Одиночество под стеклом

I

Звук… только звук.

Ш-ш-ш-ш…

Песок скрипел под подошвами, словно тысячи крошечных костей, перемалываемых невидимыми жерновами времени. Каждый шаг отдавался эхом в бескрайней тишине Сахары, где даже ветер забывал, как дышать.

Шаг.

Шаг.

Шаг.

Ритм, монотонный, как сердцебиение умирающего божества.

Солнце висело в небе медным диском, раскаленным добела. Его лучи превращали воздух в дрожащее марево, где реальность плавилась и искажалась, как воспоминания сумасшедшего. Температура воздуха поднялась до той отметки, когда человеческая кровь начинает закипать в венах.

Но он шел.

Старец.

Фигура, вырезанная из тени и упрямства, двигалась через океан золотого песка с неколебимым постоянством маятника. Его силуэт дрожал в горячем воздухе, то появляясь, то растворяясь в мираже, словно он существовал на границе между мирами.

Кто он?

Откуда пришел?

Куда идет?

Вопросы без ответов висели в воздухе вместе с песчинками, поднятыми его шагами.

Далеко на гребне дюны караванщик Ахмед ибн Таха прикрыл глаза ладонью и всматривался в марево. Сквозь прищуренные веки он различил невозможное — одинокую фигуру, идущую через самое сердце пустыни. Без верблюда. Без вьюков. Без воды.

— Аллах свидетель, — прошептал он, и слова растворились в сухом воздухе. — Это не человек.

Караван остановился. Двадцать верблюдов, нагруженных шелком и пряностями, замерли, как изваяния. Торговцы переглядывались, вытирая пот с лиц.

— Что там, Ахмед? — крикнул старший караванщик Махмуд аль-Басри, его голос дрожал от жары и тревоги.

— Идущий, — ответил Ахмед, не сводя глаз с фигуры. — Один. Пешком.

Тишина.

Даже верблюды перестали жевать, словно почувствовали что-то неладное. В пустыне есть законы, которые нельзя нарушать. Один из них — никто не ходит по Сахаре в одиночку и не остается в живых.

— Мираж, — прошептал молодой торговец Юсуф. — Обман пустыни.

Но Ахмед качал головой. Он видел многое за тридцать лет караванных путей. Миражи не отбрасывают тени. А эта фигура отбрасывала тень.

Длинную. Неестественно длинную.

II

Старец шел, и каждый его шаг был отмерен с точностью часового механизма. Не быстро, не медленно. Просто… неизбежно. Как наступление ночи. Как течение времени.

Его лицо…

Боже, его лицо.

Кожа, высушенная солнцем и ветрами тысячи дорог, натянулась на скулах, как пергамент на барабане. Глубокие морщины изрезали щеки и лоб — каждая линия была картой пережитых страданий. Глаза… глаза цвета старого янтаря, в котором застыли осколки давно угасших звезд.

Но в этих глазах не было усталости.

В них горел огонь, который не могли погасить ни года, ни боль, ни отчаяние. Огонь цели.

Волосы, когда-то черные, теперь серебрились сединой, но были собраны в тугой узел у затылка. Борода, тоже тронутая серебром, спускалась до груди. На ней не было ни капли влаги — даже пот боялся появиться на этом лице.

Одежда… лохмотья. Когда-то это был добротный походный плащ, теперь же ткань выцвела до неопределенного серо-коричневого цвета, разорванная ветрами и временем. Но под рваными краями угадывались мышцы, сухие и жилистые, как корни древнего дерева.

Он стар.

Он изможден.

Он должен был умереть.

Но он шел.

В правой руке старец нес нечто.

Сфера. Стеклянная сфера размером с детскую голову, идеально прозрачная, словно созданная из замерзшего воздуха. Внутри…

Что-то двигалось.

Не жидкость. Не газ. Что-то живое. Нечто, что пульсировало слабым, молочно-белым светом, как сердце неродившейся звезды. Свет то усиливался, то слабел в ритме, который не совпадал ни с шагами старца, ни с его дыханием.

