О вреде пьянства

Лет десять назад брал я с собой на кладбище маленькую фляжку. Поздороваешься с могилкой, плеснёшь коньячку в изголовье, ну и сам примешь глоточек. Помянул приятеля, помолчал, двинулся дальше — другого помянуть. И вполне хватало ста граммов на всех. Теперь не хватает. Столько ушло народу за десять лет — помыслить страшно.

Нынешняя моя фляжка вмещает уже двести пятьдесят миллилитров, и не коньяка — нормальной пролетарской водки. Дозы я уменьшил до минимума, но всё равно: выходишь с погоста, а походочка-то нетвёрдая.

Вот и тогда: миновал я кладбищенский шлагбаум, приостановился, прислушался к себе. Самочувствие, честно говоря, ни то ни сё. Неплохо бы ещё добавить.

Потом заметил, что неподалёку от меня стоит и пребывает в точно таком же раздумье некий тучный россиянин с лицом небритого младенца. Пригляделся я и узнал в нём Володьку Кривомазова, с которым мы, почитай, полгода уже как не видались, причём в руке его сияла весьма похожая металлическая фляжка, наверняка опустевшая, поскольку встряхивал он ею с весьма разочарованным видом. Что-то там, правда, плескалось на донышке. В точности как у меня.

Повернулись друг к другу одновременно.

— Всех обошёл? — ворчливо спросил я, не здороваясь.

Он кивнул:

— Всех…

— У Серёги был?

— Был…

— А у Валерки?

— У Марказинова, что ль?

— Ну да…

Володька вздохнул и спрятал фляжку.

— Знаешь что? — решительно сказал он. — А не завернуть ли нам с тобой по старой памяти в «Клюковку»?

***

Одно время собирались мы там довольно часто (пока было, конечно, кому собираться). «Клюковка» — забегаловка средней руки, расположена в квартале от кладбища, ну и как тут, возвращаясь, не завернуть?

Читая классиков девятнадцатого века, обнаруживаешь любопытную подробность: в те давние времена городские погосты отчасти заменяли собой парки. Там гуляли. Теперь эта добрая традиция забыта, зато возникла другая: побывать на могилке и не выпить — как-то, знаете, не в нашем обычае. Да и потом не пропадать же отмазке!

И насчёт старой памяти Володька прав. Чего-чего только в этой «Клюковке» ни приключалось! Сели однажды вчетвером, заказали по сто. Приносят. Делаю первый глоток — и шалею: вкус резкий, ледяной, на губах чуть ли не иней выступил.

— Братва! — потрясённо говорит Серёга (тот самый, у кого я нынче на могилке был). — Да это спирт!

Переглядываемся ошарашенно. Ну и как такое прикажете понимать? Забыли разбодяжить? Где? Здесь, в «Клюковке», или на ликёро-водочном?

— А не помрём? — опасливо спрашивает Санёк (у него я, кстати, тоже сегодня был). — Вдруг метиловый…

— Помрём — ладно, — мрачно гудит Володька Кривомазов. — Вот как бы не ослепнуть…

Серёга вскакивает и устремляется к стойке.

— Девушки! А нельзя ещё по соточке того же самого?

А те, видать, почуяли что-то неладное, испугались.

— Нет! — говорят. — Нет! Эта последняя такая бутылка была…

— Ну так хоть покажите бутылку! Как выглядит?

— Нет-нет! Мы её уже вымыли и выкинули…

Ну выкинули, так выкинули. Разочарованно допили мы неразведённый, взяли ещё по пятьдесят разведённого да и побрели по домам.

***

Поразительное место эта «Клюковка». Годы идут, а внутри всё как было, так и осталось. По-моему, даже столы ни разу не переставляли.

Сели мы с Володькой, разговорились. Рассказал я ему трогательную историю (тоже, естественно, кладбищенскую): возвращаюсь как-то по центральной аллее — и вдруг столбенею. Из толпы надгробий смотрит на меня и улыбается с портрета широкая физия Никиты Лагудина. А я с ним за день перед тем встречался-здоровался. Дрогнувшей рукой достаю фляжечку (ту ещё, крохотную) — и столбенею вторично. Дата рождения на мраморе выбита, а даты смерти нет.

Заранее памятничком запасся, вы подумайте! И вошло у меня в привычку: как мимо иду, обязательно пальцем ему погрожу.

— Не наколешь, — говорю. — Коньяк — только усопшим.

