О. Генри - читать бесплатно онлайн полную версию книги автора Михаил Эм (самиздат)

Действующие лица:

Уильям-Сидней Портер, сочинитель юмористических скетчей.
Этол, его жена.
Маргарет, их дочь.

Родители Этол (отец – приемный):

мистер Роч.
миссис Роч.

Эль Дженнингс, железнодорожный налетчик.
Президент Гондураса.
Заключенный № 20331.
Испанец.
Мексиканская синьорита.

Редакторы «Санди Уорлд»:

Ричард Даффи.
Гиллман Холл.

Бармен.
Сью, девушка в баре.

Действие происходит в Центральной и Северной Америке в конце XIX – начале ХХ века. Участие в действии принимают гондурассцы, в том числе личная охрана гондурасского президента; также охрана федеральной тюрьмы в Колумбусе, штат Огайо; гости на балу мексиканского губернатора; посетители нью-йорского литературного бара.

Гондурас: финиковые пальмы на фоне пенистого океана и ослепительное тропическое солнце. На крыльце бунгало, в котором расположилось американское представительство – как раз напротив распивочной, добро пожаловать в Гондурас! – сидит человек в потертом полотняном костюме. Это Уильям-Сидней Портер. В настоящий момент к нему приближается незнакомец, только что ступивший с корабельной палубы на твердую землю.

Незнакомец: Имею я честь общаться с американским консулом в Гондурасе?

Портер: Увы, нет.

Незнакомец: В таком случае вы его помощник?

Портер: Я в этом заведении (затылком указывает на бунгало) арендую топчан.

Незнакомец (дружелюбно): Да какая разница, дружище? В любом случае приятно встретить на чужбине соотечественника. Не подскажете, где можно промочить глотку? За время незапланированной морской прогулки пойло под названием «Хеннеси – три звездочки» проделало в моем желудке дыру размером с созвездие Ориона. Нет ли поблизости чего-нибудь менее мерзопакостного?

Портер: Распивочная напротив. Она отстоит от вас в двадцати шагах.

Незнакомец прикидывает расстояние.

Незнакомец: А вы, старина, не желаете облегчить желудочные колики совместно?

Портер (вздыхая): Хотелось бы, но вчера…

Хлопает себя по карманам.

Незнакомец: О, на этот счет можете быть покойны! Благоволите проводить меня до названного долгожданного родника, чтобы я мог убедиться в крепости подаваемых там напитков. Кстати, перед вами никто иной как полковник Эль Дженнигс, прошу любить и жаловать…

Портер: Уильям Портер.

Дженнингс: Не послужите гидом по незнакомой местности, Билли? Ведь вы разрешите величать себя просто Билли, без лишних экивоков? Я угощаю.

Двое американцев, повстречавшихся на чужбине и волей-неволей принужденных вступить в дружеские отношения, перебираются на противоположную сторону улицы, занимая столик питейного заведения. На столике появляется бутылка и стаканы.

Портер: Полковник, вы сама любезность.

Дженнингс: Успехов, мой новый друг…

Выпивают.

Давно обосновались в Гондурасе?

Портер: Что-то около года.

Дженнингс: И как вам тропики?

Портер: М-м-м… (Легко подстраиваясь под интонацию собеседника). Жарко. Караибы в основном бездельничают или работают на банановых плантациях. В джунгли лучше не соваться, там полно ягуаров, ядовитых гусениц и малярийных бацилл. Американцев можно пересчитать по пальцам одной руки: это либо представители фруктовых компаний, либо беглецы от правосудия.

Дженнингс: Вы не похожи на представителя фруктовой компании. Посему делаю вывод…

Портер вспоминает и мрачнеет.

Года за четыре до того. Заштатный городок Остин, штат Техас. Крошечная, но уютная комната мистера и миссис Портер. Этол качает колыбель, Уильям сочиняет юмореску.

Этол: Милый, я думаю приготовить на ужин четыре бараньи котлетки.

Уильям: Четыре котлетки… Четыре котлетки… А ведь из этого может получиться отличная миниатюра.

Продолжает работать.

Этол: Или три.

Уильям: Три бараньих котлетки… Три бараньих котлетки… С чем бы получше срифмовать три бараньих котлетки, как ты думаешь?

Этол: На четыре не хватит мяса.

Уильям: Ни с чем не рифмуется. Неужели все так плохо? Я имею в виду, с бараньими котлетками.

Этол: Деньги, которые ты дал мне на хозяйство, все вышли.

Уильям: Как? Целых шесть долларов?

Настолько удивлен, что поворачивает голову в сторону жены.

Этол: Да, милый.

Уильям: Вот дьявол!

Встает из-за стола, чтобы обнять жену.

Ничего, Этол, я заработаю. «Детройт фри пресс» не единственный журнал в Америке. Возможно, мне удастся пристроить свои юморески куда-нибудь еще. Наши затруднения носят временный характер, вот увидишь. А подвернется какая-нибудь постоянная работа, возьмусь за нее. Жаль, конечно, что не удалось продержаться в Земельном управлении, но ведь это не по моей вине, ты знаешь. Новый начальник уволил прежних работников, чтобы назначить на их места своих людей.

Этол (глотая слезы): Я знаю, Уили.

Уильям: Хорошая была работа в Земельном управлении, ну да ладно – она не последняя.

Этол: Конечно, милый.

Уильям: В крайнем случае можно устроиться обратно, помощником аптекаря, все-таки я в этом деле немножко маракую. Платят в аптеке, конечно, не очень много, троим прокормиться сложно…

Этол закашливается.

(Встревоженно). Ты кашляешь столько времени, Этол! Почему твой кашель не проходит?

Этол: Роды – сильная встряска для женского организма.

В дверь стучат.

Наверное, пришла хозяйка требовать оплаты за прошлую неделю.

Уильям открывает… и в изумлении отступает от дверей, потому что в комнату проходят мистер и миссис Роч – отчим и мать Этол, после обручения их дочери с малообеспеченным молодым человеком не пожелавшие ее больше знать.

Уильям: Вы… прошу…

Этол (взвизгивает): Мама!

Кидается матери на шею.

миссис Роч: Этол, моя дорогая! (Шепчет на ухо). Твой отчим согласился тебя простить, теперь все будет хорошо, моя девочка. Как твое здоровье? А здоровье малышки? Рассказывай по порядку, не спеша. Хотя теперь у нас будет много времени для того, чтобы наговориться вдосталь.

Мистер Роч, с котелком в руках, проходит к столу и неторопливо осматривается.

мистер Роч: Я вижу, молодой человек, живете вы небогато.

Уильям: Зарабатываю на жизнь сочинительством.

мистер Роч: Не очень-то вы преуспели.

Уильям (гордо): Отчего же? За юмореску, напечатанную «Детройт фри пресс», я отхватил целых шесть долларов.

мистер Роч: Шесть долларов? Молодой человек, у вас на руках жена и маленький ребенок. Вам пора остепениться.

Уильям (увлекаясь): У меня большие планы, мистер Роч. Я мечтаю издавать юмористический еженедельник, даже название придумал – «Роллинг Стоун». Я ведь, кроме того что пишу, еще и неплохо рисую. Хотелось бы издавать юмористический еженедельник и существовать на деньги подписчиков. Вот только первоначальный капитал… Нужно-то всего долларов четыреста…

мистер Роч: Я готов ссудить вам на организацию юмористического издания, однако подобные прожекты представляются мне ненадежными. Вы, молодой человек, пробовали подыскать более основательное занятие, чем провизорская деятельность, которой вы некогда занимались, или литературная, которой занимаетесь ныне?

Уильям: Пробовал, но…

мистер Роч: Вот что, юноша. Предлагаю вам с семьей перебраться в мой дом. Этол мне не чужая, хотя не скрою: для своей приемной дочери я желал лучшей доли. Однако сделанного не воротишь. Все вы переедете в мой дом, и я попробую подыскать вам что-нибудь несложное, вместе с тем достаточно выгодное. Кажется, в Остинском Национальном банке освобождается место кассира, так я переговорю кое с кем из друзей. Надеюсь, они смогут пристроить вас кассиром. А попутно сможете заниматься юмористическим еженедельником или чем захотите, лишь бы семья была обеспечена.

Уильям: Так любезно с вашей стороны, мистер Роч.

мистер Роч (хмурясь): Не стоит благодарности, молодой человек. Мои поступки продиктованы заботой не о вас, а о приемной дочери.

Из колыбельки раздается детский писк. Миссис Роч и Этол бросаются к ребенку. Следом за ними подходят мистер Роч с Уильямом. Все четверо склоняются над колыбелькой, и маленькая Маргарет тут же затихает.

Глубокоуважаемый мистер Портер!

Недавно я имел удовольствие ознакомится с издаваемым Вами еженедельником «Роллинг Стоун». Несмотря на непрофессиональный характер издания, оно отличается живым слогом и отменным чувством юмора, не оставляющим читателя равнодушным. Замечательна также работа художника, превращающая «Роллинг Стоун» в заметное на провинциальном печатном небосклоне явление.

