Объект-В

Утро в подвале начиналось с запахов. Не с кофе, не с бодрящих радионовостей по приёмнику — здесь, на окраине Москвы, в офисе, тесном как старый склеп и пахнущем подземным ветром, день вставал медленно, сквозь щели в бетонных плитах и ржавое оконце, за которым всё ещё дымились синие сумерки. Воздух был тяжёлым, насыщенным чем-то вязким, как будто в нём растворились не только пары воды, но и клочья чужих мыслей, забытые страхи, обрывки разговоров, прошедших сквозь эти стены десятки раз. От пола тянуло сыростью, цепкой, как старое одеяло, что держат в углу про запас — и та вгрызалась в колени, в позвоночник, в плечи, делая всё внутри костяным, тугим, как старая дверная пружина.

Пахло цементом, на этот раз особенно резко, с привкусом чего-то обожжённого — остатки серы из дела номер пять всё ещё держались в воздухе, несмотря на проветривания и сорванные проклятия. Стакан воды, стоящий на подоконнике, вбирал в себя эту химию так щедро, что казался не крановой подачей, а выжимкой из болотной жижи, поднятой из-под фундамента. Даже свет, моргающий в углу под потолком, будто раздумывал, стоит ли ему работать сегодня вообще, напоминая о тех, кто уходил отсюда не по своей воле — и не всегда целыми.

Артём сидел за столом, словно приклеенный. Стол был широк, старый, с вздутыми краями и расцарапанной крышкой, заваленной странной мешаниной: обереги на бечёвке, которых он сам не касался без перчаток, амулеты, по виду — дешёвая подделка, но продающиеся лучше всего, свечи в толстом воске, с трещинами и разводами, не желающие гаснуть сразу, как будто догорают не огнём, а чьим-то упрямым взглядом. По углам — стопки бумаг, пожелтевших, затёртых, покрытых слоями пыли и чужих жировых следов, будто их читали грязными руками, торопливо, прячась от кого-то.

Он почесал локоть — движение было резким, почти нервным. Кожа там покраснела, вздулась, покрылась мелкими пузырями, как после крапивы или ожога. Но это был не ожог — скорее след, оставшийся не на теле, а под ним, как будто сама слизь с того дела впиталась в структуру, и теперь зудело не место, а память о касании. Он потёр его ещё раз, машинально, уже не веря, что это поможет, и глубоко выдохнул, словно выгоняя из лёгких чужой воздух.

«Скоро пройдёт. Всегда проходило. Просто нервы. Просто кожа. Просто работа».

Он поднял взгляд — в окно, мутное от времени, от копоти, от той самой вечной московской влаги, которая собирается в углах стёкол и не исчезает, даже если вытереть насухо. Снаружи тянулось серое утро — вязкое, промозглое, будто плохо отжатый кусок фетра, брошенный на бетонный двор, где ржавые мусорные баки стояли в ряд, как уродливые памятники чему-то стёртому, пережитому и забываемому, — но не забытому.

Где-то сверху, невидимая за карнизом, но отчётливо слышимая, как зубная боль или капель с разбитой трубы, каркала Марта. Его ворона. Не домашняя — скорее, приписанная. Всегда появлялась, когда в воздухе пахло серой, потусторонним и делами, которые лучше не пересказывать. Артём когда-то пытался её прогнать, потом смирился, потом начал замечать: с её появлением начинались странности. Или, наоборот, они достигали точки кипения. И тогда карканье звучало, как отчёт по радиоразведке.

Кар-р.

Раз. Он моргнул, коротко, будто сбрасывая с глаз плёнку. В комнате стало холоднее.

Кар-р.

Два. Он потянулся за рубашкой, висевшей на спинке стула — ткань была влажной, словно за ночь натянула на себя весь воздух подвала. Натянул на плечи, торопливо запахнул, как будто хотел спрятать руку не только от глаз, но и от внимания чего-то другого — от зеркала, от теней, от себя самого.

Кар-р.

Три. В зеркале дрогнул свет. Пятно тени скользнуло по отражению — не резкое, не человеческое, скорее… движение вбок, как будто кто-то прошёл за его спиной, не касаясь пола, не оставляя звука. Артём дёрнулся, обернулся так резко, что хрустнули позвонки. Позади — никого. Только пыль, только лампа, мигающая с тупым упрямством, и собственное дыхание, тяжёлое, чуть громче, чем ему бы хотелось.

И тут в воздухе, как плеть, ударил звук телефона.

Звонок был не просто громким — он резал. Слишком отчётливый для этой тишины, слишком настоящий. Старый дисковый аппарат на подоконнике, с облупленной пластиковой трубкой, с ржавым шнуром — он не звонил уже неделю. Звонил только когда было надо. Когда «работа» приходила не через мессенджеры, не в виде зашифрованных сообщений на серой бумаге, а вот так — через медную катушку, гудением в ушах, в стиле доброй старой паранойи.

