Охота на пороки

Мир мой, Адские Бездны, был для меня исхоженной вдоль и поперек картой. Вечные крики душ, терзаемых в геенне огненной, смрад серы и перегар испорченной амброзии — все это приелось до тошноты. Даже самые изощренные муки, которые я назначал грешникам, стали рутиной. Скука, тлетворная и всепоглощающая, пожирала меня изнутри куда эффективнее, чем любое адское пламя. Мне нужен был новый вкус, новый аромат… свежий грех.

И я отправился бродить. Миры, как песчинки, рассыпаны в ладонях вечности, и я выбрал одну из них — заурядную, кишащую смертными. А точнее — одно из гнезд, пахнущее юностью, потом, дешевым алкоголем и тленными надеждами. Женское общежитие.

Для таких как я, демонов древней крови, не составляло труда растворить свою сущность в тенях, стать призраком на периферии человеческого зрения. Я шагал по длинным, залитым тусклым светом ламп коридорам, и меня не видели. Но я видел все. Я видел и… чувствовал.

Воздух здесь был густым, сладковато-горьким сиропом из пороков. Он пьянил куда сильнее, чем самые выдержанные адские нектары. Вот из-за одной двери доносился хриплый смех и звон бутылок — жалкое забвение, стайка девушек топила в алкоголе свои мелкие горести и зависть к более удачливым подругам. Зависть — тонкий, острый соус, я чувствовал ее металлический привкус на языке.

В соседней комнате, приоткрыв дверь, я наблюдал азарт. Карты, шелест купюр, вспыхивающие в глазах искры жадности и разочарования. Это был знакомый, но оттого не менее приятный букет.

Но главным блюдом, конечно, была похоть. Она витала повсюду. Она доносилась из-за многих дверей — прерывистое дыхание, глухие стоны, влажный шлепок плоти о плоть, сдавленные взвизгивания. Я закрыл глаза и вдыхал этот аромат, этот примитивный крик душ, отдающихся животному началу. Он был… питательным. Сытным. Как свежеиспеченный хлеб для голодающего. Я мог стоять здесь часами, просто вдыхая этот пар, эту энергию, и чувствовать, как моя собственная сила, немного уставшая от скуки, вновь наполняет меня.

Они были так забавны в своих утехах. Так наивны и серьезны в этот момент, будто занимались величайшим таинством, а не простым биологическим актом. Я ухмыльнулся в тенях. Легкая добыча. Слишком легкая.

И вот, на третьем этаже, в самом конце коридора, мое внимание привлек контраст. Если весь остальной этаж был бурлящим котлом страстей, то здесь царила тишина. Аура была иной — спокойной, сосредоточенной, почти стерильной. И оттого безумно любопытной.

Дверь была приоткрыта. Я заглянул внутрь. Комната была крошечной, казенной. Но в ней царил идеальный порядок. Книги на полке стояли ровными рядами, на столе у окна лежали стопки тетрадей, рядом с которыми дымилась чашка чая. И она сидела за этим столом, склонившись над одной из тетрадок, вгрызаясь в ее содержимое тонкой, почти болезненной линией бровей.

Я замер. Весь шум общежития, весь его разгульный хаос отступил, превратился в фон, в белый шум. Она была его полной противоположностью. Антитезой.

Она не была девушкой в общепринятом понимании того бесшабашного века, что населял это здание. В ней чувствовалась зрелость, не по годам, а по опыту. Ей было около тридцати земных лет, не больше, но взгляд… ее взгляд был старше. Усталее. Она была одета в простую темную водолазку, облегающую стройный стан, и в юбку до колен. Никакого вызывающего макияжа, никаких соблазнительных деталей. Но в этой сдержанности таилась такая мощная, неистовая сексуальность, что у меня перехватило дыхание.

Ее красота была не кричащей, а втягивающей внутрь. Как водоворот. Черные, как смоль, волосы, убранные в небрежный, но элегантный пучок, из которого выбивались отдельные пряди, касаясь шеи. Идеальные, четкие скулы, прямой нос, полные, будто вылепленные резцом талантливого скульптора, губы, которые сейчас были слегка поджаты от концентрации. Но больше всего — кожа. Бледная, почти фарфоровая, матовая, сияющая под холодным светом настольной лампы. Мне страстно захотелось провести по ней пальцем, ощутить ее тепло, ее бархатистую текстуру.