Не имея возможности как-то содействовать Вашей издательской деятельности – которая, как я слышал, все равно прекратилась ввиду малого количества подписчиков, – считаю за честь предложить Вам работу в Хьюстоне, в возглавляемой мной газете. Как Вы, мистер Портер, относитесь к тому, чтобы вести в «Хьюстон пост» юмористическую колонку? Уверен, что сотрудничество с крупной газетой поможет развернуться Вашему несомненному (для меня) таланту писателя и иллюстратора.

Если Вы готовы переехать в Хьюстон и приступить к работе, немедленно телеграфируйте. На первых порах могу предложить Вам тридцать долларов в неделю – остальное зависит исключительно от приема, который окажут новому ведущему хьюстонские читатели.

С совершенным почтением,

редактор «Хьюстон пост» Сэм Ричардс.

Квартира Портеров в Хьюстоне. Этол лежит на кушетке, накрытая пледом, рядом возится с игрушками трех– или четырехлетняя Маргарет. В замке проворачивается ключ – с работы возвращается Уильям.

Этол: Милый, ты уже пришел! Извини, что не успела приготовить ужин. С утра неважно себя чувствую.

Уильям: Ничего, у меня нет аппетита.

Присаживается на стул.

Этол: Что-то случилось, Уили?

Уильям: С чего ты решила, что что-то случилось?

Этол (уверенно): У тебя неприятности.

Уильям: Неприятности? Какие могут быть неприятности у юмориста? Целый день хохочешь, как проклятый. Нет у меня никаких неприятностей.

Этол: Будем считать, я поверила.

Поднимается с кушетки, чтобы обнять мужа.

А теперь расскажи, что на самом деле случилось, Уили. Не пытайся одурачить свою больную женушку.

Уильям: Я получил телеграмму из Остина… Помнишь, Этол, тогда я работал кассиром в Остинском Национальном банке? У нас было туго с деньгами.

Этол: Прекрасно помню.

Уильям: Ты представляешь, в банке прошла ревизия. И теперь меня обвиняют в растрате пяти тысяч долларов.

Этол (всплескивая руками): Но ты давно не работаешь в Остинском Национальном банке!

Уильям: Они уверяют, что растрата произошла в период, когда я числился у них кассиром. Ты представляешь, Этол?

Этол: Пять тысяч долларов!

Уильям: Нет, ну ты представляешь?

Щупает себе лоб.

Этол: Но ты невиновен, милый! Как они смеют тебя обвинять!

Уильям (не очень уверенно): Разумеется, невиновен.

Этол: Ведь ты не брал этих денег, Уил?

Уильям: Понятное дело, не брал… Те три сотни, которые я одолжил на первый номер «Роллинг Стоун», я возвратил… кажется… Три или четыре сотни, уже не помню… Да нет, я абсолютно уверен, что возвратил их… Но пять тысяч долларов?.. Нет, такие деньги я не мог одолжить, я бы запомнил. Наверное, это управляющий – мистер Андерсон – выудил деньги из кассы в мое отсутствие, а мне позабыл сообщить об этом. Ведь я числился в банке мелкой рыбешкой…

Маленькая Маргарет протягивает отцу плюшевого зайчика.

Маргарет: Папа!

Уильям: Иди ко мне, дочурка…

Берет Маргарет на руки.

Этол: Что же теперь будет?

Уильям: Власти требуют моего присутствия в Остине. В телеграмме говорится, я должен прибыть в Остин к шестому числу на судебное заседание. Это официальная телеграмма, Этол. Боюсь, как бы присяжные не спровадили меня с судебного заседания прямиком в тюрьму.

Этол: Они не имеют права, Уил – ты же ни в чем не виноват!

Уильям: Не виноват.

Дотрагивается до лба.

Этол: Я позвоню отчиму.

Уильям: Не надо. Вряд ли мистеру Рочу придется по душе в очередной раз помогать непутевому зятю. Я так и не расплатился за тот заем на издание «Роллинг Стоун», а мистер Роч нам и впоследствии ссуживал денег, когда я сворачивал издательские дела. Да если бы мистер Роч и захотел, он все равно не сможет пересмотреть итоги официальной ревизии… И вообще, я не желаю больше говорить об этом проклятом Остинском Национальном банке, ведь я ни в чем не виноват.

Этол: Все образуется, милый.

Уильям: Я знаю.

Этол: Погоди немного, Уили, я приготовлю ужин. А ты пока присмотри за Маргарет.

Маргарет: Папа! Папа!

Уильям: Ничего не стану предпринимать, ведь я невиновен… Чего я так разволновался, в самом деле, чего я разволновался?

Интенсивно растирает виски.

Дорогая Этол! Слава Спасителю, все окончилось благополучно. Мои неприятности с американской Фемидой позади… но погоди, я расскажу тебе в подробностях.

Когда я сел в поезд на Остин, самым непереносимым из множества моих ощущений был стыд. Казалось, каждому из пассажиров остинского поезда известно, что меня ожидает судебный процесс по обвинению в финансовом преступлении, и они, лишь бы не видеть кассира-растратчика, демонстративно пялились в окно на проносящиеся мимо пейзажи. Подозреваю, что неприлично суетился и краснел наподобие спелого томата, чем только усугублял всеобщие подозрения относительно своей загубленной репутации… Поездка обещала стать ужасной, не говоря о том, какие душевные муки ожидали меня в старом добром Остине.

Промучившись несколько перегонов, я вспомнил, что ничего не предпринимал против общественной нравственности. Наверное, кассиром я был неважным, так ведь и уволился я из Остинского Национального банка в первый же момент, как только смог заполучить репортерскую работу. Да и будучи кассиром, я не совершал самовольных действий – поступал ровно так, что приказывало начальство, стараясь по мере возможностей соответствовать принятым на себя обязательствам. За что же подвергать меня унизительной судебной процедуре, да еще с угрозой последующего тюремного заключения? С честными людьми так не поступают.

Придя к выводу, что незачем самому засовывать голову в петлю, да еще поправлять при этом веревку, чтобы плотнее облегала, я покинул остинский поезд на промежуточной станции. Надеюсь добраться сначала до Нового Орлеана, чтобы оттуда перебраться в какое-нибудь из центральноамериканских государств, надежно защищенных от правосудия морем, как ядро грецкого ореха его костяной скорлупой. Наверное, переберусь в Гондурас – он мне нравится. Я слышал, в Гондурасе полно ягуаров и финиковых пальм, а местные караибы – настоящие кабальеро, из чувства общечеловеческой солидарности готовые приютить бездомного, попавшего в беду иностранца. Буду лежать на мягком песке и жевать финики – по меньшей мере три года, в течение которых в Соединенных Штатах лучше не появляться. Срок давности за растраты составляет ровно три года, поэтому разлука с тобой, моя любимая, продлится ни минутой дольше. Если я честный человек, то и останусь честным вне зависимости от того, буду нежиться на гондурасских пляжах или предстану перед остинскими присяжными по обвинению в растрате. И пусть эти глубокомысленные джентльмены думают обо мне что угодно, так я решил.

Этол, возвращайся из Хьюстона в Остин, к своим родителям, чтобы они позаботились о тебе и Маргарет. Я со своей стороны буду высылать вам деньги, сколько смогу заработать на чужбине. Надеюсь, мое письмо дойдет до тебя раньше судебных исполнителей, разыскивающих некоего Уильяма-Сиднея Портера за неявку на судебное заседание. В любом случае писать на твое настоящее имя я уже не смогу, поэтому последующие письма будут адресованы на имя Лолли Уильсон, до востребования.

Не скучай, моя дорогая, любимая Лолли Уильсон.

Твой Уил.

Действие возвращается в Гондурас. Дженнингс, не дождавшись ответа от собутыльника, говорит примирительно:

Дженнингс: Полноте, Билли, можете не уточнять, как к вам относится леди с обоюдоострым палашом в одной руке и аптекарскими весами в другой. Будем праздновать, не обременяя визави лишними вопросами.

Портер: Будем праздновать.

Дженнингс: С праздником, Билли!

Пьют.

Портер: С каким, собственно, праздником, полковник? Неужели сегодня Рождество?

Дженнингс: Вы что, Билли, слишком долго питались бананами и другими дикорастущими витаминами, что утеряли счет времени? Сегодня четвертое июля! Это факт, столь же непреложный, как и тот, что Нил впадает в Красное море.

Портер: Четвертое июля? Я в самом деле несколько запутался в летоисчислении. Что поделаешь: календари не самый ходовой товар на побережье. В таком случае, если сегодня четвертое июля – виват Америка!

Дженнингс: Америка, виват! А теперь – праздничный салют.

Достает из саквояжа большущий револьвер и производит несколько выстрелов в воздух. Немногочисленные посетители распивочной бросаются наутек. Улица пустеет.

Портер: Полковник, у вас оружие?

Дженнингс: Это мой сорокапятикалиберный дружок. Желаете пострелять?

Портер: Упаси Боже!

Дженнингс: Тогда будем считать, что я салютовал и от вашего имени. Однако, мое ухо не слышит звуков, которые привыкло слышать каждое четвертое июля? Куда, черт подери, подевались остальные наши славные соотечественники, нашедшие, подобно нам, пристанище среди этой тропической мишуры? Неужели они столь непатриотичны, что не считают необходимым распить бутылочку-другую в этот праздничный общенациональный день, огласив здешнее побережье звуками, ничего общего не имеющими с криком чаек и воплями туземцев.

