Обманщица сердца, цикада

- Задержанный, конкретней! Вы, находясь в состоянии сильного алкогольного опьянения…

- Бутылку пива уговорил, что сразу сильное? – задержанный нахмурился и дернул вниз капюшон, скрывая здоровенный фингал на откровенно разбойничьей физиономии. Стул жалобно скрипнул – мебель в участке не рассчитывали на двухметровых верзил.

- В состоянии алкогольного опьянения нанесли телесные повреждения средней тяжести гражданину Фоменко, средней тяжести – гражданину Гусятьеву, легкие телесные – гражданину Ступицыну… - дежурный вычеркнул слово и продолжил зачитывать рапорт.

- Легкие? Да я ему нос сломал! - энергично возразил задержанный. – Я этого тупицу со школы знаю, вечно он у малолеток отбирал мелочь.

- На почве давних неприязненных отношений, - дежурный невозмутимо черкнул ручкой.

- За гоп-стоп я ему врезал, - буркнул задержанный. – Они у почтальонки сумку отнять хотели, а там пенсии. Сегодня ж третье?

Дежурный кивнул.

- У меня этажом выше баб-Таня живет, она меня как деньги придут, в магазин всегда просит мотнуться. И вот пошел я за «Докторской» и кефиром, от себя прикупил конфет там, того-сего. Ну и пивка взял, пятница, епта. Сворачиваю во двор и вижу – обступили почтальонку, мать их… Один сумку рвет, другой тетку держит, третий ножом махает.

- Холодного оружия при потерпевших не обнаружено, - заметил дежурный.

- А вы в мусорке поищите, ищейки… - огрызнулся задержанный. – Гусь выкиднуху скинул, как драпу дал.

- Утверждает, что потерпевший Гусятьев угрожал холодным оружием, - записал дежурный и устало откинулся на спинку стула.

В отделении было душно, пахло куревом, потом и хлоркой. Багровую физиономию полицейского покрыли бисеринки пота. Настенные часы скрипуче дернули стрелками – полночь. Дежурному нестерпимо хотелось домой, к теплой жене и теплой постели.

- Что ж ты мимо-то не прошел, дядя? Оба бы сейчас дома сидели.

- Не пройти иначе – я с Ленина во дворы свернул, а там только один проулок, - задержанный широким жестом обрисовал маршрут.

- Ты не понял, - отмахнулся дежурный. – Что ж ты мимо-то не прошел? Грабят и грабят, полицию бы вызвал, мы бы разобрались.

Задержанный тяжело поднялся, пошатнулся и стукнул по столешнице ободранным кулаком. На дермантине остались красные пятна.

- Это вы… мимо проходите. Работа у вас такая – мимо ходить. А я, мать его, когда женщину грабят, в сторонке курить не стану.

Рука дежурного машинально потянулась к кобуре, острый страх коснулся сердца. Они в участке вдвоем с верзилой. Аленка, напарница на смене, не считается – баба, и дрыхнет небось, как сурок. Лапищи у мужика длинные, придушит и не заметит.

- А ну стоять! Сидеть! Отойти! Закрою на пятнадцать суток, слышь, урод!

Задержанный не сдвинулся с места. Он глумливо ухмылялся, глядя на потные щеки дежурного, на выпученные глаза, на прыгающее дуло «Макарова».

- Думаешь, я первый раз под пулями? Думаешь, ты страшнее чехов? Погодь, сейчас пушку-то заберу…

Стрелять в людей за семь лет службы дежурному еще не доводилось. Палец прилип к курку, бешеные глаза верзилы пугали до визга…

- Отставить! Прекратить безобразие!

Командный женский голос развеял морок. Задержанного затрясло, он сел на пол, обхватил ладонями кучерявую голову. Капюшон сполз, обнажая уродливый шрам, уходящий под волосы. У дежурного свело пальцы, он выругался. Аленка ответила напарнику на чистейшей латыни – она однажды ушла с филфака и охотно использовала полученные знания.

- … Matem tuam, calvus culum! Все же ясно как день, лейтенант. Необходимая самооборона, холодное оружие у нападающих, плюс грабеж. Троице срок по-любому светит. А нашему Донкихоту – административка и штраф в худшем случае. Давай, подписывай рапорт и пусть домой валит. Без него дел полно!

