Обряд

По дороге в Броадстэйрс.

Мое имя Шон Эшмор. Мне тридцать один, я глава строительной компании. Моя жена, Саманта, риелтор. Мы познакомились пять лет назад, поженились четыре года назад. Сегодня мы на грани развода. Причина довольно банальная. Сначала она изменила мне с моим лучшим другом, потом я ей с ее подругой.

Последние полгода мы ходим к семейному консультанту, но по-прежнему не можем смотреть друг другу в глаза.

Плечо Саманты прижато к дверце, как будто она пытается просочиться сквозь стекло. Между нами на сиденье ее сумка — небрежно брошенный, но непреодолимый барьер. Я ловлю ее взгляд в зеркале заднего вида, и она тут же отворачивается, утыкается лбом в холодное стекло.

Я веду автомобиль, он летит сто миль в час, но я этого не замечаю, и потому рискую нарваться на штраф. Мы едем на побережье, в городок под названием Броадстэйрс, в графстве Кент. Здесь некогда жил и творил Чарльз Диккенс. Мы могли бы поехать из Лондона туда на поезде, дорога заняла бы два часа и всего тридцать два фунта. Но Саманта, как она обычно это делает, если уезжает из дому, собрала чуть ли не все свое имущество в три здоровых чемодана. И я, будучи в здравом уме, предпочел отвезти богатство на авто, чем толкаться с сумками на вокзале.

В городке нас ждет номер в гест хаусе с теннисным кортом и бассейном. Некая Бет Кенсингтон сдала мне через интернет огромную спальню с ванной комнатой по соблазнительно низкой цене. Дом в пяти минутах от берега. Я уже присмотрел яхт клуб и пару мест, где поиграю в гольф.

Выбраться из дому нам посоветовал семейный консультант. Но я не собираюсь провести целую неделю, стоя на коленях перед женой и умоляя простить меня. Мне, по большому счету, уже все равно. Наш брак ничто не спасет.

Иногда, засыпая, я мысленно раздавал вещи из дома: мамину вазу — сестре, диван — в офис, даже коробку с забавными трусами, купленными в Италии, представлял в мусорном баке. От этих мыслей во рту появлялся вкус дешевого, выдохшегося пива. Гребаный брачный договор составлен так, что Саманта получит практически все, даже несмотря на то, что она мне тоже изменила. Просто она смогла уличить меня.

Грег, мой, теперь уже бывший, хороший друг, трахал Саманту несколько месяцев, прежде чем до меня дошло. Не знаю, зачем жена сделала это, она так и не призналась, и до сих пор упорно молчит. Грег нес какую-то сумятицу, когда я припер его к стенке, и не сказал ничего внятного. Ни любви, ни вспышки страсти между ними, как я понял, нет. Вероятно, виной всему банальная скука. Естественно, до разборок с другом, я попытался вывести эту блеклую блондинку, коей была моя жена, на чистую воду, но она изящно уворачивалась и ускользала всякий раз, как холодная мокрая рыба. Доказать её вину я бы не сумел. Мне захотелось развестись, но контракт остановил. Тогда я решил отомстить ей. Неважно с кем, с секретаршей, с домработницей, с телкой из бара, но сделал это с ее подругой, Шейли.

И влюбился.

Шейли сама замужем. Муж старше Шейли на десять лет. Уж я не знаю, что побудило ее на брак с этим человеком, но они явно не пара друг другу. Наверное, именно поэтому она так легко бросилась ко мне в объятья.

В сравнении с Самантой Шейли сама чувственность, она свежа, податлива, послушна. Она не требовала цветов, комплиментов, больше денег, она не давила на меня, в общем не делала всего того, что делает Саманта. Однажды я забыл закрыть тюбик пасты, и замер в ожидании знакомой колкости. Но Шейли, проходя мимо, просто закрутила колпачок, не прерывая разговора. В этот момент я понял, что влюбляюсь. Мне разрешили быть неряхой, и это было слаще любой похвалы.

Думаю, это и подкупило. Я бросил курить, стал более аккуратным, после свинины чистил зубы и тратил кругленькую сумму на Шейли, что собственно и заметила жена и не преминула нанять частного детектива. А потом были скандалы, слезы, обвинения, угрозы и кончилось все психотерапией для двоих. За которую, кстати, я отдал уже почти тысячу футов, но я собираюсь отменить эту чепуху сразу по возвращении в Лондон.

Я почти смирился.

Погода успевает смениться раз десять. Не помню, взял ли я зонт и уже в тридцатый раз проверяю на макушке ли солнечные очки.

– Надеюсь, там есть массажист, – выдавливает Саманта, по-прежнему пялясь в окно.

– Город живет за счет туризма, конечно там есть массажист, – как можно более ровно отвечаю я.

– Надеюсь, народу на пляже будет немного. – В голосе жены слышно недовольство.

Лучше бы ты надеялась, что не будет дождя. Но оставвляю эту мысль при себе.

Внезапно в лобовое стекло влетает какая-то дрянь.

– Блядь! – ору я, перекрикивая визг Саманты. Напротив моего лица жирное кровавое пятно. Ни черта не вижу, и резко даю по тормозам, выкрутив руль в сторону обочины.

Дурной знак…

Должно быть, чайка. Смыв кровь, едем дальше.

Мы проезжаем вокзал и двигаемся в направлении, указанном на навигаторе. Еще немного и показался дома, построенного в характерном для викторианской эпохи стиле.

Я, как архитектор, получаю эстетическое наслаждение. Сложный объем с множеством деревянного декора, узкими окнами, милой башенкой и множеством балкончиков. Два этажа и третий, под остроконечной кровлей, оформленной в подражание готическому стилю, выложены кирпичом сочного терракотового цвета.

Мы въезжаем на двор, и еще не успеваем выйти из авто, как парадные двери открываются, и навстречу идет молодая женщина. Она подходит ближе, и при виде ее, как обычный мужик с неплохим вкусом на телок, я получаю еще один эстетический оргазм. Я немедленно выхожу из машины.

– Здравствуйте!

Чувственная брюнетка с фарфоровой кожей, зелеными глазами и пухлыми красными губами. Шелк ее платья трепещет о бедрах на легком ветру, а запах духов достигает раньше, чем улыбка.

– Добрый день. – Она взирает из-под слегка прикрытых век. – Мистер и миссис Эшмор?

Я киваю головой. Она подает мне руку.

– Бет Кенсингтон.

Рука у нее мягкая, кожа нежная, от нее пахнет обалденно. Улыбка надолго застывает на моем лице, и я мысленно трахаю эту классную телочку.

Нищий

Мы с Самантой сидим на веранде и пьем чай. Подношу фарфоровую чашку к губам и чувствую запах, отдаленно напоминающий влажную землю и лекарственную траву. Первый глоток оставляет на языке вяжущую, горьковатую пленку. Я ставлю чашку, так и не сделав второго глотка.

– Чай просто дерьмовый. – Я с отвращением смотрю, как жена цедит эти помои. Она пожимает плечом.

Но остальное на высшем уровне: комната привела в восторг, погода наладилась, воздух отменный, хозяйка дома ходячий секс, но чай – дерьмовый.

Я подношу чашку к носу и принюхиваюсь, пытаясь понять, что это. Но не могу сообразить даже отдаленно. Саманта пьет это странное пойло Саманта.

– Ты будешь заказывать яхту? – Она специально подчеркивает «ты», давая понять, что отдыхать мы будем не только от трудовых будней, но и друг от друга.

– Буду. Ты со мной? – из вежливости спрашиваю я, надеясь, что она откажется.

– Смотря в какой день ты ее закажешь и во сколько. Я уже расписала всю неделю.

Я киваю. Надо будет полистать ее ежедневник и выбрать время, когда она будет занята, чтобы свободно оторваться по полной. Ветер наносит знакомый аромат, а Саманта выпрямляет спину, значит, позади стоит Бет. В следующее мгновение я слышу ее низкий томный голос.

– Прошу прощения. – Она подходит к нашему столу. – Вам нужны рекомендации относительно того, куда здесь можно отправиться за развлечениями?

– Нет, спасибо, – говорит жена, натянуто улыбаясь.

– Да, пожалуйста, – одновременно с ней произношу я.

Конечно, мне известно, как тут все устроено. Но я хочу, чтобы Бет осталась, а я смог бы разглядеть ее получше.

Бет стоит в замешательстве, я тут же вскакиваю с места и отодвигаю для нее стул, косясь на жену. Саманта в бешенстве.