Слышатся отдаленные выстрелы.

О да! Теперь я вижу, что мы не единственные американцы в Гондурасе. Сюда, друзья, мы с Билли дожидаемся вас в распивочной, с припасенной на этот случай бутылочкой горячительного! Ваше здоровье, Билли.

Пока они добавляют, на улицу выбегает несколько человек с ружьями наперевес.

Портер: Какие-то люди с ружьями.

Дженнингс: Сейчас мы устроим посиделки в кругу соотечественников…

Портер: Но, полковник, это местные.

Действительно, это не американцы, а караибы.

Дженнингс (принимая устрашающий вид): Что? Что я слышу?! Неужели четвертое июля празднуется не американцами? Да как они смеют, негодники?! Если эти гондурассцы полагают, что некоторая географическая отдаленность их тропической дыры от Чесапикского залива позволяет отмечать американский национальный праздник наравне с нами, они раскаются. Негоже коренным американцам праздновать четвертое июля вместе с туземным сбродом, не умеющим отличить долгосрочную облигацию от железнодорожного переезда.

Портер: Я вас полностью поддерживаю.

Вытряхивает из бутылки остатки.

Дженнингс: Хорошо сказано, Билли. Ей-же-ей, вы начинаете мне нравиться… (Хватается за револьвер). А ну, прекратить стрельбу, мерзавцы!

Производит несколько прицельных выстрелов в небо. Караибы, натыкаясь на неожиданное препятствие, приседают на корточки и испуганно озираются.

Портер: Вы слышите, полковник приказал прекратить стрельбу!

Подбегает к ближайшему караибу и выхватывает у него ружье. Местный воин в растерянности. В этот момент Дженнингс производит несколько новых выстрелов над головами, и войско в полном составе обращается в бегство. В пыли остаются брошенные ружья.

Дженнингс: Забирайте трофеи, Билли, и возвращайтесь. Надо сообразить, что нам еще отпраздновать.

На следующее утро. Темный закуток американского представительства в Гондурасе. В углу отнятые у караибов ружья. Из мебели только топчан, на котором дрыхнет Портер. Он обходится без одеяла, потому что одеяло подстелил под себя распластавшийся на полу Дженнингс. Сначала слышится сдвоенный храп. Некоторое время спустя Портер ворочается и разлепляет веки. Храп становится одинарным.

Портер: Где я?

Кряхтя, поднимается на ноги, но спотыкается о Дженнингса.

О, дьявол.

Дженнингс (проснувшись, сразу хватается за спрятанный под одеялом револьвер): А? Облава? Шерифы?

Портер: Дрыхните спокойно, полковник, до ближайшего американского шерифа тысяча полновесных миль.

Дженнингс опрокидывается обратно на жесткое ложе.

Дженнингс: Скажите одно, Билли… в Гондурасе принято опохмеляться? Если вы ответите отрицательно, моя вера в человечество рухнет.

Портер: Принято.

Дженнингс: В таком случае будь ты благословенна, цивилизованная страна Гондурас! Как только я окажусь в состоянии перебирать ногами в направлении ближайшей распивочной, последуйте за мной, Билли. Вы не прогадаете.

Оба мало-помалу принимают вертикальное положение и пытаются, насколько это возможно в данных затруднительных обстоятельствах, привести себя в порядок.

Портер: Хорошо запомнили вчерашний праздник, полковник?

Дженнингс: Смутно, как сквозь запотевшее стекло.

Портер: Я тоже.

Дженнингс: Вспоминаю, что было довольно шумно и весело.

Портер: Вы всех разогнали стрельбой. Побережье обезлюдело.

Дженнингс: Разве оно не к лучшему?

Портер (качая головой): Боже мой, полковник, чем вы занимались на родине? От вас столько шума…

Дженнингс: Грабил поезда.

Портер (оживляясь): Что вы сказали?

Дженнингс: Грабил поезда… Дело в том, старина Билли, что моя караковая кобылка обладает странной привычкой: при виде железнодорожного полотна ей отчего-то приходит в голову останавливаться поперек рельсов и дожидаться первого проходящего состава. Поезд при виде моей кобылки тормозит, а вытащенный из кобуры кольт – чтобы заставить лошадку двигаться по намеченному маршруту, мне приходится махать перед ее облупленным носом кольтом, – заставляет машинистов и пассажиров притормозившего поезда подумать, что они имеют дело с циничным и безжалостным грабителем поездов. После чего свидетели происшествия дружно поднимают лапки кверху, а мне не остается ничего другого, как исполнить роль того, за кого меня ошибочно приняли. Все бы хорошо, но сомнительные привычки моей караковой кобылки сделались слишком популярны у окрестных шерифов. Вследствие этого однажды посреди ночи мне пришлось срочно перебраться в соседний штат, а поскольку погоня за моей караковой преступницей не прекращалась, я счел за благо бросить ее посреди мескитовых зарослей, а самому спасаться вплавь, на посудине, доставившей меня к благословенному гондурасскому берегу.

Портер: Впервые сталкиваюсь с настоящим грабителем поездом…

Дженнингс: Неужели вас никогда не грабили, Билли?

Портер: Увы, полковник.

Дженнингс: Досадное упущение.

Портер (продолжает): Поэтому мне было бы чрезвычайно любопытно услышать о железнодорожных ограблениях из уст, так сказать, главного инициатора и участника. Не расскажете?

Дженнингс: Желаете услышать, не кричат ли пассажиры, при изъятии у них толстых кошельков, что-нибудь вроде «Аллилуйя», или, может быть, уши у них краснеют от мозгового расстройства, или ограбляемые, не дай бог, икают от страха за свою взятую на мушку жизнь?

Портер: Все, что сочтете возможным сообщить.

Дженнингс: Со временем, Билли, я подробно повествую вам о каждом из миллиона своих биографических извивов, но в настоящее время… (выглядывает в окно)… сдается мне, к нам гости пожаловали. Надеюсь, без претензий за вчерашнее, ибо в противном случае заговорит мой сорокапятикалиберный дружище.

В бунгало американского представительства заходит приятно-смуглый человечек в приличном по гондурасским понятиям костюме. Следом проникают разномастно одетые караибы, неотличимые от тех, что вчера бегали по улицам – личная охрана смуглого, если судить по вооружению.

Смуглый человечек: Доброе утро, Уильям! К сожалению, вашему другу я не представлен.

Портер приятно удивлен.

Портер: Полковник, познакомьтесь – это президент Гондураса.

Президент (скромно): Да, я президент Гондураса.

Пожимает Портеру и Дженнингсу руки.

У нас в тропиках все запросто, как видите.

Дженнингс: Полковник Эль Дженнингс к вашим услугам, мистер гондурасский президент.

Портер: Чем обязаны столь приятным утренним визитом?

Президент (принимая официальную позу): Мистер Портер и мистер Дженнингс! От имени гондурасского народа выражаю вам крайнюю признательность. Во вчерашнем политическом инциденте вы проявили себя как истинные поборники гондурасской демократии.

Портер: Признаться, не совсем понима…

Президент: Вчера, как всегда в засушливое время года, в Гондурасе вспыхнула революция. Во время ожесточенных боев между правительственными войсками и вооруженными смутьянами двое американских граждан выступили на стороне законной власти, рассеяв, разоружив и обратив в бегство взбунтовавшихся мятежников. (Торжественно). Этими американцами были вы, мистер Портер и мистер Дженнингс! (Указывает на названных лиц пальцем). Отныне вы лучшие друзья законного гондурасского правительства и всего гондурасского народа, честь которого вам удалось отстоять в кровопролитной борьбе. Подать сюда ордена.

Один из охранников раскрывает шкатулку. Президент извлекает из шкатулки два высших боевых гондурасских ордена, которые прикалывает на костюмы Портера и Дженнингса. Охранники отдают честь и встают по стойке смирно, каждый в соответствии со своим пониманием строевого церемониала.

Портер: Мы тронуты, мистер президент.

Дженнингс (раскланиваясь): Можете располагать нами и в дальнейшем, когда вам только заблагорассудится.

Президент: В знак признательности за проявленное мужество законное правительство Гондураса передает отличившимся по триста акров банановых плантаций каждому. Отныне, мистер Портер и мистер Дженнингс, вы крупнейшие земельные собственники Гондураса и одни из самых уважаемых в Гондурасе людей.

Появляется еще один босоногий ординарец. Что-то шепчет прямо в президентское ухо.

Извините, господа, я ненадолго отлучусь. С вашего позволения, мы заберем принадлежащий гондурасскому народу арсенал – отдельное вам за него спасибо. Ни в коем случае не прощаюсь, друзья…

Делает знак охранникам, чтобы те забрали сваленные в углу ружья. Исчезают. После чего следует продолжительная пауза.

Дженнингс: Билли, у вас в Гондурасе всегда так?

Портер: Вчерашняя революция – на моей памяти четвертая. В прошлых я участия не принимал.