Дежурный хотел было возразить, но горький опыт подсказывал – с напарницей лучше не спорить. Он поставил закорючку внизу страницы и криво улыбнулся:

- Распишитесь и можете быть свободны.

У задержанного хватило сил встать и выйти, приволакивая непослушную ногу. Хлопнула дверь. Избегая сердитого взгляда Аленки, дежурный суетливо сгреб со стола бумаги:

- Я спать, подруга. Буди меня в четыре – подменю.

«Не подруга, а лейтенант полиции». Аленка проводила взглядом дежурного и отправилась ставить чайник. Она оттрубила здесь уже три года, не задержавшись в отделе по делам несовершеннолетних, и до сих пор не могла привыкнуть к сиротскому неуюту. Не помогали ни вязаные салфеточки, ни красивые чашки, ни фотографии, ни запах домашних пирогов и борща. После работы Аленка всегда принимала душ, долго стояла под упругой струей воды, смывая с себя незримую грязь работы. Мама ждала на кухне с горячим завтраком и неизбежными нотациями. Ты же была отличницей, Леночка, поступила сама, шла на красный диплом. Зачем тебе эта милиция? Ответа не находилось.

Даже тешить себя чувством долга особенно не получалось. Служба оказалась рутиной – коммунальные склоки, драки, избитые жены, обдолбанные малолетки, пьяные мужики, изрыгающие брань пополам с угрозами. И бумаги, бумаги – рапорты, отчеты, тома показаний, которые никто не читал. К серьезной работе Аленку особо не допускали – считали то ли чересчур молодой и глупой, то ли слишком смазливой.

Неуклюжая форма не могла скрыть ни балетную спину, ни сильные ноги, ни гитарные изгибы фигуры. С лицом девушке повезло меньше. Фарфорово-бледное, с блеклыми ресницами, татарскими скулами и нелепой пуговкой носа, оно прекрасно смотрелось под тяжелым театральным гримом. Обычная косметика Аленке не шла наотрез. А о сцене она давно не мечтала. Пять лет у станка завершились позорным изгнанием – выворотность есть, прыжок есть, но рост, но вес! Мамочка, вы сами должны все понимать! …Балет сменился английским, греческим и латынью, способная дочь до поры до времени не разочаровывала родителей. Потом они развелись, Москва сменилась зачуханным Красногорском, МГУ – техникумом, будущее – настоящим.

Тщательно протерев стол, Аленка достала печенье, налила крепкого чая, бухнула в кружку сахара. Самое обидное – после семнадцати она выправилась, из пухлого подростка став стройной девицей, и могла есть что угодно и сколько угодно. Но от танцев отбило наотрез – всякий раз слышался ледяной голос преподавательницы: Елена, вы совершенно бездарны! Это «вы» доводило до слез девчонок. …Но и счастье случалось – после занятий забраться в пустой класс, притворить двери, надеть корону из елочной мишуры, встать на пуанты и откручивать по залу танец феи Драже, порхать над истоптанным полом… О! Задержанного везут – скучно не будет.

Патрульные выглядели виноватыми. Немудрено – их добыча лежала на полу грязной кучей и смердела как мусорный бак. Добиться от бомжа хоть слова представлялось неразрешимой задачей, документов при нем тоже не обнаружили.

- И зачем вы его притащили, коллеги? У нас что, ночлежку открыли в отделе? – Аленка с отвращением покосилась на серую бороду бесчувственного старика.

- На вокзале буянил, товарищ лейтенант. Уходить отказывался, пассажиров пугал, пахнет опять же, - потупился старший патрульный. Младший тем временем яростно оттирал перепачканный чем-то рукав куртки. Похоже бомж успел себя проявить.

- Вызвали бы ему «скорую» - пусть в приемном трезвеет.

- Вызывали. Приехали. Даже смотреть не стали – сказали, что не берут пьянь, для своих больных места нету. Пришлось сюда тарабанить, - пояснил патрульный и легонько ткнул тело ботинком. Оно отозвалось невнятным бульканьем.

- А домой отвезти? Наш же небось, чужие сюда не ездят.

