Обмануть судьбу

— Что там такое, бабушка? — Ленка ловко залезла на лавку и положила руки на узкий подоконник.

— Ничего. Нечего там смотреть, — бабушка Меланья с неожиданным для ее возраста проворством оказалась рядом и задернула тонкую ситцевую занавеску. — Пойдем, сказку расскажу, — потянула она внучку с собой к деревянному столу, на котором горела старая лампа. Ленке она нравилась — старинный абажур был расписан волшебными зверями и птицами, поверни чуть — и уже кажется, что перед глазами настоящая сказка разворачивается.

— Ну, про что тебе рассказать? — бабушка уселась в кресло, достала вязанье, и Ленка на мгновение забыла, о чем спросить хотела — так ловко мелькали в морщинистых пальцах спицы.

— Про лес расскажи, что там такое! — Ленка нетерпеливо заерзала и украдкой глянула в окно. Ей показалось, что за занавесками мелькнул силуэт.

— Да ничего там нет, — спицы дрогнули, петля сорвалась, и бабушка замолчала, ловя непокорную нить обратно.

— Нет, есть. Бабка Марта сказала, что там ведьма живет!

— Ой, нашла кого слушать, — бабушка досадливо всплеснула руками, — Марта соврет — недорого возьмет.

— Так есть ведьма или нет?

— Нету никакой.

— А почему тогда ходить нельзя?

— Старый лес потому что, завален весь буреломами, пропасть можно. А ни грибов, ни ягод там и не видел никто. Слушай лучше про волка…

Голос старой Меланьи звучал и журчал, глаза Ленки постепенно закрылись, она и не заметила, как уснула. Меланья отложила вязание, покачала головой да отнесла внучку на кровать, укрыла теплым стеганым одеялом. У окна она задержалась: за занавеской отчетливо виднелась высокая тень.

— Нечего тебе здесь делать, уходи. Не мучь, не проси, не обещай, — пробормотала она, торопливо отводя глаза.

***

А следующим вечером Меланья внучку не дозвалась. Все ребятишки домой пришли, а от ее шебутной Ленки — ни слуху, ни духу.

— К лесу пошла, я видела, — сказала старая Марта да усмехнулась так недобро, что у Меланьи сердце закололо.

— Что ты ей сказала, дура старая? — мгновенно завелась она, крепко стискивая в руках палку — свои ноги давно не носили ее как прежде.

— Правду сказала, чего ж не сказать, что все знают…

— Прокляну ведь, — тихо и зло пообещала Меланья и поковыляла к лесу. Вдруг успеет еще, не поздно будет. Шла, а перед глазами как наяву картины вставали, и не забыть, не прогнать, не утопить ни в чем их…

— Да ты боишься, Мелан! — Марта смешливая, веснушчатая, а переднего зуба не хватает. — Все знают: и бабка твоя, и мать — все в лес ходят, а ты боишься!

— А вот и не боюсь! — Меланья топает ногой, и большой венок из полевых цветов сползает ей на самый нос.

— Докажи! — Марта упирает руки в бока, смотрит с вызовом.

— И докажу! — Меланья храбрится, а сердце в груди бьется часто-часто. Бабушка в лес ходить не велела, говорила — не нужно это. Да обнимала так, будто защитить от чего-то хотела.

К лесу Меланья идет днем, солнце светит — не так страшно, а деревья, высокие мшистые великаны, кажутся почти не страшными. Но чем ближе к лесной стене подходит — тем яснее видит: не приближается к лесу солнце, теряются его лучи, путаются в границе трав и цветов. Меланья крепче кулаки сжимает и делает шаг вперед — она чувствует, там, позади, на нее смотрит Марта и другие девчонки, смотрят, смеются над ее страхом. И Меланья делает шаг вперед, а потом еще один. Стволы деревьев будто смыкаются за спиной, прячут ее в своих ветвях, а из древесных корней поднимается тень. Ткется в фигуру, смотрит глазами-лунами, высокая, выше мельника, которого Меланья считала самым высоким из всех людей.

— Пришла, сама пришла, — шепчет фигура, повторяют за ней на разные голоса травы и листья, — что принесла, что взамен попросишь?

Стоит Меланья ни жива ни мертва, слова вымолвить не может, только смотрит в глаза-луны и насмотреться не может. Чувствует — бьется сердце в груди, рвется на свободу, тянутся за ним жилы-вены да на кулак чужой наматываются. Мгновение — держит ведьма лесная ее сердце в руке, смотрит и все насквозь видит. Сжимает костяной ладонью так, что больно в груди становится, улыбается чудно, а глаза все ярче горят.

— Отпусти, — губы непослушные, холодные, но Меланья старается, шепчет, — вот, возьми цветов полевых. У тебя не растут ведь. Отпусти.

Смеется ведьма. Тает сердце в ее ладони, дышать легче становится. Тянется костяная рука, гладит плечо, чертит ногтями по подбородку, венок с головы снимает.

— Хорошо. Заберу твой подарок. Отпущу. Но помни — еще просить можешь. Плату принесла, подарок не взяла. Я сама придумаю, как отдариться.

Вышла Меланья из леса — а как, сама не помнила. А что потом было, и вовсе вспоминать не хотела: ладилось любое дело в руках, ей хорошо было, а кому другому в деревне сразу плохо. Сторонились ее. К кому только не ходила, каких оберегов мать и бабушка не плели — а ведьмин подарок всегда с ней был. Пока сама плести не научилась, пока нити дорог-судеб не заплела, пока сама свою жизнь полотном не связала, узором не вышила.

Годы — не радость. Долго Меланья к лесу шла, дольше, чем раньше девчонкой бегала, а вышла — и обомлела: стоит на опушке тень-ведьма, тянет к Ленке ее руку костяную, а у той венок полевой в волосах. Замкнулся круг, запуталась пряжа, как распутать теперь? А Ленка, кажется, и не испугалась вовсе — тянет руку в ответ, щебечет что-то ласково, смотрит в глаза-луны и насмотреться не может, а силуэт ее все тоньше и тоньше делается, стелется дымкой, тает в вечерних тенях, пока обе не сгинули.