Я вошел в комнату, и она не почувствовала моего присутствия. Я стал позади нее, вдыхая ее аромат. Не парфюм, не шампунь. Чистота. Свежесть. Мыло и что-то неуловимое, горьковато-сладкое, как зеленый чай с жасмином.

И тогда я увидел ее ауру. Обычно я видел ауры смертных как клубки переплетенных цветных нитей — алые от похоти, черные от лжи, мутно-зеленые от зависти. Ее аура была… серебристой. Цельной, плотной, словно кокон из прочнейшего шелка, обернутый вокруг нее. Она пульсировала не жаром страсти, а холодным, уверенным светом. Это была аура колоссальной внутренней силы. Аура сопротивления. Аура неприступной крепости, которую ни один мужчина, судя по всему, еще не брал.

Во мне все встрепенулось. Охота. Древний, первобытный инстинкт хищника, учуявшего самую ценную, самую трудную добычу. Алкоголь, азарт, обыденный секс — это было фастфудом. А это… это был изысканный ужин, который нужно заслужить. Ее чистота, ее сила воли были тем самым редким вином, что способно опьянить такого седого демона, как я.

Похоть? Да, но не та простая, животная, что царила за стенами. Ее нужно было разбудить. Расковать. Превратить лед в огонь. Заставить эту неприступную крепость не пасть под натиском, а добровольно распахнуть ворота и сдаться на милость победителя.

Я отступил в тень. Мне нужна была форма. Оболочка, которая не спугнет ее, но привлечет. Я концентрировался, и моя истинная сущность — перьевые крылья, рогатая голова, копыта — сжалась, переплавилась в горниле иллюзии. Я стал мужчиной. Высоким, с идеальными, но не кукольными чертами лица. В меру мужественным, в меру утонченным. Одетым в простые темные джинсы и свитер, как у аспиранта или молодого преподавателя. Ничего вызывающего. Ничего, что могло бы насторожить.

Я вышел из тени и постучал в уже приоткрытую дверь.

Она вздрогнула и обернулась. Глаза… Боги всех миров, ее глаза. Они были цвета потухшего янтаря, некогда золотыми, с маленькими вкраплениями вокруг зрачка. В них отразилось удивление, легкая настороженность, но никакого страха.

— Извините, я вас не слышала. Вы к кому? — голос у нее был низкий, немного хрипловатый, невероятно сексуальный.

Я улыбнулся самой безобидной и обаятельной улыбкой, какая только была в арсенале тысяч соблазненных мною душ.

— Простите за беспокойство, — сказал я, и мой голос зазвучал бархатно и тепло. — Я ищу Марию Ивановну, но, кажется, ошибся этажом. А вы… вы здесь одна? В такой вечер? — Я мягко кивнул в сторону коридора, откуда доносились приглушенные звуки вечеринки.

Она слегка улыбнулась, и в уголках ее глаз собрались лучики крошечных морщинок. Очаровательно.
— Мария Ивановна на пятом. А я… да, — она отложила ручку. — У меня завтра семинар, нужно проверять работы. Да и не мое это все — эти их тусовки.

— Работа никогда не ждет, — я сделал шаг внутрь, невзначай, будто случайно. — Вы преподаватель?

— Ассистент. Филология. А вы? — ее взгляд скользнул по мне, оценивая, но без вульгарного любопытства.

— Можно сказать, коллега. Историк. Гость университета, — солгал я, с легкостью вплетая в легенду крупицу правды. Я и был живой историей. — Меня зовут Азазель.

Она кивнула.

— Лика.

Игра началась. Великая охота. И я чувствовал, как ее серебристая аура впервые за долгое время слегка дрогнула, почувствовав приближение Бури.

Ее имя, Лика, прозвучало как тихий колокольчик в душной комнате. Оно идеально ей подходило — короткое, твердое, но с мягкой, скрытой мелодичностью внутри.