- Документов нет, говорю же. Да и на улице дед явно не первый год.

Превозмогая тошноту, Аленка склонилась над задержанным. Лет ему не меньше семидесяти. Хотя бродячая жизнь сильно старит. Худой как смерть, густые полуседые брови, нос с горбинкой, родинка на щеке, кольцо на пальце… выглядит золотым, вросло в мясо. Замызганное пальто судя по бирке когда-то было английским, легкие не по сезону ботинки – дорогими, фасонистыми. Из-под штанин торчали отекшие красно-бурые щиколотки, язвы на них уже начали чернеть по краям. Не наш. По долгу службы Аленка знала в лицо добрую половину жителей города-двадцатипятитысячника, и примерно представляла себе остальных.

Выставить вон, что ли? Ноябрь, минус, ветрище по стеклам бьет. Замерзнет дед… хоть никудышный, а все-таки человек.

- Ладно, грузите его в камеру, пусть проспится, утром пробьем по базе. Надеюсь, он у нас не помрет.

- Не должон, - повеселел патрульный. – Вот выручила, так выручила.

Для надежности Аленка сама закрыла дверь камеры и вернулась к остывшему чаю. Без аппетита пожевала рассыпчатое свежее курабье, залила по новой заварку, отставила кружку – не хочется. В эфире неспешно переговаривались постовые, телевизор уже ничего не показывал, «Германские войны» Плиния не радовали и дурацкий дамский роман в пестрой обложке вызвал зевоту. Половина третьего, еще полтора часа куковать. Но хоть в тепле, под крышей, сытой, одетой, с завтраком, который готовит мама, с чистой постелью, книжным шкафом, геранью и кактусом на окошке. А каково жить бездомным?

По долгу службы Аленка не раз сталкивалась с бомжами – одни не сумели устроиться, выйдя из мест заключения, другие спивались и лишались жилья, третьих обманывали жулики или выпихивала из дома родня. Наивная Инна Павловна, педиатр из городской поликлиники помнилась особенно ясно. Тридцать лет возилась с детишками Красногорска, не брала подарков, поднималась ночью к больным, в любую погоду спешила по улицам с кожаным саквояжиком. Мама о ней рассказывала – хорошая, мол, была тетка. А в девяносто девятом вернулся из Нижнего внук и в два счета оформил на себя бабушкину квартиру. Сперва Инну Павловну жалели, подкармливали, подкидывали деньжишек, пускали пожить – кто на дачу, кто в комнатушку. Потом она начала заговариваться, раздевалась посреди улицы, грозила кому-то сухоньким пальцем. А под Новый год взяла и легла на рельсы… Внук ее даже хоронить не пришел.

Как там задержанный? Вдруг ему с сердцем плохо или блевотиной захлебнулся и подыхает сейчас один, как собака на голом полу. Сердце Аленки болезненно сжалось – она изо всех сил старалась отстраняться от чужих проблем, но иногда получалось плохо. Лучше глянуть, покормлю если что, чаю сладкого дам, а там со «скорой» поругаюсь или соцслужбу пошантажирую – есть там кое за кем должок, глядишь в дом престарелых деда пристроим. По возрасту он и ветераном быть может, а у них пенсия. Куда я к воронам дела ключи? Ну пошли, будешь сегодня добрым полицейским, Аленушка…

Ведущий к камерам сумрачный пустой коридор внезапно заполнило гулким голосом. Радио что ли включили? Напарник шалит? Если бы… В обычном отделении обычного города Красногорска торжествующе и невозможно звучал язык, который и в МГУ редко доводилось услышать.

ἦμος δ᾽ ἠέλιος κατέδυ καὶ ἐπὶ κνέφας ἦλθε,
Δὴ τότε κοιμήσαντο παρὰ πρυμνήσια νηός:
ἦμος δ᾽ ἠριγένεια φάνη ῥοδοδάκτυλος Ἠώς,
Καὶ τότ᾽ ἔπειτ᾽ ἀνάγοντο μετὰ στρατὸν εὐρὺν Ἀχαιῶν:
Τοῖσιν δ᾽ ἴκμενον οὖρον ἵει ἑκάεργος Ἀπόλλων:

С моста? Нет, с места попутный им ветер послал Аполлон сребролукий. Непривычные ударения и неуловимый акцент делали текст трудным для восприятия. Но отрицать происходящее не удавалось – кто-то, четко выдерживая безупречный ритм гекзаметра, декламировал Илиаду на древнегреческом. И этот кто-то сидел в камере предварительного задержания.

