Обетованный Континент

(Все ключевые персонажи постепенно получают иллюстрации и основные биографии. Приятного чтения ^_^)

Какой формой можно описать человеческую суть?

И стоит ли вообще использовать это слово — «форма»? Ведь оно предполагает чёткие очертания, границы и завершённость. А человек.... Чью суть, разве можна вписать в такие рамки?

Перед мысленным взором раскинулся ночной океан — гладкий, как стекло. Его поверхность отражала усыпанное звёздами небо, превращая воду во вселенское зеркало. Где-то в этой тишине висела тяжёлая, надломленная луна — такая низкая, близкая, и при этом огромная будто ещё немного, и она скроется в пучине. По горизонту, среди мерцающих точек света, медленно покачивались лодки. В каждой — едва различимый силуэт. Неясный, скорее даже абстрактный. Но отчётливо чувствующийся.

Личность… это не черты характера, не вкусы, не банальные привычки. Она сравнима с целой вселенной. В ней хранятся воспоминания, страхи, радости, страдания, мечты… которым не суждено сбыться. Все выше перечисленное и формирует ее. Стоит лишь задуматься об этом — и привычная реальность начинает трещать по швам. Как будто всё, что казалось устойчивым, теряет форму.

Ты идёшь по оживлённому перекрёстку. Вокруг — сотни людей. Они мелькают мимо, каждый в своём ритме, со своими мыслями. И каждый, словно целый мир, наполненный своими красками. Подумать только: ты никогда не увидишь мир их глазами. Никогда не узнаешь, как именно они чувствуют звук, цвет, боль, любовь. Это осознание может свести с ума.

Восприятие — это линзы, через которые мы смотрим на реальность. И их бесконечно много. У каждого — своя пара. Кто-то смотрит на мир сквозь радужные стёкла, где всё сияет и дышит жизнью. Кто-то — сквозь тусклую, почти чёрную призму, где каждый шаг, это настоящий подвиг. Один чувствует эйфорию. Другой погружается в меланхолию. Кто-то живёт в вечном отчаянии, не зная, что такое свет, даже не задумываясь, что существуют и другие "линзы"

И даже зная, что все мы разные… Даже понимая, что миллионы людей видят этот мир иначе… Ты не сможешь примерить их восприятие. Никогда. Точно так же, как они — твоё. И от этого твои линзы становятся не менее особенными. Просто — другими.

Но… отвечает ли это на главный вопрос? Позволяет ли понять, что такое человеческая суть? Ответ тонет в молчании.

Вода простирается до самого горизонта, усыпанного мириадами лодок. В её глубине — вспышки света, далёкие, мерцающие. Словно отблески чужих судеб. Незнакомых. Недостижимых.

Человеческая жизнь — это лодка, плывущая по течению. У каждой свой курс. У каждой — свой капитан. Один получил судно от предков — прочное, надёжное. Другой строил его сам — доска за доской, скрепляя гвоздями, терпением и болью. Кто-то отпустил вёсла и доверился течению — вдруг оно приведёт к свету. Кто-то — в отчаянной панике — гребёт против него, боясь потерять контроль. А кто-то… уже идёт ко дну.

Иногда лодка тонет по вине капитана. Иногда — из-за штормов, которые невозможно предсказать. Потому что есть силы, которым плевать, насколько крепко ты держишься за штурвал. Есть то, на что не влияют ни воля, ни разум.

Лодки не плывут просто так. Мы любим верить, что сами выбираем путь. Что гребём туда, куда решили. Но, может быть… всё уже давно предопределено?

И тогда возникает вопрос:

Чья рука парит над небом?

Кто решает, кому плыть, а кому — утонуть?

Кто… управляет течением?

— ДАМАРТ, ПРИГНИСЬ!!!

Пуля с треском пробила деревянный щиток, рассыпав в воздухе щепки. Ян рванулся вперёд, крепко схватив Дамарта за ворот. Не раздумывая, с проклятием, выдохнутым сквозь сжатые зубы, он силой потащил его вниз, вглубь окопа. Земля, будто охваченная страхом, дрожала и осыпалась, пыль летела в лицо — густая, сухая, с привкусом пепла.

За их спинами растягивалось выжженное поле. Когда-то — пшеничное, теперь — лишь иссечённые взрывами обугленные стебли да чёрные пятна земли. Небо над головой казалось запекшимся, алым, как кровь в дыму. Где-то впереди, среди развалин каменных сараев и рухнувших бетонных построек, слышались отрывистые очереди и крики — короткие, беспомощные.