Артём потянулся, не спеша. Словно знал: чем позже он возьмёт трубку, тем точнее попадёт в цель. Его пальцы легли на пластик. Он снял трубку — и в ту же секунду скосил глаза в сторону зеркала.

– Шатров слушает. Если вы опять про сбежавшую душу покойной тёщи — сразу говорю, это не входит в мой спектр услуг.

На том конце провода — короткий электрический треск, будто кто-то кашлянул внутри провода, и потом донёсся голос: глухой, с надрывом, с тем странным металлическим оттенком, который не спрячешь, даже если держишься изо всех сил.

– Это Кравцов. Игорь. НИИ «Прогресс». Ты... ты же брался за... Ну, ты с делами странными, с этим... – он сбился. – Слушай, у нас тут... Чёрт, я не знаю, как сказать. Подвал. Скрежет. Рабочий пропал. И слизь. Всё в слизи. Она... липкая, она как будто... дышит.

Артём шумно выдохнул носом, так, чтобы трубка не поймала раздражения. Левой рукой он пододвинул к себе блокнот, открытый на загнутой странице. Там шли списком: фазы Луны с мелкими крестиками, пометки «Рак, 23:14 — шум в трубах», «Клиент под кайфом или правда была?», «Счёт за охрану: оплатить до 15-го». Между строк затесались каракули — неизвестные имена, символы и стрелки.

– Игорёк, ты уверен, что у вас не трубу прорвало и крысы не подрались с канцелярией? Ты же знаешь, я не сантехник и не дезинсектор.

На другом конце тяжело вздохнули. Промедление в голосе, прежде чем он снова заговорил, было почти осязаемым — как будто человек держал трубку, смотрел в темноту и не был уверен, что она его не слышит.

– Нет. Это не... Артём, это не трубы. Это... это как тогда, помнишь? Когда в той квартире из розетки что-то вылезло. Пахнет так же. Тина. Сера. И стены... они шевелятся. Или мне кажется.

В комнате наступила тишина, такая плотная, что даже старая лампа перестала мигать — как будто ей, тоже, стало интересно. Артём замер, потом медленно откинулся на спинку стула. Под пальцами осталась шершавая бумага блокнота. Он почесал щеку, взгляд скользнул по запотевшему стеклу. Из-за карниза опять каркнула Марта — словно одобрительно.

– Девять тысяч. Без документов, без вопросов. Плачу — ты сам знаешь куда. Я приеду, посмотрю. Если это очередная галлюцинация твоего электрика — возвращаюсь и сплю дальше. Договорились?

– Согласен. Только скорее, пожалуйста. Я... Я не хочу туда снова спускаться. Эта слизь... она на ботинках, и я теперь слышу что-то по ночам.

Артём повесил трубку медленно, словно провод всё ещё пульсировал, передавая не только слова, но и ту дрожь, что пряталась в голосе Кравцова. Рука сжимала пластик, побелевшими пальцами, ещё несколько секунд. Он не отпускал, смотрел в зеркало — тусклое, старое, с паутиной трещин, словно кто-то однажды ударил в него кулаком, да так и оставил. И снова — тень. Та самая. Или новая. Фигура, спиной к нему, но с лицом, как ни странно, повернутым прямо в отражение, в глаза.

Он сглотнул — не от страха, скорее от привычки. Движение автоматическое, как у актёра, стоящего за кулисами перед выходом. Потянулся к чемодану в углу — тому самому, который не открывался сам, но часто оказывался чуть сдвинут, как будто кто-то другой пытался заглянуть внутрь, пока он спал. Чемодан был потёртым, с облупившимися уголками, а на крышке всё ещё прилипший воск — потёки от свечей, использованных в прошлый раз. Там же — пятна. Бурые, странной формы, засохшие, но не пожелтевшие. Как будто были не кровью, а чем-то иным, не из этой таблицы Менделеева.

Он открыл. Внутри всё лежало на своих местах, почти. Почти — потому что ловец снов, тот самый дешёвый, с перьями из синтетики и пластмассовыми бусинами, оказался не с той стороны, где он его оставил. Амулет — тёмный, круглый, с выщербленным краем — снова сместился в угол. Нож с надписью «сувенир» блестел, как ни в чём не бывало. Соль была в банке из-под чая. Свечи — в газете, на которой виднелся заголовок двухлетней давности: «Москву накрыла пыльная буря». Всё это — реквизит. Но только на вид.

Запах тины ударил не сразу. Не от стакана, не из труб, а будто из самого воздуха, из стен, из старого бетона. Он был тусклым, глухим, вязким, как дыхание под толстым одеялом. Этот запах не мешал, он просто говорил: «Ты снова здесь. Опять».

– Ну что, Шатров, шоу продолжается, – пробормотал Артём, не то себе, не то зеркалу, не то чемодану, и поднялся, потянувшись за плечами.

Кар-р.

На этот раз — один раз. Громче. Ближе. И в этот миг он понял: Марта теперь внутри. Не за стеклом. Не на подоконнике. Не где-то там, наверху. А тут, рядом.