– Благодарю. – Бет усаживает свою упругую задницу на сиденье. Ее титьки, на которые я смотрю сверху, подскакивают, когда она слегка привстает, пока я пододвигаю стул ближе к столу. – Я дам вам номер яхт клуба, который вы вряд ли найдете в интернете, потому что он частный. Цены в нем немного выше, чем в клубах для туристов, но зато очереди нет. Миссис Эшмор, вы еще не записались к массажисту?

– Да, записалась, – не глядя на Бет, отвечает Саманта.

Ногти у Бет накрашены красным лаком, отчего пальцы и кисти кажутся ослепительно белыми, почти прозрачными. Я вижу вены сквозь кожу. Также я вижу вены на груди. Она как мраморная статуя. Руки сложены на коленях, которые соблазнительно выглядывают из-под подола платья. Бет поворачивается ко мне и о чем-то спрашивает, я не слышу.

– Так вы играете в гольф? – приподнимает она одну бровь.

Я киваю, она рассказывает о чем-то, а я смотрю на ее белые зубы и язык, как он двигается во рту, как шевелятся губы. Я ничего не слышу.

***

Мяч летит очень далеко и падает куда-то в лес. Я еще ни разу не попал в лунку. Мой кедди жалостливо смотрит на меня. Я решаю пойти поискать мяч, хотя это не обязательно. Вручив парню клюшку, иду в лес. Пристроившись за кустами, отливаю, насвистывая себе под нос. Тут хорошо, очень тихо и свежо. Воспоминание о Шейли тянет ей позвонить, но я давлю это желание. В пять у меня теннис.

После тенниса в гест хаус встречаюсь на пороге с мужчиной и женщиной. Им обоим, как и мне за тридцать. Он высокий и накачанный, хорошо одет. Светлые волосы зачесаны назад. Она шатенка, но как по мне, средненькая, хотя выглядит весьма респектабельно, под стать мужу. У их ног стоят чемоданы. Я приветливо протягиваю руку мужчине.

– Шон Эшмор. Я здесь с моей женой Самантой.

– Очень приятно, Уилл Хаттингтон, моя супруга, Лана. Вы тут давно?

Далее мы немного болтаем и договариваемся скинуться на яхту. Приходит Бет и селит их в соседнюю к нам с Самантой комнату. Я же поднимаюсь к себе и нахожу, что жена в душе. Пока она не вышла, быстро хватаю купальные принадлежности и со всех ног несусь на пляж.

Солнце висит над водой, но сядет еще не скоро. Я нахожу свободный шезлонг, заплатив предварительно несколько центов смотрителю пляжа, и расстелив полотенце, устраиваюсь принять солнечную ванну. Опускаю солнцезащитные очки и засыпаю. Но не успеваю увидеть первый сон, как кто-то трясет меня за плечо. Я открываю глаза, пляж пустой, солнце почти погрузилось в воду. Рядом не смотритель, а невнятный старика, одетый в костюм из прошлой эпохи.

– Купите книгу, сэр, – бормочет он и сует мне что-то прямо в лицо.

– Я не подаю, – отбиваюсь я от старика.

– Старинная книга, девятнадцатый век, сэр. Всего за пять фунтов!

Отмахнувшись, я встаю и тяну на себя льняные брюки. Краем глаза замечаю, что к нам приближается смотритель. Старик, выдохнув, стремительно ковыляет прочь. Смотритель не успевает – старик уже в недосягаемости. Я набрасываю рубашку на плечи и сую полотенце под мышку. Я почти ушел, когда смотритель окликает меня:

– Сэр, – он протягивает мне что-то. – Вы забыли книгу.

Книга

19 января 1858 года.

В кабинете очень тихо. Во всем доме не слышно ни звука. Две недели назад я уволил слуг, потому что им больше нечем платить. Остались лишь дворецкий и кухарка. Я оставил. Из жалости. Обоим под шестьдесят, и они слишком стары, чтобы привыкнуть к новым хозяевам.

Эссетер прислал письмо. Мой брат, Джонатан, (черт бы его побрал) проиграл графу пятнадцать тысяч футов и в качестве залога оставил документы на дом. Он взломал шкатулку для бумаг. Будь проклят тот день, когда мне пришлось отказаться от услуг поверенного, забрать документы и хранить их в доме.

Следующее письмо оказалось от Джорджа Кэмптона. Мой однокашник и сокурсник по Кембриджу, приглашал в Лондон на празднество в честь помолвки с Эмилией Уотерфорд. Если поеду, то истрачу последние сбережения на подарок и проживание в Лондоне. Не могу себе такого позволить. Но это мой единственный и настоящий друг, и пропустить такое важное для него событие у меня нет права.

24 января 1858 года.

Джордж просто сияет от счастья, впрочем, как и его невеста. Еще бы! Эмилия словно ангел, так она хороша собой. Голубоглазая, белокурая, маленькая и хрупкая. Прелесть, да и только! А характер какой! Покладистая, скромная, в общем, отличная партия для Джорджа. Отец его, впрочем, не приехал, он болен. Я искренне рад за Джорджа. Есть, правда, один нюанс, но я предпочитаю не рассказывать о нем моему другу.

1 февраля1858 года.

После недельных гуляний, Джордж получил известие, что после продолжительной болезни умер его отец. Мой друг разбит. Я ничем не могу его утешить. Это надо просто пережить.

23 февраля 1858 года.

Я устроился в контору «Филч и компаньоны». Это адвокатская контора. Жалование небольшое, но прокормиться можно. Джордж предоставил мне свою квартиру в центре Лондона, чтобы мне не ездить в город из поместья. Сам он, похоронив отца, так и остался в родовом поместье. Невеста ждет его уже три недели.

Не хочу заниматься адвокатурой. По-прежнему лелею мечту о занятии архитектурой.

2 апреля1858 года.

Джордж вернулся в город и не один. С собой он привез вторую жену отца – Элизабет Кэмптон, урожденную Хоффолк. Интересно в ней то, что сама она из Америки. Ей всего, подумать только, двадцать четыре! Она на год младше нас с Джорджем, и на целых тридцать лет младше усопшего Кэмптона старшего. Бедняжка. Я спросил Джорджа, как могла молодая и красивая девушка выйти за его престарелого отца. Мой друг объяснил, что отец Лизы (как зовет ее Джордж) – нувориш. Семья ее крайне богата, поэтому отец Джорджа и женился на ней. Не думал, что у них какие-то финансовые проблемы.

Хоффолк хотел породниться с древней английской фамилией. Мне казалось, браки по расчету давно не в ходу.

3 апреля 1858 года.

Джордж и Элизабет ждут понедельника. Тогда откроется контора, где я работаю, и их адвокат огласит завещание. Лиза (я позволю себе так называть ее) молчалива и несколько отстранена от происходящего. Но это отнюдь не портит ее, наоборот, придает что-то трогательное, и она выглядит беззащитной.

Она прекрасна! Фарфоровая кожа, легкий розовый румянец играет на щеках. Лицо невероятной красоты, такое правильное и пропорциональное. Губы словно темно-алая роза. Зеленые глаза смотрят обольстительно из-под черных длинных ресниц. Ее темные гладкие волосы словно зеркало блестят на солнце. Траурное саржевое платье подчеркивает контрасты в ее внешности, и даже в печали она прекрасна.

Хочу написать ей стихотворение. Я влюблен.

Описание из дневника четко совпадает с тем, что я дал хозяйке гестхауса. Не книга, брошенная нищим, а тетрадь. Личный дневник некоего Чарльза Престона. Отложив пожелтевшие страницы, я щелкаю ноутбуком посмотреть в интернете — нужно проверить, кто он такой.

Сухие данные: кто родители (лорд и леди Престон, леди Престон урожденная Безант), где родился (графство Суррей, Вейбридж), когда (14 ноября 1844 года), не привлекли моего внимания так, как обстоятельства смерти. Он умер в 1872 году в психиатрической клинике Колни Хэтч в Мидлсексе (туда помещали всякий сброд).

Интересно, отчего никто не упек его в маленький домишко с личной сиделкой, как это было принято у богатых господ. Оказалось, что Престоны были на грани разорения, еще до кончины Престона старшего. Окончательно все угрохал младший брат Чарльза, что видно из дневника. Ничего о причинах душевной болезни автора и о том, что стало с его братом нет. Зато есть фото Чарльза.

Бедняга, на фото он уже, очевидно, пациент клиники. На нем что-то вроде полосатого ватника с номером. Он довольно хорош собой. Волосы у него до плеч, темные и вьющиеся, в глазах проглядывает ум (что странно для сумасшедшего). Нос тонкий прямой, губы пухлые.

– Даже на отдыхе работаешь. – Из ванны входит Саманта.

Потому что счета за дом и выплаты по кредитам, тупая ты дрянь, никто не отменял, думаю сказать я, но молчу. Она садится на край кровати, растирая руки (видимо нанесла крем), и замечает тетрадь.