Дженнингс: А как вы относитесь к свалившемуся на нас богатству?

Портер: Еще не освоился с этой мыслью.

Дженнингс: Стрелять мне и до того приходилось, но до государственных наград не опускался никогда. (Рассматривает награду). Как называется этот орден, Билли?

Портер: Дьявол его знает. Орден трилистника и почетного кокоса, как-то так… Не припомню.

Дженнингс: Кажется, наш гондурасский меценат возвращается…

Возвращается президент с охранниками.

Президент (скорбя всем своим президентским видом): Господа! С горечью вынужден информировать: за время, истекшее с момента нашего последнего общения, политическая ситуация в Гондурасе изменилась. Она изменилась на прямо противоположную, господа! Законное правительство вступило с революционной оппозицией в переговоры, завершившиеся соглашением о формировании коалиционного правительства. Вчерашнее восстание признано трагической ошибкой и внутренним делом Гондураса, в связи с чем вынужден аннулировать приказ о вашем награждении.

Отцепляет ордена от костюмов ранее награжденных и складывает обратно в шкатулку. Церемония проходит не менее торжественно, чем само награждение. Охрана стоит навытяжку.

Дженнингс: Ну и ну.

Президент (продолжает): Шестьсот гектаров банановых плантаций, ранее презентованных вам за проявленное в борьбе с вооруженными мятежниками мужество, конфискуются в пользу государства. Мне очень жаль, господа, но такова политическая реальность.

Портер: Надеюсь, мистер президент, мы останемся добрыми друзьями?

Президент (кажется, искренне): Сожалею, господа, но официальное сообщение на этом не заканчивается. Основным требованием революционной оппозиции при формировании коалиционного правительства была смертная казнь иностранцев, принявших участие во внутреннем вооруженном конфликте.

Дженнингс моментально выхватывает револьвер и наставляет его на охранников, которые отшатываются в нелепых позах.

Портер: Посмеете поднять руку на американцев, мистер президент? Вряд ли Соединенные Штаты потерпят подобную бесцеремонность в обращении со своими гражданами.

Президент: Только не я – новое коалиционное правительство, до формирования которого остаются считанные часы. Поэтому, мистер Портер, рекомендую вам с приятелем не задерживаться на территории суверенного Гондураса. При всем уважении и невзирая на высокое общественное положение, которое еще занимаю, я не в состоянии гарантировать вашу безопасность. Соглашение с оппозицией вступает в силу ввечеру… Если, конечно, политическая ситуация снова не переменится… Засушливое время года, вы понимаете.

Не сводя глаз с револьвера, который держит Дженнингс, пятится вместе с охранниками, пока не оказывается на улице.

Портер: Что будем делать, полковник?

Дженнингс: Спасаться бегством, разумеется. Быстренько собирайте свои манатки, Билли, пока эта щедрая душа не вернулась с сообщением о нашей немедленной казни. Надеюсь, у пристани сыщется гостеприимный пароходик, держащий курс в сторону, противоположную берегу. (Укладывает саквояж). Из всех суверенных государств отдаю предпочтение Мексике… (Продолжительный вздох)… А ведь я мог стать банановым плантатором, подумать только!

Дом мистера и миссис Роч в Остине. Миссис Роч хлопочет по хозяйству, мистер Роч читает газету. Шестилетняя Маргарет играет со щенком спаниеля. В дверь звонят.

миссис Роч: Кто бы это мог быть?

Мистер Роч идет открывать, и в комнату протискивается Уильям, небритый и осунувшийся, с каким-то грязным свертком под мышкой.

мистер Роч (хмурясь): Молодой человек, зачем вы вернулись до истечения срока давности?

Уильям: В самом деле…

Дотрагивается до лежащего в кармане письма. В письме рукой Этол написано:

Этол: Милый Уили! У нас в Остине все хорошо. Маргарет так вытянулась за последние полгода, ты ее не узнаешь. А своего плюшевого зайчика она совсем забросила, но по уважительной причине: у нашей маленькой девочки появилась настоящая собака. Отчим, мистер Роч, купил ей щенка спаниеля, и Маргарет счастлива как никогда. Каждый божий день кормит своего любимца, ходит с ним гулять и опекает, как только умеет. Как ты устроился на новом месте, мой дорогой муж? Только представлю, каково тебе среди бесконечных пляжей и финиковых пальм, на глаза наворачиваются слезы. Я бы прислала какой-нибудь подарок, да только в последнее время даже вышивать не могу – замучил грудной кашель, поэтому приходится подолгу лежать в постели. Мама скрывает от меня диагноз, но я-то знаю, что это туберкулез. Лишь бы Маргарет не заболела. Как только мне станет получше, постараюсь продать какую-нибудь вышивку – ты знаешь, в Остине на мои вышивки существует определенный спрос, – и прислать на твой гондурасский, нет, уже мексиканский адрес что-нибудь памятное. Может, медальон с портретом меня и Маргарет? Навеки твоя Этол… А ты помнишь, Уили, когда мы только познакомились: выкройка миссис Блэкпул, радикулит мистера Симмонса? Как давно это было!

Комкает письмо, возвращаясь к действительности.

миссис Роч: Уильям, как хорошо, что ты вернулся!

Маргарет: Бабушка, это папа?

Уильям: Здравствуй, маленькая моя…

Подхватывает дочь на руки и целует.

(миссис Роч). Где она?

миссис Роч (смахивая слезу): Там, в своей комнате – уснула, кажется… Она очень плоха, Уильям. Последняя стадия туберкулеза… Доктор говорит, счет идет на недели…

Уильям, вместе миссис Роч, проходит к комнату Этол. Маргарет принимается за спаниеля, а мистер Роч, отшвырнув газету, в задумчивости расхаживает по комнате.Через некоторое время Уильям и миссис Роч возвращаются.

Уильям: Дайте мне выпить. Виски в доме найдется?

Миссис Роч спешит к буфету за виски.

мистер Роч: Послушайте, молодой человек… кгм.. Уильям. Я понимаю, что сейчас неподходящий момент для делового разговора, однако дело не терпит отлагательства. Как только властям станет известно о вашем возвращении, вас немедленно арестуют. Поэтому желательно не терять ни минуты. Принимайте ванну, переодевайтесь во что-нибудь более приличное, и едем к адвокату. Все издержки, учитывая ваше незавидное финансовое положение, я беру на себя. Наймем адвоката и постараемся сделать все возможное, чтобы заменить арест минимально возможным в таких случаях залогом. Необходимо смысл оформить явку с повинной…

Уильям: Спасибо, мистер Роч, вы очень добры.

мистер Роч: Сделанного не воротишь.

Уильям: Но сейчас мне больше всего на свете хочется выпить виски. И чтобы Этол выздоровела, конечно… А к адвокату мне идти вовсе не хочется. Будь что будет, мистер Роч, я так решил.

мистер Роч (раздраженно): Молодой человек, повторяю, мы должны ехать к адвокату. Все издержки вроде залога и оплаты счетов я принимаю на себя. Только не обольщайтесь относительно причины моих поступков: все, что я делаю, я делаю исключительно ради своей приемной дочери. Этол не выдержит, встретив мужа и тут же на несколько лет потеряв его – она слишком больна для подобных переживаний. Поэтому, молодой человек… кгм, Уильям… допивайте свой виски, залезайте в ванну, а оттуда прямиком к адвокату. Надеюсь, необходимые траты окажутся мне по силам.

Уильям: Да, мистер Роч, спасибо.

мистер Роч: Скорее.

Уильям: Большое спасибо, мистер Роч, но… Как же я вымотался от этой неизвестности, если бы кто знал! Моя бедная, бедная Этол…

Трет височные доли.

мистер Роч: Молодой человек! Или вы немедленно идете со мной, или окажетесь в федеральной тюрьме, так и знайте.

Уильям наливает себе вторую порцию виски.

Федеральное пенитенциарное заведение № 22, Колумбус. Двое заключенных – № 41557 и № 20331 – в тюремной камере.

Заключенный № 41557 (в приступе отчаяния): Черт подери! Черт подери! Черт подери!

Колотит ногой по бетонной стене.

Не могу больше здесь оставаться, в этих душных стенах! Такое ощущение, будто засунул голову в барсучью нору.

Заключенный № 20331: Смирись, Эль, как-никак это твой новый дом.

41557: Нет, старина, мой дом не здесь, а среди зарослей чапараля. Продираться на караковой кобылке сквозь кактусовые колючки или караулить поезд, заранее прикидывая, какую добычу даст почтовый вагон – вот где моя настоящая родина, а не в этой душегубке. Послушай, дружище, а нельзя ли нам вырваться на свободу?

20331: Не советую, Эль. Один парень попробовал – попытался пролезть по вентиляционной шахте, да его повязали. Рассказать, докуда он долез, бедняга не успел, потому как его заколотили палками до смерти. Знаешь, Эль, в тюремном подвале есть специальная комнатка, со стойкой, к которой прикручивают ремнями, и желобком для стекания крови. Когда из тебя примутся вышибать дух, живым из этой комнаты ты уже не выберешься. Никому еще не удавалось.

41557: Проклятие, что же мне делать?