— Лика, — повторил я, давая имени повиснуть в воздухе, насыщая его своим тембром. — Красивое имя. Редкое.

Она слегка смутилась, отвела взгляд к тетрадям.

— Спасибо. Обычное имя. не то, что у Вас.

Я сделал еще один шаг, не нарушая ее личного пространства, но уже находясь в нем. Я мог чувствовать исходящее от нее тепло. Комната была натоплена, и под ее темной водолазкой стало душно.

— В таком случае, раз уж я вас отвлек от столь важного дела, может, позволите составить вам компанию? — я говорил мягко, вкрадчиво, вплетая в слова тончайшие нити магии внушения. — Признаться, шум коридоров уже начинает действовать на нервы. А тишина и общество коллеги куда приятнее.

Моя магия была подобна невидимому туману, который я направлял на нее. Он должен был пробудить томление, легкий зуд под кожей, внезапную мысль о том, как одиноко бывает в тишине, когда весь мир веселится. Я видел, как ее пальцы слегка вздрогнули, сжимая ручку. Она снова посмотрела на меня, и в ее золотисто-зеленых глазах мелькнула тень сомнения, но не отторжения. Скорее любопытство.

— Я, пожалуй, не самый веселый собеседник, — сказала она, но жестом пригласила присесть на краешек кровати, единственное место в комнате, кроме ее стула. — Работа есть работа.

— Иногда лучший отдых — это сменить вид деятельности, — легко парировал я, устраиваясь так, чтобы быть к ней лицом. Я скрестил ноги, принял открытую, неугрожающую позу. Моя оболочка была безупречна — ни капли демонической сущности, только благородная, спокойная мужественность.

Я начал с малого. С комплиментов ее работе, ее уму. Я говорил о книгах, о литературе, о истории — о том, что, как я почуял, было ее страстью. Я вплетал в речь тонкие, едва уловимые двусмысленности, которые могли быть восприняты и как профессиональная оценка, и как намек на нечто большее.

— Вы, должно быть, очень требовательный преподаватель, — заметил я, наблюдая, как она красным карандашом выводит на полях пометки. — Такой красивый почерк для столь суровых приговоров.

Она улыбнулась, и это была уже не вежливая улыбка, а настоящая.

— Студенты должны стремиться к совершенству. Хотя иногда… да, бываю строга.

— Совершенство… — я протянул слово, наполняя его глубоким, томным смыслом. — Опасная штука. Оно затягивает. Заставляет забыть обо всем на свете в его погоне. Даже о… простых человеческих радостях.

Я послал очередную волну. Сильнее. На сей раз она должна была вызвать физический отклик. Легкий жар в нижней части живота, внезапную сухость во рту, учащенное сердцебиение.

И она среагировала. Лика незаметно вздохнула глубже и потянулась за чашкой с чаем, делая глоток. Ее пальцы слегка дрожали.

— Вам не жарко? — спросил я с поддельным интересом. — Здесь очень душно. Отопление, наверное, раскалили до предела.

Она провела рукой по шее.

— Да, есть немного… — призналась она. И затем, после мгновения колебания, совершила первый, непроизвольный шаг навстречу. — Вы не против?

— Конечно нет, — я сказал, и мое сердце (или то, что его имитировало) забилось чаще.

Она встала, повернулась ко мне спиной — изящный изгиб позвоночника под тонкой тканью — и потянулась за застежкой на затылке. Ее волосы, черные как смоль, рассыпались по плечам волной, от которой воздух затрепетал. Затем она ухватила за край водолазки и потянула ее вверх. Это было медленное, почти ритуальное действо. Ткань скользила вверх, обнажая сначала узкую талию, затем спину, закрытую простым белым хлопковым топом, и наконец — она сняла водолазку и отбросила ее на спинку стула.

Я затаил дыхание. Она стояла передо мной в этом простом топике, который облегал ее так, что не оставалось сомнений в совершенстве ее форм. Тонкая талия, изгиб бедер… и да, ее грудь. Она была роскошной, высокой, упругой. И теперь, из-за жара от плотного слоя водолазки, я мог видеть, как два четких бугорка проступают сквозь тонкую ткань. Соски. Набухшие, твердые. От жары? Или от чего-то еще?