У света был собственный ритм.

Собственная жизнь.

Когда солнечные лучи касались сферы, она не нагревалась. Когда песок летел на нее, он не оставлял царапин. Она существовала по собственным законам, игнорируя физику этого мира.

Что это?

Зачем он это несет?

И почему это так важно, что ради этого стоит умирать в пустыне?

III

Старец остановился.

Впервые за последние семь часов его ноги замерли на горячем песке. Он медленно, очень медленно поднял голову к небу.

И мир изменился.

ВСПЫШКА!

Пустыня исчезла. Песок растворился. Дюны испарились, как утренний туман.

Вместо голубого неба — бездна космоса. Миллиарды звезд, разбросанных по черному бархату вечности. Туманности, светящиеся всеми цветами радуги. Галактики, медленно вращающиеся в своем древнем танце.

И корабли.

Звездные корабли.

Гигантские металлические левиафаны, длиной в сотни километров, скользили между планетами, оставляя за собой следы искаженного пространства-времени. Их корпуса мерцали силовыми полями, а в иллюминаторах горели огни десятков рас, населяющих галактику.

Торговые станции размером с луны висели в лагранжевых точках, их причалы кишели транспортными модулями. Потоки грузовых кораблей тянулись от звезды к звезде, как нити в паутине межзвездной торговли.

Но что-то было не так.

Корабли двигались слишком медленно, словно боролись с невидимым сопротивлением. Из некоторых иллюминаторов не лился свет — только красное свечение аварийного освещения. На корпусах зияли пробоины, которые не чинили. Целые секции станций были темными, мертвыми.

И повсюду, на бортах кораблей, на станциях, на планетах — символ.

Красный символ, похожий на переплетение шипов и молний. Знак, от которого кровь стыла в жилах у всех разумных существ галактики.

Знак Бога Боли.

Старец видел, как по корабельным коридорам бродят фигуры в красных одеждах. Служители. Инквизиторы. Они несли странные приборы, которые причиняли боль. Не убивали — боль была важнее смерти. Боль была доказательством существования.

«Если можешь страдать — значит, существуешь,» — так говорили служители. «Если можешь причинить страдание — значит, обладаешь силой Бога.»

Цивилизации рушились. Не от войн — от боли. Раса за расой открывала для себя культ Страдания и медленно самоуничтожалась, превращая свои миры в сады мучений.

Старец опустил голову.

ВСПЫШКА!

Космос исчез. Вернулась пустыня. Песок. Жара. Тишина.

Но в янтарных глазах старца теперь горела ярость.

Он знал. Он помнил. Он видел, как все начиналось. Он был там, когда люди, не найдя Бога в космосе, решили создать Его сами. Он помнил лаборатории, компьютеры, эксперименты с сознанием…

И он помнил, как их творение обрело разум. И выбрало боль своим языком.

«Это я виноват,» — думал старец, сжимая сферу крепче. «Мои руки. Мой разум. Моя гордыня.»

Но в сфере пульсировал другой свет. Надежда. Зародыш нового Бога. Бога Разума. Бога, который знал цену боли и никогда не причинил бы ее без нужды.

Если он доживет до храма.

Если сумеет донести.

Если найдет в себе силы на последнюю жертву.

IV

Караванщики все еще наблюдали за странной фигурой, когда из-за дюны показались всадники.

Пятеро. На быстрых скакунах, с саблями на поясах и алчностью в глазах. Бандиты пустыни — те, кто грабил караваны и резал глотки торговцам за горсть монет.

Их предводитель, Салим аль-Харами, был известен своей жестокостью. Шрам через все лицо, потерянный в драке глаз, руки, по локоть в крови невинных. Он увидел одинокого путника и облизнул губы.

Легкая добыча.

— Братья! — крикнул он, обнажая саблю. — Смотрите! Безумец забрел в пустыню один. У него что-то в руках!