Поле замыкалось кольцом гор. Они поднимались вокруг, неровные, серо-каменные, словно надломленные ребра гиганта. На одном из склонов, почти свисая с уступа, как хищная птица на насесте, высился замок. Старая, мрачная, многоэтажная крепость с высокими башнями и угловатыми бастионами. Когда-то — древняя твердыня, теперь — сердце вражеской машины. По стенам тянулись кабели и шнуры, словно жилы какого-то чуждого организма. На бойницах — приёмные антенны, вместо флагов — дрожащие в ветре панели. Замок будто дышал — тяжело и синхронно с разрывами внизу.

В узких проходах траншеи сновали солдаты. Их форма — тёмно-синяя, тяжёлая, местами обожжённая и запылённая. Бронепанели на груди и плечах держались на клёпаных ремнях, кое-где выщербленных осколками. За спинами — радиоприёмники с мигающими индикаторами, руки прикрыты перчатками с тусклым светом от управляющих панелей. Лица — напряжённые, лица бойцов, которым уже всё равно, кто стреляет. Они перемещались рывками, пригибаясь под свистом пуль, кто-то уже не поднимался.

Навстречу — багровые. Их шаг был не спешен, почти размерен, как у тех, кто уже знает исход. Лакированные панцири отливали медным блеском, будто их вылили из застывшей крови. Узоры на броне — строгие, геометричные, угловатые. Каски — вытянутые вверх, как старинные шлемы, лица закрыты металлическими масками. Один из них, почти не останавливаясь, вонзил штык в череп упавшего синего, не выказав ни спешки, ни злобы.

Всё это оборвалось мгновенно. Перед глазами — тьма, будто кто-то закрыл глаза рукой. В ушах — резкий гул, как при ударе током.

— Да что ж такое... Дамарт, приди ты уже в себя! — Ян встряхнул брата, почти выкрикнув.

тёмно-каштановые волосы Дамарта были взъерошены, будто он только что снял шлем, и ветер всё ещё играл в упрямых прядях. Лицо — юное, с чертами, будто вырезанными из портрета, но в фиолетовых глазах читалась усталость и молчаливое терпение. Он казался спокойным, собранным, как человек, давно привыкший к хаосу.

Тёмно-синий китель с погончиками сидел безупречно, подчёркивая выправку, — но поверх него лежал коричневый плащ с камуфляжными пятнами и странными круглыми вставками, словно чужеродная броня. На поясе — ремень с подсумками.

Дамарт моргнул, тяжело задышал, голос звучал глухо, неуверенно:

— Я... что?..

— Дамарт! Брат, ты цел? Хотя вопрос, наверное, глупый... — Ян почесал висок, с натянутой улыбкой глядя на него.

— Как же гудит в голове... — Дамарт прикрыл лоб рукой, скривившись.

— Неудивительно. Едва не обзавёлся лишним отверстием, — усмехнулся Ян. Даже когда его лицо скрывалось пеленой пыли, от него всё равно исходило ощущение тепла. Он был из тех, кто входит в комнату — и будто уносит с собой часть тревоги, просто улыбнувшись. Улыбка у него была открытая, с ленивой искоркой озорства, но без притворства — такая, в которую верится сразу. А как тут не поверить такому плечистому и огромному комку оптимизма ?

Фиолетовые глаза, насыщенные, будто густое небо на излёте шторма, светились изнутри — неярко, но пронзительно. В них угадывалась целая вселенная, лёгкая, но глубоко личная. Щетина касалась подбородка небрежно, как воспоминание о долгой ночи и бессчётных историях, оставленных где-то в пути.

На его широких плечах был синий комбинезон с закатанными рукавами — словно он в любой момент мог полезть в мотор или повести за собой в бой. Под ним — бежевый верх и коричневый галстук, винтажный, немного дерзкий — как напоминание, что стиль не обязательно должен быть строгим. В нём жила музыка: не всегда слышимая, но всегда ощутимая — в походке, в жестах, в том, как он смотрел на мир.

Сзади грохнул артиллерийский удар. Земля под ногами дрогнула, с краёв траншеи посыпалась пыль. Ян молниеносно схватил брата за руку и потянул глубже, туда, где бетонные укрепления ещё могли выдержать удар.

— Какого чёрта ты тут забыл, Дамарт?! — крикнул он сквозь шум. — Я так за тебя волновался, брат, ты не представляешь. Помимо тебя, я напомню, у меня ещё целая дивизия!

— Я в порядке… — Дамарт стиснул зубы, потирая висок.