Она села обратно, и теперь ее поза была иной. Более раскрепощенной. Она откинулась на спинку стула, и ее грудь выдвинулась вперед, предлагая себя взгляду. Она, казалось, не осознавала этого, но ее тело уже начинало вести свою собственную игру.

— Так лучше, — выдохнула она, и губы ее были чуть приоткрыты.

— Несомненно, — прошептал я, и в моем голосе зазвучала хрипотца, которую я уже не мог скрыть.

Я усилил натиск. Я говорил теперь не только о книгах. Я говорил о чувствах, что двигали великими историческими персонажами. О страсти, что сжигала троны, о ревности, что начинала войны, о любви, что была сильнее смерти. Каждое слово было заряжено магией, каждое предложение — крючком, который должен был зацепить ее глубинную, дремлющую чувственность.

Я видел, как она меняется. Щеки ее покрылись румянцем. Дыхание стало чуть более прерывистым. Она начала перекладывать бумаги на столе без всякой цели, ее движения потеряли былую точность. Она скрестила ноги, но это не было защитной позой — это было нервным, чувственным движением. И затем, через несколько минут, она несознательно повторила этот жест, сменив ногу, и на мгновение край ее юбки задрался, открыв мне смутный беглый образ стройных, бледных бедер.

И запах… О, да. Запах. Тот чистый, цветочный аромат ее кожи теперь смешался с чем-то новым, острым, животным и невероятно соблазнительным. Сладковатый, мускусный запах возбуждения. Запах ее плоти, откликающейся на мой призыв. Запах влаги, пропитывающей те самые трусики, что скрывались под скромной юбкой. Этот аромат ударил мне в ноздри, опьяняющий, как самый крепкий нектар. Он был вкуснее, чем все оргии, что я видел в этом общежитии. Потому что он был добыт. Потому что он был заслужен.

Но вопреки всему — ее воля не сдавалась. Ее разум все еще боролся. В ее глазах, помутневших от накатывающей страсти, все еще читалась борьба. Она сжимала кулаки, ее ногти впивались в ладони, словно болью пытаясь вернуть себе контроль.

— Мне… мне правда нужно работать, — произнесла она, и ее голос звучал хрипло, почти сипло. Это был не голос отказа, а голос отчаянной мольбы. Мольбы о пощаде или о том, чтобы я остановился, пока она не сделала чего-то необратимого. — Уже поздно.

— Время — понятие относительное, Лика, — сказал я мягко и поднялся с кровати. Я подошел к ней вплотную, встал сзади, не касаясь ее. Видел, как вздрогнули ее обнаженные плечи под белым топом. Я наклонился к ее уху, и мое дыхание коснулось ее кожи. — Иногда мгновение стоит вечности.

Я протянул руку и коснулся не ее, а страницы тетради, которую она проверяла. Мой палец лег рядом с ее пальцем.

И тогда я отпустил все оковы. Я выпустил всю свою силу, всю накопленную энергию похоти, что впитал в коридорах. Я направил ее не грубым потоком, а точным, сконцентрированным лучом — прямо в нее. Это был ультиматум. Призыв. Приказ.

Ее тело содрогнулось. Она издала тихий, сдавленный стон, который она тут же подавила, прикусив губу. Она откинула голову назад, ее глаза закрылись. Грудь высоко вздымалась, а соски стали такими твердыми и выступающими, что я мог разглядеть их очертания даже сквозь ткань. Запах ее возбуждения стал густым, витающим в воздухе между нами. Ее бедра непроизвольно потерлись друг о друга — отчаянная, инстинктивная попытка облегчить нарастающее напряжение.

Она была на грани. Ее тело кричало «да». Оно было готово, влажно, и жаждало прикосновения.

Но когда она открыла глаза и повернула ко мне лицо, в них не было покорности. В них было пламя. Не страсти, а яростного, непоколебимого сопротивления. Воля. Та самая стальная воля, что выковала ее серебристый кокон.

— Нет, — выдохнула она. Не крикнула, а именно выдохнула, но с такой силой, что мое магическое поле дрогнуло. — Вы должны уйти. Прямо сейчас.

