Огненная ведьма

— Это будет веселая прогулка! — жизнерадостно закончила свою мысль Марика и попыталась стянуть с меня тонкое из разноцветных лоскутов одеяло. В этом порыве она была вся: маленькая, легкая, быстрая, наполненная вечным оптимизмом и пахла ванилью.

Я посмотрел в утонченное лицо, так, что Марика смутилась на секундочку и поправила короткие черные волосы, потом улыбнулась мне, открывая пухлые сочные губы и протянула:

— Ну! Вставай же лежебока. Кто-то уже и помылся и завтрак почти приготовил!

— Люблю твой ванильный аромат, — пробормотал я, вспоминая запах Марики и потянулся до хруста.

Перед такой открытой улыбкой я устоять не мог и, вздохнув, начал подниматься, бурча под нос гадости о поздней осени без листвы, о старом сыром замке — чего там смотреть- то, на серые стены с гнилыми подтеками и поплывшие блеклые фрески, которые неизвестно сколько раз восстанавливали? Да скорее можно заболеть, чем получить удовольствие. И утро мрачное — солнце не видно, полежать бы часок еще не мешало.

— Ты стареешь! — догнал меня уже голос Марики в ванне, когда я трогал белоснежную гладкую фарфоровую раковину и почти закрытыми глазами искал кран. После таких слов сразу проснулся.

Я чистил зубы, смотрел на себя в зеркало и видел только спортивного сурового мужика в отражении. Он злобно скалился и подмигивал мне. «Старею! Ишь! Да я хоть куда! Хоть в тяжелую пехоту, хоть под венец». Уставать, правда стал в последнее время часто, но за Марикой еще бегал по холмам.

Мы, свободные художники. Такие совместные отпуска часто проводим вместе и ищем новые красивые места для вдохновения. Наши отношения со стороны многим кажутся не понятными, но нас устраивают — свобода она ведь во всем должна быть, неправда ли?

Марика нашла в досягаемых окрестностях отеля, восстанавливающийся замок, в завлекательном проспекте которого, обещались прекрасные виды, заброшенный дендрарий и ужин в таверне. Последнее меня радовало больше всего: не верил я в ни восстановленные замки, не в парки в позднюю осень.

— Можно порисовать прелую листву! — бодро отозвалась Марика, читая мысли. — Шикарный опыт!

— Точно, — уныло поддержал я.

И всё получилось, как я думал: три стены разбитого замка, да две целых комнаты со старой прялкой, на полу цветастые дорожки типа ручной выделки из икеи — смотреть не на что, однако Марика была очень довольна и всё щебетала, не умолкая, пока шли к таверне.

— Или может сначала в парк? — спросила она, придерживая приоткрытую массивную дверь, грубо сколоченной из старых потемневших досок — и здесь антураж. Я вспомнил про прелую листву, мрачные исполины темных стволов, осенний холод и отрицательно закачал головой:

— Давай поедим.

Из непонятного меню, где не было картинок, а гуглить было просто лень, заказали хинкали жареные и чай из монастырских трав. Я думал, они только на пару бывают. Пока ждали, рассматривал таверну. Выглядела едальня много лучше замка: на стенах висели гравюры под старину, скрещенные мечи со щитами — может, когда-то из залов и перекачивало сюда, кто знает их темное прошлое.

За моим интересом угрюмо наблюдал толстый престарелый бармен, с очень большой плешью на всю голову, полировавший всё время один и тот же бокал. И жующая жвачку официантка, из тех особей, что хочется сразу дать с локтя или покинуть заведение, сразу как войдешь в него.

Одна гравюра мне понравилась, и я толкнул Марику локтем, поднимаясь.

— Дивная вещь, — сказал я, подходя по ближе. На старом полотне рыжеволосая девушка, в порыве кружилась на лесной опушке. Автор хорошо передал движение, смазывая скорость и лицо девушки. Интересная техника. И я почему-то решил, что девушка очень красива.

— Ты думаешь?

— Я вижу. Чувствую! И написано очень хорошо.

— Восемнадцатый век, — мрачно брякнул бармен за стойкой.

— Наша ведьма, — отозвалась официантка.

— Настоящая? — ахнула Марика.

— Могу показать за двадцать евро, где ее убили, — будничным тоном известила аферистка. Я покосился на нее, и передумал спрашивать, сколько стоит гравюра, хотя бармен точно ждал этого вопроса.