– Что это? Здесь разве есть винтажный магазин? – недовольно бурчит она.

Дело в том, что я люблю всякие винтажные штучки, и, если мне что-то нравится, я беру это и не смотрю на цену. И Саманта вечно выговаривает мне за такие вот покупки.

Тетрадь, кстати, для вещи, которой сто пятьдесят лет, находится в сносном состоянии. Пожелтевшая бумага, исписанная чернилами и пером, приводит меня в восторг. У Чарльза почерк аккуратный и разборчивый, и поскольку я тоже веду дневник, я поспешил узнать, что же волновало этого парня, жившего в позапрошлом столетии.

Я захлопываю ноутбук и убираю на прикроватную тумбу (сам я лежу в кровати). Саманта ложится и поворачивается ко мне спиной. Я еще лежу какое-то время, раздумывая над тем, лечь спать или продолжить чтение. В итоге, мы выключаем лампы на прикроватных тумбах и почти засыпаем, как вдруг за стеной наши соседи решают потрахаться.

Тело напрягается. У меня не было секса со того самого дня, как Саманта закатила скандал из-за моей измены. А нет. Вру. Три месяца назад я пару раз урывками виделся с Шейли прямо на строящемся объекте.

Я поворачиваюсь к Саманте, она делает вид, что спит.

Что за дрянь? Неужели ей не хочется?

Пялясь в темноту я все думаю об оргазмах Саманты. Что если со мной у нее их никогда и не было?

18 августа.

Дождливое утро. Уже в пять утра по карнизу забарабанило.

Я развлекаю себя как могу. После завтрака (с тем же блевотным чаем) отправляюсь в малую гостиную дома, где стоит бильярд. Тут я застаю Уилла. Вид у него более чем довольный. Засранец. Мы играем партию, вторую, третью…

Обед. Чай.

После еды, я выхожу на веранду, чтобы покурить (будь ты проклята Саманта) и вижу хозяйку дома. Она стоит у цветочной клумбы спиной ко мне и отстригает пионы и складывает их в корзину. Я спускаюсь к ней, чтобы поболтать. Но, как и вчера, ничего не слышу, а только чувствую, как ее два напрягшихся от прохладного воздуха соска смотрят прямо на меня и жгут мое тело.

Она очень соблазнительна. У меня встает, и чтобы скрыть это, я стягиваю пуловер и повязываю его себе на бедра. Занавес.

Я стою в душе и пытаюсь онанировать. Но ничего не выходит. У меня депрессия, я в этом уверен. Еще никогда я не был таким злым, люди (особенно Саманта) раздражают меня, как никогда.

Зубная щетка, упавшая с полки, вызывает прилив ярости. Тиканье часов на прикроватной тумбе звучит как молоток по черепу. Даже то, как Саманта дышит — слишком громко, слишком назойливо — заставляет сжимать кулаки, пока ногти не впиваются в ладони.

Я смотрю на себя в зеркало. Я молод (еще пока) и хорош собой. Да, я хорош собой, что бы ты там не думала, тупая ты стерва, Саманта. Я вспоминаю ее круглые глаза, когда она орет, что я трахаю Шейли.

Я поглаживаю подбородок. Я спортивный и светловолосый, и черты лица у меня правильные. Да я секси.

Провожу пальцами по щетине на щеках, изучая в зеркале знакомые черты: прямой нос, светлые брови, стандартный разрез глаз. Такое лицо могло принадлежать бухгалтеру, учителю, водителю автобуса. Оно ничего не говорит обо мне, Шоне Эшморе. Это маска, за которой никто не прячется.

7 мая 1859 года.

Я в поместье Джорджа. Оказалось, отец завещал его моему другу, а квартиру – Лизе. А жили они до сих пор наоборот. Но Лиза не хочет переезжать в Лондон. И они договариваются оставить все, как есть. Только надо отремонтировать дом: левое крыло особенно нуждается. Сад крайне запущен. По просьбе Джорджа я сделаю эскиз и план нового обустройства сада, чему я крайне рад. Применить свои знания на практике – это вселяет уверенность в собственных силах.

Рано утром я отправился в сад, прихватив бумагу и чертежные принадлежности. Я намеревался составить чертеж того, что уже имелось (пока мне не привезут из архива настоящий документ), чтобы хотя бы отдаленно я мог представить итоговый результат.

В саду была Лиза. Она срезала розы. Поскольку она стояла спиной ко мне, то не обратила на меня внимания. Я не стал ее тревожить и принялся разглядывать ее стройную фигуру. Затем я перешел к шее, к границе роста волос. Тут она обернулась. Я извинился, подумав, что напугал ее, стараясь звучать как можно более искренней и учтивей. Лиза внимательно оглядела меня с головы до ног и заметила чертежные принадлежности.

"Отнюдь. Меня сложно напугать. Вы уже принялись за работу, как похвально, мне нужно поблагодарить вас за это".

Когда она заговорила со мной я весь окаменел. (И, кажется, я выглядел очень глупо). Я совершил опрометчивый поступок. Я спросил, не страшно ли ей жить в доме одной.

Сказав это, я не имел ввиду необходимость нанять больше прислуги, а то, что Лизе, стоит повторно выйти замуж (хотя она всего как пару месяцев овдовела). И она, будто прочитав мои мысли, сказала:

"Вы делаете мне предложение? Довольно бестактно с вашей стороны, Чарльз."

Я был ошарашен. Она угадала мое тайное желание. Лиза холодно смотрела на меня в ожидании извинений. Я прознес какую-то ложь.

"Вам лучше оставить всякие попытки ухаживать за мной, – строго и сердито сказала она. – Я знаю, что ваша семья разорена. С меня довольно прошлой сделки купли-продажи, которую устроили отец и почивший супруг. Теперь я сама себе хозяйка и не меняю любовь на деньги."

Она резко ушла, оставив меня в оцепенении.

13 мая 1859 года.

Я сделал сырой проект сада. Вышло неплохо, но знаю, что могу лучше. И сделаю!

Но все еще обескуражен резкостью и прямотой Лизы. Ну а, что я хотел? Глупый осел. Я написал ей стихотворение и намереваюсь отдать ей его перед отъездом.

20 мая 1859 года.

Накануне отъезда я вручил стихотворение Лизе и попросил открыть его после нашего с Джорджем отбытия. Она молча приняла его. Я провел бессонную ночь, думая о ней и о своем нынешнем положении. Если бы у меня были деньги, все было бы куда проще. Я в ужасном состоянии. Мука донимает меня. Я хочу выпить.

25 мая 1859 года.

Я сделал вынужденный перерыв, но все эти пять дней был сам не свой – так мне хотелось написать о случившемся.

Когда я спустился в кабинет (мне захотелось отнюдь не воды, а чего-то покрепче), то застал там Лизу. Она сидела за бюро и рассматривала окончательный проект сада. Она подняла голову, когда я вошел, и как я заметил, лицо ее смягчилось впервые с тех пор, как я сморозил ту глупость.

Я извинился за то, что потревожил ее, и уже хотел ретироваться, но она остановила меня.

– Простите меня, Чарльз. Я была слишком жесткой с вами. Вы не виноваты в том положении, в каком оказались. Джордж рассказал о вашем брате. Не перебивайте, – сделала она мне знак, чтобы я не вздумал оправдываться. –Я сочувствую вам и хочу помочь. Я хочу наградить вас за труд. Проект действительно пришелся мне по душе.

Тут она взяла со стола чековую книжку и перо и приготовилась писать.

– Пятидесяти фунтов будет достаточно?

Ее слова шокировали меня. Она предлагала половину моего годового дохода. Она подписала чек. Вырвав его из книжки, Лиза встала и подошла ко мне. Она была мила и искренна. Я взял чек и посмотрел в него. Но то, что я увидел, снова привело меня в шок. Вместо цифры и слова «пятьдесят» было написано «сто тридцать». В недоумении я посмотрел на Лизу.

– Скажите, Чарльз, – сказала она голосом, от которого у меня мурашки побежали по коже, – можно ли купить любовь?

Я не понимал, что происходит. Наконец, я взял себя в руки и после некоторого раздумья ответил, что нет.

– А одну ночь? – заглянула она мне в глаза и положила руки на плечи.

И в этот момент я словно рехнулся, бросил чек и с жадностью набросился на нее. Впился ртом в ее губы (она укусила меня, что даже кровь выступила), схватил за талию и подтолкнул к столу. Обезумев от желания, я разорвал халат и ночную рубашку у нее на груди и, прильнув к ней, принялся жадно облизывать. Сжал ее бедра. Лиза же в свою очередь одним рывком расстегнула, сорвав пуговицы, на мне рубашку. А затем принялась расстегивать мои панталоны.

