Офаним

А вот облога без купюр, марку вискаря на титульнике пришлось подшаманить🤣 🥃

«…и вот, на земле подле этих животных по одному колесу перед четырьмя лицами их. Вид колес и устроение их — как вид топаза, и по виду их и по устроению их казалось, будто колесо находилось в колесе. Когда они шли, шли на четыре свои стороны; во время шествия не оборачивались. А ободья их высоки и страшны были; ободья их у всех четырех вокруг полны были глаз» (Иез. 1:15-18).

Жанр: мистика-хуистика, 118+

Я сидел на мокрой от дождя крыше, разнузданно упершись ногами в водосточный жёлоб, и курил. Сыро было. Ветрено. Но, всё одно, дома жопу просиживать не хотелось. Да и не мой это дом был, если на чистоту: так, служебная халупа, где можно было забухать и на крайняк бросить кости, если б я совсем притомился от жизни такой непростой. Ангелы ж не спят. Снов не видят. Это людишкам бонус – ежедневное выключенье из реальности. Щёлк. Темнота. Лежи, перди в матрас, слюни в подушку пускай. Разве не прелесть? А вот нам –хер без масла. И без соли. Ангелу не положено съёбывать в небытие так запросто. Бодрствуйте, пока не охуеете в край от этого мира да и от самих себя вкупе. А это я уже давно…

Бабла на кутёж нонче не было. Мне и так вон вместо премии причитающейся прописали пиздюлей. И за нажираловку. И за закусь к ней. Ни о чём не жалею, кстати. Ещё разок бы так нахуярился, чесслово. Но то одно, то другое. Заездили меня, короче, совсем. Как ломовую лошадь. Всё тяну на своём горбу безропотно, аки проклятый. Будто в этом промозглом угрюмом городишке другого ангела нету? Вон их сколько, даром, что истуканы. Пускай тоже ебошат! А то чё я один надрываюсь? Видите ли, каменные они. Нашли, чем отмазаться. Сидят, не рыпаются. Культурное наследие изображают, ёпта.

Все, да не все.

Вот это засада, конечно. Это просто, блять, беда на мою многострадальную головушку. Даже и не сообразишь с ходу, стоило ли эдаку тварь ангелом звать. Укокошить бы это, чем бы оно ни было, и дело с концом, но сперва найти. А он хитрый оказался, ублюдок. Даром, что просидел в камне без ломаного ногтя вечность, однако же эвон чё бодр, зараза, и полон сил, судя по всему. Народец-то распохабившийся оптом к вере возвращал. Ну это те, кого в психушку на носилках не утарабанили, те, собсно, и возвращались. К вере-то. Артист хуев. Я себе такого не позволял, например! А этот фраерок ваще берега попутал! Надо бы его на место поставить и херов за воротник…

Да вот незадача: демонов я чуял очень-таки превосходно. Как гнилую селёдку, кокетливо притаившуюся в цветочном ларьке. А вот ангелов.. увы. Уёбок же покамест не был окован проклятьем, которое всех падших в своё времечко привязало к Преисподней. Не наличествовало у тварюги выдававшей бы его прописки. И это мне до сраки подваливало забот. Одно дело ловить ебанину, лезущую из-под земли, и совсем другое – виртуозно снующую меж крыш. Бывали, конечно, и летающие паскуды в моей практике. Да тут другое. Этот у нас мультиинструменталист, сука. Вот не сиделось ему в своей каменной скорлупе на соборе, поганцу. И никого, нахер, за столько лет не смутило, что при семи Архангелах пресветлых, их там, бляха муха, восемь!

Хотя людишки всех высшего ранга небожителей никогда толком пересчитать не могли. Ну не Денницу же они на баллюстраду прихреначили в самом деле, для чётности цифири восьмым?

В общем, я так и не вкурил, откель он тут и что его пробудило, этого засланного казачка. Но сейчас я имел некую крылатую погань, шлындавшую по городу безвозбранно. И это бы ладно! Знай себе погуляй, братишка, так нет же! Этот ушлёпок драный решил навести тута свои порядки! Дважды являлся, мразотник, на многолюдные богослуженья, наведя там нехилого шороху. Даром что проповеди не читал, пастырь, итить его! А только что расправлял крыла свои, и у люда честного в промышленном масштабе сворачивало крышу. И съезжала она так далеконько, что ловили потом её всем колхозом долго и зачастую безуспешно.

А, что самое обидное, оба раза, как эта страхоёбина устраивала приход Мессии пред ошалевшей от сего богоявленья паствой, я никак не управлялся с задачей завернуть обдолбанного ебаната в бараний рог – он, будто чуя правой ягодицей неладное, успевал сдристнуть перед самым моим носом! Это особенно, блять, бесило! Как игривый плевок в харю. Так бы я хоть поглядел на блядину, заценил перфоманс. А он фьюить, как злоебучий кенар: расправил крылышки и был таков.

