Одним миром мазаны

Глухой ночью, когда дождь хлестал тяжёлыми холодными плетями, протягивая удары точно вся безудержная небесная сила спускалась с каждым из них, когда ветер без устали мотал в стороны деревья, и лишь самый незадачливый путник мог затеряться в отчаянной беспросветной черноте, где не различить ни земли ни неба, по дороге, ведущей к дому батюшки ехала гружёная непонятным грузом телега. Правила ею фигура, укрытая плащом, из под которого виднелись только багровые цепкие руки, крепко сжимающие возжи. Руки нещадно стегали лошадь, ее отчаянное ржание терялось в звуках раскатов грома. Очевидно,возница очень спешил и не волновался о целостности своего груза-телега подскакивала на ухабах и кочках, в ней лежало нечто продолговатое, покрытое рогожей, сверху укрытое наспех порванными мешками. Поклажа была привязана верёвками для надёжности.

Наконец, в черноте стали различаться ворота на дворе дома батюшки. Возница остановился,резко спрыгнул на землю, примотал лошадь к дереву и уверенно направился к дому. Багровые кулаки беспощадно забарабанили в дверь. Он стучал непрерывно, покуда дверь не открыл заспанный, в одной рубахе батюшка. Он не сразу разглядел настойчивого полуночного гостя, а разглядев, перекрестился от ужаса:

-Спаси господи, Федор Аркадьевич...

-И вам доброй ночи, святой отец, - сказал в ответ гость. Дело есть к вам, - он кивнул в сторону дороги, - ну же, поспешайте!

Батюшка наскоро оделся, находу крикнув разбуженной недовольной попадье, что это какой то проезжий заблудился, - перекрестился и, поморщившись от дождя и холода, затворил за собой дверь.

Они вышли со двора. Батюшка сразу заприметил гружёную телегу.

Федор Аркадьевич резко развернулся и упал в ноги батюшки:

-Каюсь, каюсь святой отец, нет моей мочи!Грех на мне великий, душу мне выворачивает,-его глаза бешено вращались ,по лицу ходили желваки, точно им овладело какое-то безумие. Он цепко вцепился в края рясы,так, что батюшка едва не упал.

-Полно,полно,Господь простит!Что за грех на тебе,что ты сделал?!

-Надобно свезти подальше вот, выручите, святой отец, не предавайте меня! Давеча случилось со мной горячное состояние, сам был не свой, бес, бес меня спутал! Устроил одну неприятность, вот, надо бы ее сокрыть поскорее..

Пока Федор Аркадьевич пытался усмирить растоптавшуюся в глубокой дорожной хляби озябшую строптивую кобылу, батюшка украдкой приподнял край рогожи и зрелище, представшее ему обдало жгучим холодом его всего изнутри: на телеге лежала фигурка даже не девушки, скорее девочки, будто была она тряпичной куклою. Лицо ее, синеватое точно снятое испитое молоко, с впалыми щеками, безжизненными сероватыми губами,застывшими полуоткрытыми, точно молила она в последнем своем вздохе о пощаде невидимого губителя ее,округлыми веками, прикрывающими навечно закрытые глаза-по лицу мертвой девушки текли тонкие холодные струи, точно перед смертью так она страдала и мучилась, что и померев не можете перестать плакать. Руки ее застыли вскинутыми назад, точно и не пыталась уже она и защититься, а свело их больной судорогой и не в силах была она сменить их положение, покорилась и молча терпела, когда уже кончится ее короткая жизнь, а с ней и незаслуженная ,горькая пытка, которой суждено было ей окончиться.

Батюшка почувствовал на себе взгляд Федора Аркадьевича. То раскаяние, с которым он еще с полчаса назад , когда приехал к нему домой, куда-то устранилось. Он смотрел злым,хитрым взглядом, глаза его точно светились недобрым злым огнём, несмотря на бурю и мрак, окружавшие их.

-Мертва, мертва,-спокойно проговорил он, видя, что батюшка приподнял рогожу,-что, судить меня нынче станешь?Так грешник я,каторжный,убивец- сам знаешь, гиблая моя душа, мне твое престыженье все равно. Исповедовал ты меня, так за тех, что я загубил и каторгу отбыл. Я через тебя у Бога все отмолил. А что дьявол мне покоя не даёт, так то оно и есть и с тем я не спорю. Одолел и на этот раз.

