Нулевой дар. Том 1

Что есть смерть?

В моем ремесле это конечный результат хреново планированной работы, слабости или чрезмерного доверия к нанимателю. Мой последний день не стал исключением. Заказ простой: выкрасть какие-то данные с сервера в пентхаусе. Охрана — три калеки. Система — вчерашний день. Легкие деньги.

Так я думал, пока «надежный» информатор не продал меня с потрохами. Вместо трех сонных охранников меня встретил отряд корпоративного спецназа.

Я хорошо помню тот момент. Горячий воздух ночного города, свист пуль над головой и я, отступающий к краю крыши с непрекращающимся кровотечением. А потом ослепительная вспышка и жгучая боль в груди. Раскаленный сгусток плазмы — вещь неприятная. Быстрее осознания ощутился лишь мерзкий запах горелой свинины, а за ним и понимание, что исходит он от меня.

Я выбрал самое разумное решение — шаг назад, прямо в пустоту. Короткий полет в пару секунд позволил осознать, как же сильно облажался.

Последнее, о чем подумал — надеюсь, внизу нет мусорных баков. Умирать-то ладно, но вот закончить жизнь в куче вонючих отходов… как-то обидно.

А затем лишь темнота.

Я думал, что на этом все. Финита ля, как говорится. Но все пошло не по плану.

Сюрпризом стало то, что я снова что-то почувствовал.

Первое ощущение — боль. Но не та острая, чистая боль от ранения, а совершенно другая. Мерзкая, пульсирующая, разливающаяся по черепу с каждым ударом сердца.

Классическое похмелье. Словно кто-то всю ночь играл в боулинг моей головой. Во рту пересохло до такой степени, что язык казался наждачной бумагой. Мне хорошо знакомы эти симптомы.

Я попытался сглотнуть, но ничего не вышло.

— Воды… — прохрипел чужим для себя голосом. Не мой бас, прокуренный и пропитый, а какой-то высокий, чистый, почти юношеский.

Ну все, приехали. Предсмертные глюки. Мозг, должно быть, отчаянно цепляется за жизнь, показывая мне дурацкие сны. Ладно, посмотрим, что еще ты можешь, старина.

Я с трудом разлепил веки, но тут же снова их зажмурил. Тусклый полумрак, что пробивается сквозь плотные шторы, ударил по глазам. Со второй попытки получилось лучше.

Я лежу в кровати. Нет, не так. Я утопаю в кровати. Огромной, мягкой, как облако, и застеленной шелковыми простынями.

Шелк! Я за всю свою жизнь спал на чем угодно: на жестких казарменных нарах, в грязных окопах, в дешевых синтетических спальниках. Но на шелке никогда.

Комната тоже из какой-то другой жизни. Стены обиты темным деревом, на полу лежит толстый ковер, в котором можно утонуть, на стенах — картины с какими-то унылыми пейзажами. В воздухе стоит смесь прокисшего дорогого вина, пыли и приторно-сладких духов. Определенно не госпиталь. На рай не похоже. На ад — тем более. Слишком… пафосно и сопливо.

Собравшись с силами, я приподнялся. Мир тут же накренился, к горлу подкатила тошнота. Я выставил руки, чтобы упереться в матрас и не рухнуть обратно, и замер. Уставился на свои руки.

Ни единой царапины. Кожа бледная и мягкая. Пальцы — тонкие и длинные, с аккуратно подстриженными ногтями. Это руки музыканта или писаря, но никак не солдата.

Мои настоящие руки были картой моей жизни. На костяшках левой — уродливый белый шрам от ножа, подарок от одного должника. На правом запястье — звездочка ожога от плазменного разряда. Кожа грубая, мозоли от рукояти винтовки никогда не сходили. А здесь… здесь нет ничего. Чистый лист.

Паника подкралась, как вор в ночи, но я привык душить ее в зародыше. Паника убивает быстрее пули. Спокойно, Алекс. Анализируй.

Факт номер один: ты в сознании.

Факт номер два: ты в незнакомом, очень богатом месте.

Факт номер три: ты, кажется, в чужом теле. И вот это уже ни в какие ворота не лезет.

Я спустил ноги с кровати. Они оказались слабыми и ватными, еле держат вес. Все тело ощущается чужим, незнакомым. Рыхлое, изнеженное, ни намека на привычные стальные мышцы. На стуле рядом валяется одежда: тонкая белая рубашка и штаны из дорогого бархата. Наряд для какого-то павлина, а не для человека моих кровей.