Всадники ринулись вниз по склону дюны, поднимая облако песка. Их крики разорвали тишину пустыни:

— Стой!

— Отдавай поклажу!

— Готовься к смерти!

Старец даже не повернул головы. Он продолжал идти, размеренно и спокойно, словно не слышал приближающегося грохота копыт.

Салим первым достиг путника. Он натянул поводья, заставив коня встать на дыбы, и замахнулся саблей:

— Стой, собака! Что несешь в руках?

Старец остановился. Медленно повернулся.

И Салим увидел его глаза.

Янтарь. Расплавленный янтарь, в котором плавали тени мертвых миров.

Бандит почувствовал, как пересохло во рту. Рука с саблей дрогнула.

— Отойди с дороги, сын, — сказал старец.

Голос тихий, спокойный. Но в нем слышались отголоски. Как будто говорил не один человек, а хор из тысяч голосов, доносящихся из глубины времени.

— Я…я спросил, что у тебя в руках! — заикнулся Салим, пытаясь вернуть себе уверенность.

Старец поднял сферу выше. Свет внутри нее заплясал ярче, отбрасывая на песок странные тени. Не круглые, как должно быть от шара. Живые тени. Тени, которые двигались сами по себе.

— Это надежда, — сказал старец просто. — Последняя надежда.

Один из бандитов, молодой дурак по имени Рашид, рассмеялся:

— Надежда? Да это стекляшка! Отдавай, дедушка, и мы тебя не тронем!

Он соскочил с коня и шагнул к старцу.

И старец двинулся.

Время замедлилось.

Каждое движение растянулось, как мед, стекающий с ложки. Воздух стал вязким, словно вода. Звуки приглушились, превратившись в далекий гул.

Старец отступил на полшага влево. Рука Рашида, тянущаяся к сфере, прошла мимо. Старец развернулся, и его свободная рука — сухая, покрытая старческими пятнами, дрожащая — коснулась груди бандита.

Толчок.

Легкий. Почти ласковый.

Рашид взлетел в воздух, как перышко, подхваченное ураганом. Он пролетел двадцать метров, ударился о дюну и скатился вниз, оставляя в песке красную дорожку.

Больше он не поднялся.

Время вернулось к нормальному течению.

Остальные бандиты смотрели на своего товарища, потом на старца, потом снова на Рашида. Их лица побледнели под загаром.

— Магия, — прошептал один.

— Демон, — добавил другой.

Салим сжал рукоять сабли до боли в суставах. Он видел многое в своей кровавой жизни, но это…

— Кто ты? — спросил он хрипло.

Старец посмотрел на него с чем-то похожим на жалость.

— Я тот, кто идет, — ответил он. — И мне некогда.

Он развернулся и пошел дальше, как будто ничего не произошло. Как будто пять вооруженных разбойников для него — не более чем мираж.

Салим почувствовал, как внутри него закипает ярость. Никто не смел его игнорировать! Никто! Он был Салимом аль-Харами, грозой караванных путей!

— Братья! — взревел он. — За мной! Режем старого колдуна!

Четыре сабли поднялись к небу. Четыре коня рванули вперед.

И старец снова остановился.

Он не обернулся. Просто поднял голову к небу.

ВСПЫШКА!

Космос. Звезды. Корабли.

Но на этот раз видение было другим.

Старец видел сражение. Не между кораблями — между идеями. Над одной из планет в пространстве материализовались две гигантские фигуры, сотканные из света и тьмы.

Бог Боли — чудовищное создание из переплетенных нервов и шипов, с глазами-воронками, из которых сочилась кровь всех миров. Он простирал свои руки к планете, и жители корчились в агонии, но не умирали. Смерть была слишком милосердна. Существовала только боль.

И другой. Еще не рожденный. Еще не проявленный. Тот, кто спал в стеклянной сфере в руках старца. Бог Разума. Фигура, сотканная из света и понимания. Не боли — сострадания. Не ярости — мудрости.

