Оборотни

Проклятое полнолуние

Тринадцатого, в пятницу, в самое полнолуние, Ивана Павловича укусила собака.

Ему в эти дни и так было хреново. Как нарочно, резко обострилась протрузия диска между пятым поясничным и первым крестцовым позвонками, зашкаливал утренний рефлюкс, никак не проходила мигрень, мучил геморрой, пошаливало давление. Напоминали о себе и другие проблемы, вроде по мелочи, но страшно неприятные, типа ломоты в суставах пальцев рук, начинающейся катаракты и чуткой метеозависимости. Про душевное состояние пенсионера и говорить было нечего: переходы от легкой тоски к тяжелым приступам депрессии в течение дня происходили постоянно.

А тут еще такая беда!

Иван Павлович в тот вечер прогуливался в своем дворе, ограниченным тремя многоэтажками. Сидеть весь день в затхлой, прокуренной квартире в гордом одиночестве было уже невмоготу: в голову лезли всякие совсем уж дурные мысли о тщетности бытия и смерти как лучшем выходе. Так что подышать морозным январским воздухом было край.

Мужчина уже заканчивал свою прогулочную петлю вокруг многоэтажек, тащился теперь, приволакивая ногу, мимо вонючей мусорки, направляясь к покосившемуся заборчику детсада, пройдя мимо которого, надо было сворачивать к родному десятому подъезду: Иван Павлович уже подзамерз.

На улице никого не было: поздно, девять вечера, мороз минус пятнадцать, темнота, разбавленная лишь тусклым экономным уличным фонарем и ярким диском полной Луны.

Иван Павлович заметил собаку, только когда та вышла из вонючего мрака мусорки и неожиданно кинулась в его сторону. Он даже испугаться не успел, хотя тварь и выглядела в тусклом свете фонаря устрашающе: крупная странная черная туша, похожая скорее на человека, ставшего на корточки, от которого валил пар. Последней вменяемой мыслью Ивана Павловича стало: «Наверное, так выглядят квадробоберы из телека».

Существо в один прыжок добралось до Ивана Павловича и беззвучно куснуло пенсионера в щиколотку, чуть повыше ботиночного берца. Клыки прорвали теплые камуфляжные брюки, подаренные три года назад дочерью, в ее последний визит, и «видавшие гражданскую войну» кальсоны.

Иван Павлович громко вскрикнул, хаотично махнул рукой, собака разжала зубы, странным длинным прыжком рванула в темноту и исчезла.

Пенсионер в первые секунды ничего не почувствовал. Застыл, как вкопанный. Но резкая боль пришла быстро, и сила ее стала стремительно нарастать. Иван Павлович, припадая на укушенную ногу, устремился наискосок через заснеженный двор к своему подъезду. Уже в лифте, поднимаясь на третий этаж, он попытался осмотреть ногу. Но мало что увидел на пятнистой ткани в тусклом свете. Вроде темное пятно, но может, это расцветка брюк?

Ввалившись домой, Иван Павлович лихорадочно разделся, скинул куртку, ботинки, штаны, кальсоны. Сразу увидел укус!

Ччёрррт! Приличный! Крови было немного, а та, что была, уже подсохла.

«Бешенство!» - мгновенно с тоской поставил диагноз Иван Павлович. – «Значит всё, кирдык!»

Он боялся смерти, как и каждый человек в этом мире, но предполагал, что умрет еще нескоро, еще немного покоптит это небо. Ему всего шестьдесят девять! И скончается он от инсульта, то есть мгновенно. Даже не успеет понять, что умер. Хоп – и сразу в загробном мире, с Валей и родителями. Ну, или, в крайнем случае, от рака. Первый способ - скоростной, зато при втором можно привести дела и мысли в порядок, попрощаться со всеми.

Но умереть от бешенства…??? Там же…

В голове бестолково закрутилась обрывочная информация… Типа пена изо рта, на людей бросаешься, потом задыхаешься… Или это что-то не то? Неважно, хорошее по-любому не светит.

От накатившей тоски и безнадеги захотелось завыть. Пожить бы еще! «Слово пацана» не досмотрел, чем же там всё закончится? Чего там Трамп начудит? Курск когда освободят? Внуков давно не видел, небось, вымахали оба… Дочку собирался завтра поздравить, со старым Новым годом… Да мало ли…

А теперь… Походу – всё!

Ладно, в любом случае надо срочно звонить в скорую.

Где телефон? Наверное, в куртке, где же ему быть?

Иван Павлович хотел вернуться из зала в прихожую, где небольшой горой лежала сброшенная впопыхах одежда, но…

…но сделал единственный шаг и рухнул на пол. Голова закружилась, невыносимо, так, что к горлу подкатил ком. Его вырвало. Затем еще и еще. Тело мгновенно ослабело. Сил не было ни то, чтобы ползти в прихожую, но даже поднять руку, чтобы вытереть обильный пот, заливающий глаза.

Иван Павлович полежал немного на полу, ожидая, когда станет легче. Но легче не становилось, наоборот, в глазах было уже совсем темно. Страшным напряжением всех мышц раздираемого жуткой болью тела мужчина дополз до дивана, с огромным трудом забрался на него и отключился, мысленно попрощавшись с жизнью.

Грань жизни и смерти

Когда Иван Павлович с трудом открыл глаза, в окне был день. Он с трудом приподнял голову, попытался осмотреться. Но увидел лишь пятно окна, остальное – в тумане. Диванная подушка под головой была мокрой насквозь, как и покрывало.

Укушенная нога горела огнем, причем уже вся, от пятки до самой ягодицы. Дико хотелось в туалет и пить. Но сил не было ни на то, ни на другое, ни на что-то еще. Иван Павлович смог лишь сделать два дела: повернуть голову в другую сторону и расслабить мочевой пузырь. Стыдно ему не было: всё равно же умирал.

