Обитель за краем моря.

Море здесь не просто окружало дом — оно въелось в него, как соль в трещины скал. Стены, пропитанные вековой сыростью, пульсировали в такт прибою, а волны, вздымаясь из бездны, бились о сваи, словно пытались вырвать из них признание. Каждое окно было глазницей, затянутой солью и пеплом, а сквозь щели в полу сочилась вода, холодная и тягучая, как кровь мертвых кораблей. Наташа шла по комнатам, и её босые ступни оставляли отпечатки на мокрых досках — следы, которые море слизывало через минуту, словно стирая память о её присутствии.

Марк встречал её на крыльце, его силуэт вырисовывался на фоне ночного прилива, как кормчий на носу тонущего судна. В руке он сжимал фонарь, свет которого дрожал, отражаясь в лужах, — сотни крошечных маяков, зовущих в никуда.

— Ты опоздала на два отлива, — сказал он, и голос его звучал хрипло, будто пропущенный через жабры. — Дом уже начал тонуть.

Он не преувеличивал. Пол в гостиной был покрыт слоем ила, а в углах шевелились медузы, выброшенные штормом и застрявшие меж стен, как в ловушке. Наташа наклонилась, коснувшись пальцем студенистого тела. Холодок пробежал по коже, и вдруг в памяти всплыл детский смех — её собственный, когда отец впервые показал ей светящихся существ в прибрежных лужах. «Они как звёзды, — шептал он, — только падают не с неба, а из чрева моря». Теперь отец лежал где-то там, в чреве, с камнем на шее и письмами матери в кармане. Письмами, которые Наташа так и не прочла.

— Зачем ты заставил меня вернуться? — спросила она, поднимаясь. Вода сочилась сквозь половицы, обвивая её лодыжки, словно щупальца.

Марк повернул фонарь к стене, где плесень расползалась по обоям, рисуя карту забытых островов.

— Не я. Оно. — Он ткнул светом в потолок, с которого капало, будто дом плакал. — Море всегда забирало то, что ему причитается. Но твой отец… он попытался обмануть его. Спрятал самое ценное.

Он протянул ей ржавый ключ, обмотанный водорослями. Наташа взяла его, и что-то ёкнуло в глубине дома — словно повернулся механизм, проржавевший за десятилетия.

Подвал был затоплен. Вода стояла по пояс, чёрная и плотная, как нефть. Марк нырнул первым, его фонарь дрожал под толщей, выхватывая из мрака очертания ящика, прикованного цепью к балке. Наташа задержала дыхание, как тогда, в детстве, когда отец учил её нырять: «Считай до десяти, а потом отпусти — море само вытолкнет тебя к свету». Но сейчас счёт сбивался на пяти. Её пальцы нащупали замок, ключ вошёл с трудом, и ящик распахнулся, выпустив облако пузырей.

Внутри лежала кукла. Та самая, тряпичная, с выцветшими волосами из морской травы, которую Наташа потеряла в тот день, когда мать исчезла. И письмо. Бумага была прозрачной от воды, но слова, выведенные чернилами из каракатиц, всё ещё виднелись: «Прости, что не научила тебя дышать под водой».

Когда они всплыли, дом стонал. Стены изгибались, как паруса под ураганным ветром, а с потолка сыпались ракушки, острые, как осколки памяти. Марк, откашлявшись, поднял фонарь к её лицу:

— Теперь понимаешь? Он прятал это, чтобы море не узнало. Чтобы не забрало тебя.

— Забрало? — Наташа рассмеялась, и смех её звенел, как колокол на затонувшем корабле. — Оно уже во мне.

Она подошла к окну. Где-то вдали, за штормовым фронтом, маячил огонёк — то ли рыбацкая лодка, то ли дух маяка, поднявшийся со дна. Марк стоял рядом, капая солёной водой на пол. Его рука дрогнула, когда он протянул ей нож — костяной, с рукоятью из акульего зуба.

— Тогда отдай ему что-нибудь взамен. Иначе…

— Иначе он разорвёт дом на щепки, — закончила Наташа. Она знала ритуал. Отец рассказывал: море любит дары, но ненавидит мольбы.

Она воткнула нож в столб у окна. Дерево застонало, и из разреза хлынула вода — сначала тонкой струйкой, потом потоком, уносящим с собой осколки фарфора, обрывки писем, паутину. Дом трещал, освобождаясь от груза прошлого, а Наташа стояла посреди потопа, держа куклу.

— Не бойся, — сказала она морю или себе. — Я не стану твоей жрицей.

Когда крыша обрушилась, лунный свет хлынул вниз, смешиваясь с водой. Наташа нырнула в образовавшийся пролом, чувствуя, как соль разъедает раны на ладонях. Марк кричал что-то, но его слова тонули в рёве прибоя. Она плыла, цепляясь за обломки, пока не наткнулась на камень, поросший мидиями — тот самый, что когда-то был якорем маяка.

Привязав куклу к нему верёвкой с Маркова запястья, она отпустила. Море схватило дар, завертело в воронке, и на миг Наташе показалось, что в глубине мелькнуло лицо матери — не раздутое и синее, как в кошмарах, а спокойное, с глазами цвета водорослей.

— Всё, — прошептала Наташа, когда волна вынесла её на берег. Дома больше не существовало — лишь сваи, торчащие из воды, как рёбра кита. Марк сидел на песке, собирая в банку светящихся рачков.

— Теперь оно успокоится? — спросил он, не глядя.

— Нет. — Она легла на спину, чувствуя, как прилив лижет её пятки. — Но теперь я знаю, как плыть.

Море дышало рядом, унося в глубину её старые страхи. А Наташа закрыла глаза, готовясь к новому отливу.