Она не поддалась. Она не сломалась. Она встретила мою силу своей собственной и оттолкнула ее.

И в тот момент я понял, что охота только началась. И что добыча будет достойной. Я медленно выпрямился, убирая руку. На моем лице играла легкая, почти что уважительная улыбка.

— Как пожелаете, Лика. Простите, если был навязчив. — я сделал шаг к двери, затем обернулся. — До свидания. Уверен, мы еще увидимся.

И я вышел, оставив ее одну в душной комнате, с дрожащими руками, влажным бельем и непокоренным духом.

Победа была за мной. Я зажег в ней огонь. Но война… война только-только начиналась.

Неделя на этой жалкой планете пролетела как одно мгновение. Я не вернулся в Бездны. Как можно было вернуться, когда здесь, на этой крошечной пылинке, разворачивалась самая увлекательная охота за всю мою долгую жизнь? Я стал тенью Лики. Незримым спутником, чье присутствие она начала ощущать кожей.

Я навещал ее в университете. Мое обличье молодого историка-гостя было безупречным; я даже раздобыл себе бейдж и мог свободно разгуливать по коридорам как ни в чём не бывало. Даже подменил несколько раз преподавателей. История — моя стихия.

Я подкарауливал ее у аудиторий, «случайно» оказывался в преподавательской, когда она заходила выпить кофе.

И вид ее сводил меня с ума. Если в общежитии она была скромной мышкой, то здесь, в своей стихии, она была… богиней познания, облеченной в плоть. Строгий костюм «училки» был на ней орудием пытки для моего демонического естества. Безукоризненно белая блузка, сквозь которую угадывался контур изящного кружевного бюстгальтера. Обтягивающая юбка карандаш, до боли соблазнительно обрисовывающая линию бедер и то место, где ткань мягко натягивалась над округлостями. Иногда, когда она поворачивалась или наклонялась над столом, я мог разглядеть даже слабый, манящий след от резинки трусиков. Это сводило с ума.

Я не заговаривал с ней подолгу. Просто взгляд. Улыбка. Легкий, почти незаметный комплимент:

— Вы сегодня прекрасно выглядите, Лика.

И уходил, оставляя ее одну с этим взглядом, который прожигал ее серебристый кокон насквозь.

Я видел, как она сбивалась, объясняя материал, если замечала меня в дверях аудитории. Как ее пальцы нервно перебирали бумаги. Как румянец заливал ее щеки не от смущения, а от внутреннего пожара, который я в ней разжег. Моя магия работала исподволь, тихо, но неумолимо. Она была на крючке. Ее сопротивление трещало по швам.

И вот, на четвертый день моего «преследования», она сама сделала шаг.

Я застал ее одну в ординаторской. Она пила воду у кулера, и ее горло грациозно двигалось с каждым глотком. Я остановился в дверях, делая вид, что ищу кого-то.

— Азазель? — ее голос прозвучал чуть хрипло.

Я обернулся, изобразив легкое удивление.

— Лика? Привет.

Она помедлила, глядя на стаканчик в своих руках, затем подняла на меня взгляд. В ее золотых глазах плескалась решимость, смешанная со стыдом и тем самым вожделением, что я так жаждал увидеть.

— У меня сегодня последняя пара со старшим курсом, — сказала она, почти срываясь на шепот. — Нужно будет отнести в методкабинет пару тяжелых папок с архивными материалами. Не поможете?

Уловка была столь прозрачна, что это было восхитительно. Папки весили не больше пары книг. Но я сделал вид, что поверил.

— Конечно. Я зайду за вами?

Она кивнула, быстро отвернувшись, чтобы я не увидел, как полыхает ее лицо.

Ровно через час я стоял у дверей ее аудитории. Последний студент уже ушел. Лика одна собирала вещи на кафедре. Она была в том самом костюме — белая блузка, серая юбка-карандаш. Но что-то в ней изменилось. В ее осанке, во взгляде была вызов.

— Вот, — она указала на две внушительные, но на вид не особо тяжелые папки. — Спасибо, что согласились.

Я взял их. В аудитории пахло мелом, старой бумагой и ее духами. Пахло напряженным ожиданием.