20331: Помалкивать, Эль, помалкивать, раз уж сюда попался. В Колумбусе лучше всего помалкивать, тогда есть надежда выйти отсюда живым.

41557: Я не выдержу столько времени, ничего не делая!

20331: Тогда пиши мемуары. Здесь многие так поступают. Мемуары писать можно, начальник тюрьмы разрешает.

По тюремному коридору, под присмотром назирателя, продвигается раздатчик с тележкой. Он останавливается через каждые несколько шагов, передавая что-то внутрь камер. Останавливается и перед камерой с заключенными № 41557 и № 20331. На груди раздатчика красуется тюремный № – 30664.

Заключенный № 30664: Каждому по две таблетки. Средство от малярии.

При звуках знакомого голоса заключенный № 41557 вздрагивает.

41557: Билли, ты?

30664: Боже мой, это вы, полковник?

Заметно смущается.

41557: Билли, Билли, как же я рад тебя видеть!

Бросается к решетке.

30664 (испуганно): Тише, полковник, ради всего святого! Не привлекайте внимания охранника, иначе нам обоим плохо придется.

41557: Не думал встретить тебя в таком месте.

30664 (заливаясь краской): Да, полковник. В Гондурасе меня считали честным человеком. Но присяжные решили иначе.

41557: Плевать на присяжных, Билли. Им попросту стало стыдно, что они не могут отличить честного человека от проходимца, вот и упрятали вас за решетку, подальше от своей свербящей совести… Но расскажите о себе, Билли. Как вы здесь устроились?

30664: Мне повезло, я работаю в тюремной аптеке.

Склоняется к тележке, создавая видимость, будто что-то в ней ремонтирует.

Давно вы попались, полковник?

41557: С неделю, гром и молния! Фараонов было слишком много, чтобы у меня был хотя бы единственный шанс отбиться.

30664: Правильно, иначе я бы вас давно увидел. Я каждую неделю развожу по заключенным лекарства.

41557 (приникая к решетке): Послушай, дружище Билли, никогда ни о чем тебя не просил, а сейчас попрошу. Нельзя ли мне устроиться к тебе помощником? Еще неделя в этой камере, и я сойду с ума. Ты ведь занимаешься своими склянками и пипетками, и тюремный распорядок не для тебя писан, не так ли?

30664 (в раздумии): Не уверен… Взять помощником человека, у которого нет навыков провизорской работы, мне не позволят. Но я попробую что-нибудь придумать, полковник… Кажется, в почтовом отделении освободилось вакантное местечко, так я попытаюсь вас туда пристроить. Раз вы грабили почтовые вагоны, у вас должна быть профессиональная тяга к почтовому делу. Почерк у вас сносный?

41557: Будет сносный, было бы местечко потеплей. Куда угодно, лишь бы из этой гнилой дыры! Ах, Билли, Билли…

30664: Тише, надзиратель что-то заподозрил. Я сделаю все, чтобы вытащить вас отсюда. Обещаю.

Медленно переезжает с тележкой к следующей камере.

(Громко). Каждому по две таблетки. Средство от малярии.

41557: Билли, а как с вашей женой?

30664: Она умерла… Каждому по две таблетки. Средство от малярии.

Заключенный № 41557 отходит от решетки. Ободренный надеждой, меряет шагами узкое пространство камеры.

20331: Что, Эль, хорошего человека встретил?

41557: Да, хорошего человека, хорошего человека…

20331 (завистливо): Бывает.

41557: Когда-то мы с Билли чуть не стали совладельцами банановых плантаций размером с половину Флориды. Потом, правда, не выгорело.

20331: Знаешь, Эль, тюрьма многих ломает, и не таких ковбоев как твой Билли. Он в самом деле замолвит за тебя словечко начальнику, как думаешь?

41557: Билли? Да он за меня в лепешку расшибется, я же этому парню жизнь спас. Дело было так…

Тюремная камера расплывается, превращаясь в нарядную бальную залу. Всюду танцуют роскошные пары, между которыми снуют быстроногие официанты. По виду гостей и официантов можно заключить, что это одна из стран Центральной Америки. Так оно и есть – это Мексика, какое-то торжественное мероприятие в доме мексиканского губернатора. Портер и Дженнингс у барной стойки, в одинаковых костюмах – беседуют за бокалами крепкого напитка. Мимо беседующих проносится великолепная пара: горячий испанский кабальеро ведет очаровательную мексиканскую синьориту.

Дженнингс: Какие женщины, Билли, вы только посмотрите! Ставлю тысячу долларов с ближайшего железнодорожного ограбления, что та синьорита на вас посмотрела.

Портер: Не искушайте меня, полковник.

Та же пара снова проносится мимо них. На этот раз с плеч девушки спадает мантилья, как раз напротив Портера. Тот подхватывает драгоценную пропажу, ища глазами ускользнувшую в вальсе девушку.

Дженнингс: Я же предупреждал, недотрога. Это аванс.

Музыка прекращается.

Портер: Пойду верну утерянное.

Дженнингс: Билли, а вы сумеете правильно распоряди...

Но Уильям уже направляется к синьорите, оставшейся без мантильи. Дженнингсу видно, как его друг подходит к даме, галантно кланяется и возвращает пропажу.

Боже мой, что он делает? Неужели он не знаком с принятыми в Мексике правилами приличия? Надо было вручить мантилью партнеру, чтобы он передал ее девушке! Ах, Билли, Билли…

Портер (возвращаясь): Такая милая девушка, полковник.

В тот же момент перед друзьями вырастает разгневанный испанский кабальеро, партнер очаровательной синьориты по танцу.

Испанец (высокомерно): Синьор, вы нанесли мне тяжкое оскорбление. Эта синьорита – моя невеста.

Портер: Право слово, я не намере…

Испанец размашисто бьет Портера кулаком по лицу и не торопясь отходит. Дамы ахают, некоторые от неожиданности визжат. Портер стирает кровь с разбитого носа. Покраснев от унижения, подбегает к удаляющемуся испанцу и неловко толкает его в спину. Испанец падает и тут же оборачивает к врагу искаженное гневом лицо.

Испанец: Caramba!

Выхватывает из-под одежды кинжал и набрасывается на Портера. Дженнингс, не колеблясь ни секунды, стреляет с бедра, и голова испанца взрывается красными брызгами. Дамы визжат уже по-настоящему и падают в обмороки.

Дженнингс: Билли!

Портер (потрясенно): Полковник, вы его убили!

Дженнингс: Извините, Билли, у меня не оставалось выбора: либо я пристрелю испанца, либо испанец проделает в вас дыру величиной в Ниагарский водопад. Я предпочел оставить в живых вас. Все-таки вы мой приятель, да и привязался я к вам за время скитаний, черт вас подери… Лучше бы нам поторопиться, пока здешние синьоры не опомнились.

Хватает оцепеневшего Портера за шиворот и выволакивает из залы, другой рукой предупредительно размахивая револьвером. Краски мутнеют, все расплывается, превращаясь в грязную тюремную камеру, Федеральное пенитенциарное заведение № 22, Колумбус.

20331: Слышь, Эль…

41557: Ну?

20331: А за меня твой парень замолвить словечко сможет? Я бы не отказался пристроиться в тюремную прачечную. А, Эль? Как насчет тюремной прачечной?

41557 (потирая руки): Погоди, дружище. Как только я тут освоюсь, подыщем и тебе гнездышко поуютней, будь уверен… Будь уверен…

10.

Он оказывается прав: следующее действие происходит в тюремной аптеке. Аптека расположена рядом с тюремной больницей, поэтому совсем рядом слышатся стоны умирающих. Тюремный аптекарь № 30664, клерк тюремного почтового отделения № 41557 и работник тюремной прачечной № 20331 коротают время по своему обыкновению.

41557: Предлагаю открыть заседание нашего Литературного клуба Затворников.

20331 (развалившись на металлической табуретке): Послушаю, что вы там новенького накатали…

41557: Если других предложений не будет… Билли, надеюсь, вы не против?

30664 (не в настроении): Я не против.

41557: В таком случае заседание Литературного клуба Затворников считаю открытым. Друзья мои! Я тут от нечего делать дополнил мемуары своей жизни, так вот хочу узнать, что другие члены Литературного клуба Затворников думают о новых главах.

Зачитывает.

«Когда я узнал, что Хустон Ядовитая Змея ранил моего друга Джона, кровь во мне вскипела. Я вскочил на свою караковую кобылку и помчался в город. Колючки кактусов раздирали одежду в кровь, но я не обращал на колючки внимания. Снова и снова я взбадривал шпорами свою караковую кобылку, но она и без того спешила во весь опор. Двадцать миль пролетели как одно мгновение. Когда я во весь опор влетел в этот задрипанный городишко…»

Останавливается.

Билли, да ты не слушаешь?!

30664: Я слушаю, полковник.

Щупает лоб.

41557 (качая головой): Черта-с-два ты слушаешь, Билли! Ты не слушаешь… Что с тобой происходит? В последние дни ты словно дыма от костра наглотался, сам не свой.

30664: Последние дни мне как-то не по себе.

41557: В чем же дело?

30664: Вам известно, как осуществляются поставки лекарственных препаратов в тюрьму?