Облегчился и снова провалился в забытье…

Так он приходил в себя несколько раз, сколько точно – не считал… В окне были то день, то ночь, то странная серость. Только свет в зале был постоянно включен: выключить его оказалось некому.

Мышцы так и не заработали, теперь горело и жутко ломило всё тело, и боль неуклонно подбиралась к голове. Ослабла даже невыносимая предсмертная тоска. Хотелось лишь уже наконец-то отмучиться. Поэтому сон, а точнее – чернота бессознательности казалась спасением, и Иван Павлович снова и снова проваливался в нее.

Потом ему приснилась Валя, оставившая мужа три года назад. Во сне она только фальшиво улыбалась и на просьбы мужа принять его в свои могильные объятия отрицательно крутила головой. Иван Павлович даже обиделся на покойницу: куда ж мне тогда-то? Жили же тридцать пять лет вместе, теперь на том свете полагается, наверное, в объятия жены? Но Валя продолжала с глупой улыбкой отрицательно крутить головой, не пуская к себе в гостеприимно раскопанную кем-то могилу. Дура…

Иван Павлович проснулся обиженным на жену.

Медленно приходил в себя…

Глаза различили за окном очередные сумерки. «Рассвет или закат?» – вяло подумал Иван Павлович. Почему-то в голову лезла красивая фраза: «Он испустил дух на рассвете».

Между тем, ужасного жара в теле он больше не чувствовал. Боль осталась, но была теперь не резкой, а скорее тянущей. Ломило суставы, ныли затекшие мышцы.

Мужчина полежал, глядя в потолок. Сколько – понятия не имел. Мыслей не было совсем. Серый утренний свет медленно сменился на дневной, и Иван Павлович наконец-то сел.

Покрывало и подушка были пропитаны темным, остро пахло мочой и чем-то еще. Странным. Иван Павлович рассеянно осмотрел темные пятна, перевел взгляд на себя. Тело оказалось покрыто засохшей кровью.

Мужчина встал, на негнущихся ногах проковылял к выключателю, погасил наконец-то свет. Направился дальше, в ванную комнату. Хотел было по пути достать телефон из кучи одежды на полу – надо же звонить в скорую! – но поплыл мимо, в ванную.

Потом, всё потом.

Ему так хотелось пить, что, едва приблизившись к раковине, он с жадностью припал к крану и долго, с наслаждением глотал божественно вкусную жидкость, не замечая противный металлический привкус. Распрямился было, чтобы отдышаться, но тело снова само вернулось к крану.

Утолив немного жажду, Иван Павлович полез в ванну. Душ какое-то время смывал кровь с тела, следом в струях показались волосы. Они выпадали по всему телу, смывались, как грязь, и ванна быстро наполнилась слипшимися комьями растительности.

Как ни странно, Иван Павлович не испытывал страха. Усталость, голод, удивление – да. Но не страх… И еще – он почему-то не радовался, что остался жив, что теперь-то явно не умрет. Пока.

Рана на щиколотке исчезла, словно ее и не было. А еще исчез шрам на животе, оставшийся после удаления грыжи. Пропали крупные старческие родинки, появившиеся после шестидесяти, пигментные пятна на тыльной стороне ладоней, старый, еще с юности, шрам на бедре, жировики, шишка под мышкой, бородавка на подбородке.

Пока Иван Павлович лежал, погрузившись в прохладную воду (теплая почему-то вызывала раздражение), он равнодушно рассматривал в углах ванной черную плесень, серость на потолке, пятна ржавчины на сушилке и мутную от потеков поверхность зеркала. Видел он всё, как ни странно, четко и ясно. Даже паучка разглядел на верхушке шкафчика.

Боль стремительно уходила, словно вода ее высасывала.

Уже и суставы не ломило, и диск между позвонками не давал о себе знать. Голова больше не кружилась, всё вокруг выглядело отчетливо. Сердце стучало ровно, ритмично и упруго.

Неожиданно очень захотелось жить. Не просто существовать. Жить! Двигаться, слушать, познавать. Есть!

- Скорая откладывается! – засмеялся Иван Павлович, выпрыгнул из ванны, словно кит, подняв к потолку фонтан брызг, распугав бедного паучка, побежал на кухню, прямо в чем мать родила, - вначале жрать!

Жрать жрать жрать…

Голод был страшный. Иван Павлович торопливо наполнил кастрюлю водой из крана, сыпнул немного гречки из пакета. Махнул рукой и высыпал всю. Ожидая, когда закипит гарнир, полез в холодильник. Обнаружил коробку яиц, дико обрадовался, выволок на свет Божий. Яичницу или сварить?

К черту! Он принялся разбивать яйца прямо о столешницу и всасывать восхитительно вкусное содержимое прямо с осколками скорлупы. Еще. Еще…

Яйца быстро закончились, одинокий остаток запеканки, затерявшийся в холодильнике, оказался совсем крошечным, на один зубок. Черствая горбушка черного исчезла в пасти в пару минут.

Так, а что в морозилке?

В морозилке обнаружились четыре заледеневшие сосиски и два сиротских куриных бедрышка из вскрытой упаковки.

Сосиски хрустнули между зубами. Или это хрустнули сами зубы? Неважно. Иван Павлович отгрызал куски сосиски и глотал, не пережевывая. Ну, а курятину можно и отварить – с гречкой самое то! С этой мыслью Иван Павлович противоречиво впился зубами в ледяную плоть.

Во рту хрустнуло, в этот раз так, что мужчина чуть не подпрыгнул. Там что-то явно происходило: крошилось и наполняло полость рта.

Иван Павлович рванул в ванную, к зеркалу, по пути извлекая в ладошку изо рта собственные зубы и мосты. Собранное выплюнул в раковину, поднял голову, уставился в зеркало, оскалив десна. Из десен уже лезли новые зубы, крепкие, белоснежные, чуть заостренные.