Когда она взялась за меня там, я уже готов был закончить, не начав. Я усадил Лизу на стол. Путаясь в ткани подола, наконец, нашел, что искал, и резко грубо вошел в нее. Словно тысяча молний пронзили мое тело. Я застонал от блаженства, с ее губ сорвался вздох.

Когда все было кончено, мы разошлись, и я…

Я не дочитываю. Я смотрю на Саманту. Кажется, она действительно спит, а у меня эрекция, и она никому не нужна. У парня, жившего в эпоху чрезмерно строгой морали, секс был чаще, чем у меня, живущего в эпоху промискуитета. Нервный смешок срывается с моих губ в пустоту ночи. Откладываю тетрадь, дрочу, кончаю, засыпаю.

19 августа.

Меня будит телефонный звонок. Я хватаю трубку аппарата, стоящего на тумбе и слышу длинный гудок – это звонит мобильный. Я подскакиваю, шарю в кармане брюк, висящих на стуле, смотрю на экран. Блядь! Шейли…

– Мы же договорились, чтобы ты не звонила мне всю неделю! – закрыв дверь в ванну, злобно шепчу я, прикрывая трубку рукой.

– Шон, это не может ждать. – Она явно чем-то расстроена, возможно, плачет. Скорей всего плачет. – Надо срочно поговорить.

– Не могу говорить, Саманта может услышать. – Я тихонько приоткрываю дверь удостовериться, что жена спит.

Она спит. Голос Шейли заставляет вернуть внимание к разговору.

– Шон, я знаю, ты в Броадстэйрс, потому что я тоже здесь.

Слова бьются словно ток. Она преследует меня? Только не она!

– Мы с Сэмом вышли в море на его яхте и пристали вчера в порту из-за поломки в двигателе. Я видела тебя в Пайнс Крик.

Я действительно был там с Уиллом, мы заказывали яхту на сегодняшний вечер. Шейли всхлипывает. Меня пробирает этот звук до самых костей. Безумно жаль ее. Сегодня я и Хаттингтоны катаемся на яхте, так что я могу с ней встретиться. И я соглашаюсь. И еще потому, что рассчитываю на перепих.

Мы встречаемся в маленькой кафэшке на берегу. Здесь полно народу, нас не просто будет углядеть кому бы то ни было (понятно кому). Шейли не то что бледная, она зеленая, хотя, я знаю, она нормально переносит морские прогулки. Пот медленно ползет по моей спине, и когда ветер дует в спину, я покрываюсь мурашками.

– Что такого срочного у тебя случилось, чтобы так рисковать?

Я стучу ногтем по стакану с виски. Шейли взяла воду. Она подавлена, разбита, хотя ее муж не догадывается об измене, и я не понимаю, почему она в таком состоянии, но догадываюсь.

– Шон, скажи, что там у тебя с Самантой?

– А что с Самантой? Ничего.

– Ты собираешься разводиться? – с надеждой в голосе спрашивает Шейли, ожидая, что мой ответ будет положительным, но я говорю нет.

– Я пойду по миру, буду разорен, она все отберет, даже трусы, что будут на мне в зале суда, – выстреливаю я, как из автомата.

– А я развожусь, – вдруг выпаливает Шейли.

Я зависаю на пару мгновений. Что с ней такое?

– Твой контракт позволяет это?

– Шон, я беременна! – пускает контрольный мне в голову Шейли. – Уже три месяца. И ребенок твой. Сэм был в командировке тогда.

Слюна во рту становится вязкой как смола.

– Но ты разве не принимаешь контрацептивы? – Я слышу собственный голос как чужой.

– Тогда не принимала. Я хотела этого! Я хотела твоего ребенка. Потому что…– Она всхлипывает. – Потому что люблю тебя.

Я убит. Наповал.

– Я разведусь и получу небольшое содержание. Потом я останусь ни с чем, – заканчивает она.

Я допиваю виски залпом, оно немного притупляет страх. Мы выходим из кафе. Она не смотрит на меня, потому что боится, что я ненавижу ее. Но я ее не ненавижу. Не знаю, что чувствую. Внезапно на лицо падают робкие капли дождя и откуда-то наносит запах свежеиспеченного хлеба и, почему-то, дыни. И вспоминаю, как мы с Шейли первый раз переспали. Мы были в нашем с Самантой загородном доме. Стояла похожая погода. Мы с Шейли как раз закончили кататься на лошадях. Так мы оказались загнанными дождем в конюшню. Там на сене мы и кувыркались. И от нее пахло дыней, то есть духами.

Я вспоминаю, и на меня накатывает что-то. Нежность или любовь. Я поворачиваюсь к ней, беру за плечи, и сам не зная, что творю, говорю:

– Разводись. Я тоже подаю на развод в понедельник.

Просто так я сижу на палубе и вяжу брамшкотовый узел, хотя мне он ни к чему. Яхта идет гладко. Я чувствую соль на губах, я чувствую свободу. Почему я не родился сотни лет назад, скажем, викингом? Бьюсь об заклад, мне понравилась бы варварская жизнь, хоть бы она и была очень короткой. Мне кажется, тогда люди острее ощущали скоротечность отпущенного им времени, и от того жизнь их была наполнена бȯльшим смыслом. Не то, что сейчас.

Яхта скользит, Уилл с женой пьют шампанское. Детей, как я понимаю, у них нет. Тут мне приходит в голову одна интересная мысль. Дети ведь растут очень быстро. Почти молниеносно для посторонних. Может так Господь напоминает нам о том, что мы не вечны?

Я возвращаюсь в гест хаус. Уставший и довольный собой, поедаю ужин, пью дерьмовый чай и иду в нашу с Самантой комнату и снова беру дневник Престона. Я читаю и с удивлением обнаруживаю, что все, о чем он пишет, это Лиза. Он явно ею одержим.

Бал по случаю выхода в свет.

15 июля 1859 года.

Вчера меня наградили денежной суммой в «Филч и компаньоны». Разбирая бумаги по закладной одного нашего клиента, я обнаружил завещание, составленное его отцом и подписанное более поздней датой, чем оглашенное. И теперь он, не получивший изначально ни гроша, очень состоятельный человек.

Сумма вознаграждения не очень большая, но ее хватило на то, чтобы я смог купить Лизе небольшую подвеску. Я не видел ее уже два месяца, и не знаю, когда увижу вновь. Я умираю без нее, как путник в пустыне лишенный воды.

Сегодня у меня выходной и я, дабы хоть как-то отвлечься от гнетущих мыслей, пригласил Джорджа и его невесту в ресторию Абардин.

Как же они прекрасно дополняют друг друга! Эмилия сама невинность, сама чистота! Джордж не только красавец, первый в гребле, но и моральный человек. Я всегда поражался его стойкости в борьбе с пороком. В отличие от меня он не то, чтобы никогда не брал порочных женщин или пробовал курить опиум, но даже никогда не пил спиртного и не курил сигарет! Без всяких сомнений, Эмилия в надежных руках праведного и совестливого человека.

Глядя на них, я так расчувствовался, что когда наша прекрасная дама ушла припудрить носик (ох, эти женщины), я решился открыть моему другу то, о чем умолчал в начале.

– Когда же свадьба, Джордж?! На твоем месте я не стал бы так долго медлить! Вы так влюблены, что я невольно завидую. У тебя теперь прекрасное обновленное поместье, доход, содержание, скорей женись!

Я еще не закончил, как на лицо Джорджа наползла тень.

– Ах, Чарльз, если бы ты знал. – Прозвучало горько и таинственно.

Вдруг я понял, что, возможно, он догадался.

– Джордж, именно поэтому не нужно медлить! Я знаю, как это бывает. Долги постепенно растут, ты не успеваешь их отдавать, боюсь мистер Уотерфорд не сможет остановить своего сына. Я знаю, что брат Эмилии ввяз в крупные долги. Поэтому, пока есть шанс твоей невесте получить хоть какое-то приданое вам надо жениться!

Джордж был сбит с толку. Я стал объяснять, что семья Эмилии на грани разорения. Он лишь хлопал глазами, и ничего не успел ответить, потому что Эмилия вернулась и принялась щебетать.

– Вы слышали, Чарльз, к мачехе Джорджа из Америки приехали отец и ее младшая сестра. Девушке исполняется шестнадцать, и мистер Хоффолк собирается устроить для нее выход в свет. Они уже наняли дом и пригласили, только представьте, сотню гостей! Можно было бы счесть это за дурной тон, но им простили, поскольку они американцы.

Тут же я забыл о проблемах Эмилии и Джорджа, озабоченный тем, что получить приглашение мне не суждено.

