О подвиге, отваге и родине

- Ты чего там шипишь Мишка? Опять портянки криво накрутил? Ноги стёр?

- Да нет. Просто не люблю этого Быстрова.

- Чем он тебе не угодил?

- Да вот только что наш политрук рассказывал о немцах, об их зверствах, о том, как мы все готовы погибнуть за Родину…

- Ну, ну, не тяни это я и сам слышал! Ближе к сути.

- Степан Ильич так это рассказывал, что у меня… что мне… в общем захотелось идти на врага и побеждать его, освобождать нашу землю! У всех ребят глаза загорелись, а Быстров, эдак по-змеиному улыбнулся. Не первый раз за ним такое замечаю. Не советский он человек!

- Хм… хороший ты вроде парень Мишка, а дурак. На подвиги потянуло?

- А что Саныч, это разве плохо жизнь за Родину отдать?

- А жить за родину кто будет?

- Да я не про это…

- А я про это! Мал ты ещё о таких вещах рассуждать…

- Чего это? Я уже полгода воюю…

- Не перебивай!

- Ай! Да слушаю, я слушаю.

- Не нравится тебе Быстров? А что ты о нём знаешь?

- Достаточно, три месяца вместе служим. Да и вообще, он всё время особняком. К костру с нами не сядет, не пошутит. Ворчит чего-то себе под нос. Не наш человек!

- Служим! Особняком! Не наш! Тоже мне психолог. Я с Быстровым с сентября сорок первого. Почитай почти три годика и знаю его намного лучше тебя. Сейчас он изменился, другой стал. Но не смей его помоями обливать.

- Другой?

- Другой. Раньше-то балагур, шутник, душа компании.

- Серьёзно?

- В сорок втором году Костя узнал, что почти вся семья его – жена, дочь, мать, отец, сестра погибли. Остался только пацанёнок трёхлетний. Эвакуировали его куда-то за Урал.

- Не знал.

- Да не в том дело, о чём ты знал! Кто ж так о людях то судит?

- Да просто…

- Мы с Быстровым под Москвой трое суток в окопах до последнего патрона бились, через Днепр вместе переправлялись, потом зубами плацдарм держали, а ты не наш! За сына своего, за то чтобы вернуться к нему, обнять он и сражается. Чем быстрее война кончится, тем быстрее они встретятся.

- Просто он такой…

- Какой?

- Ну не похож он на убитого горем!

- Много ты знаешь салага. Горе мыкает каждый по-своему. А подвиг, он разный Мишка бывает. Молодые парнишки и не пожившие ещё вдоволь, вот вроде тебя, верят в Родину, страну, партию и такие порой чудеса совершают. Аж жуть берёт. Ярость ваша горячая всё кругом сжигает. А взрослые мужики, степенные, умные, сражаются за семью, дом свой, друзей, образ жизни и любого, слышишь, любого на части порвут. Наш гнев тоже обжигает, но по-другому ледяным холодом. Э-эх.

- … а разве мама, сестра, дом и друзья… это не родина?

- Молодец, додумкал.

Саныч поднял с земли остывший солдатский котелок и, улыбнувшись в седые усы, сунул ложку с ещё тёплой кашей в рот. Мишка Кипиш, прозвище своё получивший вполне заслуженно, опустив голову, направился к отдельному костерку возле которого, сгорбившись, опустив голову, сидел Быстров. Взгляд его как всегда был задумчив, наверное, представлял себе встречу с сыном или вспоминал счастливое довоенное время.

Старшина загадал, что если Константин позволит Кипишу присесть рядом с собой, война скоро закончится и он сможет наконец-то увидеть близких, вдохнуть запах волос Софьи и нормально выспаться. Ну а если нет, повоюем ещё чутка, не привыкать. Саныч знал, что это глупость, ребячество, но почему нет?

Мишка Кипиш, что-то тараторил, разводил в стороны руками, кивал и мотал головой, разбивать лёд в отношениях ой как нелегко. Однако, Быстров, слушал его, не перебивал, а затем… указал подбородком на место рядом с собой.

Ура! – довольно подумал старшина и поплотнее запахнув шинель улёгся на бок к костру.

Спать надо, завтра опять ни свет, ни заря поднимут, Степан Ильич прочтёт что-нибудь патриотическое, душещипательное, в этом он мастер, и пойдём бить фашистов… каждый по-своему, как мы русские это умеем.