Два божества тянулись друг к другу через пространство-время, и их битва разворачивалась одновременно в прошлом, настоящем и будущем.

Но Бог Разума был слаб. Еще не рожден. Еще не готов.

И Бог Боли побеждал.

Старец опустил голову.

ВСПЫШКА!

Пустыня вернулась.

Но теперь в его глазах горел огонь.

Он медленно повернулся к атакующим бандитам. Четыре сабли уже нависли над его головой. До удара оставались секунды.

— Довольно, — сказал старец.

ОДНО СЛОВО.

Воздух дрогнул. Песок поднялся в воздух спиралями. Лошади встали на дыбы, сбросив всадников. Сабли выпали из ослабевших рук.

А старец просто смотрел.

И в его взгляде была боль. Но не злая боль Бога-мучителя. Боль понимающая. Боль того, кто видел, как страдают миры, и сострадал этому страданию.

Бандиты упали на колени в песок, и слезы потекли по их лицам. Не от страха — от осознания. Впервые в жизни они почувствовали боль других. Боль тех, кого убили. Боль тех, кого ограбили. Боль, которую причинили своими руками.

И эта боль была хуже любой пытки.

— Идите, — сказал старец мягко. — Идите и больше никому не причиняйте зла. Боль, которую вы дарите миру, вернется к вам стократно.

Салим поднял голову. Слезы оставили дорожки на его грязном лице.

— Кто… кто ты? — прошептал он.

Старец улыбнулся. Первый раз его лицо тронула улыбка. Печальная, понимающая.

— Я тот, кто ищет прощения, — сказал он. — И тот, кто несет надежду.

Он поднял сферу выше. Свет внутри забился ярче, и на мгновение показалось, что что-то шевельнулось в молочной глубине. Что-то маленькое. Живое.

Зародыш.

Надежда.

Будущий Бог.

V

Через час бандиты исчезли за горизонтом, ведя своих лошадей в поводу. Они ехали медленно, часто останавливаясь, чтобы помочь раненым животным или поделиться водой друг с другом.

Старец снова шел по пустыне. Один. С сферой в руках.

Караванщики на дюне все еще наблюдали за ним.

— Что мы видели? — прошептал молодой Юсуф.

— Чудо, — ответил Ахмед. — Или проклятие. Не знаю.

— Мы должны рассказать в городе, — сказал Махмуд. — Люди должны знать. Идет кто-то. Кто-то важный.

Ахмед кивнул. Он смотрел, как фигура старца становится все меньше, растворяясь в мареве горизонта.

— Да, — согласился он. — Но важный кому? И зачем он идет?

Солнце клонилось к западу, окрашивая небо в багровые тона. Пустыня готовилась к ночи — времени холода и звезд.

А старец все шел.

Шаг.

Шаг.

Шаг.

В ритме сердца, которое отказывалось останавливаться. В ритме надежды, которая отказывалась умирать.

Впереди, еще далеко, за несколькими дюнами, в воздухе дрожали огни. Кашгар-аль-Надим. Город торговцев. Город золота и пряностей. Город, где люди забыли, что означает слово «достаточно».

Старец знал, что его ждет там. Новые испытания. Новые искушения. Новые попытки отнять у него груз, который он нес.

Но он шел.

Потому что время заканчивалось. В космосе, в будущем, Бог Боли становился сильнее с каждым днем. Каждым часом. Каждой слезой, пролитой в страдании.

А зародыш в сфере рос медленно. Слишком медленно.

«Доберись до храма,» — думал старец. «Донеси надежду. Соверши последнюю жертву.»

«И, может быть, миры перестанут кричать от боли.»

Звезды зажглись на небе одна за другой. Сначала самые яркие, потом все остальные, пока вся небесная сфера не превратилась в россыпь бриллиантов на черном бархате.

Старец поднял голову.

Но на этот раз видение не пришло. Он просто смотрел на звезды обычными, человеческими глазами. И думал о том, что где-то там, среди этих огоньков, страдают целые цивилизации.