На прикроватном столике серебряный графин с водой и кубок. Жажда оказалась сильнее удивления. Дрожащей рукой я налил воды и выпил все залпом. Холодная, чистая, она обожгла пересохшее горло. И это ощущение показалось слишком настоящим. Галлюцинации не бывают такими отчетливыми.

В итоге я заставил себя встать. Каждый шаг начал отдаваться молотом в висках. Я медленно побрел по комнате, цепляясь за мебель, чтобы не упасть. Мой взгляд искал хоть что-то, что могло бы объяснить происходящее. И-таки нашел. В дальнем углу, в тени, стоит высокое зеркало в потускневшей от времени раме.

Путь до него показался мне марш-броском через пустыню. Я доковылял, вцепился в резной край рамы, чтобы удержать равновесие, и заставил себя поднять голову.

Из зеркала на меня смотрит совершенно незнакомый парень.

Лет двадцать, не больше. Смазливое аристократическое личико, которое так и просит, чтобы его разок приложили о стену. Светлые, чуть вьющиеся волосы спутаны, под серыми глазами залегли темные тени от похмелья. Ничего общего со мной — тридцатипятилетним наемником с перебитым носом, шрамом через щеку и взглядом, от которого люди обычно отворачивались.

Я смотрел на него, а он смотрел на меня. Я медленно поднял правую руку. Отражение повторило движение. Я коснулся своего лица. Пальцы ощутили гладкую, нежную кожу. Я попробовал усмехнуться, но губы этого парня сложились в какую-то жалкую, неуверенную гримасу.

Нет, это был не сон. И не предсмертный бред.

Тот плазменный заряд не стер меня в порошок и не отправил к предкам. Он каким-то неведомым образом зашвырнул мою душу, или что там от нее осталось, сюда. В тело этого избалованного аристократа, который, судя по всему, вчера знатно набрался.

Я еще раз посмотрел на свое новое лицо в зеркале. Слабак. Задохлик. Но… живой.

— Вот же черт, — произнес этим новым, чужим голосом. — Кажется, у меня большие проблемы.

1

— Так, ладно, — Немного придя в себя и усевшись в дорогое с виду кресло, я прохрипел. — Давай по порядку, парень. Первое: ты жив. Это, несомненно, плюс. Второе: тело хоть и дрыщавое, но вполне себе целое. Тоже в копилку плюсов. Третье: башка трещит по швам, а ты понятия не имеешь, где находишься и кто ты теперь такой. А вот это уже жирный, вонючий минус.

Перво-наперво — информация. В моей прошлой жизни от нее зависел успех операции и то, вернешься ли ты на базу на своих двоих или в пластиковом мешке. Сейчас от этого зависит вообще все.

Я начал методично, на чистом автомате, обыскивать комнату. Чужие руки двигались неуверенно, им не хватало привычной моторики, но въевшиеся за годы рефлексы брали свое.

Прикроватный столик. Пустой графин из-под воды, серебряный кубок. Рядом — маленькая шкатулка из темного дерева. Внутри пара золотых запонок и тяжелый перстень с гербом: хищная птица, вцепившаяся когтями в скалу. Герб местного семейства, надо полагать.

Я без раздумий нацепил перстень на палец. Сел как влитой. В голове тут же всплыло имя, словно забытый пароль: Кирилл Стержнев. Значит, теперь меня зовут так. Что ж, Кирилл так Кирилл.

Обыск продолжился. Пол у кровати был усеян пустыми винными бутылками. Этикетки незнакомые, но бумага дорогая, с тиснением.

Понятно, юный Кирилл любил пригубить крепленое. Судя по состоянию моей новой головы, делал он это с пугающим профессионализмом.

Дальше — массивный письменный стол, заваленный хламом. Стопки книг в толстых кожаных переплетах, разбросанные листы пергамента, гусиные перья. Посреди всего этого великолепия красуется опрокинутая чернильница, залившая полированную столешницу уродливым черным пятном.

Я поднял один из листков. Почерк оказался до смешного витиеватым, с кучей крючков и завитушек, но разобрать текст можно.

«Моя бесценная Изабелла. Если бы твои лучезарные очи могли узреть, как страждет мое сердце в этой постылой золотой клетке…»

Дальше следовал целый водопад розовых соплей о невыносимой тяжести бытия, жестокосердном отце и страстном желании сбежать куда-нибудь в поля, к ромашкам и закату. Письмо было не дописано. Видимо, автор в итоге предпочел излияниям на бумаге более тесное общение с бутылкой. Я скомкал пергамент и со злостью швырнул его в угол. Жалкий, инфантильный нытик.

И тут сознание пронзила короткая, острая вспышка чужой памяти. Не моей.

«Ты — позор нашего древнего рода, Кирилл! Пустышка! В твоих жилах течет не благородная магия предков, а помойная грязь!».