Пока обученные спецы приводили широкие массы в чувство, я остервенело кусал локти с досады, получая очередной выговор, что до сей поры не изловил, не обезвредил, не открутил башку и не ощипал, как бройлера, этого пернатого гада. Очевидцы несли пургу, кто во что горазд, то описывая нашего артиста аки херувима с четырьмя ликами, то как огненного серафима, а то и вовсе как офанима ли галгалима (свят-свят, страшные они аж жуть, не то, что я: вот свезло моей супружнице несказанно, а она не ценит).

В общем, ясно было лишь одно: тварюга умела менять личину, как придется, и кичилась этим во всеувиденье.

Я сердито затянулся сижкой. На покоящуюся на коленях ладонь упала крупная дождевая капля. Что мы имеем в сухом остатке, пока втихую имеют нас? Тварь нездорово любит храмы и являться туды с помпой. Стало быть, ждём очередного богослужения и лупим гада по лицу кандилом-подсвечником до кровавых сопель. Ибо нехрен мне работы подкидывать! Не люблю я работу работать, чё непонятного? Натура творческая, мне б хуи пинать, а это вот всё. Ну ежли оно кому-то ещё не ясно, так я объясню самым доходчивым образом.

Зажав фильтр с почти истлевшей сигаретой зубами, я потянулся и встал. Дождь усиливался. Интересно, где ховается эта курица не ощипанная, когда хляби во всю разверзлись? Что ваще можно делать в этом слякотном болоте в осень? Я б запил. Хотя я и так не просыхаю. Жаль, шансы повстречать моего «клиента» в КБ или АМ стремились к нулю. А то я б в такой засаде посидел денёк-другой, а то и полежал бы. Эх.

А ведь вскорости намечается тут одно культурно-массовое мероприятие. Вот там бы его и повязать ещё тепленького. Главное, концертную площадку выбрать верно. Нельзя ж отменить службы в храмах по всему городу и в пригородах? Но что-то мне подсказывало, что тварь нонче справлять своё шоу будет там, где и вылупилась. Должен же был единожды случиться у него рецидив?

Ладно, была, не была. Говорят ведь: Бог любит троицу. И чёрт знает, откуда они это взяли. Но поверим и проверим.

…

Ну что же, сколь оно заповедано народной мудростью – как заплачено, так и нахуячено – в обозначенный день я, как перст, с утра пораньше, торчал в соборе, ловил предосудительные взгляды пронафталиненных старушенций, прикуривая от церковных свечек, и, позёвывая, разглядывал пышное да излишнее убранство. Наворотили-то вензелей, ишь ты. Лучше б башкой, а не пяткой думать научились: и куда только эволюция смотрит?

Слава Господе, меня коим-то чудом не выгнали. Умел я оторопь наводить даже и с бодуна. И вообще где это видано: ангеле с храму божьего гнать взашей, как алчущего барышей торговца? Не по канону.

В общем, я ждал. Началась служба, народец всё прибывал. Я, скучая неимоверно, притулился в арьергарде верующих, с неизбывной тоской в глазах прихлёбывая из фляжки. Увы, бездонной она не была и быстро закончилась. Я уже готов был свинтить в КБ во имя облегченья суровой бытности своей и безысходности существования, как тут явился он. Наконец-то. Стоило спиной развернуться. Поставив флягу на канун, я вперился глазами в гостя.

Оно выплыло из царских врат с такой непринуждённостью, как актёр выходит на вручение Оскара из-за кулис. Только что ручкой не помахал. Помахало? Нечем ему было просто. Только что глазками поморгать.

Толпа сперва ошарашено замерла, потом заволновалась. Я совсем не по справляемой литургии грязно выругался. И бросился вперёд сквозь подавшуюся назад колышущимся студнем людскую массу.

Сука! Ну сука же! Как специально. Престолы, офанимы, вот эта вот вся глазастая херь меня просто высаживала. А тут нате пожалуйста! Как знал, стервец!

Да глаза ещё, те, что на ободах колёсных вращались, частично были залиты кровью, почернев и запекшись. Это обстоятельство меня несколько насторожило. Не, среди падших поди всякие были. Но что за…

Вдруг очертания существа стали меняться. Сперва ободы сплелись в четыре лика – три звериных и одно человечье, а за спиной офанима распахнулись четыре крыла. Теперь это был чистой воды херувим. Потом облик твари снова стал стремительно меняться. Прихожане, уже вовсю расталкивая друг друга, неслись обделавшимся бизоньим стадом на выход. Но мне на них было начхать. Пускай топчут себе подобных: во все века только этим и занимались. От их числа не убудет. Как и от их грехов. Да и поебать.