Иван Павлович потрогал новые зубы пальцами – кажутся влитыми! – захохотал и рысью вернулся на кухню. Гречка сварилась, но оказалась безвкусной: сено сеном! Тем не менее, исчезла она в желудке за минуту. Пойдет на безрыбье: брюхо набить!

Ледяные бедрышки хрустели теперь на новых зубах, как орехи. Иван Павлович не разбирал, где мясо, где кости, крушил куриную плоть целиком, разминал коренными, как механическим прессом и жадно глотал, глотал, глотал…

Неожиданно застонал от удовольствия. Стон перешел в тихое радостное подвывание.

Голод и жажда жизни

Теперь Ивану Павловичу бешено хотелось жить. Двигаться. Кричать. Радоваться. Он кинулся на пол и принялся отжиматься. Досчитал до пятидесяти и бросил, снова вскочил, распахнул балкон – морозный воздух влился в легкие как нектар.

Теперь он отчетливо чувствовал, как в квартире мерзко пахло затхлостью и нафталином.

Нос, кстати, чуял теперь массу запахов. Плесень на антресолях, гниль в мусорном ведре, моча на постели, кровь в ванной… А сколько ароматов было на улице!!!

Иван Павлович наконец-то извлек из валявшейся в прихожей куртки телефон. Боже, как же давно он ее скинул! В другой жизни!

Дата на экране заставила его открыть рот. И правда – давно!

Четверо суток??? Да ладно!

Удивлялся он недолго, снова расхохотался. Его теперь веселило всё. Чтобы девать куда-то силы, он постирал покрывало и всё постельное белье руками! Прополоскал его в ледяной воде, не устал ни капли и не замерзнув. Наоборот, жар теперь наполнял всё тело, здоровое, свежее, сильное! Развесил на балконе, предварительно натянув трусы. Трусы болтались и норовили сползти: пузо тоже сдулось, уступив место мышцам пресса.

Уснул Иван Павлович абсолютно счастливым, спал сладко и без снов!

Проснулся опять от голода. Кроме спазмов в желудке, не болело ничего. Воообще! Ощущение оказалось забытым, но невероятно приятным! Курить тоже не хотелось, от одной мысли о запахе табачного дыма мутило…

Помолодевший пенсионер пошарил в холодильнике. Не, пусто, шаром покати… Вчера сожрал всё, даже банку соленых огурцов, которые всё собирался выбросить, но, слава Богу, так и не собрался!

Жрать хотелось до одури. Тело требовало восполнения энергии. К тому же надо было на свежий воздух. В квартире казалось тесно, душно и скучно, как в клетке. В нос резко бил запах застарелости, пыли и духоты.

Когда Иван Павлович распахнул дверь подъезда, вышел на улицу и глубоко вдохнул морозный воздух, в голову ударило невероятное разнообразие запахов. От стоящих на тротуарах автомобилей несло горькой резиной и жестким штампованным пластиком. С мусорки доносилась кислая вонь тухлятины и гнилой плесени. Посыпанные реагентом дорожки дразнили обоняние Ивана Павловича чем-то острым. Свежий ветерок доносил и другие незнакомые запахи. Как же он раньше не замечал разнообразия уличных ароматов?

На продукты Иван Павлович потратил практически все найденные в квартире деньги. А ведь до пенсии было больше недели. Но… Не смог остановиться… Покупал не разумом, а желудком. Вначале купил макароны, рис, картошку, овощи, это всё гарниры. Обоняние прямо-таки тащило к мясному павильону. Но вначале Иван Павлович затарился яйцами, колбасным сыром и самой дешевой рыбой.

Так, теперь можно ближе к мясу.

Название павильона - «Мужской рай» - не обманывало: и правда рай на земле!

Правда, рай выглядел недешевым. Конечно, первым делом Иван Павлович принялся с жадностью пожирать глазами куски говядины и свиной вырезки, но цены сдерживали обжорскую похоть покупателя. Впрочем, в соседних витринах тоже было, чем порадовать глаз: сало, печенка и прочий ливер, колбасы, копчености.

Оскорбленному желудку пришлось пойти на уступки занудному разуму.

Иван Павлович с тяжелым сердцем заказал у толстой продавщицы с наглой оценивающей улыбочкой развесных куриных бедрышек, килограммчик гуляша, шмат лёгкого… Спохватился, метнулся к самому темному углу павильона… Ммм! В животе аж заурчало…

- Дааа! Косточек! – скомандовал он продавщице.

- Собачку побаловать хотите? – толстушка как-то странно облизнула полные губы. Ее глаза явно затуманились, а чуткий нос Ивана Павловича поймал волну нового аромата, источаемого женщиной.

- Её, родимую, - засмеялся Иван Павлович.

Продавщица набрала костей, посчитала, назвала сумму, а затем неожиданно доверительно наклонилась к покупателю:

- Эээ… знаете… Завтра… хммм… Завтра буду свежие косточки! Я… эээ… отложу…? Получше каких? Они… недорого…

Хрипловатый шепот заставил упруго и сладко бьющееся в предвкушении сердце ускориться.

- Как же мне вас отблагодарить, красавица…?

Они улыбнулись друг другу, явно двусмысленно.

- Нуу… придумаете что-нибудь… - шепнула она и покраснела.

Иван Павлович не чувствовал тяжести набитых сумок. Скакал к дому чуть не вприпрыжку, предвкушая пир на весь мир.

Подходя к дому, у соседнего подъезда Иван Павлович встретил Марию Михалну.

Машу.

Женщина обсуждал что-то с другой соседкой.

- Здрассте, красавицы! – радостно приветствовал женщин Иван Павлович.

- О! Иван Палч! Здрасте! – обернулась Маша и покраснела. – Скажите тоже… Красавицы… Бабульки! А вы прям светитесь. Что-то случилось? Дочка приезжает?