Они перебежали через участок, покрытый воронками. Близкий взрыв ударил по ушам, будто звон колокола. Прыгнули вниз и упали в другой окоп, прикрытый наполовину оторванным листом стали. Воздух был густ от пыли, она висела, не оседая — тёплая, почти живая, как дым от костра.

— Это артобстрел?.. — Дамарт озирался. — Не может быть — они не могли так быстро перебросить тяжёлую артиллерию!

— Думаю, тебе не понравится ответ, — Ян горько усмехнулся. — Хотя... по пути всё сам увидишь.

Дамарт проверил медсумку, висящую на поясе. Аптечка была на месте. Новый взрыв. Земля вздрогнула. Грязь и камни обрушились на них сверху. Они перебежали, перескочили ещё одну воронку, переглянулись.

— Так... — выдохнул Дамарт, держась рядом. — Сколько я проспал?

— Часа три. Может, чуть больше. Я уж думал, тащить тебя придётся, — ответил Ян, пригибаясь под обломком балки.

— Игнорировать взрывы — это талант, конечно... может, перевести тебя в танковый корпус к сынку Деметрии? Такой, как ты, будет в почё... — начал Ян с ухмылкой.

— Ян, всё. Хватит. Я тебя услышал, — оборвал его Дамарт резко.

Ян только кивнул. Они обогнули телегу, которая медленно тлела. Одна из осей плавилась, поддаваясь жару. С холма донёсся чей-то отчаянный крик — "СЮДА!" — но Ян не остановился. Он тянул брата дальше, уверенно, почти не оборачиваясь.

— Кстати... — бросил он через плечо. — Ты же должен быть в штабе. Медик. Чего ты делал здесь?

— Последнее, что помню — утро. Разведка. Глория с Энгельбертом... Потом — всё как в тумане... — голос Дамарта стал спокойнее.

— Ясно, — отрезал Ян. — Значит, потом разберёмся. Сейчас у нас проблема.

— Какая?

— Деметрия. Она уже здесь. С войсками. Сейчас говорит с главным от моего имени, пока я тут тебя подбираю.

— Что?! — Дамарт резко обернулся, потрясённый. — Какая, к чёрту, Деметрия? Ты же...

— Да знаю я, знаю, как ты её «обожаешь», — Ян говорил устало, но твёрдо. — Но она услышала о новой игрушке Айзенмарцев — и, конечно же, припёрлась лично.

— Я её терпеть не могу... — сквозь зубы выдавил Дамарт.

— Характер у неё... ну ты сам знаешь, — Ян усмехнулся, криво, но взгляд у него оставался тревожным. — ляпнет лишнего, не вмешаемся, так под трибунал попадем

— Именно поэтому я её не перевариваю...

— Уверен, вы ещё подружитесь. И сцепитесь. И снова подружитесь - с усмешкой продолжил Ян

Под склонившейся бетонной плитой было чуть тише. Укрытие держалось — пусть и трещало в швах, но пока не разваливалось окончательно. Внутри стоял запах пыли, масла и прожжённой ткани. Ян присел у выхода, оглядывая горизонт, а Дамарт, отдуваясь, медленно опустился на колено и обхватил голову руками.

— Как же голова болит… — выдохнул он с натугой.

— Ты ещё легко отделался от снайперской пули, — ответил Ян, не оборачиваясь. Он поправил ремень на плече, бросил взгляд в сторону далеких вспышек.

— Обычно Энгельберт ещё в первые часы миссии зачищает путь для нашего наступления, — добавил он, почти машинально.

— Сраные айзенмарцы… — Ян сплюнул в пыль. — Адаптируются, как тараканы.

— Я… кажется, упомянул ранее, что видел его, — проговорил Дамарт, всё ещё держась за виски. — Он был утром среди пехоты твоего отряда…

Ян резко повернулся, прищурился и саркастично добавил :

— Какого чёрта он там забыл? Видимо, у нашего приятеля совсем крыша поехала - хотя, с другой стороны, — добавил он с задумчивой ухмылкой, — мне всегда было интересно, почему он будучи слепым все ещё в строю

Дамарт вытер щеку рукавом, прищурился, глядя вперёд — за развалины, где когда-то был перекрёсток. Он чуть кивнул, напряжённый:

— А это не о часом?

— Где?! — Ян резко обернулся, настороженный.

Пыль и гарь висели над полем плотной пеленой. В небе ещё раздавались редкие глухие взрывы, вдалеке эхом отзывались выстрелы. Сквозь этот грохот раздался хриплый крик, затем — звук удара.

Энгельберт с силой врезал прикладом винтовки в лицо солдата в багровой айзенмарской форме. Тот отшатнулся, пошатнулся — и упал. На его месте мгновенно появился следующий — быстро, молча, с выражением холодной решимости. Энгельберт обернулся и встретил его лезвием штыка — резким движением, без промедления.

