Зеленая вспышка, которую она видела в кошмарах — смерть родителей, о которой она знала только из чужих слов. Жасмин стиснула зубы, пытаясь вытолкнуть это прочь, ее пальцы дрожали вокруг палочки, а ноги подгибались.

— Давай, Жасмин, думай о чем-то хорошем, — шептала она себе, ее голос дрожал, а зубы стучали от холода. — Рон, когда он подавился пирогом на Рождество и чуть не задохнулся от смеха, пока мы с Гермионой ржали над ним, чуть не свалившись с дивана. Гермиона, когда она спалила перья, читая под одеялом, и орала на нас за хихиканье, пока сама не начала смеяться, красная, как помидор. Запах тыквенного пирога в Большом зале, тепло камина в гостиной, голос Сириуса, когда он говорил, что я — его семья... черт, почему это не работает?

Дементор надвинулся на нее, его капюшон раскрылся, обнажая черную пасть, из которой тянуло смертью — пустотой, которая засасывала все тепло, все светлое, оставляя только ледяной ужас. Второй склонился над Дадли, и тот обмяк, его жирное тело рухнуло на землю с глухим шлепком, глаза закатились, а изо рта вырвался слабый стон, больше похожий на всхлип. Жасмин упала на колени, палочка выпала из пальцев и покатилась по мокрой земле, звеня о камни и застряв в куче мусора. Холод проник в легкие, в голову, в самую душу, вымораживая все, что делало ее живой. Она подумала о Роне и Гермионе — где они сейчас? Почему не пишут? Может, они забыли ее, бросили, как все остальные. Она вспомнила Седрика — его улыбку перед Турниром, его храбрость, оборвавшуюся так глупо, и горло сжалось от боли.

— Да пошли вы... — прохрипела она, но голос сорвался, превратившись в шепот, который утонул в ледяной тишине.

Тьма сомкнулась над ней, ледяные пальцы дементора сдавили ее грудь, вырывая душу прочь, как нить, которую тянут из старого свитера. Жасмин рухнула на землю, ее тело застыло, холодное и неподвижное, с едва заметной ухмылкой на губах — последним вызовом, который она не успела бросить вслух. Дементоры замерли, их пустые капюшоны повернулись друг к другу, словно обмениваясь безмолвным сигналом, а затем медленно отступили, растворяясь в тумане, как тени, выполнившие свою задачу. Туман начал рассеиваться, открывая переулок — мокрый, грязный, с валяющимися бутылками, перевернутым баком и кучей мусора, воняющего гнилью.

Дадли, ошеломленный и дрожащий, лежал в нескольких шагах, его глаза широко раскрыты, а дыхание вырывалось хриплыми всхлипами. Он смотрел, как холодный труп его кузины упал на землю, ее черные волосы разметались по грязи, а лицо застыло в странной смеси насмешки и пустоты. Впервые в жизни он не нашел слов — только сидел, уставившись на нее, пока его мозг пытался осознать, что произошло. Его руки дрожали, пальцы вцепились в траву, но он не двигался, парализованный смесью страха и шока, его жирное лицо блестело от пота и слез, которые он даже не замечал.

В этот момент раздался треск — резкий, как выстрел, и из воздуха возникла фигура. Сириус Блэк материализовался в переулке, его длинные черные волосы развевались, а палочка была наготове в руке. Его серые глаза, усталые, но острые после лет в Азкабане, обшаривали пространство, ища угрозу, ищущую ее. Он увидел Дадли, сидящего на земле с ошеломленным видом, и нахмурился, не понимая, что происходит, но чувствуя, как сердце сжимается от дурного предчувствия.

— Где она, мальчишка? — рявкнул он, его голос был хриплым, но властным, с ноткой тревоги, которая пробивалась сквозь его обычную браваду. — Где Жасмин? Говори, живо, или я вытрясу из тебя ответ!

Дадли только слабо кивнул в сторону, его жирная рука дрожала, указывая на тело у стены. Сириус обернулся, и его взгляд упал на Жасмин — неподвижную, холодную, с палочкой, лежащей в грязи рядом. Время замерло. Его лицо побледнело, глаза расширились, и он шагнул вперед, но ноги подкосились, как будто кто-то выдернул из-под него опору. Он рухнул на колени рядом с ней, его палочка выпала из рук, звякнув о камни, и покатилась в сторону, застряв в куче мусора.

— Нет... нет, нет, нет! — прохрипел он, протягивая дрожащие пальцы к ее лицу, но останавливаясь в дюйме, словно боялся, что это станет реальностью. — Жасмин, мелкая, давай, открой глаза! Это не смешно, слышишь? Не смей так шутить со мной, не сейчас, не после всего!

Ее лицо оставалось неподвижным, ухмылка застыла, как маска, а тело было ледяным, мертвым. Сириус задохнулся, его грудь сжалась, и он схватился за волосы, рванув их так, что пряди остались в кулаках. Она была всем его миром после Азкабана — единственным светом, единственной семьей, единственным смыслом после двенадцати лет в темноте, где дементоры высасывали из него все, кроме ненависти к себе и тоски по прошлому. Он клялся защищать ее, клялся Джеймсу, Лили, себе самому, что не даст ей умереть, что будет рядом, что она никогда не почувствует себя одинокой, как он сам. А теперь она лежала тут, в грязи, и он не успел. Секунды, минуты — он опоздал.

— Жасмин! — закричал он, его голос сорвался в надрывный вопль, эхом отразившийся от стен переулка, резкий и полный боли. Он схватил ее за плечи, встряхнул, словно это могло вернуть ее, но ее голова безвольно мотнулась, а холод ее кожи обжег его ладони, как раскаленный лед. — Нет, нет, ты не можешь... ты не смеешь! Вставай, мелкая, вставай, я же здесь! Я пришел за тобой, слышишь?! Я пришел, черт возьми!

Он притянул ее к себе, прижимая к груди, и его пальцы вцепились в ее футболку, сминая ткань, пока она не затрещала по швам. Рыдания вырвались из горла — громкие, надрывные, как вой раненого зверя, сотрясающие все его тело.

— Я не успел... — вырвалось у него, и голос сломался, утонув в хрипе. — Жасмин, прости... прости меня, мелкая... ты была всем... всем, что у меня осталось... я клялся... я клялся тебе, Джеймсу, Лили!

Он упал вперед, его лоб коснулся ее холодного лица, и слезы текли по его щекам, капая на ее волосы, смешиваясь с грязью. Он кричал, бил кулаками по земле, оставляя кровавые следы на камнях, и его голос становился все громче, пока не перешел в отчаянный, бессвязный вопль:

— Вернись! Ты не можешь уйти! Не оставляй меня, Жасмин, не смей! Я не вынесу этого снова... не вынесу! Верни ее, слышишь?! Кто-нибудь, верните ее мне!

Он вцепился в ее плечи сильнее, встряхивая снова и снова, словно это могло оживить ее, и его крики перешли в сдавленные рыдания, которые вырывались из груди, как рваные куски. Он поднял палочку с земли дрожащей рукой, направил ее на Жасмин и прохрипел:

— Экспекто... — Но заклинание оборвалось, его голос сорвался, и он бросил палочку в сторону, ударив кулаком по стене так, что кровь потекла по костяшкам. — Бесполезно... бесполезно... я опоздал...

Дадли смотрел на него, все еще ошеломленный, его рот открывался и закрывался, но звуков не было. Туман рассеялся, оставив переулок в тишине, нарушаемой только сдавленными рыданиями и криками Сириуса, который сжимал тело той, кого не смог спасти, пока его мир рушился вокруг него, оставляя только пустоту и кровь на камнях.