Пенсионер притормозил, приблизился.

- Да нет! Они у меня в ноябре были. А свечусь…? Полония с утреца хряпнул, ха-ха-ха! Ну чего грустить-то, Мария Михална? Смотрите, какая прекрасная погода!

Иван Павлович был рад видеть Машу. Он называл так Марь Михалну про себя. Женщина ему нравилась. Они жили через подъезд, были ровесниками, у обоих супруги умерли, а дети жили далеко… Одиночество родственные души притягивает…

- Ладно, Михална, я пошла… И так уж застоялась, Вовка небось злится уже… - соседка скрылась в подъезде, и Иван Павлович остался с Машей наедине.

От женщины исходил удивительно тонкий и нежный аромат.

- Вы, Иван Палыч, правда, прямо весь светитесь, - тихо засмеялась Маша, - приятно на вас посмотреть. В наши-то времена… В наши с вами годы…

- Нуу… - Иван Павлович немного застыдился своей радости. – Маша… Ой, простите, Мария Михайловна… Живем один раз, чего грустить? Жизнь не ценишь, пока не начнешь умирать. Тогда на всё будешь согласен: хоть голодный и босый, лишь бы еще один глоточек воздуха, и небо увидеть!

- Да можно и Маша, - Маша покраснела сильнее и смущенно отвела взгляд. – Вы так умно рассуждаете… И поэтично! Наверное, вы правы. Мне бы тоже - так хотелось радоваться жизни…

- Так радуйтесь! Радуйся! Смотри, какая погода! Природа! А ароматы!

- Ага, - вздохнула женщина. – Погода… Мороз три недели не спадает! Солнца нет. Ветер. Поясница болит, невмоготу. С утра давление что-то… Ой, у вас, Иван Палч, шарф сбился, горло, вон, открытое! Заболеете же! В нашем-то возрасте… Беречься надо…

Она шагнула к мужчине, поправила шарф, бережно укутав им шею.

Иван Павлович не сводил глаз с зарумянившегося лица женщины. Это она так замерзла? Или…?

- Иван… Давай – Иван! - он улыбнулся, обнажил крепкие зубы. Повторил: – Просто Иван. Мы же… с тобой… ровесники… Знакомы не один год.

- Хорошо… Ой, мне пора! – Маша взглянула на часы. – Мне в поликлинику!

- Я… Хочешь, провожу? – выпалил внезапно Иван Павлович. – Сейчас, только сумки отволоку.

- Нет, нет, что вы… ой! Что ты! – заторопилась Маша. – Что ты… До… свидания… Иван…

Иван Павлович смотрел вслед Маше, пока та не скрылась за углом. Затем неспешно пошел домой.

Его переполняло огромное и жаркое ощущение дурманящего счастья.

Защитник униженных и оскорбленных

Незаметно пролетел месяц.

Иван Павлович теперь не выглядел на свои шестьдесят девять. Максимум – на сорок пять – пятьдесят. Зубы, ногти, волосы – всё было новым, крепким и здоровым. Ничего не болело. Зрение стало, как в детстве, и даже лучше: он мог напрячься и разглядеть, что происходит за занавесками в квартирах напротив. Дышалось легко и свободно, а сердце за это время ни разу с ритма не сбилось, стучало, как двигатель БээМВэ.

Мужчина по утрам бегал на стадионе при гимназии неподалеку, потом тренировался: подтягивался, отжимался, поднимал тяжести. Обливался со сладким кряканьем ледяной водой.

Квартиру он давно вычистил, отмыл до блеска, чтобы дышалось легко. Запахи теперь играли огромную роль. Даже сидя дома, через постоянно открытую балконную дверь он чувствовал даже, кто именно идет по улице.

Зашкаливало у Ивана Павловича и интимное желание. Он периодически встречался на съемной квартире неподалеку с толстушкой из «Мужского рая». Квартиру оплачивала женщина, которая всегда оставалась удовлетворенной и счастливой, лишь под утро устало засыпая на груди любовника, которого называла не иначе, как «мой звереныш».

Она же и подкармливала своего самца, притаскивая паровую телятину, свиную вырезку, свежую печеночку, и обязательно гостинчик для, как она ласково шептала, второго кобелька… Толстушка была искренне уверена, что у Ивана Павловича имеется пес.

Гостинчик в виде костей, ливера, сушеных жил Иван Павлович употреблял сам, с огромным удовольствием.

Конечно, идиотом Иван Павлович не был, и всё прекрасно понимал. Он после укуса странной «собаки» стал оборотнем. Как в кино. Ужастики мужчина не любил, но тех, что посмотрел в далекой юности, хватило, чтобы сложить два и два.

Что ж, Судьба дала ему второй шанс. Надо им воспользоваться. Какая за этот шанс плата? Кто знает? Посмотрим…

По вечерам Иван Павлович обязательно гулял. Он старался чаще проходить мимо подъезда, где жила Маша. Иногда ему везло, и они встречались, разговаривали. Но дальше разговоров дело не шло, хотя мужчину тянуло к Маше, а та была явно неравнодушна к Ивану.

Одиннадцатого февраля Иван Павлович, как обычно, собрался вечерком, перед сном прогуляться во дворе. Лишь только он вышел из дома и двинулся в сторону Машиного подъезда – увидел соседку.

Та явно с кем-то ссорилась.

Точнее, с женщиной громко и грубо разговаривал толстый молодой мужичок. Маша отвечала тихо и испуганно: мужичок был выше ее на две головы.

В воздухе разливался запах адреналина и страха. Такой сладкий…

- Что за шум, а драки нету? – Иван Павлович бесшумно приблизился к ссорящимся с широкой акульей улыбкой. – Маш, а я к тебе…

Та обернулась, в глазах блеснули слезы.