41557: По конкурсу, должно быть.

Прислушиваются к стонам умирающих.

30664: Правильно, по конкурсу. А конкурс выигрывают друзья нашего начальства, поставляющие в тюремную аптеку всякую негодную дрянь. А я должен подписывать бумаги о ее приемке, как будто внезапно ослеп и оглох.

41557: И что вы надумали, Билли?

30664: Отказаться принимать в аптеку негодные лекарства.

Заключенные № 41557 и 20331 переглядываются.

41557: Билли, вам в колумбусской тюрьме остался какой-то год.

30664: Один год, верно.

41557: Зачем же кончать самоубийством, когда вольная жизнь маячит на горизонте?

20331: Эль правильно говорит. Если ты, Уильям, откажешься подписывать эти бумаги, то на белом свете наверное не задержишься. Начальник тюрьмы об этом позаботится.

30664: Что поделаешь, если я всего лишь отбывающий срок преступник…

41557: А начальник тюрьмы не преступник?

20331: Недавно одно индейца затащили в покойницкую, а он еще был жив. Так начальник приказал оставить индейца там, пока не помрет. Индеец помер, разумеется… Этого индейца звали Джоном.

41557: Опомнитесь, Билли. Разве подонки, которые организуют фиктивные конкурсы, чтобы поставить в тюремную аптеку просроченные лекарства, не преступники? Кто из нас больший преступник, стоит разобраться. Я, к примеру, всего лишь грабил поезда, но никогда не причинял ни малейшего вреда здоровью окружающих… Если, конечно, окружающие вели себя благоразумно.

Заключенный № 30664 трогает свои виски.

20331: Точно, Эль… Это они преступники.

41557: Во всяком случае, гораздо большие, чем любой из нас.

20331: Уильям тем более не преступник. Он сочинитель.

41557: Само собой, сочинитель. Если бы я умел так складно сочинять, как Билли, я бы…

Хлопает себя по лбу.

Постойте-ка, Билли, а вы не из-за того пригорюнились, что рассказ отказались печатать в журнале? Признайтесь, вы из-за этого такой мрачный, а вовсе из-за конкурса поставщиков?

30664: Рассказ действительно не приняли.

41557: Не потому ли, что он подписан заключенным? Вы же не подписали его собственным именем, Билли, вы не совершили такой великолепной глупости?

30664: Автором значится О. Генри.

20331: Какая-то незапоминающаяся фамилия.

41557: Действительно, незапоминающаяся… О. Генри, О. Генри, О. Генри… Зачем было брать незапоминающийся псевдоним, Билли?

30664: Я взял первый пришедший в голову.

41557: А что значит О.?

30664: Огюст, Оливье, Олджернон… Выбирайте, что больше понравится.

41557: Хорошо, пусть будет Олджернон Генри. Но, Билли, дружище, вы же не из почтового отделения тюрьмы Колумбуса отправили рассказ в толстый питтсбургский журнал?

30664: Разумеется, нет, полковник. Этот мсье Карно, приговоренный на десять лет за махинации с долгосрочными облигациями, сама любезность. Рассказ был отправлен через его племянницу.

41557 (в сердцах): Чего им в таком случае надо, этим издательским сколопендрам?! Пусть не печатают мои мемуары, но твой-то талант они обязаны заметить! Им что, грифы глаза повыклевали, или эти шарлатаны заливают уши воском перед выходом на работу, подобно тому парню, который не захотел слушать пение дельфинов?

20331: Что они там понимают, в этих журналах? Когда ты, Уильям, прочитал свой рассказ, я зарыдал впервые в жизни. До слез стало жалко этого взломщик сейфов, который решил завязать, да только пришлось ему раскрыться невовремя. А все из-за того, чтобы спасти ребенка… Слезы сами на глаза наворачиваются.

41557: Ничего, ничего, Билли. Все питтсбургские издатели еще перед тобой на коленях будут ползать, вот увидишь.

20331: Уильям, почитай что-нибудь из нового. Когда я слушаю рассказы Эля, мне хочется перевешать весь тюремный персонал к чертовой матери, а такое желание до добра в Колумбусе не доведет. А когда я слушаю твои рассказы, мне хочется… Иногда хочется плакать, а иногда… Не знаю, как лучше сказать… В общем, почитай что-нибудь, Уильям. Ночь такая долгая, а тебе до выхода из тюрьмы остается год. Кто мне станет читать рассказы из ковбойской жизни после твоего освобождения?

30664: Есть у меня одна новая история…

Достает из кармана пару исчерканных и помятых листов.

«Чероки называли отцом Желтой Кирки. А Желтая Кирка была новым кладоискательским поселком, возведенным преимущественно из неоструганых сосновых досок и парусины. Чероки был старателем…»

11.

Другой голос (заканчивая чтение того же рассказа): Чероки поглядел на часы. «Половина девятого. Что ж, мы с тобой доберемся до Гранитной Стрелки как раз к празднику, минута в минуту. Тебе не холодно? Садись поближе, сынок».

Повторяет, смакуя:

Садись поближе, сынок….

Это голос Ричарда Даффи, одного из двух ведущих редакторов «Санди Уорлд». Действие происходит в Нью-Йорке, в редакции «Санди Уорлд». Второй ведущий редактор - Гиллман Холл – устроился напротив первого и как раз дочитывает номер конкурирующего питтсбургского издания.

Холл: Ну и как тебе, Ричард?

Даффи: С каждым рассказом этот О. Генри пишет все лучше и лучше. Американцы, читающие его истории, рыдают в голос.

Запихивает конкурирующую газету в мусорное ведро.

Холл: В чем же дело?

Даффи: Только во времени.

Холл: Помнится, мы выслали мистеру Генри предложение о сотрудничестве.

Даффи: Месяц назад.

Холл: А вместе с предложением сто долларов подъемных, на переезд из Питтсбурга в Нью-Йорк.

Даффи: Наша бухгалтерия присягнет в этом на Библии.

Холл: Так почему мы не лицезреем нашего уважаемого мистера Святочный рассказ в редакции?

Даффи: Мистер Святочный рассказ запросил еще сотню.

Холл: Ты их выслал, тупица?

Даффи: Разумеется. Хотел бы я посмотреть на издателя, который не рискнет лишней сотней, желая заполучить столь перспективного автора.

Холл: Где же получатель?

Даффи: Между Питтсбургом и Нью-Йорком, должно быть.

Холл: А если нет? Если этот уважаемый джентльмен продолжает просиживать штаны в Питтсбурге, в то время как мы о нем волнуемся.

Даффи: Тогда мы в пролете, Гиллман.

Холл: Ты слишком обыденно об этом говоришь, Ричард. Ты что, не понимаешь, нам нужен этот писатель?! Его рассказы остроумны и сентиментальны, а остроумие и сентиментальность – то самое, что жаждут получить от «Санди Уорлд» подписчики… Подписчики, до тебя дошла серьезность ситуации? Поэтому, пожалуйста, позаботься о том, чтобы мистер Генри переступил порог нашего издательства в ближайшие дни.

Даффи: Я делаю все возможное.

Холл: Может ли так случиться, Ричард, что мы связались не с тем парнем? Что об этом авторе вообще известно?

Даффи: Боюсь, ничего.

Холл: О. Генри… О. Генри… Какое у этого О. имя?

Даффи: Огюст, Оливье, Олджернон… Выбирай любое.

Холл: Значит, псевдоним.

Даффи: Это наверняка.

Холл: А настоящее имя нашего питтсбургского друга?

Даффи: Не удалось выяснить.

Холл: Равно как и его прошлое?

Даффи: Увы, Гиллман, увы.

Холл: Что же нам остается? Выслать третью сотню, с надеждой, что этот сукин сын соблаговолит прибыть в Нью-Йорк, на встречу с ведущими нью-йорскими издателями, сгорающими от нетерпения заполучить все его рассказы, которые он написал или напишет в ближайшие сто пятьдесят лет?

Даффи: Мы не переборщим со вспоможествованием, Гиллман?

Холл: Хорошо, Ричард, ожидаем мистера Генри еще три дня. После чего предпринимаем решительные меры…

В кабинет заглядывает редакционный служащий.

Служащий: Какой-то господин желает видеть мистера Холла или мистера Даффи.

Холл: Кто таков?

Служащий: Мистер О. Генри.

Холл и Даффи переглядываются.

Холл: Мы немедленно примем мистера Генри.

Даффи: Пусть мистер Генри войдет.

Служащий исчезает, и вместо него появляется О. Генри – человек, имеющий значительное сходство с заключенным № 30664 федеральной тюрьмы Колумбуса.

Холл: Рады с вами познакомиться, мистер Генри.

Даффи: Давно об этом мечтали.

Холл: Но сначала познакомимся. Вот это мистер Ричард Даффи…

Даффи: А это мистер Гиллман Холл.

О. Генри: Да… Конечно… Я очень рад…

Пожимает газетчикам руки.

Холл: Мы вызвали вас в Нью-Йорк для плодотворного сотрудничества.

Даффи: Что, впрочем, вам известно.

Холл: В противном случае вы бы не получили двести долларов подъемных.