В крайне дурном настроении я вернулся в пустой холодный дом и застал там брата, пьяного и воняющего опиумом. Внезапно меня охватил такой гнев, такая ненависть к нему, что хватило бы затопить весь Старый и Новый свет! И в следующее мгновение мне стало так стыдно за себя, жгучие слезы на вернулись на глаза. (тут запись размыта)

17 июля 1859 года.

Я не могу поверить в это, но Лиза пригласила меня! Я отправился к Арчистеру и занял у него смокинг. Джордж и Эмилия подвезли. Мистер Хоффолк снял первый дом на Кэмпдэн Хилл в Лондоне. Подъезд был заставлен омнибусами, поэтому нам пришлось остановиться за воротами и пойти пешком.

Богатство платьев расстроило меня. Я шел, потирая ладони о чужой смокинг, и разглядывал знакомых, но еще больше незнакомых. Как сказала Эмилия, были здесь гости из Нового света. Все в золоте, дамы в бриллиантах. Нефтяники, золотодобытчики, крупные землевладельцы.

Когда мы прошли в главную залу, я принялся глазами искать Лизу. Одна дама с колье небывалых размеров колье прошла мимо, и я вспомнил, что забыл подарок для моей возлюбленной, так сильно я был захвачен эйфорией, получив приглашение.

Наконец, я выцепил взглядом милое мне лицо. Лиза стояла подле мужчины, тот был ко мне спиной. Аккуратно проталкиваясь среди гостей, я подошел к ним.

– Чарльз! – воскликнула моя госпожа, заметив меня.

Она выглядела соблазнительно в атласном красном платье. В изломе бровей я видел что-то роковое. В глазах обещание. В губах наслаждение.

Мужчина повернулся.

– Папа, это Чарльз Престон, очень хороший друг Джорджа. Чарльз, это мой отец, мистер Роберт Хоффолк.

Я пожал руку отцу Лизы, и почувствовал при этом некоторое отвращение. Дело в том, что вид у мистера Хоффолка более, чем странный. Еще никогда в жизни я не видел столь отталкивающего старика. Да, именно старика, хотя насколько я помню, ему должно было быть чуть больше пятидесяти. Он походил на мумию в египетском музее. Рука его была сухая, дряблая, но хватка – железной. Прикосновение вызвало во мне дрожь, но я не подал виду.

В следующее мгновение, к нам подошла прелестная юная девушка. Она поразительно походила на Лизу.

– Чарльз, – Лиза указала рукой на леди, – это моя сестра Анна.

Когда Лиза представила меня юной прелестнице, я поцеловал Анне руку и испытал при этом что-то похожее на экстаз, как будто выкурил опия. Девушка смотрела на меня во все глаза, в них мелькнуло что-то, что заставило думать, будто я понравился ей.

После я был представлен трем тетушкам Хоффолк, внешность которых вселяла не меньшее отвращение, чем вид мистера Хоффолка. От них всех исходил сладковатый запах, смутно знакомый, слегка тошнотворный.

Весь вечер я только и делал, что следил за Лизой. Вокруг нее постоянно вертелся граф Рочестер, и она отвечала ему взаимностью, от этого в глубине меня кольнул сильный страх. И как оказалось не зря. Я нашел Джорджа и спросил о Рочестере. Да, он ухаживал за моей госпожой и как будто намеревался сделать ей предложение (будь он проклят!). Лиза весь вечер избегала даже смотреть на меня.

Наконец, я уловил момент, когда она вышла на балкон за глотком свежего воздуха, и бросился вслед, торопясь объясниться. Я тихо позвал ее по имени. Она обернулась и как мне показалось вид у нее был скучающий.

– Чарльз! Я даже не спросила, как ваши дела? Ваш брат так и не одумался?

– Нет, не одумался. Лиза (впервые я осмелился так ее назвать). – Я подошел к ней почти в плотную и опустился на колени, при этом мне показалось, ее это ничуть не смутило и не удивило. – Могу ли я надеяться, что вы поверите мне? Что дело не в деньгах? – Я взял в ладони ее правую руку. Она недоумевающе посмотрела на меня. – Могу ли я лелеять мечту стать вашим супругом?

– Ох, Чарльз, – недовольно сказала она и одернула руку. – Лучше вам заняться Анной. Вы ей понравились. Думаю, отец, разрешит вам жениться на ней. У вас довольно знатный род.

– Но что мне Анна! – в сердцах воскликнул я и вскочил на ноги. – Я люблю вас! И только вас! Все это время я поглощен вами, Лиза. Я не могу есть, не могу пить. Я ваш раб, Лиза. – Я снова приблизился к ней и припал к ее ногам. – Я не могу жить без вас!

– Встаньте, Чарльз. – В ее голосе звучал холод.

Я встал. Ничего не сказав, она оставила меня в одиночестве. Выносить эту муку было не по силам. Горя от стыда, я бросился к выходу. И уже почти вышел, как вдруг над моей головой раздался женский голос, зовущий по имени. Лиза стояла на втором пролете лестницы. Она медленно пошла наверх, зовя взглядом, я последовал за ней.

Лиза привела меня в роскошную спальню. Она стояла посредине комнаты и смотрела, чуть прикрыв веки. Повинуясь неслышному зову, я как во сне подошел к ней и прильнул к ее губам. Ее горячее дыхание обжигало. Я лобызал ее декольте. Обилие шнурков, пуговиц и невероятное количество тканей, скрывавшихся божественное тело Лизы, только раззадоривали. Кое-как я высвободил ее груди и с жадностью прильнул к ним. Мы не освободились и от половины одежды, когда моя госпожа увлекла меня на постель. Ее ноги обвили мою талию, я вошел в нее и с энтузиазмом принялся биться о ее ягодицы. Она стонала так сладострастно, что я еле сдерживался. Опасаясь оставить ее неудовлетворенной, я стал гладить ее там рукой. Внезапно она вцепилась в мои волосы и забилась в исступлении. Стон вырвался из моей груди, уставший я опустился на нее.

20 августа.

Проклятое чтиво так возбудило меня, а моя хозяйка была так соблазнительно одета сегодня за завтраком, что мои штаны чуть не лопаются, благо я сижу за столом и скатерть достаточно длинная, чтобы никто не заметил моего возбуждения.

Бет что-то говорит, но я ничего не слышу. В мыслях я уже вылизываю ее там. Я ухмыляюсь, Саманта смотрит на меня, нахмурившись, и я понимаю, что то, о чем идет речь не должно вызывать подобной реакции. Я принимаю серьезный вид и одним залпом выпивают чай, который по-прежнему дерьмовый.

Чтобы получить разрядку моему напряжению, я два часа играю в теннис с приглашенным тренером и это помогает. Но потом час гуляю по пляжу, и обилие женских тел в купальниках возвращает меня в прежнее возбужденное состояние. Я оставляю пляж и отправляюсь в город. Не знаю, как долго я брожу по улицам, не следя за дорогой. Внезапно я нахожу себя стоящим перед городским кладбищем.

Не зная зачем, (возможно виноваты мысли о скоротечности жизни) вхожу в кладбищенские ворота. И ничуть о том не жалею, потому что получаю эстетическое удовольствие.

Кладбище старое, думаю, девятнадцатый век (и да, так оно и есть, это видно по датам на надгробиях). Здесь много обелисков, сломанных колонн, статуй ангелов. Есть и нестандартные: голова пса, льва, чей-то бюст. Растительность буйствует, плющ обвивает все это многообразие. В глубине более старые захоронения и склеп. Я подхожу ближе, читаю надпись над входом и замираю.

«Лорд и леди Престон» гласит надпись. Рядом со склепом могила с фигурой ангелом-мужчиной, сложившего руки на груди. Под статуей читаю: «Джонатан Престон. Несправедливо убиенному юноше», и даты. Скончался он в 1859 году, в конце августа. Тут я понимаю, что это родня автора дневника, что я читаю. Но могилы его самого не нахожу. Потрясенный я возвращаюсь в гест хаус.

Саманта спит в комнате. На лице у нее разглаживающая маска. Я переодеваюсь для купания и иду к бассейну. Ныряю пару раз, выхожу из воды и устраиваюсь на лежаке, подставив лицо солнцу.

Приподнявшись на локтях, вижу, как в комнате моей хозяйки опадает штора. Затем минут через пять Бет выходит из дому и идет к бассейну. На ней шелковый халат и сланцы. Она скидывает все это и остается в алом бикини. Не взглянув на меня ни разу, она ныряет и выплывает в полуметре справа. Подплыв к лесенке, она выбирается из воды.