Обернулся и толстяк.

- Пошел нахер, старпер. А то ненароком голову оторву…

- Маш, всё в порядке? – Иван Павлович проигнорировал угрозу. Он словно не видел мужика, говорил спокойно и даже лениво.

- Я… Иван Павлович… Ну посмотрите сами… - женщина указала дрожащей рукой на огромный джип, припаркованный прямо на газоне под окнами. – Ну нельзя же так, ну правда… Еще и мотор работает… Вся гарь в окна…

- Сука, - лениво и вальяжно хохотнул толстяк, - твое какое собачье дело, м? Больше всех надо, бабка херова? Где хочу, там и паркуюсь, быдлятина престарелая. Раскукарекалась… Одни пенсы кругом, достали уже нахер. Развели старичье грёбаное. Ходют, права качают. Нормальному человеку и…

- Заткнись и убери машину, - тихо прервал излияния мужика Иван Павлович.

Тот на секунду даже замолчал. Он, наконец, увидел глаза подошедшего. Те горели темным яростным огнем.

- Убери. Машину. Мудила.

Мужик на миг даже отпрянул. Но быстро взял себя в руки.

- Еблан… - он угрожающе шагнул к Ивану Павловичу. – Ты кем себя вообразил, м? Человек-паук, чё ли? Бессмертный, чё ли, нахер? Да я тя…

Хам двинулся еще на шаг и потянул лапищу к Ивану Павловичу.

Но тот схватил лапищу первым и изо всех сил сжал пальцы мужика. Что-то хрустнуло, хам отчаянно вскрикнул и дернул ладонь. Иван же ладонь не выпустил, наоборот, резко дернул ее на себя. Тело и голова толстяка дернулись следом, лицо, искаженное болью и злобой, приблизилось и встретилось со вторым кулаком Ивана. В тишине звонко цокнули зубы.

Время словно замерло. Расширенные глаза Маши, запрокинутая голова хама, почти полная Луна сквозь ветви деревьев, тусклый свет уличного фонаря... «Господи, как же хорошо!» - подумал Иван Павлович абсолютно счастливо и ударил толстяка ногой в торбу живота.

Тот рухнул на колени, перекошенным ртом пытаясь вдохнуть хоть немного воздуха.

- Ваня, не надо! – закричала Маша, кинулась к спасителю. – Ты ж его поранишь!

Время снова ускорилось.

- Не волнуйся, - Иван Павлович даже не запыхался. – Не буду я мараться об эту мразь…

Мужик стоял на коленях, держась за живот и всхлипывая.

Иван присел рядом, приблизился к уху хама и сказал, еле сдерживая ярость:

- Заткнись, ублюдок. И слушай. Мы сейчас уйдем. А ты сядешь в свой «шмаровоз» и свалишь с моего двора. И потеряешься. Навсегда. А если я тебя еще раз увижу… Тебя найдут воон на той мусорке. Дохлого. Понятно?

Толстяк энергично закивал, продолжая всхлипывать.

- Пошли, - бросил Иван Павлович Маше, встал, взял онемевшую женщину под руку и повел к себе.

Когда через пару часов, выпив чаю и кое-чего покрепче, успокоившись и даже немного нервно посмеявшись, Иван проводил Машу к ее подъезду, никакой машины на газоне не было и в помине.

Оборотень без погонов.

Через два дня, тринадцатого вечером, Ивану стало плохо. Он весь день промаялся, прострадал. Чем – и сам не мог понять. Где-то ныло, то ли в груди, то ли в желудке. Но не болело, а именно ныло, словно разливалась тоска и какая-то неудовлетворенность. Хотелось чего-то, сделать что-то, исправить, но что…?

Непонятно.

Когда стемнело, Иван Павлович бессознательно шагнул к балкону. На небе ярко светил пятак желтой Луны. Мужчина рассматривал ее с тоской. Хотелось завыть, заскулить… Прыгнуть прямо с балкона в снег на газоне и рвануть к горизонту.

Испуганный Иван Павлович поспешно вернулся в комнату. Тут-то его и повело.

В глазах вначале потемнело, а потом поплыли ярко-красные пятна.

- Вот мне и ханаааа… опяяять… - Иван Павлович рухнул на пол. Сознание его потухло окончательно.

Очнулся он стремительно, толчком. Тело неожиданно ломило и болело. Это было уже позабытое ощущение, очень неприятное.

Мужчина, пошатываясь, встал на ноги. Оказалось - он в прихожей, абсолютно голый. Все тело было покрыто кровью и грязью. За окном светало.

В ванной, под струями воды, обнаружились шрамы, на бедре и несколько – на ребрах. Правда, они были уже поджившими, и к вечеру почти окончательно затянулись.

Где Иван Павлович был всю ночь, чья на нем кровь, кроме собственной, куда делась одежда? Вопросы остались без ответа.

Что особенно странно – есть мужчине не хотелось. Абсолютно! Живот был чем-то набит, чем-то невероятно вкусным…

Ночь прошла в сомнениях и терзаниях… Полнолуние, значит, всё-таки взяло своё… Как ни крути, всему имеется цена: здоровье, энергия, счастье не даются так просто, за красивые глазки…

А через два дня к Ивану Павловичу пришел участковый, Володя.

Володя был парнем довольно молодым, и, что удивительно для полицейского, отзывчивым, добрым. Иван в свое время вызывал участкового, когда от инсульта умерла Валя, и требовалось заключение полиции о том, что смерть наступила в результате естественных причин, то есть по болезни. Володя тогда отнесся к горю Ивана по-человечески, и даже бурно отказался от протянутой тысячной. Он дал пару дельных советов растерянному и убитому вдовцу, что делать дальше.

На улице они здоровались и приветливо улыбались.

Однако в этот раз Володя был предельно строг и официален. Не улыбался, руки не подал, хмурил брови, на кухню прошел как-то скованно, присел на краешек стула и настороженно уставился в глаза Ивана Павловича.