— А далеко идти? — спросила Марика, ей как раз вынесли хинкали и грохнули деревянное блюдо с высокими бортами перед носом.

— Нет, — отозвалась официантка, вытирая руки о передник. — Но это лучшее место в парке, и вы его без проводника ни за что не найдете.

— Не найдете, — вздохнув, подтвердил со своего места бармен. — Хоть и лучшее место, все туристы ходят кругами.

— Потому что заколдовано, — поддакнула официантка и я лишь пожал плечами, скрывая улыбку, чувствуя очередной «развод» туристов.

— Ну, значит не найдем, — улыбнулась им в ответ Марика.

Я мельком глянул на гравюру — показалось, что рыжая ведьма, неожиданно выступила сквозь мазню, обнажая белый жемчуг зубов в улыбке, и снова скрылась в порыве. Я поежился — бывают же глюки, вроде еще есть не начинали, поинтересовался:

— А за, что ее убили?

— Так ведьма же! — удивился моей наивности бармен. — Вестимо за что, первая тварь в округе: порчу наводила на людей, скот, урожай и погоду. Всё, как всегда. Злая и очень опасная была. После ее проклятия вся деревня вымерла, а на соседнем хуторе бабы еще лет двадцать рожали слепых детей.

— Пойдете смотреть место, где ее убили? — будничным тоном закончила мысль официантку и надула резинку в розовый шар. Раздался громкий хлопок. Мы переглянулись. Марика была против, я чувствовал, а мне вдруг потянуло узнать историю поближе, окунуться в нее.

— Пойдем!

Марика вскинула тонкие брови на лоб, дивясь моему поступку, но промолчала, так как платила не она. А я еще раз глянул на гравюру и обреченно вздохнул, не видя больше движения в мазне.

Шли по парку быстро. Мрачные стволы деревьев тянули к нам кривые руки-ветки, умоляя не ходить дальше. Марика куталась в цветастый шарф: краешки ушей и кончик у нее покраснели, и девушка начала предательски шмыгать. Подивился чужой стойкости и солидарности — могла ведь и в таверне остаться.

На полпути вредная и наглая официантка остановилась и потребовала:

— Деньги вперед!

Марика не выдержала и дернула меня за рукав: мол, предупреждаю в последний раз. Я полез в старый потертый коричневый портмоне и вытащил новенькую купюру, похожую на фантик из игры в монополию — деньги евросоюза ошеломляли своей никчемностью дизайна.

Официантка хищно улыбнулась, ловко пряча купюру и нырнула в заросли пожелтевшего бамбука.

— Идите за мной.

— Я туда не полезу! — категорично заявила Марика, останавливаясь. — Там змеи!

Я не успел ничего сказать, злой тон слов нас подхлестнул:

— Идите! Спят они уже давно. Некогда мне с вами нянчиться! Мы уже почти пришли! — И мы стали перешагивать через сухие стебли и тонкие поломанные стволы, углубляясь в чащу.

Вышли на большую поляну с удивительным большим деревом, ствол и ветки которого были покрыты ярким мхом зеленого цвета. Среди унылого и грустного осеннего парка, это место выделялось необычным пятном. Я сразу почувствовав энергетику, стал разбирать походный мольберт.

— Вот это место, — привычно затараторила официантка. — Вот там её забили.

— Уверены? — поддернула ее Марика, зябко ежась в шарфе и скрывая улыбку. Она с тоской смотрела на мои приготовления: а кто хотел рисовать листву? Так что не ной! Расчехляйся и рисуй.

— Там всегда ландыши цветут. Три ведра нарываю в сезон, — криво усмехнувшись, ответила девушка. — Вот тут она проклятьями стала сыпать. Ели угомонили, суку. Видали какое дерево? Оно всегда такое. И ни одного листочка. Цвет необычный. А вы, что? Художники? Я думала, что у вас за ерунда такая висит. Еще подумала: эти точно чокнутые, ну ладно, термоса с собой носить, но столы-то зачем?! Туристы!

— Художники, — быстро ответил я, наполняясь какой-то непонятной энергетикой и силами, а место —то точно необычное — сильное.

— А меня голой сможете нарисовать? — спросила официантка, и дыхание затаила. Даже жевать перестала.

— Это к Марике: её конек.

