Однажды - значит никогда

Каждый вечер, когда солнце опускается за горизонт, я пробуждаюсь ото сна, чтобы освещать путь горожанам, спешащим в домашние тепло и уют, озарять глаза влюбленных, приносящих свои невечные клятвы в вечной верности, наблюдать за жизнью бездомных, бродяг и воришек и быть безмолвным свидетелем человеческих преступлений и ошибок. Грехи и пороки всегда предпочитают выползать из своих щелей именно по ночам. Если бы я только мог, стал бы на страже города, защищая и оберегая его жителей, но мне остается только лишь проливать свет на происходящее, освещать события и сиять в беспроглядной тьме переулка, где я впервый ощутил себя существующим много-много лет назад. И сегодня и хочу поведать вам историю, которая заставила бы мое сердце сжаться от жалости и сострадания, если бы только я имел сердце.

Было уже далеко за полночь, когда в круг моего света вошла молодая женщина. Ее лицо было изможденным, а в глазах плескалась беспроглядная бездна. Мне даже показалось, что мой свет на мгновение померк от тьмы, которая окутывала женщину. Остановившись прямо у моего столба, она опустила на землю маленькую девочку лет двух-двух с половиной.

— Сиди здесь и никуда не уходи, — строго приказала женщина, усаживая ребенка на выступ у моих ног.

Распрямив спину, она огляделась по сторонам. Улица казалась безлюдной, но первое впечатление могло быть обманчивым, даже я не мог поручиться, что в подворотне ее не ожидала опасность.

— Мама, ты быстро-быстро придешь? — спросила девочка, запрокинув маленькую головку и глядя на мать снизу вверх.

Женщина опустила взгляд, вглядываясь в личико дочери, как будто искала там подтверждение собственным мыслям, потом обронила холодно:

— Да, я скоро приду.

Наконец, она отвела взгляд в сторону и, развернувшись, скрылась в темноте. Ее легкие, торопливые шаги свидетельствовали о том, что она, наконец, избавилась от груза, который висел на ее шее, подобно мельничному жернову. Неужели этот маленький ребенок мог быть причиной страданий женщины, что она была готова избавиться от него, даже таким чудовищным образом? Я был абсолютно уверен в том, что она бросила ребенка, с слишком многое осветил на своем веку, чтобы не сомневаться в этом.

Мы с девочкой остались одни. Моя лампа маячила в ночи, освещая ее белую макушку, старенькое заношенное платьице с чужого плеча и маленькие пальчики, которыми она водила по булыжникам прямо перед собой. Увы, я мог только светить и безмолвно наблюдать за происходящим. Я не смог бы прогнать бездомных собак, которые могли бы напасть на нее, я не смог бы защитить ее от голодных крыс, готовых впиться своими острыми зубами во все, что можно принять за еду, я не смог бы позвать жандарма, если бы ребенка захотели обидеть бродяжки или собиратели живого товара из Двора Чудес…

Прошло десять минут, двадцать, полчаса. Девочка смирно сидела, то пеленая свои ручки в подол и укачивая их, то рассматривая узоры на моем кованом столбе, то глядя прямо вверх, на мошек, пляшущих и сгорающих в огне моего единственного глаза. Она тихо и безропотно ждала маму, ведь та приказала ей сидеть и ждать.

Наконец, в ее головке что-то сложилось. Может быть, она и не поняла, что ее бросили, лишь тень предательства коснулась ее своим крылом, а может, ей, наконец, стало страшно одной посреди безмолвной ночи и темноты. Видимо, она и в собственной семье не купалась в любви и заботе, потому так долго смогла продержаться.

— Мама, — неуверенно и осторожно позвала девочка.

В полной тишине она встала, посмотрела в одну сторону, в другую. Ее губки дрогнули, но она упрямо прижала их сверху стиснутыми кулачками. Искорки моего света вспыхнули на пробежавшим по ее щечкам соленым дорожкам. Она хотела пойти на поиски — мамы или дома, — но не знала, куда ей идти. Шагнув за пределы моего света, вновь возвращалась, оглядываясь. Она не кричала, не звала на помощь, только хмурилась, кусала губки и терла кулачками мокрые глаза.

Не знаю, сколько времени прошло, но вот послышались голоса. На этот раз в круг моего света вошли двое, мужчина и женщина. Мужчина тотчас же подхватил девочку на руки, осыпая ругательствами мать ребенка.

— Я боялась, что она станет для тебя обузой, — оправдывалась женщина.

— Да что ты за мать такая! Почему ее, почему не старшего? Ему уже пять, хотя бы кусок хлеба смог бы себе найти.

— Ты хочешь, чтобы я…

— Да ничего я не хочу! Родишь моего — и троих, и четверых прокормлю! Найду еще подработку. Справимся. Я же люблю тебя, дуреха, — наконец, чуть остыл мужчина, обнимая растерянную и взъерошенную подругу — видимо, мужчина ее малость поколотил, когда узнал, что она сделала, — в то время как девочка, успокоившаяся и пригревшаяся, почти дремала на его плече.

— А если бы ее цыгане забрали? — удаляющийся голос мужчины был все еще чуточку встревожен, но уже полон тепла и нежности.

— Ну забрали бы, воспитали, они постоянно детей воруют, — мать, похоже, не очень обрадовалась такому исходу, но делать ей было нечего, мужчина — всему голова.

— А так вырастет — будет тебе помощница. Пеленки, распашонки, по дому помочь. Ты же помнишь, я хочу большую семью…

Слова затихли в отдалении, а я до самого утра терзался мыслями, что за тайну скрывает эта женщина, пока с первыми лучами солнца мой огонек не загасил фонарщик, и я не погрузился с долгий сладкий сон до самого вечера.