Идеальное тело. Округлые титьки, тонкая талия, длинные ноги. Ни капли жира, видно ребра, выпирающие под кожей, острые ключицы. Такие упругие бедра и ягодицы. У меня встает. Она проходит к соседнему лежаку, расправляет мокрые волосы. По центру ее живота, вниз к пупку, медленно сползает струйка воды. Еще мгновение — и она проскальзывает под резинку плавок. Мои трусы как шатер, и я даже не пытаюсь это скрыть. Ноздри трепещут, я облизываю пересохшие губы.

– Хотите выпить, Шон? – спрашивает Бет, как ни в чем не бывало, хотя видит, мою эрекцию. Я киваю. – Тогда идемте в погреб, поможете открыть бутылку вина.

Словно во сне, я молча иду за ней в дом, мы спускаемся в подвал. Бет выбирает вино.

– Какое лучше, белое? – спрашивает она, достает из ячейки бутылку.

Она не успевает повернуться, как я прижимаюсь к ее заднице. Она замирает и ждет, что будет дальше.

– Я хочу тебя, – хриплым голосом шепчу я ей в ухо.

Затем встаю на колени, стягиваю с нее плавочки и носом зарываюсь ей в ягодицы. Она расставляет ноги, чтобы я смог дотянуться языком до ее киски. Она там мокрая, но не от воды. Со стоном я зарываюсь в нее носом. Она разворачивается, раздвигает ноги, закидывает одну мне на плечо. Потом хватает за волосы и прижимает лицом к себе. Я работаю со всей силой. Чувствуя, что дальше некуда, я вскакиваю, стягиваю трусы и вставляют ей. Она там горячая, узкая. У меня все получается, как надо и я чувствую себя победителем.

Вечером мы с Самантой сидим на веранде в саду. Она пьет пойло-чай, я нет. Мне так хорошо, что я наглею.

– Ты точно посещаешь тренажерный зал? – с сомнением в голосе спрашиваю я ее. – Что-то ты разжирела, – прямо так и говорю я.

Челюсть ее отвисает до самого пупа.

– Талия, по-моему, исчезла, и прощальные руки появились. – Так я называю нижнюю жирную отвисающую часть руки, где должен быть трицепс. Вы машете кому-то на прощание, а она машет с в такт вашей ладони. – Ты вообще, как-то постарела, – язвительно ухмыляюсь я.

Саманта пялится на меня, не в силах что-либо ответить. Я же в глубине души поражаюсь своей циничности. Таким я еще никогда не был.

Сон Чарльза Престона.

15 августа 1859 года.

На протяжении почти целого месяца мы встречаемся с Лизой, от чего я чувствую себя победителем. Она моя и только моя, а я – ее. Моя госпожа ненасытна и беззастенчива. Но скоро она возвращается в поместье, сразу после отъезда родственников. И это печалит меня.

18 августа 1859 года.

Сегодня мне нанесла внезапный визит Эмилия. Она была крайне расстроена. Оказалось, Джордж два месяца назад назначил дату свадьбы на начало августа, но затем отодвинул на сентябрь. Вчера, он прислал письмо (даже не сообщил лично), в котором отодвигал заветный для Эмилии день уже на ноябрь.

Когда я спросил, где сейчас Джордж, она сказала, что он с Лизой уехал в поместье. Уехали они спешно, никого не предупредив. Это повергло меня в шок. Внезапно я почувствовал укол ревности. (Тупой ублюдок ты, Джордж) Враз мне стало все ясно. Но в глубине души я еще надеюсь, что ошибаюсь. Мне хочется отправиться вслед за ними, но понимаю, что это сверх наглый поступок. Теперь я сижу у себя в кабинете, пью виски, и так тошно мне не было еще никогда.

20 августа 1859 года.

Утром дворецкий принес письмо от моего бывшего друга. Джордж просил срочно выехать к нему в поместье (причины он не указал). Я обескуражен. Перечитав написанное, я вдруг поразился тому, что назвал Джорджа бывшим другом. Что со мной?

Тем не менее у меня нет времени на раздумья, через час я выезжаю.

22 августа 1859 года.

Как я и опасался, случилось худшее. Приехав в поместье, я встретился с холодным враждебным отношением ко мне моей госпожи. А Джордж, кажется, чем-то глубоко встревожен. Вчера между нами состоялся такой разговор.

– Чарльз, ты всегда знал меня как человека порядочного, но я сделал такое, чем опорочил себя до конца жизни! – Мы говорили в кабинете, я сидел в кресле, Джордж стоял у шкафа с книгами, он весь дрожал. – Моя бедная Эмилия, как я мог? – Он зарыдал, трясясь.

– Что ты сделал, Джордж?

Он некоторое время стоял молча, пытаясь взять себя в руки.

– Я изменил ей с…– Он взял паузу, а потом произнес то, что убило меня наповал. – …с Лизой. И эта порочная связь длится со дня похорон моего отца.

Меня захлестнула ярость. Я готов был размозжить это смазливое лицо! Папенькин сынок, ублюдочный выродок!

22 августа 1859 года.

Я пролежал в постели битый час, но так и не уснул. Я в аду! Ненависть к Джорджу переполняет меня. Но с другой стороны мне жаль его. Я представляю, как совесть мучает его, этого самого честного человека на свете. (Сукин сын!) Моя госпожа избегает меня, и я не смею заговорить с ней. Наконец, я забываюсь тяжелым сном.

23 августа.

Господь всемогущий! Что за страшной сон видел я минувшей ночью! Какой тошнотворный, пугающий! Руки дрожат, в горле пересохло. Прямо сейчас я сижу в своей комнате и тороплюсь записать ночной кошмар, пока он не стерся из памяти.

Началось все с того, что сразу, как я лег в кровать, я услышал зов моей госпожи. Именно зов. Как заколдованный я поднялся, оделся кое-как, и вышел из дому. Шел я, не разбирая дороги, но при этом ни разу не сбился, так как неведомо от чего я знал, куда идти. Я пришел на фамильное кладбище Кэмптонов.

Тучи на небе разошлись, обнажив тяжелую набухшую кровавую полную луну. В ее красном свете я увидел Лизу. Она стояла в окружении своего отца, младшей сестры и тетушек. Все вместе они были бледны, глаза их сверкали безумием. На них было что-то вроде длинных балахонов.

Лиза стояла перед двумя высокими надгробиями. К своему великому ужасу, на одном из них (слева) связанным лежал мой брат. А на том, что справа, Эмилия, тоже связанная. Они мычали из-за кляпов во рту и беспомощно извивались. Перед Эмилией стоял Джордж. Лицо его было полно ужаса и безвольной покорности. И я, подчиняясь, неведомой силе, подошел к Джонатану и встал также, как и Джордж.

– О, великая матерь! – вдруг запела Лиза голосом, который будто доносился из разверзнувшихся врат преисподней. – Могучий Лев умирает этой ночью, дабы из его чрева возродилась ты, Дева.

Она раскинула фалды накидки, она была обнажена и в руках у нее блеснула сталь. Она подошла сначала к Джорджу, затем ко мне и вручила мне нож с волнистым двусторонним лезвием. Я принял его, не в силах сказать или сделать хоть что-нибудь. Лиза вернулась на место.

– Ты первая, и ты последняя. Знающая и потерянная. Высокочтимая и опороченная. Взгляните на хранителя древнего востока. – Она указала на отца. – Вознесите ему жертву ненависти. Взгляните на хранителя древнего запада, предайте ему жертву любви. – Она воздела руки к небу и завыла так, что у меня кровь застыла в жилах. – Исполните договор, подписанный кровью.

И тут, мой Бог, мне страшно даже думать о таком, она указала на нас с Джорджем и моя рука, держащая нож, и рука моего друга (я видел это краем глаза) взметнулись вверх. Я подошел к брату. Он смотрел на меня в неописуемом ужасе, он стонал, плакал, но я не владел собой. В следующее мгновение я пронзил его грудь и вырезал его сердце. Оно еще трепетало, когда я поднес его отцу Лизы, и он с жадность вгрызся в него зубами.

Немного повернув голову, я увидел, как сестра Лизы пожирала сердце Эмилии. Джордж припал на колени перед моей госпожой, и я сделал то же самое.

– Хранитель древнего юга получит дар гнева. А дар раболепства отправится на север.

Мы с Джорджем одновременно потянулись к протянутой для поцелуя руке Лизы, и тут гнев обуял меня – я хотел быть первым. Мы вцепились друг в друга как две бешенные собаки. Мы рычали и грызли друг другу глотки. И я победил. Я вырезал сердце Джорджа и отдал его Лизе, которое она съела.

И тут меня отпустило. Оглянувшись вокруг, я взвыл, не помня себя от ужаса, и бросился бежать прочь, куда глядят глаза.

21 августа.

