Obliviate

Я никогда не думала, что умру.

То есть, конечно, знала, что однажды это произойдёт. Но когда тебе двадцать, кажется, будто жизнь не кончится никогда.

А сейчас я лежу на земле. Взгляд моих глаз обращен к холодному пепельному небу. Но в них всё ещё тепло, пока последние воспоминания не ушли с ударами сердца. С неба падает первый снег, скоро он перестанет таять на моём лице.

Кровь всё ещё ручьём льется из носа. Чувствую, как горячая капля стекает по щеке. Должно быть скоро она окрасит мои спутавшиеся в грязи волосы и вместо рыжих они станут рыжими в красную крапинку. Безвкусица.

Считаю последние секунды. Горло судорожно вздрагивает глотая слюну, сухо, почти болезненно.

Закрываю глаза.

Теперь я снежинка. Каждая из них. И те, что будут после, и те, что уже впитались в землю.

Порыв ветра приносит сожаления, горечью проходящие по тому, что раньше было телом. Мир превращается в круговерть частиц, настолько быстрых и незаметных, будто их не существует. Они сталкиваются, взрываясь фейерверками всех цветов, в том числе и тех, что не видел ни один глаз. Мне не нужно видеть, я и есть они.

Дрожание литосферных плит. Шум прибоев. Шелест последних увядших листьев.

Я.

Внезапно граница моего восприятия дрожит. Что-то неуловимое ускользает каждый раз, когда пытаюсь прислушаться. Движется на периферии моих орбит, как хищник, изучающий добычу перед броском. И вдруг всё замирает. Вихри частиц останавливаются, напоминая россыпь звёзд на ночном небе, а моё осязание сужается к одной маленькой точке в то время, как пространство вокруг обращает на меня взор. Я буквально ощущаю этот взгляд, безмерный, вечный и любопытный.

— Это не входило в замысел.

Голос прозвучал одновременно отовсюду. Из каждого угла пространства. Вибрации прокатились по частицам волной, передавая слова к моему бесплотному сознанию.

И всё вокруг переменилось.

В одно мгновение, будто моргнула и оказалась в другом месте, я почувствовала своё тело. Ноги подломились, я упала на колени, тяжело втягивая воздух, словно после нырка.

Я оказалась на чистом обсидиановом поле. В стенах, как пчелиные соты, текли сцены чужих жизней. Чёрная гладь вспухла дымом, сжалась в столб и истончилась до силуэта в колышущейся мантии. Возникшее существо вытянуло ко мне руку, и я почувствовала, как из груди тянутся светящиеся нити.

— Жизнь потеряла тебя, а Смерть не смогла забрать. — ещё одна волна вибраций донеслась до меня, — Тебя питают воспоминания людей о тебе, так же, как вытягивают из них жизнь.

— Но… — сорвалось с моих губ. Хотелось возразить, но ни одно слово не находило пути наружу. Только пустой воздух, дрожащий от того, что я ещё пытаюсь быть живой.

Существо наклонило голову или то, что напоминало голову.

— Живи в безвременье, — проговорило оно. — Но забери свои воспоминания. Иначе ваши жизни исчезнут вместе с тобой

Горло перехватило. Страх подкатил так резко, что я едва снова не рухнула лицом в чёрный пол. Потерянность разлилась по груди тяжёлым, ледяным комом. Но сквозь всё это медленно поднялось другое чувство, тихое, упрямое.

Осторожно поднимаю взгляд на существо.

— Если… если это единственный способ, — выдохнула я, — тогда скажи, как я должна это сделать.

— Ты поймёшь.

Слова пронзаюи меня, будто чужая рука прошла сквозь грудную клетку, не причиняя боли, но вытесняя воздух, мысли, свет. Мир качнулся. Золотые соты разом ослепительно вспыхнули и погасли.

Я падаю.

И когда зрение проясняется, уже стою на коленях во дворе перед своим домом. На секунду я не чувствую ни веса, ни формы, наблюдая, как мои собственные руки собираются из вихря снежинок, слой за слоем, образы к образу. Снег больше не таял на коже, ни на ладонях, ни на волосах.

Шаг, ещё шаг, неловкий и аккуратный. Подхожу к двери, почти в плотную, не решаясь её открыть. Боюсь переступить порог. Не знаю, что сказать, будто провинилась в школе и должна во всём сознаться. А ведь не прыгни я спасать корзину с котятами из-под колёс кареты и копыт лошадей, уже этим вечером могла бы лепить снеговика с младшим братом. Мы жили втроём, я, он и мама.

Давлю на ручку, толкую дверь, и она поддаётся с тихим скрипом. Дом встретил меня привычным запахом хлеба, дымком от печи и слабым звоном посуды.

— Люциана? — голос матери прозвучал удивлённо, будто она не ожидала услышать меня сегодня.

Она стояла у стола, вытирала руки о фартук. На её лице мелькнуло облегчение, мгновенное, такое живое, что мне захотелось спрятаться в него, как в тёплое одеяло.

— Ты опоздала на обед. Я уж подумала вы с Йорвином снова сбежали, как в тот раз. — она смерила меня задумчивым взглядом, — Откуда у тебя этот шарф? Ты ведь потеряла его в прошлом году. И эта одежда…

На моих плечах правда висел старый шарф, а одежда была прошлогодней.

— Нашла в шкафу, — выдавливаю из себя слова, стараясь скрыть растерянность.

Из-за спины матери раздался восторженный голос младшего брата:

— Люци! — воскликнул младший брат, подпрыгивая на месте. — Это тот самый платок, что мы с мамой тебе подарили?

Дрожащими пальцами касаюсь шеи. Теперь вместо шарфа синий платок с моего дня рождения. Они видели меня такой, какой я была в их лучших воспоминаниях. Каждый по своему.