Перед глазами возникло лицо мужчины лет пятидесяти. Статного, властного, с пронзительными синими глазами. Отец. И тут же волна липкого, унизительного страха, жгучего, как раскаленное клеймо…

Я тряхнул головой, отгоняя наваждение. Чертовы остаточные воспоминания. Значит, у этого Кирилла деспотичный папаша-тиран, который шпынял его за отсутствие… магии? Что за чушь собачья? В моем мире магия — это сказки для детей и дешевые трюки для ярмарочных фокусников. Похоже, здесь все немного иначе.

Я заставил себя продолжить обыск. Распахнул огромный шкаф, и на меня вывалился целый гардероб попугая. Шелковые рубашки, бархатные камзолы, штаны всех мыслимых и немыслимых расцветок. Ничего практичного. Ничего удобного. И, разумеется, никакого оружия. Даже завалящего столового ножа. Этот парень, Кирилл, был опасен разве что для винных погребов и, возможно, печени местных служанок.

Внезапно в дверь деликатно постучали. Три коротких, неуверенных стука.

— Молодой господин Кирилл, вы уже проснулись? — раздался снаружи приглушенный, чуть скрипучий мужской голос.

Черт. Первый контакт с местными. Главное сейчас не проколоться.

Я откашлялся, стараясь придать голосу хоть немного властности, а не жалкого похмельного хрипа.

— Да. Войди.

Дверь тихо скрипнула, и в комнату заглянул пожилой слуга в простой серой униформе. Худой, лысоватый, с усталым и абсолютно непроницаемым лицом. Он окинул быстрым взглядом царивший в комнате бардак, но ни один мускул на его лице не дрогнул. Профессионал. Уважаю.

— Доброго утра, господин. Князь Родион Стержнев ожидает вас к полудню в своем кабинете. Он велел передать, что разговор будет… крайне неприятным.

Князь Родион. Отец. И снова короткая вспышка чужой памяти: пот на спине, дрожь в коленках, отчаянное желание провалиться сквозь землю или спрятаться под кроватью.

Я с усилием подавил это унизительное чувство.

Неприятный разговор? Ха. После того, как в тебя в упор стреляют из плазменного карабина, трудно найти в жизни что-то действительно неприятное.

— Хорошо. Можешь идти.

Слуга чуть поклонился, но с места не сдвинулся, продолжая стоять в дверях.

— Вам приготовить ванну, господин? И принести что-нибудь от головной боли?

Он ждал. И тут до меня дошло. Я должен назвать его по имени, но в моей новой башке абсолютно пусто. Я не знаю, как его зовут. Это провал. Надо импровизировать. А лучшая импровизация — это хорошо продуманное нападение.

Я уставился на него самым надменным взглядом, на который только было способно это смазливое лицо.

— Если мне что-то от тебя понадобится, я позову, — выдал ледяным тоном. — А теперь закрой дверь с той стороны.

Слуга на секунду замер. В его бесцветных глазах промелькнуло удивление, смешанное с… уважением? Видимо, обычно молодой господин Кирилл вел себя совершенно иначе. Наверняка начинал хныкать и жаловаться на головную боль, прося принести ему рассолу. Но мой приказной тон сработал безотказно.

Слуга молча поклонился еще раз и вышел, тихо прикрыв за собой тяжелую дубовую дверь.

Кажется, пронесло. Но это был очень тревожный звоночек. Я здесь как сапер на минном поле. Любой неверный шаг, любое не то слово — и все, игра окончена.

Я снова подошел к зеркалу. Нет, оставаться здесь — самоубийство. Сидеть в этой золотой клетке, трястись от каждого шороха и ждать, пока меня выведут на чистую воду — худший из всех возможных планов. Отец, какая-то сестра, слуги, мифическая Изабелла… Все они знают настоящего Кирилла. Я же не знаю о нем почти ничего, кроме того, что он был жалким слабаком, алкоголиком и ничтожеством.

Решение пришло само собой. Единственно верное в моей ситуации.

Бежать. Прямо сейчас.

Выбраться из этого проклятого особняка, затаиться где-нибудь на самом дне этого города. Осмотреться, собрать информацию, понять, что это за мир и по каким правилам он живет.

Я выживал на десятках опаснейших заданий, в таких дырах, куда этот напыщенный князь побоялся бы даже плюнуть. Выживу и здесь.

Я быстро переоделся. Выбрал из всего этого павлиньего гардероба самое простое и неприметное: черные плотные штаны, темно-синюю рубаху и высокие кожаные сапоги. В ящике стола нашелся туго набитый кошель. Тяжелый. Как развязал его, заметил внутри золотые монеты. Отлично. Деньги — это свобода. В любом мире, в любое время.