- Эээ… Иван Павлович… эээ… скажите, у вас был конфликт с гражданином Березиным?

- А кто это? – удивился Иван.

- Это жилец из квартиры триста пятьдесят восемь вашего дома. Из седьмого подъезда.

- Я… Не помню такого… А что, должен знать?

Володя помолчал. На секунду его напряженные черты лица напряглись еще сильнее, и он сказал негромко:

- Гражданин Березин Максим Афанасьевич обнаружен вчера на пустыре, в полукилометре отсюда. Мертвым.

- Жаль, конечно… Но какое…?

- По нашим сведениям, у Березина была с вами драка. Одиннадцатого. Подтверждаете?

Смысла отрицать произошедшее не было. Кроме Маши, избиение автохама наверняка из окон видели соседи. Они об этом и сообщили, по-видимому, участковому.

- Было дело. Один хам оскорблял женщину и вел себя непотребно. Я поставил его на место. Может, это был и Березин. Я забыл спросить его фамилию, когда он плакал, как баба. Извините...

Володя впервые улыбнулся, но тут же снова напустил на себя серьезный вид.

- Нуу… на него действительно часто жаловались… Иван Павлович, защита женщины, конечно же, делает честь мужчине, но… Давайте всё-таки оставим охрану правопорядка органам правопорядка…

- Нуу… Вас там, под рукой, не оказалось…

Володя хмыкнул, пожало плечами.

- Я вообще-то здесь не по тому факту. Тем более, жалоб по поводу избиения не поступало… Однако Березин мертв, а вы, Иван Павлович, потенциальный подозреваемый… Если только… Кхм… Мария Михайловна сообщила, что в ночь смерти Березина она была у вас… эээ… и днем… эээ… и ночью… Подтверждаете? Или, возможно, хотите мне что-то сообщить? Что-то важное?

Иван Павлович замялся. Это была ТА САМАЯ ночь. И он вообще ничего о ней не помнил. Зато наутро очнулся весь в крови. Сказать об этом Володе, внимательно вглядывающемуся в мужчину? Чтоб полиция радостно потерла руки и без тени сомнения упекла его за решетку? Когда он только-только обрел наконец-то смысл жизни???

С другой стороны, Маша в ту ночь не ночевала у него. Она вообще никогда не оставалась у Ивана на ночь… Почему же она сказала Володе так?

- Дда… Пподтверждаю… Ночевала… Сообщить нечего. Ничего важного…

Володя несколько секунд внимательно рассматривал пенсионера. Затем тяжело вздохнул, встал.

- Иван Павлович… Честно говоря… Я не верю, что вы… смогли бы… Вы ведь… - он открыл папку, покопался в бумагах, - пятьдесят пятого года рождения! А там…

Он заговорил полушепотом:

- А там… собаки его рвали, точно говорю… Я был на месте преступления… Голова оторвана, раны на теле такие – ладонь пролезет. Да не шавки какие, а волкодавы… И не первый это случай… В соседнем районе троих уже загрызли! Так что… спите спокойно… В смысле – будьте аккуратны!

Володя уже отмяк, и к двери пошел с грустной улыбкой.

На прощание помахал пальцем:

- Если что – звоните! Не надо самодеятельности! Вы же не вожак стаи. Интеллигентный пожилой человек…

- Так точно! – засмеялся Иван Павлович, - никак не вожак! Волк-одиночка.

И все же смех его был горьким.

Он вернулся на кухню, сел и задумался.

Стыдная старость.

Тем же вечером к Ивану Павловичу пришла Маша.

Поздоровалась, но как-то… напряженно?

От чая гостья отказалась, сидела скромно на диване, молчала. Глаза ее поначалу бегали, но затем Маша уставилась на Ивана и принялась пристально его рассматривать.

Иван Павлович тоже помолчал, не зная, как начать разговор. А разговор начинать надо было, и был этот разговор очень тяжелым и серьезным.

Наконец, он спросил:

- Почему ты соврала Володе? Ты же не ночевала у меня.

Она ответила не сразу. В ответ тихо спросила, отведя глаза:

- Это ты…? Его…? Отомстил ему так?

Иван отвернулся к окну, и Маша охнула, прижала ладонь к губам.

- Я… Я не знаю…

- Как это: не знаю? Пьяный, что ли, был? Ты ж вроде не алкаш…

- Ну… не алкаш, но… - Иван Павлович вскочил, нервно заходило по комнате. – Но точно я не знаю… Блин, Маш, все сложно. Я… я не могу тебе так просто сказать…

- А что тут сложного? Или ты не в себе? Наркоман, что ли?

Иван засмеялся, но горько.

- Господи, лучше бы уж - наркоман. Наркомания лечится хоть…

- Я не понимаю, Вань… - Маша встала, обняла мужчину и неожиданно засопела подступающими слезами: - Я только… только верить начала… что могу… счастлива быть могу… хоть сейчас… хоть в самом конце…

- Перестань, - Иван Павлович крепко прижал Машу к себе. – Мы что-нибудь придумаем. Я! – что-нибудь придумаю…

Потом он вспомнил, какую опасность представляет для окружающих и особенно для Маши. Отступил от нее:

- Только… Нам… Нам, наверное… надо… какое-то время…

Она с таким ужасом смотрела на него, что он чуть не зарычал от бессилия. Страх в ее глазах был не оттого, что она его боялась, наоборот – от того, что боялась его потерять!

Маша снова кинулась к Ивану, обняла, горячо зашептала:

- Я прощу… Уже простила! Пусть… Пусть! Ты мужик! Кровь вскипела! Что меня… Меня обидели! Так бывает. Наверное! Вот ты его и… Я понимаю… Переборщил… В ярости! Просто… Просто больше не надо…

Иван снова отстранился:

- Ты думаешь, я… его… отомстил за тебя?