Девушка повернулась к напарнице, выжидая ответа. Марика молчала, таинственно улыбаясь.

— Только так, чтобы глаза у меня зеленые были и грудь хотя бы на три размера больше, — выдохнула официантка самое сокровенное желание. — А?

— А, что не фотошоп?

— Картину хочу. Под старину. Где я голая на шкурах. Потом в таверне повешу! Туристов еще больше станет. Буду говорить всем, что это моя бабка —княгиня. Вы, туристы, такие истории любите. Ведьмы — то вам одной мало!

— О, да вы — маркетолог. Только такая картина не за раз рисуется.

— Так оставайтесь сколько надо! У нас и комната есть гостевая и кормить вас будем. — Официантка зажмурилась, выдавая последний козырь. — Бесплатно.

Ох, и нелегко ей дались эти слова. Марика расцвела, улыбаясь, вот-вот захихикает: провинциалы её всегда забавляли и веселили. Я тоже не удержался — за еду еще никогда не приходилось работать. Только с места мне не уйти, пока не нарисую задуманное, однако спросил для порядка:

— И спиртное будет? И еда по непонятному меню?

— По меню, — шмыгнула носом теперь и девушка, отводя глаза, — из спиртного только глинтвейн красный бесплатный. Всё равно варим много. Все остальное спиртное за деньги! Знаем, мы вас, туристов. Лишь бы нажраться, — последнее она прошептала, чуть громче, чем положено. Мы улыбнулись, переглядываясь с Марикой, нам иногда за отпуск и бутылку вина не получилось допить, так что, те еще любители.

Я увлеченно рисовал, делая наброски пастелью, где растушевать цвет, создать полутона можно использовать собственные пальцы — очень любил этот простой способ. Девушки прыгали рядом, заглядывая периодически через плечо, весело обсуждая предстоящую картину для таверны, где главной героиней будет официантка.

— Пора мне, — неожиданно сказала она, хмурясь и замирая. — Дела ждут! Да и никогда я на этой поляне долго находиться не могла: то ноги начинает жечь, то дыхание перехватывает, и потом валишься в койку без сил, словно высосал, кто-то энергию.

Я посмотрел на нее с укором: чувствуя наоборот небывалый прилив сил и жар, так что даже пришлось расстегнуться.

— Замерзнешь! — без тени заботы в голосе сказала Марика. — Холодно очень. Может хватит набросков? Уже пять нарисовал!

— Нет. — Я забеспокоился. — Не могу что-то передать. Что-то очень важное! Прямо летает в воздухе. Чувствуешь? Завтра попробую акварель.

Марика повертела головой по сторонам, пытаясь увидеть то, что меня заинтриговало, вздохнула:

— Ладно, пойду отрабатывать нам ужин и крышу над головой.

— Ага, — буркнул я в ответ, не оценив шутки, не отвлекаясь от очередного рисунка.

Девушки ушли, а я всё рисовал и не мог остановиться. Время помчалось вперед, убыстряясь, словно ведьма с гравюры завертела бешеную спираль. Стало смеркаться и я начал подсвечивать себе фонариком из смартфона.

— Эй! — Я не сразу понял, что кричит Марика. — Тебя там, что волки съели?

Я не повернул голову на звук, продолжая рисовать. Девушка шумно пробиралась сквозь заросли тростника. Подойдя ко мне, присвистнула:

— Ничего себе, ты белочку поймал.

— Что? — переспросил я, поворачиваясь на голос, но не видя Марики.

— Да ты весь альбом изрисовал и сейчас по доскам мелком чиркаешь! Эй! Что с тобой?! Остановись.

— В самом деле, — пробормотал я, замирая, пораженный. Мелок в руке дрогнул, а за тем и фонарь потух — телефон разрядился.

— Собирайся. Пошли уже. Как только не околел! — Марика помогала сворачивать мольберт.

— Так жарко же, — выдохнул я в морозный вечер паром и поспешно добавил. — Альбом не тронь!

Потом мы пили глинтвейн. В таверне было пусто. Принесли грибной суп-пюре в сливочном креме и в ржаном хлебе, вместо тарелки — не дурно для таверны. Я ел, не понимая вкуса. Что греха таить, тянуло меня обратно на поляну. Жаль темень за окном поглотила вокруг предметы. Мельком глянул на гравюру и чуть не подавился — ведьма снова кружилась в порыве танца и улыбалась мне ослепительной улыбкой. Замер, так и не поднеся ко рту ложку.