Силуэт Энгельберта , вырезанная из холода и стали. Высокий, худой, в тёмно-синей куртке с выцветшей эмблемой сержанта — словно последний солдат из давно распавшейся армии. Лицо — вытянутое, с резкими скулами, будто высечено временем. Глаза скрыты за матовыми круглыми черными очками, и всё же чувствовалось, что он смотрит — не глазами, а чем-то иным.

Из-под каски выбивались волнистые пряди зелёных волос, нарушая военную строгость, как живая искра в мрачной симфонии. Под курткой — тёмно-зелёная рубашка и галстук, всё аккуратно застёгнуто. Пояс, подсумки, перчатки — каждый элемент словно на своём месте. Из-под фуражки торчали клочья маскировки — сухие листья, трава, остатки леса. Такой же хрупкий камуфляж тянулся за спиной.Снайперская винтовка в его руках не выглядела оружием — скорее продолжением тела. Он двигался тихо, почти неслышно, и казалось, что воздух вокруг на секунду замирает.

Оглушительный грохот от очередного взрыва прокатился по окрестностям. Вокруг них, среди бурого, опалённого поля, вспыхивали схватки. На фоне гор, изломанных и мрачных, солдаты в синем и багровом сходились врукопашную. Казалось, само пространство разрывается от перегрузки — звуки и движения сливались в один пульсирующий водоворот.

Но в этот миг Энгельберт не заметил третьего.

Айзенмарец стоял чуть в стороне, в тени. Тотчас поднял оружие. В руках — винтовка, направленная прямо в спину. Его лицо было скрыто, силуэт расплывался в дыму.

— Глория! — выкрикнул Энгельберт.

Рядом мелькнул серо-белый ком. Собака выскочила из пепельной травы и с яростным рычанием вцепилась в руку нападавшего. Раздался крик, оружие выпало из рук врага, рухнув в грязь.

Энгельберт резко развернулся, взял ситуацию под контроль, и только после этого присел на корточки рядом с Глорией.

— Умница моя, — сказал он тихо, гладя пса по загривку. — Сколько же раз ты спасла мне жизнь за сегодня...

Он провёл рукой по её уху, бросив взгляд в сторону.

— Хотя… Мне казалось, он стоял чуть дальше... — он вздохнул и опустил плечи. — Старею, похоже. Будешь защищать старика, какие бы дела он ни натворил?

Глория ответила энергичным лаем, словно понимала каждое слово.

Над головой раздался хриплый рев — звук запуска. Ракеты взмывали в небо, оставляя за собой тянущиеся полосы копоти.

— Ещё несколько полетело...— сказал Энгельберт, не вставая. Он прищурился, следя за траекториями. — Они не меняли направление уже пятый час… Всё продолжают бить по местам скопления раненых.

Он на мгновение замолчал. Лицо стало задумчивым, угрюмым.

— Как это низко... такие моменты дают мне волю вспомнить, почему мне пришлось предать свой народ...

Порыв ветра донёс запах гари. Неподалёку торчала полуразрушенная мельница — угольно-чёрный силуэт на фоне далёких гор. На земле вокруг лежали тела, оружие, клочья ткани.

— Но тем не менее, — продолжил он мягко, — я рад, что ты не сможешь познать, насколько жесток этот мир, Глория.

Глория залаяла вновь — всё так же оживлённо, не обращая внимания на окружение.

Энгельберт продолжал гладить её, почти не глядя:

— Скоро всё изменится. «Режиссёр» не стал бы врать, я уверен в этом.

Он приподнял голову, будто вглядывался во что-то не видимое другим.

— А ты как считаешь, Глория?

— Даже ничего не осознавая, ты ведь можешь различить правду от лжи, разве я не прав?

Собака снова гавкнула, но теперь тише. Она смотрела на него, склонив голову набок.

— Скорее бы… — выдохнул он. — Умирать нам ещё рано.

Он обнял её, осторожно прижимая к себе. Пепел и копоть оседали на их плечи.

На миг всё погрузилось в тишину.

Выстрел.

Воздух вздрогнул, будто от удара молнии. Цвета исчезли. В один миг всё стало плоским, глухим. Земля, Энгельберт и Глория — лишь чёрные силуэты на фоне алого неба. В этом резком, чуждом свете пуля прошла сквозь голову Глории.

Мрак.

— Ведь так... — голос Энгельберта прозвучал хрипло, будто застрял между горлом и сердцем.

— Глория?