Ошеломленная Аленка заглянула в глазок. Давешний бомж расхаживал по камере, жестикулировал, отбивая такт, сверкал синими молодыми глазами из-под нависших бровей. Оказалось, что он осанист, высок и широкоплеч, грязные лохмы легли кудрями, роскошная борода запушистилась – не хватало лишь лаврового венка, хитона и сандалий. Вот так дед…

Повернув ключ в замке, Аленка неожиданно для себя постучалась:

- Можно войти?

- Слава тебе, Аталанте подобная дева! Счастье увидеть подобно свиданью с зарею – прячет, смутясь, светлый лик розоперстая Эос, знает – с тобой тонким станом не сможет сравниться.

Раскатистый хохот старика совершенно не соответствовал пафосу слов.

- Καληνύχτα, σεβαστή! Συγγνώμη για την ταλαιπωρία, - ляпнула было Аленка и совсем смешалась. Греческий никогда не был ее любимым предметом, в отличие от чеканной латыни.

- Да какие тут неудобства? Сам виноват – перебрал неразбавленного, вел себя как горшечник на празднике Диониса. Ну и термы посещать давненько не случалось. Не подскажешь ли, о прекраснейшая, где в этом славном полисе можно искупаться в горячей ванне с лепестками лаванды и розы? И чтобы нумидийские рабыни работали омывальщицами, толстый перс массажистом, а молоденькая сирийка скребла пятки – никто больше в Империи не способен предаваться столь важному занятию с должным трепетом.

- Общественная баня закрылась, можно попробовать в санпропускник, - пробормотала Аленка, но, глянув на собеседника, рассмеялась следом. Задержанный знал толк в хорошей шутке и умел держать лицо.

- Скорее, принесите мне чашу вина, чтобы я мог освежить свой разум и сказать что-нибудь умное, - подмигнул старик.

- Как страшен может быть разум, если он не служит человеку, – отбила Аленка.

- От пользы до справедливости так же далеко, как от земли до звезд, - констатировал старик.

- Если сила соединится со справедливостью, то что может быть сильнее этого союза? – улыбнулась Аленка.

- Ты, моей ночи утеха, обманщица сердца, цикада,
Муза — певица полей, лиры живой образец!
Милыми лапками в такт ударяя по крылышкам звонким,
Что-нибудь мне по душе нынче, цикада, сыграй…

Звучный голос старика проникал до сердцевины души. Аленке вдруг почудился звон струн и тимпанов, пьянящий запах свежей травы и раздавленных виноградных гроздьев. Кто-то, осененный венком, наигрывал на тростниковой флейте, лукаво поглядывал – пляши, нимфа. А она стояла, прикованная к скале, и море целовало ее колени…

Дежурный поднялся в пять – тяжелый сон наградил его головной болью. Доброта Аленки показалась ему странной, но еще больше он удивился, не обнаружив пунктуальную напарницу на рабочем месте. Впрочем, голоса из камеры выдали девушку.

- "Все, что я написал, кажется мне соломинкой" – Фома Аквинский умирал одиноким и разочарованным, в часы жестоких страданий полагая, что Бог от него отвернулся. Утешением ему стал подлинник Аристотеля, зачитанный у смертного одра.

- Не способный к раскаянию неисцелим?

- Истинно так. В беге времени есть и доброе семя – когда я был златокудрым юнцом, немногие девы цитировали отца логики.

- Товарищ лейтенант, - дежурный постучал в дверь. – Простите, что проспал, готов к несению службы.

- Спите дальше, товарищ лейтенант! – разрумянившаяся Аленка выглянула наружу. – У нас тут с задержанным чрезвычайно интересный разговор происходит. Noctem tibi placidam precor! Понятно?

- Нет, товарищ лейтенант.

- Не важно. Отдыхай, в общем, дружище.