Ну и догрозился. Смотрю однажды, а перед надгробием яма раскрыта и алым шёлком выстелена. Плеснул ему… Заранее…

— Почему заранее?

— Ну так… Не схоронили же ещё…

— Да-а… — вздыхает похожий на небритого младенца Володька Кривомазов и разливает по очередной. — А вот со мной стряслось…

***

Что там с ним стряслось, я так и не узнал, ибо очутился вдруг на скамейке в углу моего двора. Сижу стискиваю пустую фляжку. Скосил глаз — Володька сидит рядом: локти в колени упёр, голову уронил, губу свесил. Причём не нижнюю губу, как обычно бывает, а верхнюю. Никогда ничего подобного не видел.

Как мы оказались в моём дворе? Ума не приложу. Надо полагать, шли вместе, каждый тянул попутчика в свою сторону, и я, видать, превозмог.

Потом Володька куда-то делся. Ушёл наверное. То ли был, то ли не был.

А до подъезда до моего метров сто, не меньше. Попробовал встать — не встаётся. Упёрся ладонями в брусья — удалось.

Ох достались мне эти двести метров, давно так не бросало и не штормило. Почему двести, а не сто? Да вспомнил на полдороге, что фляжку на скамейке оставил. Пришлось вернуться. Как вспомню, чего мне это стоило…

Слава богу хоть лифт работал. Вошёл в квартиру, захлопнул за собой дверь и, вы не поверите, упал. Впервые в жизни. Было ли мне при этом стыдно? Нет. На стыд сил не осталось.

Заполз в ванную, там и отлежался под раковиной. Не знаю, сколько прошло времени, однако встал в конце концов, разулся, перелёг на диван. А потом и жена с работы вернулась.

— Опять надрался? — шипит.

— Да, понимаешь…— оправдываюсь. — На кладбище были с Кривомазовым… Володькой… Я поначалу-то и идти туда не собирался… Встретились случайно, а он говорит: давай ребят навестим… давно не были…

И чувствую: что-то я не то сказанул. Смотрит на меня супруга в злобном изумлении.

— Всё! — взрывается. — Хватит! Завтра подаю на развод!

— Ты чего? — спрашиваю очумело.

— Того! Уже и врать разучился! Володьку-то Кривомазова полтора года как похоронили!

И тут меня, братцы вы мои, ровно обухом по голове хватило.

— Погоди… — лепечу. — Как полтора года… А… а почему ж я тогда у него на похоронах не был?

— Кто не был? Ты не был? А речь кто над гробом говорил?

Вот после этих её слов я испугался по-настоящему. Не помню! Ничегошеньки не помню! Ни речи, ни гроба…

Наутро бросил пить.

***

Нет, вы поймите меня правильно: в загробные байки я не верил и не верю. Так что, если покойный приятель встаёт из могилы и приглашает выпить, куда надо идти? Совершенно верно, к психиатру. Или хотя бы заняться самолечением, что я и сделал, резко завязав со спиртным.

Собственно, однажды я уже завязывал. Кстати, по молодости лет было труднее — друзья моего поступка тогда не поняли и не одобрили. Сначала думали, придуряюсь, а когда сообразили, что всерьёз, поскучнели, разбрелись, домой ко мне заглядывать перестали. И впрямь — о чём теперь с таким говорить?

На сей раз было малость полегче. Друзья, увы, все повымерли. Думал, один Володька остался Кривомазов, так и того, оказывается, полтора года назад схоронили. Я над ним, оказывается, речь говорил…

Словом, главная трудность у меня была — пережить затяжной припадок ненависти. К чему? А ко всему! Ко всей окружающей жизни. Кто пить бросал, тот знает.

Ничего, пережил. Ну жизнь, ну сволочная… Что ж теперь делать?

И только это я было свыкся по второму разу с объективной, тудыть её в качель, реальностью, тут-то оно всё и стряслось.

***

Иду по улице, а навстречу он. Володька. Живёхонький. Не заметил меня, мимо прошёл. Стою, отвесив челюсть, смотрю ему вслед.

А сам-то, напоминаю, трезвый!

Врываюсь домой.

— Ты что ж, — хриплю, — творишь?

— А что? — пугается жена.

— Володька-то Кривомазов — живой!

— Ну да… А какой же?.. Конечно, живой…

— А что ж ты говорила, что его похоронили полтора года назад?

— Так разве мы о Володьке? Мы о Валерке говорили Марказинове…

Пойти напиться, что ли?

05.07.2024

Волгоград