Сунув кошель за пояс, кое-как пригладил волосы и в последний раз посмотрел в зеркало. В отражении по-прежнему чужой, незнакомый юнец. Но взгляд уже был мой. Холодный, собранный. Взгляд человека, который не собирается сдаваться. Просто не умеет.

— Что ж, Кирилл Стержнев, — усмехнулся я своему новому отражению. — Спасибо за тело. Постараюсь не угробить его в первый же день.

Подойдя к двери, я осторожно, на миллиметр, приоткрыл ее, выглядывая в длинный коридор. Пусто. Тишина. Отлично. Пора начинать новую жизнь. Или то жалкое подобие, что ее теперь заменяет.

2

Сбежать из особняка Стержневых оказалось на удивление просто. Я-то, по старой привычке, готовился к худшему: ждал магических сигнализаций, наткнуться на патруль молчаливых громил в коридоре или хотя бы услышать пронзительный визг какой-нибудь хитроумной ловушки. Но ничего этого не оказалось. Тишина.

Похоже, никому из обитателей этого пафосного дома и в голову не приходило, что Кирилл, их домашний слабак и алкоголик, способный бояться собственной тени, вдруг решит устроить побег. Его клетка, как я уже понял, была не из стали, а из страха и отцовского презрения. А на такие вещи у меня давно выработался стойкий иммунитет.

Я двигался по темным коридорам абсолютно бесшумно, словно призрак. Навыки, вбитые в мое старое тело годами службы, никуда не делись, хоть это новое, хлипкое тело и слушалось с неохотой. Стены здесь увешаны портретами предков. Целая галерея суровых бородатых мужиков и дам в пышных платьях. Все они смотрели на меня с одинаковым выражением плохо скрытого осуждения. Казалось, они вот-вот откроют рты и хором произнесут то самое слово, что уже ядом въелось в память этого тела: «Пустышка».

Я мысленно показал им всем средний палец и пошел дальше.

Дверь для прислуги нашел в дальнем, пыльном крыле дома. Она даже не была заперта. Толкнув ее, оказался на заросшем заднем дворе. В нос ударил влажный, прохладный воздух, пахнет сырой землей и чем-то кислым, как от сгнивших яблок. Я сделал несколько шагов, обогнул угол дома, чтобы выйти на улицу, и замер. Просто встал как вкопанный.

В моем мире над головой было бы ночное небо. Черное, с россыпью далеких огней-звезд. С яркой луной или рекламными голограммами, плывущими между небоскребами. Я ждал увидеть что-то подобное. Вместо этого наткнулся на крышу. Гигантскую, мать ее, крышу над всем городом.

Купол. Непроницаемый, едва заметно мерцающий потолок, который уходит к самому горизонту во все стороны. Сквозь него пробивается тусклый свет, отчего все вокруг кажется погруженным в сумерки. Возникает гнетущее чувство, будто ты заперт на дне огромной банки. У нас корпорации строили башни до небес, чтобы показать свою мощь. А эти идиоты, кем бы они ни были, решили просто отгородиться от неба. Масштаб этого безумия не укладывается в голове.

Сам город, Домозерск, как подсказала мне чужая память, оказался под стать своему небу. Дикая, невообразимая мешанина всего и вся. Сам город представляет из себя три огромные ступени, разделенные стенами и сильным склоном.

Остроконечные готические шпили, которые я утром видел из окна, теряются сейчас где-то высоко вверху, в туманной дымке верхнего города. А здесь, внизу, царит хаос. Дома прижаты друг к другу, создавая непролазный лабиринт узких улочек. Один дом сложен из грубого камня, а рядом с ним тянется к куполу узкое здание с блестящей медной крышей. Между крышами перекинуты шаткие веревочные мосты, по которым снуют какие-то тени. Вместо привычных мне неоновых вывесок в воздухе просто так, без всяких проводов, плавают тусклые светящиеся шары.

Я побрел вперед, инстинктивно стараясь держаться в тени стен. Похмельная головная боль прошла, но на смену ей пришел гулкий, оглушающий шок. Мой мозг, привыкший к миру из стали, стекла и бетона, отчаянно пытался обработать то, что видят глаза, но раз за разом дает сбой. Все здесь чужое. Неправильное. Нереальное.

И тут из-за угла, тяжело топая сапогами по брусчатке, вышла группа существ. Сначала я принял их за очень коренастых, крепко сбитых мужиков. Но потом один из них повернулся, и я смог его разглядеть. Он мне по плечо, но в два раза шире. Под носом торчит рыжая борода. Руки сжимают какие-то инструменты. Они громко переговариваются на гортанном, рычащем языке, которого я не понимаю. Дворфы. Самые настоящие, мать его, дворфы, как в дешевых сказках.