Вдруг, когда бывший офаним раскрыл еще одну пару крыл, а лики его слились, вся его фигура полыхнула огнём, как оно было в привычках серафимов. Только пожара тут и не хватало! – чертыхнутся я, видя, как полыхнул псалтирь на аналое. Как почернело от жара дерево и зловещим багрянцем залило иконостас позади.

Жар был так велик, все раскаляясь, что вскорости расплавил бы и камень. Я действовал быстро. Мне этого светопреставленья в центре города не нать! Потому я прыгнул на то, что нынче выглядело как пылающий серафим, и накрыл его своими крылами, уронив на пол. Балахон выжгло к хуям в момент. В нос шмальнуло амбре горелой синтетики. А пиздели, что чистый хлопок! Ну хоть штаны с ботинками уцелели. И пламя унялось.

Я приподнялся, поглядев на того, кто это всё безобразие учинил. Теперь он выглядел как обычный ангел, только сильно потрёпанный и обожжённый. От крыл – увечные лохмотья. Один небесно голубой глаз залит кровью полностью, другой – вполовину, шевелюра свалялась и скрутилась от жара, половина лица прогоревшая. А на груди, за изодранным облаченьем, печать. Я пригляделся и выматерился во всю ширь лексического разнообразия, от души и от чистого сердца. До меня теперича всё дошло. Сошёлся витражик!

«Подвернулся ж ты под горячую руку!» – недовольно пробормотал я, взвалил на плечо до сих пор содрогавшееся от невольных трансформаций тело и понёс на выход.

«Пускай вера твоя станет тебе наказанием!» – гласил кровавый орнамент, если вкратце. Свои же Вышние его, так виделось, в камень и заковали, чтоб не мучалси. Ангелы-то бессмертны, ко всему прочему. А с таким проклятьем, вплавленным в плоть... Только что зачарованная глыба и сдерживала вереницу мучительных превращений. Сам Люцифер эдакой чёрной меткой наградил бедолагу. Это дело-то серьёзное. Хотя на кой ляд Деннице опускаться до наказанья какого-то глупого ангела?.. Не таков он. Разве что...

«Блять, где он?» – оказавшись на улице, принялся я тормошить свою ношу, усадив мытаря на каменные ступени. Он бессмысленно глядел на меня заплывшими кровью глазами.

«Обломок меча Люциферова! Ты ж его поднял!» – выдохнул я уже почти зло. Ангел вздрогнул, точно напоминание всерьёз напугало его, и тело несчастного снова принялось вершить свою мучительную метаморфозу.

«Едрить через колено!» Я сызнова расправил крыла и накрыл ими этого невезучего дурня. Превращение остановилось. Смерть в глубинном своём проявленье останавливала всякий процесс. А я всё ж таки формально на должности ангела смерти. И это в данном случае хотябысь играло на руку. Но не сидеть же мне с ним, как курица наседка теперь?! Я потянулся привычным жестом к карману, скользнув по собственному гладкому боку, покрытому чешуёй. Сук, от толстовки только манжеты остались, сиги сгорели к херам! Ёбана! Я разозлился. Аж втащить этому тетере захотелось, хоть он и не виноват. Только что его жалкий вид меня останавливал.

Тем временем кто-то кинул на мою голую спину большой, тяжёлый и плотный платок. Я глянул поверх простёртого крыла. А, Вёльва, старая хрычиха. Ну облагодетельствовала, хоть какой-то с тебя толк. Я стянул тряпку и кое-как укутал трясущегося точно в горячке ангела: он тоже был не шибко одетый. Серафимам покровом пламя служит. Вот оно всё и сожгло. К чёртовым внукам и правнукам.

Так. К начальству моему тащить его что ль? Тю. Опять я буду без вины виноватый, что по-тихому не уладил и не утряс такое-то явление-появление, – покосился я на бараний гурт, лупавший на нас бездумно и испуганно. – Опять мне поди пригрозят, что разрешенье отымут на пребыванье в миру. А я жинке обещал же отпуск, все дела…

Да и придури этой помочь худо-бедно надо бы. Ангел же. Вроде как собрат. Вроде.

И вдруг меня осенило. Я вообще был склонен к спонтанным озареньям, вспыхивая как та самая лампочка Ильича. И медленно перевёл взор с прищуром наверх, на балюстраду. А затем, сцапав укутанного в расписной платок несчастливца и наглым образом подзабив на ментальное здоровье очевидцев (бля, вы только что офанима видели, сука! Вы уже лыжами нацелены в психдиспансер — выкупайте путёвочки), я взлетел навстречу хреначившему в морду дождине. Держа содрогающееся тело подмышкой, приземлившись, я направился прямиком к нужному слоту.

Как говорится, вот стоит статУя, у статУи нету ху..дожественной ценности. А трещина в затылке есть, будто у нее барсетку недалече отжали в тёмном переулке.