- Смертоубийство великий грех,-помолчав .сказал батюшка. И на исповеди вы, Федор Аркадьевич, божились перед иконой Богородицы, что греха на душу больше не возьмёте, и жизнь заведёте праведную...

-Ну ну, поучи меня!Припоминать вздумал,-резко оборвал его Федор Аркадьевич,- твоему приходу я щедрое приподношение дал, вот и в раз у тебя праведником сделался! ,-он круто натянул возжи и запрыгнул на облучок,- а сами вы, батюшка, оттуда б себе, под крест пригляделись,- душа-то ваша покорыстолюбивее моей будет! За обвенчание да в приход целковые брали как на духу, значит,одним миром мы с вами мазаны!

Они ехали долго, больше часа, по размытой порывистым, свирепым ливнем вперемешку с ледяным ветром дороге. Батюшка давно прозяб и едва чуял руки и ноги, в то время как Федор Аркадьевич точно и не замечал царящего вокруг ненастья.

-Дьявол, истинно дьявол,-подумал батюшка про себя. Его нательный крест уже не согревало телесное тепло, металл намок и стал холодным-батюшке мерещилось, что к груди его приставлено ледяное лезвие ножа.

Наконец они добрались до дальней окраины уезда. Федор Аркадьевич остановил лошадь поодаль от большой канавы, из которой некоторое время назад выкорчёвывали деревья.

Он резко спрыгнул с облучка . подошёл к подводе и взглядом пригласил батюшку помочь ему перенести его страшную поклажу.

Батюшка медлил.Бормоча себе под нос молитву Богородице,он медленными движеньями почти отмороженных рук взялся с другой стороны за край тяжелой, пропитавшейся водой рогожи. Федор Аркадьевич же, напротив, ухватился за свой край резко и легко, точно кипел изнутри- батюшке показалось, что от его фигуры идет пар, точно от распахнутой банной двери в морозный день.

Они двигались молча. Батюшка шел вперед, Федор Аркадьевич пятился задом,оглядываясь, чтоб не оступиться. Сообща они донесли тело покойницы до края обрыва. Батюшка, глядя вниз, застыл точно вкопанный.

-Ну, чего замер?Кончать нужно!

Батюшка в нерешительности посмотрел на него:

-Федор Аркадьевич, да чтоже , прям так ,точно.....-он не мог найти подходящего ситуации слова,-точно и не жила никогда и души у нее не было...

Федор Аркадьевич резко дернул и из рук батюшки со звуком сильного шлепка выпал его край их ноши. Он яростным рывком обхватил тело покойницы и сбросил его вниз. Звук падения утонул в шуме бушующей бури,широкая лужа на дне канавы скрыла следы их жуткой, чудовищной тайны.

Они стояли над ее последним пристанищем. Федор Аркадьевич, спустя минуту, спросил батюшку,тем самым вырвав его из оцепенения страха :

-А что, батюшка, коли вам не по-божески кажется то, что мы с вами тут уделали -он дружески похлопал его по плечу,от чего батюшке сделалось еще хуже,-прочитайте чтоли Со святыми упокой над ней, -он кивнул в сторону оврага,-или отслужите тризну-теперь уж все равно!

С каждым его словом батюшке становилось все тяжелее вздыхать. Ему казалось, что крест его, совсем уж превратился в стальной беспощадный нож и вот-вот проткнёт его насквозь. Руки Федора Аркадьевича легли на его плечи точно колодки на плечи каторжника. Ужас от осознания того, что теперь он сообщник, соучастник такого изуверского, гадкого преступления, этой бессовестной и мерзкой лжи давила на него, будто лежит он плашмя и надвигается на него могильная плита, а он не может шелохнуть и пальцем.

Буря продолжала лютовать вокруг них.

-Только поживей,святой отец,-сказал Федор Аркадьевич,- пора бы и назад двигаться....

Батюшка выпрямился. Внезапное ощущение того, что обязан он служить одному Богу и что служба его есть неотступное его дело жизни дало ему внезапно невиданных ранее сил. Он подошел к самому краю обрыва, поднял голову и, глядя вперед, стараясь не думать о мученице, стал читать молитву:

-Со святыми упокой, Христе, душу рабы Твоей, идеже несть болезнь, ни печаль, ни воздыхание, но жизнь безконечная.