Выпроводив напарника, Аленка снова поставила чайник и вернулась в камеру с полным подносом закусок. При иных обстоятельствах не помешала бы и бутылка вермута «Сан Сальваторе» ждущая своего часа в тубусе с чертежами, но пить на работе – увольте.

- Простите за бестактный вопрос, вы, наверное, преподавали раньше? Или переводили?

- Преподавал, хотя и не задерживался на месте. - согласился старик. – В Саламанке, в Сорбонне, в Карловом университете. А еще я был учеником Гипатии Александрийской. И не смог спасти от смерти свою наставницу.

- Гипатии? Но ведь это, если память мне не изменяет, четвертый век? Опять шутите? – осторожно спросила Аленка. На лице девушки проступило сомнение, даже страх – неужели она, опытный полицейский, не смогла распознать безумца? На тетрадрахмы купилась…

- Как бы вам так ответить, чтобы не соврать, - вздохнул старик. - А вы не впадете в беспокойство? Мы все здесь люди ненадежные...

- Цитируем мятежника Цурэна? – поинтересовалась Аленка.

- Говорим правду, - покачал головой старик. – Я родился в триста девяносто седьмом году в жаркой Александрии, полной золота, верблюдов и религиозных диспутов. Мой отец был одним из хранителей знаменитой библиотеки, а мать – рабыней из далекой страны. Я вырос среди пыльных свитков, светильников и мраморных колоннад и научился читать, водя пальцем по рукописи Аристофана. Больше всего на свете любил сочинять стихи и читать их на площади Месапедион, поражая воображение праздных гуляк и вольноотпущенниц. Однажды в храме Кроноса я поклялся, что вечно стану служить поэзии. И старый жрец из греков передал мне своего гения. Слышишь, пора!

Старик засвистал причудливую мелодию. Из-под ворота грязного пальто показалась изящная цикада, словно отлитая из серебра. Она тихонько затренькала, вторя прихотливому ритму. Аленке показалось, что в камере вдруг стало светлей, затхлый воздух сменился чистым, соленым, стены стали кипарисовой рощей, пол – ковром из полыни с тимьяном. Сердце девушки наполнилось радостью, тело сделалось легким и звонким, неуклюжая полицейская форма обратилась в тончайшую ткань, льнущую к коже.

…Если ты сегодня садовник – положи на алтарь первые яблоки, если златокузнец – поднеси ножные браслеты и сверкающие обручья, если ты винодел – полей мрамор сладким как поцелуй вином. Если же твой дар танец – пляши перед статуей, радуй богиню, аргиропеса, дари себя рощам и пустошам, вспаханным трижды полям и сияющим звездам… Наваждение спало.

Синие глаза старика наполнились печалью:

- Я бродил по свету больше полутора тысяч лет, не задерживаясь на одном месте. Я писал стихи – великое множество стихов – и шутки ради подписывал их именами умерших авторов. Я собирал книги и спасал книги – жаль, что успел слишком мало. Я находил людей, наделенных дарами – музыкантов, актеров, философов и поэтов, вдохновлял их, подливал масло в огонь светильников, убеждая – творите дальше, служите музам, украшайте собою мир. Ведь если не останется красоты – ради чего вращать Землю? Теперь мое время вышло, тело слабеет, не в силах нести пламя души. Мне остался год, может быть два. Я умираю, девочка. И ищу того, кто понесет дальше моего гения. Да, подруга?

Цикада цвиркнула и спряталась на груди у хозяина. Старик неуклюже опустился на койку, тяжело задышал, словно боль пожирала его. Но стальная воля оказалась сильнее.

- Увидев тебя впервые, я понял, что божественное разумение оставило след на твоем лице, а мелодия играет в крови. Ты не вспомнишь о встрече – кто же глядит на сторожей в ДК... Ныне дар твой скрыт, но он жив и горяч. И у тебя доброе сердце. Ты не станешь рабыней денег и славы, не будешь цепляться за жизнь, не возьмешься ломать людей, тешить себя чужими страданиями. Многим и многим сумеешь осветить путь звездой надежды, спасешь от отчаяния и смертной тоски. Тебя примет любая сцена – хоть Ковент-Гарден, хоть Мариинка. И зал поднимется, брызжа аплодисментами, когда ты станцуешь фею Драже, вспорхнешь над истоптанным полом. Стоит только принять на грудь эту цикаду…

Старик ненадолго замолк, глядя на фарфорово-белое лицо девушки, на отчаянные глаза, на грациозные кисти рук – вторая позиция, третья – полетели. И закончил:

- Ты ее не возьмешь.