— Да, что с тобой? — озабоченно спросила Марика, хмурясь. — Ты вообще слышишь, что я говорю?

— А ты говоришь? — удивился я, поворачивая к ней голову: искренне думая, что мы молчим.

— Да я тебе минут сорок рассказываю, как рисовала Полину. Эй! — Марика защелкала пальцами у моего лица, изгибаясь над столом и максимально приближаясь. — Ты какой-то сам не свой! Словно в трансе.

— Может замерз? — предположил я, чтобы хоть, как-то объяснить свою пришибленность. Конечно, это был обман, чувствовал я себя очень комфортно, не считая никакой заторможенности в голове: мысли никак не хотели собраться в комок, да и сосредоточенность у меня полностью отсутствовала.

— Ведьминский морок, — как нечто само разумеющееся спокойно произнес бармен за стойкой. — Всю ночь будет лихорадить. Надышался, ваш жених. Как бы не заболел и не помер к утру. — В голосе его слышалась явная тревога за чистоту своего номера.

— Но папа! Это такая реклама! Пускай умирает! — горячо зашептала официантка. — Тем более картину не дорисовали.

— Не дорисовали, — прошептал я, думая о дереве. Что же я такое не смог передать? Что не получается?

— Замучаемся потом запахи выветривать, — бармен горестно вздохнул.

Вопреки их ожиданиям, я уснул моментально, чем немало огорчил Марику — она пошла в ванную комнату, а я только прилег, решил погреться под одеялом, глаза прикрыл, а когда открыл было уже утро и свет робко через щели занавесок изгонял полумрак. Марика спала. Я осторожно вылез из-под одеяла и быстро оделся. Сегодня буду писать акварелью. Может удастся уловить сокрытое?

— А булочку? — официантка Полина изумленно смотрела на меня, когда я попытался прошмыгнуть мимо нее, пересекая зал трактира.

Я выпил кофе стоя и проглотил булочку практически не разжевывая. Поблагодарил набитым ртом и заспешил к дереву.

Полина покачала головой, провожая жгучим взглядом. Я, не оборачиваясь, долго чувствовал его на себе.

Поляну нашел только с третьей попытки.

Как можно так плутать? Меня начало лихорадить. Даже вспотел, немного волнуясь, поглощённый неясной и разрастающейся тревогой. Каждый заход в заросли бамбука ни к чему не приводил. Сердце учащенно забилось. Листья бамбука хлестали по лицу: я метался, ломая сухие ветки, путался в поваленных стволах, но не сразу вышел к искомому месту. Успел отчаяться. И когда мне казалось, что всё, надо возвращаться и брать проводника или хотя бы Марику — она же меня и в темноте сумела отыскать, может свет фонарика видела — вышел на поляну.

Мне показалось, дерево меня ждало: возвышалось величественно и неприступно надо мной и стоило мне выйти на поляну, как солнце на миг из-за туч вышло, озаряя салатовую красоту мха на стволе. Я поспешно стал разбирать мольберт, боясь потерять цветопередачу.

В обед Марика пришла, посмеялась, пыталась меня растормошить и отвлечь от работы. Говорила что-то, пытаясь оттащить от мольберта. В последние два раза уже не смеялась. Постояла посопела. Ушла. А я писал. И ночью тоже пока зарядки хватило, светил фонариком. Опомнился, когда совсем темно стало. Зябко передернулся, быстро собрался и побежал в таверну.

Странно, дверь в нее закрытая была. Долго стучал. Открыла Полина, хлопая сонными глазами и кутаясь в большой серый пуховый платок.

— О, — протянула она. — Вы? А думала тоже уехали.

— Кто уехал? Куда уехал? — сыпал я вопросами. Полина, нехотя меня пропустила внутрь таверны.

— А я знаю куда? Вы, что мне докладываете? В след за вашей Марикой ненормальной. Картину вы мне будете дорисовывать? Папа еще в латах себя хотел! На фоне знамен.

— Почему Марика ненормальная? — спросил я, усаживаясь за стол.

— Вы, что? Есть будете? — Глаза Полины округлились. — Потому что психованная.

— Мне бы глинтвейна вашего согреться. Нехорошо мне. И зарядка у вас есть?