Он представил себя во храме, как стоит он по долгу своей службы над гробом усопшего, как слышится ему запах ладана, как натоплено в просторном зале. Вот он нараспев , неспеша , отпевает новопреставленного, вот стоят родные со скорбными лицами. Столько раз делал он это как рутинное, привычное ему дело, никогда не помышляя, что усыпальницей для человека может быть не только постель дома или больничная койка, а может человек погибнуть бесславно, ужасно, от чужих беспощадных рук, не умея и не имея сил и воли уберечься. «А ведь ты сам отдал ее в руки убивца,-раздавался в его голове твердый голос»,- «Что я, что, не я благословение давал, дядька ее на все глаза закрыл, с него и спрос! Я дело свое делал,. Не я, не я повинен!»

Вот перед ним уже не отпевание, а венчальная служба. Вот видит он пред собой Федора Аркадьевича в парадном сюртуке с галстуком. Рядом с ним стоит робкая , тонкая ,точно насквозь светящаяся невеста. Тонкая настолько, будто не живая девушка стоит, а один дух ее явился. Она не поднимает головы испод свадебного покрывала, но он чувствует ее взгяляд- он полон пустоты и какого-то горького смирения, полной покорности, кротости и невозможности сказать никакого о самой себе слова, точно эта хрупкая девочка с самого ее рождения осознала, что обречена и твердо это знает, а потому незачем ей противиться,незачем спорить с судьбою-все уже начертано и не изменится ибо так рассудил Бог.

«За что наказывает ее Бог? Отчего эта нежная душа,едва придя в мир познала столько горя, не знала ни ласковой руки ни доброго слова отца и матери, едва родившись попала в холодные казеные стены , нянькой ей стала дворовая баба, которая только и жалела и молилась о «бариновой сиротке».За что дядька ее, едва увидев в ней крохотное,едва зарождающееся женское начало, едва заметив нити корсета на тонкой, как ивовый прутик талии, едва увидев чуть округлившуюся, совсем детскую еще грудь стал плотоядно озирать ее и из самых подлых помыслов подзывать к себе и сулить отправить в столицу на добрую жизнь,гладя по голове, глядел на нее вовсе не как на племянницу-сиротку,тая в душе подлое,грязное,порочное чувство. Из милости отдав ей пару раз поношенные платья и худое пальтишко с линялой опушкой от дальней кузины, опосля только и знал попрекать ее , что денег на нее не жалеют, одевают, со своего стола кормят ,мол, неблагодарная, а ей негде было и голову приклонить и доброго слова кроме няньки некому было сказать?Некому было услыхать ее тихой молитвы глубокой ночью,некому согреть ее одинокого сердца.За что же Господь сделал ее страдалицей, задавала ли она ему хоть раз такой вопрос?Не было в ней и мысли, что жизнь несправедлива с ней ибо другой жизни никогда она и не знала и эту жизнь принимала как должное.

Так сталось, что как дядюшка ее связался с бывшим каторжанином и влез к нему в долги и пришла пора расплачиваться,дядюшка пал перед ним на колени и взмолился:

-Нету, родимый, гол душой, все что есть - над головой крыша , и душа и тело моё у тебя в закладе! Помилуй ради Христа, не пусти по миру!

-А что врешь ты мне? Есть у тебя ещё ценность! Или сам не догадался?

-Да какова же?Все отдам,батюшка,как есть, только не губи!

-Сиротка живёт у тебя, племянница твоя. Коли отдашь её за меня замуж,живи своей мерзкой жизнью, прощу тебя, пока воля моя на то есть!

-Ради Христа Бога! Ей же и 16 лет нет, совсем ребёнок невинный! Ведь грех это великий!

-АА, о грехе заболтал! А как в карты мне спускать ее имение, которое ей родители наследовали-сам мне пьяным болтал и пьяными слезами плакал, так то не греховно было! Как сны свои мерзкие про нее пересказывал, будучи пьян, так все по совести было! Одно моё слово, отдавай её замуж, нето плохо твоё дело,мне греха бояться нечего, я душегуб и убивец, и мне невпервой будет. Твоей подлой душой меньше станет,мне за то печали не выйдет.

«Нет моей вины,Господи, помилуй! Принял покаяние, да волю твою выполнял ибо исповедь каждой душе положена и прощение твое! Не мог я того знать, не ведал, что загубит дитя!»

-Убивец...теперь одним миром с тобой мазаны....