Жалко сморщившись, Аленка кивнула и отвернулась. Камера сделалась прежней, тусклой и мрачной. А вот старик, когда девушка вновь на него взглянула, преобразился. Перед ней стоял пожилой господин, одетый изящно и дорого. Белый шарф, черное пальто, начищенные ботинки, тяжелая трость с цикадой на набалдашнике. И молодой взгляд синих глаз.

Неразговорчивая Аленка проводила задержанного до выхода, нажала на кнопку, открывая скрипучую дверь. На улице тяжелыми хлопьями сыпал с неба первый серьезный снег, фонари отбрасывали черные тени, расчерчивая асфальт. Стояла та, особая, гулкая тишина, что бывает только глубокой ночью, когда тучи накрывают город мягкими одеялами.

- Гелиайне, аргиропеса!

Элегантным движением старик приподнял шляпу, кивнул и исчез в темноте. Аленка проводила его взглядом, стерла с лица мокрый снег и вернулась в отделение. Поставила чайник, вытряхнула заварку, засыпала свежую. Достала из ящика нужные папки, сняла обкусанный колпачок с ручки – теперь предстояло оформить бумаги на двух задержанных. И писать объяснительную – почему обоих отпустили без согласования. Ой, прилетит по шапке, кабы не на выговор с занесением. Переживем, не впервой!

Задребезжал телефон. После закрытия случилась драка подле единственного на город ночного клуба – южные гости и красногорские красные пиджаки не поделили местных прелестниц. Два ножевых, огнестрел, и сын мэра отметился в потасовке. Ждите, ребята, уже везем…

...Коридоры ДК пахли пылью и старой бумагой, дощатые, плохо покрашенные полы чуть проминались под ногами. По стенам красовались тусклые фотографии и засиженные мухами рисунки выпускников изостудии. За одной дверью разучивали стихи к Новому году, за другой жалобно стонала неумелая скрипка, за третьей спорили – стоит ли разрешать на дискотеке выступление местной рок-группы. Промелькнула компания щебечущих первоклашек, гордо несущих банки с водой – рисовать. Проковылял пожилой сторож – дядь-Леня, балагур и шутник, оделяющий малышню конфетами. Потянуло дымком и холодом – кто-то тайно курил на лестнице, приоткрыв рассохшееся окно.

Сдерживая нетерпение, Аленка вошла в тесную раздевалку, отыскала свободный шкафчик, сняла неуклюжую форму, расшнуровала ботинки. Белый купальник сел на тело как влитой, новенькая пачка чуть давила на талию – сбросить бы пару кило. Зато пуанты подошли точно и атласные ленты красиво обвили икры. …Пятая позиция, две остановочки, лицо пожалуйста – улыбнитесь сейчас, ну!

Сердце отчаянно колотилось, ладони вспотели, на миг захотелось сорваться с места и убежать. Кто она такая, куда лезет, взрослая глупая тетка. В тридцать лет никто не начинает танцевать, не добивается ничего. Дура, старая ду… Вперед!

Дребезжащее пианино на миг сбилось с такта, когда она вошла в класс. Стайка розовощеких девчонок удивленно воззрилась на высокую стройную женщину с закаменелым лицом. Пожилая преподавательница чуть скривилась – вольному воля. Продолжаем занятия! Алябьева, не халявь. Я прошу руку открыть, а ты что делаешь? Давай, повторяй. Раз-два-три, раз-два-три, вниз, вот так, хорошо.

Аленка улыбнулась и встала к станку.

В рассказе использованы цитаты из Аристотеля, Аристофана, Мелеагра Гадарского, АБС и Булгакова. За помощь в работе благодарю Анастасию Новикову и Дэна Назгула, а также Святослава Логинова, разъяснившего ветвь сюжета