Даффи: Вы же не полагаете, что мы каждому нашему журналисту выплачиваем двести долларов подъемных?

Холл: Только тем, которые умеют сочинять.

Даффи: А вы умеете.

Холл: В «Санди Уорлд» работают в основном люди, которые умеют сочинять.

Даффи: Замечу, далеко не каждый из них получает двести долларов подъемных.

Холл: Но вы-то получили…

Даффи: Потому что вы отличный писатель, мистер Генри.

Холл: Ваши рассказы изящны, как и требуется для настоящего рассказа в воскресной газете.

Даффи: И они смешны.

Холл: Короче, ваш стиль для «Санди Уорлд» подходит.

Даффи: Вы словно родились для нашей газеты.

Холл: Только не думайте, что «Санди Уорлд» станет платить денежки за безделье. За напряженную работу, мистер Генри, за результативный литературный труд.

Даффи: Короче, мы готовы подписать с вами годовое соглашение на тридцать рассказов.

Холл: На сорок.

Даффи: На пятьдесят.

Холл: Пусть будет пятьдесят два для ровного счета. И за каждый из этих пятидесяти двух рассказов вы будете получать сто двадцать долларов.

Даффи: Сто десять.

Холл: Сто долларов, и ни центом больше.

Даффи: Это огромная сумма, как вы понимаете. По такой ставке получают ведущие американские литераторы.

Холл: Понимаете, что мы втолковываем вам, мистер Генри? Справитесь с заказом?

О. Генри: Да… Конечно… Я постараюсь…

Даффи: Вот и чудесно. Значит, пятьдесят два рассказа в течение года, по сотне долларов за рассказ?

Холл: Только это должны быть рассказы в том юмористическом ключе, в котором вы работали для питтсбургских газет.

Даффи: Святочные рассказы, мистер Генри.

Холл: Кстати, что это за псевдоним О. Генри? Откуда он вообще взялся?

Даффи: И что означает?

Холл: Не сменить ли нам О. Генри на что-нибудь более изысканное? Например, на Альфред Шумахер?

Даффи: Или на Майкл Уэббер?

Холл: Или на Ллойд Эйнштейн?

О. Генри: Но…

Даффи: Но если, мистер Генри, вы возражаете против смены псевдонима, мы не настаиваем. Мы совершенно не интересуемся вашим прошлым…

Холл: Не интересуемся, в частности, когда и при каких обстоятельствах вы начали писать, с какими изданиями сотрудничали и каково ваше настоящее имя…

Даффи: Не потому, что нам данные обстоятельства не интересны, а потому что мы в «Санди Уорлд» работают деловые люди…

Холл: Которым важней всего дело.

Даффи: Так мы договорились, мистер Генри?

Холл: Принимаете предложение?

Даффи: Предупреждаю, что в других издательствах вам не дадут и половины того, что предложат в «Санди Уорлд».

Холл: Если откажетесь от сотрудничества с «Санди Уорлд», вам придется вернуть подъемные.

Ожидают ответа.

О. Генри: Спасибо, господа, меня все устраивает. Если честно, в Питтсбурге мне платили гораздо меньше.

Даффи: Вот и замечательно!

Холл (потирая руки): Отлично!

Даффи: Чудненько!

Холл: В таком случае, мистер Генри – мистер О. Генри, – пройдите в приемную. Вам придется немного обождать, пока не будет составлен контракт.

Даффи: Поставите на контракте закорючку, и за работу. Пятьдесят два рассказа за календарный год, это не шутки!

Холл: По сотне долларов за рассказ, это тоже не шутки.

Даффи: Вперед к литературной славе…

Даффи: И не забудьте оставить в редакции адрес, где устроились.

О. Генри: Да… Спасибо…

Покидает кабинет.

Холл: Что ты думаешь, Ричард?

Даффи: А ты, Гиллман?

Холл: По-моему, реальный шанс заполучить для «Санди Уорлд» пару тысяч новых подписчиков.

Даффи: Три тысячи.

Холл: Не меньше четырех.

Даффи: Лишь бы наше таинственное питтсбургское приобретение не подкачало. По крайней мере, до тех пор, пока мы не будут написаны и опубликованы пятьдесят два святочных рассказа, вследствие чего тиражи «Санди Уорлд» возрастут. Если мы все правильно рассчитали.

Холл: Что же, посмотрим.

Даффи: Поглядим.

Холл: Увидим, что из этой рождественской затеи выйдет.

12.

Литературный бар в центре Нью-Йорка. В баре, привлекая внимание ковбойской одеждой, появляется Дженнингс. Проходит к стойке и бросает бармену монету.

Дженнингс: Налей-ка мне что-нибудь выпить, старина.

Бармен: Что-нибудь покрепче?

Дженнингс: Самое крепкое, что сыщется в вашем стойбище.

Бармен наливает.

А что, дружище, правду говорят, что в вашем заведении собираются самые известные нью-йорские писаки, из тех, что лучше управляются канцелярскими скрепками, чем лассо?

Бармен: Это правда, ковбой.

Дженнингс: Так, может быть, вы знаете, где проживает один мой приятель? Я слыхал, он теперь крупная литературная шишка в Нью-Йорке.

Бармен: И как зовут вашего приятеля?

Дженнингс: Билли Портер.

Бармен: Билли Портер?

Дженнингс: Точно. Билли-Сидней Портер собственной персоной.

Бармен: Никогда о таком не слышал.

Дженнингс: Где же мне разыскать Билли, дружище? Дело в том, что я только что приехал в Нью-Йорк, и мне совершенно некогда расхаживать по улицам, заглядывая в лицо каждому прохожему.

Бармен (сочувственно): Нью-Йорк – большой город.

Дженнингс: Это наверняка.

Бармен: Боюсь, ничем не смогу вам помочь.

Дженнингс: Печально. Не придется мне свидеться со своим старинным дружком. Что же, поищу Билли Портера в другом месте…

Отходит от стойки, но тут же возвращается.

Послушайте, старина…

Бармен: Чем могу помочь?

Дженнингс: А о таком литераторе – О. Генри – вы ничего не слышали?

Бармен: О. Генри?

Дженнингс: Ну да. О. Генри собственной персоной. Не подскажете, где мне его разыскать?

Бармен: Кто же не слышал о мистере Генри, если он один из самых знаменитых литераторов Соединенных Штатов? Мистер Генри часто бывает в нашем баре. Да вон он сам, в дверях, разве не видите?

Действительно, двери литераторного бара в этот момент отворяет модный американский юморист О. Генри.

Дженнингс: Билли!

О. Генри: Полковник, какими судьбами?!

Обнимаются и присаживаются за столик.

Дженнингс: Как я рад, что нашел вас, Билли! Признаться, я отчаялся взять ваш след в этой каменной пустыне.

О. Генри: Это намного проще, полковник, чем бы мне иногда хотелось. Впрочем, к вам данное замечание не относится. (Понижая голос). Давно покинули Колумбус?

Дженнингс: Полгода назад.

О. Генри: А чем сейчас занимаетесь?

Дженнингс: У меня кое-какой бизнес в Техасе. (Перехватывая подозрительный взгляд приятеля). Нет, нет, Билли, с ограблениями поездов я завязал… Времена изменились, на ограблениях поездов уже не заработаешь. Теперь я мирный скотовод, а в Нью-Йорке проездом. Вот решил повидать вас, да только адреса у меня не было, пришлось идти наобум…

О. Генри: Моя визитка, полковник.

Дженнингс: Визитка! Господи, Билли, каким знаменитым вы стали! А ведь я всегда, еще в Колумбусе, предрекал вам всеамериканскую известность…

О. Генри: Здесь никто не знает о моем прошлом…

Невольно оглядывается, не слышит ли кто.

Дженнингс: Не можете забыть тюрьму? Да Боже ж ты мой! Наслаждайтесь жизнью, пока живы. Вспомните Гондурас, Мексику… Неужто голодранцем вы были счастливы, а сейчас, сделавшись общеамериканской знаменитостью, нет?

О. Генри: Тогда у меня была семья.

Трогает себя за виски.

Дженнингс: Где ваша дочь, кстати?

О. Генри: У родителей жены. Маргарет взрослая девушка…

Дженнингс: Всегда вы были какой-то пришибленный, Билли, уж простите за откровенное словцо. Давайте хоть выпьем на радостях, потому как я чертовски рад нашей встрече. А то приударим за нью-йоркскими красотками, вон их сколько ошивается по углам.

Скучающие девицы в баре дожидаются клиентов.

О. Генри: Предлагаю пригласить кого-нибудь. У этиц девиц полно занимательных сюжетов…

Дженнингс: Другое дело, Билли, другое дело.

О. Генри делает жест, и за столик подсаживается миловидная, но вызывающе тощая девушка.

О. Генри: Хотите посидеть с нами, мисс?

Девушка: Конечно, посижу. Отчего же не посидеть? Но только если вы джентльмены, потому что никаких глупостей я не позволю. Я не какая-нибудь… Меня зовут Сью, если хотите узнать мое имя.

О. Генри: Очень, приятно, Сью.

Сью: Не закажете пивка, джентльмены?

О. Генри: Конечно, Сью.