Я прислонился к каменной стене, чувствуя, как неприятно закружилась голова. Ладно, Алекс. Спокойно. Может, это просто какая-то местная народность. Генетическая мутация, мало ли…

Мои жалкие попытки найти всему этому логическое объяснение разбились вдребезги, когда мимо прошествовало следующее чудо природы. Огромный, под два с половиной метра ростом, гуманоид с серовато-зеленой кожей и клыками, торчащими из-под нижней губы. В моем мире таких качков пришлось бы колоть стероидами до посинения, а этот просто расхаживает по улице. Он одет в простую мешковатую робу и тащит на плече гигантский мешок, от которого за версту несет рыбой. Орк. Он прошел всего в паре метров, и я почувствовал его тяжелый, звериный запах.

— Да вы издеваетесь… — прошептал пересохшими губами.

Но представление, похоже, только начиналось. Для полного комплекта не хватало только эльфа, и он не заставил себя ждать. Высокое, тощее создание с неестественно длинными руками и ногами, острыми ушами, торчащими из-под уложенных светлых волос. Оно двигалось с такой грацией, будто плыло по воздуху, а на тонком лице застыло надменное выражение, будто все вокруг были навозными жуками, недостойными даже его взгляда. Мне тут же захотелось поставить ему подножку. Просто из принципа.

Дворфы, орки, эльфы. Магия. Купол над головой. Это не другой город и не другая страна. Это другой, совершенно больной на всю голову мир. Мир, где мой многолетний опыт наемника, мой профессионализм и все мои навыки стоят не больше, чем вчерашние помои.

Я шел, не разбирая дороги, и толпа несла меня по улицам, все ниже и ниже, в лабиринты Среднего города. Воздух становился гуще, запахи — резче. К ароматам свежей выпечки и каких-то пряностей примешивалась вонь сточных канав, горький дым из кузниц и едкий химический запах из лавок, над которыми висят вывески с колбами и ретортами.

Наконец я выдохся. Шок, остатки похмелья и слабость нового тела сделали свое дело. Ноги гудят и отказываются идти дальше. Мне нужно передохнуть. Подумать. А еще лучше — сначала как следует напиться, а потом уже думать. Тактика, которую, как я понял, в совершенстве освоил предыдущий владелец этого тела.

Мой взгляд зацепился за вывеску. Грубо сколоченная доска, на которой кто-то коряво нарисовал колючий шар. Под рисунком надпись: «Морской еж». Из-за рассохшейся двери доносятся пьяные голоса, грубый смех и бренчание какого-то струнного инструмента. Место выглядит дешевым, грязным и достаточно шумным, чтобы в нем можно было затеряться.

Добравшись до заведения, я толкнул тяжелую дверь и шагнул в полумрак, пропитанный густым запахом дешевого пива, пота и жареного лука. Десятки глаз на мгновение обернулись в мою сторону. Местные забулдыги оценили дорогую, хоть и простую, одежду, и тут же отвернулись. Какой-то аристократишка забрел не в свой район. Посмотрели на меня, как на кошелек на ножках. Ну и плевать.

Я прошел в самый темный угол, плюхнулся на стул за липкий, залитый чем-то стол и, когда ко мне подошел здоровенный трактирщик с лицом серийного убийцы, молча бросил на стойку одну из золотых монет из кошелька Кирилла.

— Бутылку, — мой новый голос прозвучал на удивление твердо. — Самого крепкого, что у тебя есть. И стакан.

Трактирщик хмыкнул, сгреб монету и, не говоря ни слова, ушел.

Я же откинулся на спинку скрипучего стула и закрыл глаза. Вот и все. Конечная. Я в чужом теле, в чужом мире, где по улицам бродят гребаные орки, а над головой висит магический потолок. У меня нет ничего, кроме пачки чужих денег, слабого тела и головы, полной абсолютно бесполезных здесь знаний. План «бежать и осмотреться» провалился на первом же шаге. Бежать оказалось просто некуда.

Вскоре трактирщик вернулся. Он с грохотом поставил передо мной пыльную бутылку с мутной жидкостью и граненый стакан. Я наполнил его до краев и залпом опрокинул в себя обжигающее пойло. Оно обожгло горле, но принесло какое-то странное, извращенное облегчение.

Да, кажется, я начинаю понимать, почему бедняга Кирилл так часто прикладывался к бутылке. Жить в этом дурдоме на трезвую голову попросту невозможно.