Малыш подскочил, его глаза следили за каждым моим движением. Я улыбнулась, чуть наклонившись к нему и потрепала по волосам.

На предложение перекусить только отмахнулась, отошла к печи, протянув руки, чтобы согреться. Огонь внутри внезапно начал затухать, будто на него подул невидимый холодный ветер. Кошка, до этого спавшая на скамье рядом, вскочила, прижав к голове уши, и тихо зашипела, не сводя с меня глаз.

И вдруг я вспомнила, зачем я здесь.

Пальцы дрожали, от холода или желания бежать. Дышать тяжело, жар в груди растёт, заполняя мысли. Не могу больше.

Снова смотрю на мать, на брата, подхожу ближе.

— Всё хорошо? — тихо сказала мама, почти шёпотом, как будто боялась меня спугнуть.

—Да, просто хотела посидеть с вами чуть-чуть. — дрожащим голосом говорю я.

Мама нахмурилась, но мягко, без нажима:

— Опять куда-то торопишься? Дом без тебя совсем пустой становится.

Пришлось отвернуться и крепко стиснуть зубы, чтобы не выдать им слёзы. Мама тем временем отошла. Рукой подзываю брата, с ним почему-то проще.

— Хочешь, покажу фокус? — в этих словах неожиданная нежность.

Он широко раскрыл глаза и кивнул, и на моей ладони возник маленький вихрь снежинок, танцующий вокруг моих пальцев.

Смотрю на брата, на его изумлённое лицо, на его доверие. И сердце сжималось. Медленно, почти робко, дунула на снежинки. Они облетели его, и вместе с ними тихо, едва слышно, вылетело самое ценное: воспоминания о моей жизни с ними.

— Забудь… — прошептала я.

Малыш на мгновение моргнул, словно не понял, что произошло, и затем рассмеялся, радостно хлопнув в ладоши. Я глядела на него и чувствовала боль и облегчение одновременно. По крайней мере он будет жить. Его глаза больше не находили меня в комнате, хотя я всё так же стояла перед ним.

Теперь уже без слов подхожу к матери. Она продолжала заниматься своими делами, не замечая меня. Я положила руки ей на плечи, и тихо, почти неслышно, воспоминания о моём существовании начали уходить.

Всё было кончено и я вышла на улицу. Дом позади был таким же тёплым и живым, каким я его знала, но теперь он существовал без меня. Долго смотрю на него в последний раз, пока не нахожу в себе силы закрыть дверь. Я медленно отхожу, словно по тонкому льду, снова чувствую невесомость, вижу в отражении окон, как тело растворяется в снегопаде, поднимаясь мириадами белых переливов.

С высоты улицы кажутся тонкими жилами, по которым медленно течёт тёплое золото фонарей. Крыши дремлют под первыми тенями, а дым из труб поднимается лениво, будто тоже готовится к ночи.

Я скольжу над всем этим, порывами ветра огибаю верхушки деревьев, пугаю птиц. Лечу туда, где ещё теплится опасно сильное воспоминание обо мне. Внизу течёт река, темнеет, впитывает закат. И вот мост. Я спускаюсь туда неслышно. Йорвин стоит у края, локоть в парапет, пальцы ведут по бумаге. Запечатлевает снегопад на закате; а потом знатный вельможа предложит деньги за картину, но Йорвин, как всегда, откажет.

Он ещё не знает, что я стою за спиной всего в нескольких шагах.

— Всё ещё мараешь холсты, пока не зайдет солнце? — мой голос растворяется в шуме бурного потока под нами, а может и становится им, но хранит в себе тёплую усмешку.

Пальцы замирают над бумагой. Йорвин медленно оборачивается, словно боится спугнуть сон, который слишком живой, чтобы быть сном.

Его взгляд сначала цепляется за моё лицо, потом опускается ниже, и там застывает.

— Люци... — он едва выдыхает, будто воздух вдруг стал тонким. — Почему ты.. В таком виде?

Я снова смотрю на себя. На мне лёгкое летнее платье, моё любимое.

— Я хотела тебя удивить. — успеваю ответить ему до того, как на мои плечи ложится тяжёлый меховой плащ.

Почти физически ощущаю, как взгляд серых глаз Йорвина скользит по линиям моего лица. Теплый, внимательный, даже слишком. Он что-то понял.

— Ты что, собираешься бросить меня? — говорит он вдруг. Слишком быстро. Словно боялся, что, если промедлит, я исчезну прямо у него на глазах. — Я не видел тебя весь день, и теперь…

Его голос дрогнул. Совсем чуть-чуть.

— Что? Нет, конечно, я не… — слова падают с губ неправильно, слишком поспешно.

Я отступаю, сама не понимая зачем, и оказываюсь ближе к краю моста. Холод от воды под мостом поднимается тонкой парящей дымкой, ложится на босые ноги, но я не чувствую ничего. Или чувствую слишком многое сразу.

— Нет, — с тяжестью выдыхаю я, но тихо, как просьбу к кому-то другому.

Я оборачиваюсь и чувствую, как что-то горячее прорывается к глазам. Слёзы скатываются по щекам. Даже не пытаюсь их стереть, а Йорвин стоит неподвижно. Пальцы на краю альбома чуть сжались.

— Люци…

Едва слышно произносит он, а в моих руках уже кружатся первые снежинки. Всё кажется нереальным.

— Прости… — всхлип прорывается из груди, — Это ради нас.

Я подношу руки к его лицу. Снежная пелена мягко окутывает воспоминания, вытесняя их. Прежде чем он успевает открыть глаза, я растворяюсь в воздухе, превращаясь в вихрь холодного света, неслышно уносясь над городом.

И я знаю, я больше не умру. А моё сердце остаётся с ними, даже если они меня не помнят.

Навсегда.