Пока приносят пиво, Сью с завистью смотрит на даму за соседним столиком, поедающую бифштекс.

Дженнингс: Давно в Нью-Йорке?

Сью: Полгода.

Дженнингс: Не желаете провести приятный вечерок в компании двух почтенных…

О. Генри: Обождите, полковник. (Девушке). У меня к вам деловое предложение, Сью. Вы рассказываете о своей жизни – только честно, без фантазий, – а потом заказываете все, что только отыщется в меню. Согласны?

Сью: Конечно, согласны. Почему не согласиться, если такие добрые джентльмены спрашивают?

О. Генри: Зачем вы приехали в Нью-Йорк, Сью?

Сью: Петь в общественном хоре. Сначала как сыр в масле каталась, да только потом хор распался, и мы с подругой – ее Сади звали – осталась без гроша в кармане. А за комнату в Нью-Йорке дерут целых два доллара в неделю, поэтому я помучилась, помучилась, да и пошла на улицу. Надо же было на жизнь зарабатывать, а, джентльмены? В приличное заведение, если ты неопрятно одета, не думай заявиться – все равно не пустят.

О. Генри: Значит, вы с Сади пошли на улицу?

Сью: Нет, я одна пошла… Сади своего жениха Боба все ждала. Он у нее фермер, обещал забрать Сади на ферму, когда закончит собирать урожай, да только припозднился. Когда Боб не приехал, Сади уже покончила с собой. Двери затворила, и отравилась газом. Вот как оно вышло, джентльмены.

О. Генри: Что же, фермер Боб так за ней и не приехал?

Сью: Почему не приехал? Приехал, да только опоздал на целую неделю. Когда я ему все рассказала, странно так посмотрел на меня и говорит: «Вот тебе, Сью, пять долларов. Купи себе чего-нибудь поесть».

О. Генри: Выходит, Боб опоздал?

Сью: Да уж выходит. Он бы раньше приехал, да только нам квартиру пришлось поменять, а письмо с новым адресом до Боба еще не дошло. Когда он в город за Сади приехал, на старой квартире ее не было. Так Боб десять дней по гостиницам ходил – где, значит, меблированные комнаты сдаются, – пока меня не отыскал. Да только все равно поздно, Сади к тому времени уже отравилась газом… Вот, джентльмены, я вам рассказала все как есть. А теперь можно мне заказать что-нибудь поесть?

О. Генри: Конечно, Сью. Заказывайте, что хотите.

Сью: Бифштекс, картофель и салат из крабов? У вас хватит денег расплатиться за бедную девушку?

О. Генри: Денежки у нас водятся.

Сью: Добрые джентльмены.

Когда официант отходит, О. Генри переспрашивает:

О. Генри: Так я не понял, Сью? Выходит, между вашей подруги Сади и фермером Бобом большая любовь была?

Сью: И не говорите, мистер! Сади так в него втрескалась, что целыми вечерами в подушку ревела, пока газ в комнату не пустила.

О. Генри: Знаете, полковник, я пожалуй пойду. Приходите ко мне завтра часика в четыре пополудни.

Вскакивает со стула.

Дженнингс: Что? Куда вы, Билли, ради всего святого? Неужели бросите меня одного в самом начале вечера, когда я только вас отыскал?

О. Генри: У меня возникла идея рассказа, полковник. О том, как фермер ищет в Нью-Йорке знакомую девушку…

Пожимает Дженнингсу руку.

Извините меня, ради Бога извините. Мне нужно побыть одному.

Дженнингс: В таком случае до завтра, дружище.

О. Генри (девушке): Возьмите это, Сью, вам пригодится.

Кладет на стол бумажку в десять долларов и быстро уходит.

Сью: Какой добрый и богатый джентльмен!

Дженнингс: О да, очень добрый.

Сью: Небось, никогда в жизни не голодал, а такой добрый.

Уплетает принесенный заказ за обе щеки.

13.

Через несколько лет Дженнингс получает от О. Генри такое письмо.

Полковник, здравствуйте.

Кажется, я женился. Когда в следующий раз соберетесь в Нью-Йорк, застанете меня степенным чудовищем. Мою жену зовут Сара, она учительница, мы с ней достаточно давно знакомы, и все такое прочее… Вроде бы, я должен быть счастлив, но настроение у меня безрадостное. И зачем только я женился, сам не понимаю, при моем-то отвратительном в последнее время здоровье и незавидном финансовом положении?! Нет, платят мне по высшему тарифу, как и раньше, однако куда девается заработанное, ума не приложу. Деньги будто выскальзывают из рук, и справится с этой напастью нет никакой возможности.

Другая беда – литературное творчество, каждый новый раз дающееся с новым, все более мучительным напряжением. Вам, полковник, должно быть известно о неизменном принципе Вашего приятеля – сочинять по ночам за бутылкой горячительного. Эта проверенная метода работает в последнее время на холостых оборотах: случается, ночь на исходе, бутылка близится к завершению, а рассказ и не начат. Кровопийцы-издатели нервничают из-за отсутствия материала, а чем больше они нервничают, тем более шаткими становятся дела известного литературного пропойцы О. Генри, такая закавыка. Вот я и думаю: и зачем только я взвалил на свои плечи дополнительные расходы с женитьбой? Но… как любил говаривать мой покойный тесть мистер Роч, сделанного не воротишь.

Вы согласны со мной, полковник?

Билли.

Впрочем, это уже не важно.

14.

Через несколько лет еще одно не самое примечательное событие происходит в номере нью-йорского отеля «Каледония». Человек склонился за письменным столом – очевидно, после бессонной ночи. Отчаявшись что-то придумать, поднимается со стула и схватывается за правый бок. Боль такая сильная, что доползти до телефона – непростая задача.

Человек: Сара, это ты? Да, это я… Нет, не пьяный – по крайней мере, не больше, чем обычно. Послушай, Сара, ты не могла бы ко мне приехать, я что-то себя плохо чувствую. По-моему, печень… Так резко схватило…

Обессиленный, сваливается на диван, из-под которого выкатывается несколько пустых бутылок из-под виски. Смотрит в нависший над ним гостиничный потолок, а видит маленький техасский городок Остин вечность назад. Полный жизненных сил юноша по имени Уильям спешит по центральной улице, чтобы случайно повстречать спешащую ему навстречу девушку с каштановыми волосами по имени Этол.

Уильям: Добрый день, Этол!

Этол: И тебе всего хорошего, Уильям!

Оба приостанавливаются – надо думать, из вежливости.

Уильям: Куда направляешься, Этол?

Этол: Мать послала меня к миссис Блэкпул.

Уильям: Видимо, что-то срочное?

Этол: Я должна взять у нее выкройку.

Уильям: Вот как?

Этол: Это в самом деле очень срочно, Уильям. Очень срочная выкройка.

Уильям: Я не сомневаюсь.

Пытаются разойтись в разные стороны, но что-то их удерживает.

Этол: А ты куда направляешься, Уильям?

Уильям: К мистеру Симмонсу. Аптекарь поручил доставить ему мазь от радикулита.

Этол: В самом деле?

Уильям: Старый Симмонс, по своему обыкновению, прихворнул.

Этол: Какое несчастье!

Уильям: Ужасное несчастье, я так взволнован. Сам не понимаю, что делаю.

Берет девушку за руку.

Этол (в смущении оглядываясь): Уили, прекрати! Мы условились не разговаривать на улице, а ты еще и за руку ухватил. Не сейчас же…

Пытается вырвать руку, но молодой человек не отпускает.

Уильям: А когда?

Этол: Вечером, как договаривались. На нашем обычном месте.

Уильям: До вечера далеко…

Этол: Отпусти мою руку, Уили, на нас смотрят. Отчим настрого запретил мне встречаться с тобой.

Уильям: Понимаю и даже некоторым образом разделяю сомнения твоего отчима. Помощник аптекаря – не лучшая партия для приемной дочери. Тем не менее ты, Этол, каждый вечер со мной встречаешься. Вероятно, это что-то да означает. Остается понять, что.

Берет девушку за вторую руку.

Этол: Уили, милый, не надо.

Уильям: Ты что-то произнесла после «Уили», я не расслышал. Повтори, пожалуйста.

Этол (пытаясь быть строгой): Вы все прекрасно расслышали, мистер Портер.

Уильям: В таком случае, мисс, я не отпущу вашу руку, заявляю официально. По крайней мере до тех пор, пока звезды в небесах не погаснут, а вселенная не рассыплется в прах.

Этол: Уили…

Уильям: Что, Этол?

Этол: Хорошо, Уили… Я сказала «Уили, милый…». Ты доволен?

Уильям: Вот эту фразу я расслышал полностью.

Этол (начиная сердиться): Тогда отпусти меня.

Уильям: После того, как ответишь на вопрос… Ты меня любишь, Этол?

Этол: Да! Да! Я люблю тебя, Уили…

Вырывается из объятий, как попавшая в силок птичка.

Теперь ты меня отпустишь? Люди смотрят.

Уильям: Теперь-то ни за что.

Этол: Но, Уили…

Уильям: Поскольку я тебя тоже люблю, из сложившейся безвыходной ситуации один выход.