Я свалил горе-ангела хер пойми какой породы, который опять исподтишка попытался обернуться жуткой хренью, и накрыл его крылом.

«Ты мне давай без этого!» – строго погрозил я пальцем засранцу. А затем с лёгкой руки свалил скульптуру с балюстрады и располовинил. Внутри было пусто. Ну да, её ж осматривали. Я сдвинул шапку на лоб и раздумчиво поскрёб когтями затылок.

А потом, когда почти ужо разочаровался в своей дедукции или как там её, внезапно кой-чего почуял, вглядываясь в стенки «кокона» изнутри. Звук такой шёл от этих половинок. Я по наитию уложил стонущего страдальца в одну из них, придвинув вторую.

Ангел почти механически сложил руки на груди, половинки камня начали смыкаться, со стенок же к его ладоням змейками потекло вязкое золото, на глазах отливаясь во фрагмент болезненно сверкавшего в осеннем сумраке лезвия.

В последний момент я просунул пальцы в зазор, кроша камень, и впился в острие. Порезался. Ёбаный ж ты нахуй! Но вытащил обломок, поскользнулся на мокром гладком граните, комично шлёпнувшись на жопу, но не выпустив останки великого клинка.

Пиздос, чуть без пальцев меня не оставил!

Камень-«кокон» тем временем раскрошился, явив не унимавшемуся ливню измочаленное беспокойной переменой форм тело ангела. И останки крыльев. Где твои крылья, которые нравились мне? Ко всем драным бесам сгорели в огне.

Под действием печати ангел опять, страдальчески изогнувшись, начал меняться. Я рванул к нему, укрыл крылами. Мои-то ниче, да и запаска есть, если вдруг парочка погорит. А вот горемыке не свезло.

Я поглядел на осколок клинка в своей руке, на грудь ангела, обезображенную печатью, и, плюнув, принялся резать поверху новые руны. Кто попало б не смог. Такому клинку приказать – это власть надо иметь. Она у меня была, хоть я и старался попридержать ее в загашниках, как тот самый косарь до зарплаты. Но тут пришлось пожертвовать заначкой. Вот такой я меценат. Добряк просто. Филантро.. стопэ. Филангелист? Есть такое слово? – вот о чем думал я, пока, распахнув залитые кровью глаза ангел истошно вопил. – Сдюжит аль подохнет? Ну увидим.

Тело его упрямо пыталось стать чем-то иным, противясь новому заклятью. Плоть кипела, оправлялась как воск, вздувалась кровавыми волдырями. Череп с треском расслаивался на четыре застывших в надрывном крике чудовищных лика, рёбра, выпячиваясь из-под резака, раздаваясь в ширь, покрывались жуткими залитыми кровавою поволокой глазами.

Где моя доплата за вредность? – негодовал я, созерцая сей сумасбродный процесс.

Проклятье моими стараниями чуть ослабло. А теперь будет самый трешак, – вздохнул я, свободной рукой прижимая сросшиеся морды к полу, обездвиживая руки мученика своими крылами. И принялся срезать пласт кожи с печатью. Пришлось задействовать ещё парочку крыл. Со стороны я небось походил на паука, скрутившего несчастную жертву. Но чё поделать? Наша служба и опасна, и трудна, и кабздецки всем видна, если так орать! Как он не отрубился ещё?! А, ну вот. Наконец-то.

Оторвав кровавый лоскут кожи, за которым от сведённого судорогой тела тянулся чёрный дымок, я выдохнул, резанул по шипящей черноте лезвием, рассёкши её, и плюхнулся на залитый дождём пол, разглядывая ёбаную шагрень, оставшуюся у меня в руке. Ну красиво. В рамочку повешу нах. И только потом оглядел свою пятерню: вся изрезана, пальцы еле держатся, сугубо на честном слове. Всё, бля, беру больничный! – раздражённо вздохнул я, швырнув клинок и лоскут на гранит. И тут заприметил платок, который, брыкаясь, отшвырнул ангел.

Перемотав руку старухиным подарочком, я тяжко вздохнул. Опасна моя кровушка. Негоже её тута размазывать. А этот вон сам зарубцуется, если не преставился ишшо.

Ангел лежал в луже собственной крови, его волосы свалялись от возни и борьбы. Грудь была раскурочена в хлам. И вдруг.. кровь тонкими струйками потекла обратно, он пошевелился. Живой, ты подумай! – приподнял я бровь.

А после, обратив ко мне сызнова воедино сросшийся лик с посветлевшим глазами, ангел еле слышно прошептал своё вымученное спасибо.

Вот всегда так: горлопанят эвон во всю ивановскую, а спасибо тебе говорят шёпотом. Да и не булькает оно.

У рассказа есть вторая часть, между прочим: https://author.today/work/456714