Вот уже полчаса я пытаюсь прийти в себя от прочитанного. Этот парень не зря оказался в дурдоме. Дневник, кстати, прерывается на этой записи. Очень интересным мне кажется, что с нарастанием болезненной привязанности к Лизе, прямо пропорционально ей нарастала неприязнь к брату и к Джорджу. Ненормальный. Вроде пишет, что деньги его не волнуют, но сам парится о приданном невесты друга. Лицемер.

Я уезжаю играть в гольф.

Вечером, когда я возвращаюсь в дом, от крыльца отъезжает кэб. В прихожей я сталкиваюсь нос к носу с отвратительного вида стариком. У него явно обезвоживание и птоз всех имеющихся тканей. Я жму его руку и улавливаю мерзкий тошнотворный сладковатый запах исходящий от него. В следующий момент, когда он представляется мне, я прихожу в шок.

– Боб Кенсингтон, – говорит он мне, – хозяин дома и супруг миссис Кенсингтон.

Супруг?! Да ты, блядь, шутишь! Сколько тебе лет, старый ты пердун?! Но от того, что он говорит потом, я прихожу в полный ажур.

– Это наша дочь, Бэлль. – И показывает мне на девушку лет шестнадцати, еще более сексапильную, чем моя госпожа. Как может она быть дочерью Бет? Ведь той на вид лет тридцать не больше! Чертовы извращенцы! Может, она ее падчерица? Тогда откуда такое сходство!?

Тут выходит Бет, целует в губы эту иссохшую репу, целует долго, чуть ли не сосется с ним. Я обескуражен. Молча я ухожу к себе.

Саманта храпит. Я толкаю ее в бок, она затыкается. Я выпил пива вечером (затрахал меня блевотский чай, я не пил его), и теперь лежу, пытаясь разобраться в себе, в своем браке, и вдруг вспоминаю, что обещал Шейли развестись с женой. Меня пробирает холодок, я встаю, чтобы открыть окно и успокоиться.

Отодвигаю занавеску, выглядываю наружу и так и застываю, открыв рот. Внизу я вижу Бет и своего соседа, он перегнул ее через перила веранды и шпилит. Не мудрено, когда твой супруг – Мистер Бальзамированная Репа.

Как во сне возвращаюсь в кровать. Я лежу, в окно светит почти полная луна, и в дальнем углу комнаты, там, куда не попадает ее свет, я чувствую чье-то присутствие. Невидимое существо полное злобы и вражды сверлит меня оттуда глазами, и на моем теле, в том месте, куда попадает его взгляд, вскрываются кровоточащие раны.

22 августа.

Я мчусь по шоссе как ебаный гиперзвуковой самолет. Еду в Колни Хэтч, психиатрическую клинику, где окончил свои дни Престон. Сегодня за завтраком я снова пропустил чашку чая, и оттого мне (от этого ли?) стало легче, я перестал брызгать в злобе слюной.

В больнице я представляюсь именем своего помощника и говорю, что являюсь владельцем антикварного магазина и мне попал личный дневник Престона, который я хочу продать, но сначала надо установить его подлинность. Служитель ведет меня в подвал, где хранится архив клиники. Через три часа мы находим рассыпающиеся от времени журналы с именами больных.

Передо мной стоит коробка. Служитель открывает ее. Внутри очки, перо, чернильница и тетрадь. Я беру ее в руки и открываю первую страницу. Это еще один дневник.

– А вот и мед карточка, – говорит служитель. – Чарльз Престон поступил 26 августа 1859 года, в остром шизофреническом психозе. Утверждает, что принимал участие в ритуальном убийстве. Так, так... – Он проглядывает записи. – Обвинен в убийстве трех человек. Своего брата, друга и его невесты. В семьдесят первом ему провели несколько последовательных сеансов электрошока, но он продолжал утверждать, что стал жертвой заговора ведьм и колдунов. Два года спустя его подвергли лоботомии из-за повышенной агрессивности.

Вот значит, как. Чарльз кончил свои дни в качестве овоща.

– Могу я взять эти вещи? – У меня трясутся колени, я потею.

Мы поднимаемся к кабинету директора, и пока они разговаривают внутри, я хватаю коробку и со всех ног бегу к машине.

Весь день я провел за рулем и приехал почти в полночь и теперь валюсь с ног. В комнате тихо, даже мухи не жужжат. Я быстро засыпаю.

Утром как следует изучаю содержимое коробки и нахожу подвеску, видимо, ту самую, которую Чарльз так и не подарил Лизе. Вообще это серебряный медальон под портреты. Он пуст. Я беру его второй дневник и начинаю читать.

7 сентября 1860 года.

События далекой ночи не дают мне покоя. Никто не верит мне. НИКТО. Я одинок в своем горе. Только Арчистер помогает мне по доброй памяти. Он прислал вырезку из Дэйли Газетт, сообщающую о женитьбе Рочестера на Элизабет. По моей просьбе, он выяснил, откуда прибыли Хоффолки.

В Америку семейство Хоффолк прибыло в 1824 году из Англии! Жили они в Бостоне, где Элизабет Хоффолк спустя два года вышла замуж. Ее младшую сестру, Аннабэлль выдали там же спустя два года. Мужья обеих скончались, а точнее были зверски убиты! Убийцы не были найдены. Подозреваю, что этот случай и случай со мной не единственные звенья в этой цепи.

Как возможно, чтобы спустя сорок лет они вернулись в Англию такими же юными?

Я попросил Арчестера найти книгу, в которой описывалась бы темная магия. В одной церковной инквизиторской книге я нашел разгадку. Написана она на латыни, но мне хватает знаний во всем разобраться.

«Некоторые ведьмы поклонялись Великой матери, Лилит, первой жене Адама, которую также звали Девой. Совершается обряд в полночь при полной Луне, когда зодиакальный Лев переходит в знак Девы. Требуются два исполнителя добровольно подписавшие контракт кровью. Требуется три жертвы: убивают человека, которого ненавидят, человека, которого любят, на которого гневаются и один из исполнителей остается жить, будучи навсегда душевно привязанным к ведьме, проводящий ритуал.»

Элизабет укусила меня, в первую нашу ночь. Я уверен отец Элизабет – колдун, его дочери ведьмы! Они живут вечно, за счет несчастных жертв, приращивая также свое состояние.

Также я нашел, что зачастую они используют для одурманивания исполнителей какие-то травы. Я вспомнил чай, который мне подавали в присутствии Элизабет….

Я отрываюсь от чтения и лихорадочно начинаю соображать.

Тошнотворный вонючий чай.

Бет, тоже, что Элизабет, тоже, что Лиза. Аннабэлль – Анна и Бэлль. Боб – это Роберт. Только теперь они притворяются супругами и дочерью. Ну нет! Что за бред!

А какое сегодня число? Проверяю в телефоне – двадцать второе. Твою мать!

Я сажусь на кровати. Вдруг мне в голову стреляет бредовая идея. Я беру подвеску, которую Престон купил для его Лизы. И иду искать Бет.

Она в саду. Кругом ни души. Бет видит меня, улыбается очень соблазнительно. Но я-то помню, как Уилл драл ее. Я с серьезным видом подхожу к ней и говорю:

– Я бы хотел преподнести вам маленький презент. В знак благодарности за ваше радушное гостеприимство. Это винтажная вещь, весьма дорогая.

Подаю его ей. Она берет и внимательно изучает.

– О, девятнадцатый век, как минимум.

– Ага, – говорю я с некоторым вызовом.

Она смотрит на меня очень пристально и вдруг спрашивает голосом, от которого меня пробирает дрожь, до мозга костей.

– Скажите, Шон, можно ли купить любовь?

Я стою словно во сне от накатившего дежавю и думаю только о том, что хочу зависнуть в каком-нибудь рейверском клубе с бабой и наркотой.

– Если найдется тот, кто захочет продать, то, наверное, можно, – выдавливаю я.

Она улыбается, затем расстегивает замок цепочки, подает мне и убирает волосы с шеи. И вот она уже стоит ко мне спиной, а я вешаю ей украшение. Затем она поворачивается ко мне. Этот запах. Я слышу, как сквозь духи пробивается та же тошнотворная сладость, что исходит от ее мужа и дочери. Но в следующее мгновение она целует меня в засос и кусает до крови губу. Я чувствую металлический привкус на языке. Я трахаю ее.

В комнате я прихожу в себя. Я должен уехать. Я бросаюсь к гардеробной и вытаскиваю оттуда чемодан. Кидаю его на кровать, бегу к комоду и вынимаю из него свои вещи. Швыряю последнюю рубашку в чемодан и резко захлопываю крышку. Защелкиваю замки. Повернувшись к двери, делаю шаг. Ноги ватные, тяжелые, будто кто-то невидимый насыпал песок в карманы. Еще одна попытка — и в висках стучит, а в ушах поднимается нарастающий, невыносимый гул.