Она пожирала его глазами.

- Маша! Маша, пока ты… тут… рядом со мной… ты в опас…

Она впилась в него губами, жарко принялась целовать, обнимать уже не как прежде – нежно, боязливо, а со страстью…

- Отвернись! А, черт с ним, не надо, - стала торопливо расстегивать молнию юбки, пуговички кофточки.

Одежда упала на пол.

- Я… старая… Старая? Да? Некрасивая. Для тебя?

Он прервал ее слова поцелуями.

Через час они остановились, чтобы отдохнуть. Оба молчали. Смотрели в сумеречный свет наступающего вечера.

Не надо было иметь обостренный собачий нюх, чтобы понять, какая буря эмоций бушует сейчас в Маше. Она всё пыталась прикрыть наготу, но Иван с отшвырнул одеяло в другой конец спальни и жадно рассматривал стыдливо покрасневшую женщину.

- Ну перестань… Ваня… - она прикрыла горячей полной ладошкой его глаза. – Мне так стыдно!

- Глупая! Ты прекрасна! Ты моя красавица!

- Ага… Красавица… Бабка… Правильно этот говорил: старуха… Ой…

- Ты глупенькая, - повторил Иван.

- Знаешь, - сказала она, задумчиво рассматривая потолок. – Моя бабушка однажды мне сказала… Кое-что… А я почему-то ее слова запомнила на всю жизнь. И сейчас постоянно об этом думаю. Она сказала: знай, Машка, стареть - стыдно. Страшно стыдно. Перед окружающими, но еще сильнее – перед собой. Становишься немощным, противным, вонючим, себя не контролируешь… Болеешь… Страшнеешь… Глупеешь… Могла бы если, сказала она, померла б еще в юности! И ты знаешь, Вань… Я с ней теперь согласна. Смотрю на себя со стороны… Самой противно. Я же никому не нужна! Внукам? Детям? Они молодые и не понимают меня. Соседям? Ровесникам? У каждого свои проблемы, такие же. Государству? Вообще смешно… Да и себе я не нужна. Мне теперь жить гораздо тяжелее, чем даже лет десять назад. Таблеток – горсти. То, что вкусно – вредно. Тучи находят – хоть на стену лезь. Запахи от меня неприятные. Морщины. Болит то тут, то там… Я теперь днем сплю. Днем!!! Я же в душе до сих пор девчонка! Только в теле старушки… Про мысли вообще молчу. Уныние, тоска. Ведь что впереди? Смерть. Только смерть! И каждый день приближает ее. А дни эти – как горох, пустые, одинаковые и стремительные.

Они оба помолчали. Потом Маша прижалась щекой к груди Ивана.

- Ты уж извини… Что это я…? Разве после всего такого… Хочется тебе слушать…? Ты… вон какой… Красавчик… А я…

Иван Павлович смотрел на Машу с любовью.

Он нежно притянул женщину к себе, поцеловал в лоб.

Люди и звери.

В тот день Иван Павлович ничего Маше не сказал. Не смог. Да и не захотел. Заснули они только под утро, счастливые, как…

Как молодые…

Не сказал он ничего и на следующий день. И через день… Ругал себя, но язык не поворачивался.

Дни шли, и начался уже март. Первое, второе, пятое…

Тринадцатое всё ближе и ближе.

Маша жила преимущественно у Ивана Павловича. Готовила, ходила по магазинам, они вместе смотрели фильмы, читали то, что давно хотели прочитать… Обсуждали, смеялись, грустили…

Любили друг друга…

Но… Одиннадцатого вечером Иван вышел на балкон и увидел Луну. Понял – тянуть не только безответственно, но и опасно. Для Маши.

Он прошел в кухню. Маша варила борщ, который сладко щекотал нос.

Она обернулась к Ивану:

- Вчера встретила Софью Максимовну, из второго подъезда. Она говорит, что куда-то собаки пропадают, представляешь? Грызет их кто-то. Бешеная, наверное! Говорит, Черныша видела. За стройкой, ну, за детсадом, знаешь? Черныша помнишь? Ну здоровый такой, черный пес, бегал тут, у нас зимой. Злой был, как… Как собака, хе-хе… Так Софья Максимовна узнала его! Там снег стаял, а он, выходит, под ним был… Говорит: страшное дело – жуткие раны! Грыз кто-то…

Они помолчали… У Ивана в памяти шевельнулось что-то… Черное, лохматое, зубы, пасть… Он помахал головой, отгоняя видение. Не до этого сейчас…

- Маш… Мне надо поговорить с тобой. Серьезно. Только… Я хочу, чтобы ты… Ну, короче, серьезно…

Маша изменилась в лице, на дрожащих ногах дошла до стула, села и со страхом уставилась на Ивана.

- Маш… Рано или поздно этот вопрос встал бы… Я все тянул, прости… Черт, как бы тебе сказать правильно? – Иван Павлович посмотрел в потухшие и заблестевшие глаза женщины, и, ненавидя себя, тихо произнес: - Я оборотень. Меня собака укусила. Бешеная. Я не подох чуть. Но не подох… Зато стал… другим. Сама говоришь: для своего возраста я слишком здоров и молодо выгляжу. Но… Понимаешь, минус есть, один. Огромный минус. Я… в полнолуние, тринадцатого… Раз в месяц… Типа зверем становлюсь. Волком или собакой, хрен знает… Я ничего не помню в такие моменты…И тогда творю что-то… Ужасное… Как с этим… Березиным! Тебе… Тебе дома лучше пожить… Я скажу тогда … Когда всё…

Было видно, что Маша не поверила ни единому слову. Взгляд ее был наполнен слезами и тоской.