— Есть, конечно. Картины то нарисуете?

— И дорисую и нарисую, — заверил я и получил требуемое. Полина мне еще пирожок дала. Жадно съел, ожидая пока аккумулятор у телефона хоть немного схватится. Экран мигнул. Сеть восстановилась. И я увидел двадцать шесть пропущенных. Ого. Кому понадобился? Конечно, Марике. Девять сообщений тоже плавно перетекали из добрейшего пожелания утра в какую я мразь превратился и именно в этом отпуске у нее на всё открылись глаза, и она уезжает в аэропорт и пускай я не бегу за ней вдогонку, и не разворачиваю самолет, и не изображаю из себя Тора — всё кончено. Обычная женская банальщина. Что кончено? Я не смог удержаться и передернул плечами. Как могло кончиться то, что и не начиналось? Изначально же мне пела про свободные отношения, что теперь изменилось? Ничего. Я попросил второй стакан глинтвейна и ключи от номера.

— Мазню вашей ненормальной заберите! — Полина из —за стойки попыталась достать полотно. Недурно получилось. Особенно шкуры, на которых лежала голая девушка.

— Почему мазня? — обиделся я за коллегу.

— И где тут сиськи пятого размера? — начала зло тыкать Полина в изображение. — Где?!

— Утром дорисую.

— Я занесу!

Я поднялся в номер. Раскрыл мольберт. Разложил эскизы на полу, стал выбирать. Неужели ничего стоящего? Неужели и в этот раз ничего не получилось? Хотя. Вот этот очень неплохой.

Руки мои задрожали. Дерево на рисунки было, как живое. Я что ли нарисовал? О, Боги. Я кое —как разместил рисунок на мольберте. Поискал лампу, сделал точечным свет и погасил общий. Осторожно прилег на кровать, не спуская взгляда с картины.

Рука потянулась к глинтвейну, сделал первый глоток. За окном ветер тревожно закачал деревья старого парка, по рисунку пошла рябь теней. Я словно смотрел в окно другого мира, так удачно мне удалось написать картину и передать цветопередачу.

— Вот она, — тихо прошелестел рядом голос, и я вздрогнул. Полина? Я прислушался к звукам в таверне. Кто она? Марика вернулась? Не нужно было хватать крыло самолета и разворачивать?

— Заходи справа! Остальные за мной! — определенно говорила Полина. Я присмотрелся к картине, и она вдруг резко увеличилась в размерах поглощая меня. Я бежал. Ноги скользили по мокрой листве. Сердце учащенно стучало в груди, готовое оборваться от страха.

— Ты не уйдешь от нас, Лея! — раздался со всем рядом голос, факел ярким пятном мелькнул над головой, и я инстинктивно припал к земле, старясь слиться с темнотой и раствориться в листве. Ничего не получилось. По жухлым листьям растеклись длинные рыжие волосы, выбившиеся из- под платка.

Да, как это? Я вздрогнул и дернулся, девушка тут же подхватилась, собралась в комок и распрямилась пружиной, бросаясь вперед.

— Я не в чем ни виновата, — зашептала она отчаянно, растирая слезы по лицу. — Ни в чем не виновата. — Пальцы сжались в кулак, сгребая склизкие холодные листья. Я почувствовал чужой страх перед неизбежностью. И еще.

Не было сил сопротивляться. «Ну, зачем я позировала этому художнику? Всё из-за него началось», — пронеслась мысль в голове. — «Не надо было соглашаться на прогулку!»

Как такое может быть?! Как я мог чувствовать ее? Как ее тело стало моим? Это сон?

— Я вижу ее!

— Не уйдет! Куда ей бежать?

— Лови! —Злобные женские голоса раздавались со всех сторон.

Ну раз это сон, и я это понимаю, значит я могу помочь? Придать силы этим ватным ногам? Беги!

Лея взметнулась и полетела вперед стрелой. Перед глазами мелькнул образ художника в треуголке. Вот он рисует ее, просит танцевать. Она кружится. Смеется от счастья. От поцелуев кружится голова или от пируэтов. Любовь переполняет сердце. Она летит.

И тут в спину со свистом прилетают вилы.

Сон рушится.

Бег рушится.

Полет рушится.

Лея спотыкается и падает в мокрую листву. Воздух с первыми капельками крови вылетает из горла. Дыхания больше нет. Девушка ползет. Я помогаю, как могу. Но тело больше меня не слушается.