Где Саманта? Набираю ее. Пока идут гудки, поворачиваюсь к кровати и цепенею. Мои вещи не в чемодане. Они лежат аккуратно сложенные рядом с ним.

Я сбрасываю Саманту и снова принимаюсь укладывать вещи в чемодан. Тут звонит жена.

– Где ты? – дрожащим голосом спрашиваю я, укладывая джемпера.

– Подхожу к дому. Ты что такой нервный? – будничным тоном спрашивает она, но я вешаю трубку.

В следующее мгновение у меня на лбу выступает холодный пот – я уложил вещи назад в комод. Тяжело дыша я начинаю читать про себя Отче Наш. Я понимаю – мне не уйти отсюда. Надо слить Саманту. На заднем фоне у меня в мозгу крутится мысль. Я думаю о том, уехала ли Шейла и Сэм. Входит Саманта и видит чемодан.

– Ты уезжаешь? Завтра ведь еще полдня у нас.

– Саманта, послушай меня. – Я хватаю ее за плечи и начинаю трясти. – Ты в опасности, ты должна уехать. – Я достаю ключи от нашего ауди.

– Что с тобой!? – Вид у нее теперь такой же дикий, как и у меня.

Я не знаю, как отвадить ее. Придумываю на ходу.

– Грег, – вдруг говорю я.

– Что Грег? – она смотрит настороженно.

– Грег попал в автокатастрофу, он при смерти, и он хочет видеть тебя! Скорей езжай в центральный госпиталь в Лондоне, ты еще успеешь попрощаться с ним.

Она пугается не на шутку и чуть не плачет. Тут я осознаю – она любит его.

– Но, почему я-то? А ты, он же твой друг! – Она пытается делать вид, что ей безразлична жизнь любовника.

– Черт бы тебя побрал, тупая ты сука! – ору я, и слюни летят у меня изо рта прямо ей на лицо. – Ты любишь его или нет?! Забирай все, я даже трусы тебе отдам, только уезжай отсюда.

Это действуют. Схватив ключи, она, рыдая, убегает из комнаты. А я остаюсь покорно ждать своей участи.

Обряд.

Я открываю глаза и во тьме пытаюсь разобрать, что вокруг. Из-за туч показывается полная луна, и я вижу, что стою на кладбище у склепа Престонов. Оборачиваюсь. Передо мной Бет. Она вкладывает мне что-то в руку. Это нож с волнистым лезвием. Но я нахожу в себе силы бросить его на землю, ведь последние дня два я не пил чай.

Я пускаюсь бежать. Бегу все равно куда (хотя надо бы к воротам). На счастье выскакиваю к калитке. Оставив позади кладбищенскую ограду, я бегу по лесу и вдруг обо что-то спотыкаюсь. Это большой прямоугольной камень. Я поднимаюсь, хромая, бегу дальше. И вдруг я наскакиваю на кого-то.

– Помогите, помогите! Вызовите полицию! – кричу я беззвучно.

Но из моего рта не выходит ни звука. Незнакомец поворачивается, и в свете луны я вижу этого мерзкого старика, который назвался мужем Бет. Я чуть не блюю. Откуда-то издалека, или будто прямо в моей голове, я слышу ее замогильный голос.

– Ты первая, и ты последняя. Знающая и потерянная. Высокочтимая и опороченная. Взгляните на хранителя древнего востока.

Я стою перед надгробием, на котором корчится чья-то фигура. Слева от меня стоит Уилл. Он занес нож над своей несчастной женой. Я оглядываюсь и нахожу, что мы находимся в окружении трех омерзительных старух. Я слышу сладковатый запах и понимаю, наконец, так пахнут мертвецы, это – трупный запах.

– Вознесите ему жертву ненависти. Взгляните на хранителя древнего запада, предайте ему жертву любви.

Я встаю на ноги, в руках у меня нож, а передо мной (О, Боже!), связанная по рукам и ногам, с кляпом во рту лежит Шейли! Я заношу над ней руку, она смотрит с мольбой и страхом, по ее щекам текут слезы. Перед глазами у меня проносится тотчас в конюшне, я чувствую запах сена и дыни.

Я знаю, сейчас Бет произнесет последние слова перед убийством. Заревев, как раненый зверь, я нечеловеческим усилием воли сбрасываю оцепенение, бросаюсь на суку и вонзаю в ее грудь нож. Раз, второй, еще и еще. Она ревет как бестия из преисподней. Крови нет. Из ран вылетает пыль, словно внутри она давным-давно истлела. Старик набрасывается на меня. Я пихаю его и прыгаю на него сверху. Оседлав мерзкую мумию, я вспарываю ей живот.

В полицейском участке.

Свет режет глаза до слез. Я в тюремной камере. Сквозь решетку на меня смотрит тот самый нищий, что пытался продать мне дневник Престона. Только теперь он выглядит не как попрошайка, а как святой отец. К двери камеры подходит полисмен и открывает ее.

– Вам повезло, что хоть кто-то признал вас, мистер Эшмор. Скажите падре спасибо за то, что он внес за вас залог, а то так бы дальше и сидели как неопознанный.

Изумлению моему нет предела. Медленно я встаю и направляюсь к выходу.

– Что случилось? – спрашиваю я служителя порядка.

– Вас доставили с тяжелым опьянением. У вас заняло три дня, чтобы протрезветь.

И действительно, голова готова лопнуть как перезрелый арбуз. Боль невыносимая, стоять на ногах удается с трудом, меня мутит.

Мы идем к стойке вызовов. Полисмен уходит за моими вещами, а дежурный дает мне что-то подписать. Потом он подает мне какую-то бумагу. Это талон за неправильную парковку. Меня начинает трясти мелкой дрожью.

– Вам придется заплатить шестьсот фунтов за учиненный дебош. Но это не все. В ближайшее время городская служба охраны общественных мест предъявит вам обвинение в осквернении могил.

Я смотрю на него, ничего не понимая, но принимаю талон на штраф. Приходит полисмен, что выпустил меня, и вручает коробку с вещами и карту для росписи. Я забираю свои ролекс, очки, бумажник. Вместе со святым отцом мы покидаем участок.

– Что это мать вашу такое? – Я в не себя.

Святой отец протягивает мне номер Дэйли Мэйл, развернутый на страничке местных новостей. Я вижу свое фото, и вид у меня как у конченого наркомана.

«Заезжий наркоман учинил акт вандализма на старом кладбище».

«В прошедшее воскресенье невиданное по степени цинизма событие случилось в нашем тихом уголке. Уважаемый человек, архитектор из Лондона осквернил склеп и две могилы, а также три трупа. Предположительно два женских и один мужской. Могилы, из которых он извлек тела, до сих пор не установлены.

Известно только, что тела сильно истлели, что говорит о давности смерти. Пойманный вандал не действовал в одиночку. С ним была задержана семейная пара, которых преступник сильно избил. У всех троих в крови обнаружен токсин, похожий на тот, что содержится мухоморах. Но самое страшное то, что они похитили и привели с собой на кладбище беременную женщину. К счастью для нее, ни ей ни ребенку не нанесли особо тяжкого вреда. Сейчас она находится в местной больнице.»

Я смотрю на падре, не в силах что-либо сказать. Он протягивает мне еще что-то. А именно: гребаную тетрадь.

– Как вы думаете, почему в сказках о вампирах, есть такое условие: чтобы он вошел к вам в дом, ему требуется ваше приглашение?

Я качаю головой, падре продолжает:

– Так же и с грехом. Он не может войти в вашу жизнь, пока вы сами не допустите его сначала в своих мыслях, потом в действии. А там он уже станет привычкой, а привычка составляет характер. И тут вас уже ждет дьявол. Пока не поздно, смените приоритеты, мистер Эшмор. И поблагодарите Бога за второй шанс.

– Но я так и не понял, что же сучилось?

– Откройте дневник на последней странице.

Я повинуюсь и получаю еще один шок. На последней странице, которую я не додумался просмотреть, вклеена выцветшая фотография молодой женщины, и я вижу, что это Бет.

– Дом, в котором вы остановились для отдыха, принадлежал автору этого дневника. Я знал, близится время, когда они должны будут повторить обряд. Я молился о вашем спасении.

Я делаю глубокий вдох, а потом меня колет страх.

– Шейли! – выдыхаю я и, бросив газету и тетрадь, бегу ловить кэб.

Уже в машине я поворачиваюсь и смотрю в заднее окно. Падре на прощание поднимает руку, я поднимаю свою в ответ.

Мысли о том, как скоротечна жизнь, снова занимают мой еще не протрезвевший до конца ум.