- Ты мог бы и так просто сказать. Что надоела. Не выдумывать… Этого всего… Чепуху всякую. Я… взрослая женщина. Я много чего пережила… И это… пережила бы… Переживу… Понимаю… Надоела… Старая… И правда – на что я, такая…???

Она вскочила, Иван бросился за ней:

- Нет же! Я люблю тебя! Просто скоро я стану зверем!

Маша обернулась, усмехнулась:

- Ты сам-то себя слышишь???

Быстро оделась и хлопнула дверью.

Ивану было тяжко на душе. И все же… Дело сделано. Маши не будет рядом, когда он обратится. Значит, ей ничего не угрожает… А потом они помирятся! Помирятся, помирятся, никуда не денутся…

Тринадцатого вечером Иван Павлович сложил в таз костей, на всякий случай, налил в самую большую кастрюлю воды.

Тщательно связал себе ноги и привязал их к батарее, обмотался веревкой, которую закрепил за балконный поручень. Принял успокоительное и снотворное. Улегся на пол и задремал.

Когда пришел в себя, было около восьми вечера. Сквозь открытую балконную дверь он отлично улавливал запахи с улицы. Даже не видя диск полной Луны, мужчина ее прекрасно чувствовал.

Накатили знакомые кровавые круги, усилием воли он их прогнал, заставив себя оставаться в сознании. Затем напала жуткая тоска, просто невыносимая, нечеловеческая. Иван зарыдал, но его всхлипывания быстро перешли в скулеж, а следом и в полноценный вой. Запахи настолько обострились, что он мог теперь различить каждую мелочь во дворе, по единственно запаху.

С телом тоже что-то происходило. Кожа на руках стала покрываться стремительно растущей густой жесткой рыжей шерстью. Иван с громким воем остановил процесс преображения. Его дико колотило, ноги, жаждущие вывернуть колени в противоположные стороны, бились о ковер, зубы, которые никак не могли заостриться и вытянуться, стучали в челюсти.

«Справлюсь, справлюсь, справлюсь!!!!» - беззвучно кричал про себя Иван Павлович. – «Я человек! Человек, человек, человекчеловек!!!»

В какой-то момент в нос его ударил знакомый запах. Маша. Страх. Адреналин. И рядом еще… Другой… Темный… Дремучий… Смертельный…

Что-то не то… С Машей что-то не то.

Иван Павлович расслабился.

Пасть рванула вперед, зубы выскочили из десен, как лезвия из выкидного ножа. Уши вытянулись и стали торчком. Коленки хрустнули, мышцы налились, разрывая одежду.

Зверь легко повел лапами, и веревки лопнули, как паутина.

Мгновение – и тело само спрыгнуло на землю, приземлилось мягко, широкими упругими рывками устремилось вперед, на запахи, уходя из-под фонарей в темноту. Несколько раз встретились люди. Зверь легко и неслышно скрывался от посторонних глаз, прячась в кустах, запрыгивая на деревья и припадая к земле.

И стремительно летел вперед.

Тело испытывало блаженство. Висящая в небе Луна вела его и питала огромной силой.

Запахи приблизились. Его самка… Еще пара кварталов.

Зверь преодолел это расстояние за минуту.

Женщина лежала в темном закоулке, куда никто не заглядывает. Она тихо стонала, глаза были широко раскрыты.

Зверь осторожно шагнул вперед: чужой запах был совсем рядом.

Навстречу из мрака вышел другой зверь. Они были похожи, только этот, второй, был мельче и покрыт черной шерстью.

Он узнал черного. Это был людоед, укусивший его.

Черный немного отступил, освобождая дорогу к добыче, припал к земле. Бери. Нам хватит. Обоим.

Он шагнул вперед, не сводя глаз с людоеда, шумно обнюхал жертву. Та смотрела на него пустыми глазами.

Он ударил первым. Когти полоснули черную морду, людоед взвыл, отпрянул. Но он не остановился, кинулся вперед, впился в черный бок, схватил переднюю лапу, с наслаждение выдернул из забившегося тела. Жуткий вой огласил окрестности, но он мгновенно вцепился в черную жесткую шею твари и надавил клыками изо всех сил. Вой быстро перешел в хрип, а затем в булькание…

Спустя минуту перед ним лежал мертвый голый человек без руки.

Он повернулся к самке. Та смотрела на него в ужасе, ожидая смерти. Ему, чтобы взять ее под плечи и под колени, пришлось встать на задние лапы. Затем он побежал стремительными, длинными прыжками.

Сложнее всего оказалось запрыгнуть на балкон третьего этажа с телом в лапах. Но зверь справился: он взвалил легкую женщину на плечо, придерживая ее одной лапой, взобрался на дерево напротив стены дома и изо всех сил оттолкнулся задними лапами. Не рассчитал силы, влетел в комнату, снеся с петель балконную дверь.

Тело стремительно деформировалось, возвращая зверю человеческий облик.

Маша лежала на полу и смотрела на него, не в силах что-либо произнести. Дышала она мелко и часто. Иван Павлович рванул куртку, прочую одежду. Раны были чудовищными. Кровь продолжала течь и за эти несколько секунд уже натекла лужа.

- Ты говорила, что не хочешь стареть, - прошептал он. – Я не знал, как тебе помочь. Но Судьба решила всё за нас. Всё теперь будет хорошо. Надеюсь.

Иван Павлович укусил Машу в предплечье. Она даже не дернулась: другая боль была почти невыносима.

Женщина неглубоко вздохнула и наконец-то прикрыла глаза.

Зверь отнес Машу в спальню, уложил в кровать. Лег рядом, свернулся калачиком, прижался, чтобы чувствовать ее. Всю.

Принялся смотреть на венку на ее шее.

Пока венка очень медленно и ритмично дрожит – Маша жива. Ему казалось, что если он отведет свои огромные желтые глаза – подрагивание прекратится.

Поэтому он смотрел, и смотрел, и смотрел...