Оно больше никого не слушается.

— Я попала в нее?! — кричит Полина рядом, не веря себе. — Я попала в нее!

— Вот она!

— Смотрите, рыжая! Самая опасная ведьма! И скрывала же всегда!

— Пока не нарисовали!

— То дьявол ее раскрыл!

— Добегались оба. Того дьявола-то мужики в болоте утопили. Уж как красиво умирал. Долго!

— Осторожнее! Рыжие ведьмы самые опасные! Она может превратиться в гадюку. Я видела уже издалека! У твари было три головы.

— Рыжая, рыжая!!! Огненная ведьма!

— Ой, бабоньки страшно! Сейчас, как ядом плюнет!

— Прикрывайте глаза!

Лея хрипела и пыталась заползти под куст, перед глазами девушки всё-также мелькал образ возлюбленного художника. Он улыбался и манил за собой.

— Я иду, — шептала Лея. — Иду.

— Слышите?! Проклятьями сыплет!

— Остановите ее!!!

— Кто-нибудь! Сделайте хоть что-то!

Кряжистая крестьянка выдернула вилы из спины и с отчаянным криком снова пригвоздила Лею к земле. Женщины быстро завелись: замелькали в руках палки, серпы и короткие цепи. Ведьма не сопротивлялась и быстро затихла. Но бабы так просто не сдались: били пока не устали и злость не прошла.

— Сжечь надо, — сказала одна, когда дело закончилось, стараясь не смотреть на место, где произошло убийство.

— Утром сожжём.

— До утра ждать? А вдруг как сбежит?

— Кто сбежит? — усомнился знакомый голос. — Это тело? Да оно и на тело то не похоже.

— Это ведьма! — напомнил другой голос.

— Кольями надо к земле прибить. Земля удержит.

Хорошая мысль всем понравилась. Прибили. А утром не нашли никого. Одно большое темное пятно на листве. Исказились крестьянские лица в страхе, одной сразу плохо стало. Её подхватили под руки и медленно стали отступать с поляны.

И никто не заметил крохотного росточка. Зеленый он радостно пробивался, ища дорогу к свету.

Я вздохнул, посмотрел на дерево в картине и отпил глоток глинтвейна. Напиток был холодным и уже невкусным.

Привидится же такое. Я свесился с кровати и осторожно поставил бокал на пол. А когда снова посмотрел на картину, сердце дрогнуло замирая. Прислонившись спиной к стволу, на меня с картины смотрела улыбающаяся Лея.

— Что за...- попытался сказать я, но девушка, вздрогнув, сделала шаг вперед, увеличилась в объеме и уже стояла у кровати.

— Я пришла к тебе, — сказала смущенно Лея. — Я очень долго тебя ждала.

Странно, но я совершенно не боялся этой ведьмы.

Потому что я всегда знал ее. И искал в каждом своем рисунке, не понимая, что в нем не достает.

— Лея, — прошептал я. Девушка кивнула и протянула мне руку. Ладонь была очень теплой, мягкой и нежной.

— Пойдем. — Она потянула меня за собой, и мы резко приблизились к картине.

— Идем, — согласился я и счастливо улыбнулся, делая еще один шаг вперед.

Утром в комнату для постояльцев долго стучали. Полина материлась и ей пришлось сбегать вниз к стойке за запасными ключами.

— Помер? — обреченно спросил папа-бармен.

— А я почем знаю? — огрызнулась Полина. — Я ему помру! Картину кто будет дорисовывать?

Замок долго не открывался. Вошла и огляделась. Сразу бросился в глаза недопитый бокал глинтвейна на полу. Пару капель застыло на белом ламинате.

— Понятно, — протянула Полина раздраженно. — Сбежал значит. Решил картину не дописывать! Турист! — Официантка сплюнула и привычно осмотрелась по сторонам, часто постояльцы оставляли после себя ценные вещи.

Этот ничего не оставил. Не считая картинок, разбросанных полу. Полина пожала плечом — надо собрать, а потом продавать по двадцать евро. Еще и навар хороший получится.

А эту, что на мольберте, можно вообще в рамочку повесить, на ней всё , как живое и дерево и счастливая пара: рыжеволосая девушка и парень в треуголке, бегут куда-то, прыгают.

Застыли в полете.