И тогда она подошла к двери и щелкнула ключом. Звук поворачивающегося замка прозвучал громче любого грома.

Она обернулась ко мне. И ее лицо преобразилось. С него слетела вся маска сдержанности, вся скромность. Осталась только голая, животная страсть. Ее глаза горели зеленым огнем.

— Я не могла перестать думать о тебе, — прошептала она. Это был уже не голос преподавательницы. Это был голос женщины, доведенной до предела.

Она сбросила с себя всю одежду в одно мгновения. И я ахнул.

Под плащом на ней не было ни блузки, ни юбки. Только черное, как сама ночь, кружевное белье. Бра, едва сдерживающее ее пышную, великолепную грудь, и стринги, которые были скорее намеком, чем одеждой. Ее тело, бледное и совершенное, сияло в сумеречном свете, льющемся из окна.

— Все эти дни… ты сводил меня с ума, — сказала она, и в ее голосе не было упрека, только признание и голод.

Больше не нужно было слов. Она набросилась на меня. Ее губы были жадными, влажными, ее язык сразу ворвался в мой рот, требуя, владея. Ее руки рвали на мне свитер, оголяя мою грудь. Я отвечал ей той же монетой. Я сжал ее грудь, и она издала стон, впиваясь ногтями мне в спину. Я приподнял ее и посадил на край преподавательского стола, смахнув на пол стопки бумаг. Звон разбившейся чашки для ручек прозвучал как стартовый выстрел.

Я раздвинул ее ноги, стоя между ними. Кружево стрингов было мокрым насквозь, пропитанным ее возбуждением. Я сорвал его одним движением. И тогда я вошел в нее. Теснота, обжигающе горячая, влажная плоть сомкнулась вокруг меня. Она вскрикнула — не от боли, а от облегчения, от исполнения желания.

Это была не любовь. Это была яростная, жестокая, откровенная бойня. Стол скрипел и бился о стену. Она кричала, требуя больше, глубже, жестче. Она сама направляла меня, переворачивалась, вставая на колени на стуле, подставляя мне свою идеальную, упругую задницу. Я вошел в нее и туда, и ее крик стал пронзительнее, она сама двигалась навстречу, полностью отдаваясь пороку, который я в ней пробудил.

Мы падали на пол, покрытый пылью и обрывками конспектов. Она садилась на меня сверху, ее грудь плясала перед моими глазами, ее голова была запрокинута, а из горла вырывались хриплые, нечленораздельные звуки. Она использовала меня, как я использовал ее. Мы были двумя стихиями, сошедшимися в уничтожающей друг друга схватке.

Я пробовал все. Ее рот, ее грудь, каждую складку ее божественного тела. Она принимала все, требуя еще. Ее аура, та самая серебристая крепость, была не сломлена — она взорвалась изнутри, превратившись в сияние чистейшей, концентрированной похоти. Она была воплощением греха, и это было прекрасно.

И когда наконец мы оба, изможденные, покрытые потом, пылью и следами укусов, достигли кульминации, в комнате повисло оглушительное молчание, нарушаемое лишь нашим тяжелым дыханием.

Она лежала на полу, среди хаоса, ее прекрасное тело было разрисовано следами страсти. Она смотрела в потолок, и по ее щеке катилась слеза. Но это была не слеза раскаяния. Это была слеза истощения.

Я поднялся и начал одеваться. И по мере того как я застегивал джинсы, на меня накатило странное, непривычное чувство. Пустота. Разочарование.

Охота была окончена. Добыча была добыта. Я добился своего. Я заставил эту неприступную, сильную женщину пасть ниц перед пороком, я залил ее чистоту волной разврата.

Но теперь она была… как все. Ее плоть, еще секунду назад бывшая величайшим трофеем, теперь была просто плотью. Той самой, что я видел в тысячах других комнат этого общежития. Тайна была раскрыта. Загадка — разгадана. Тот ослепительный свет ее воли, что манил меня, погас, превратившись в обычное послесвечение удовлетворенной плоти.

Внезапно вся эта Земля, этот университет, эти люди — все снова показалось мне невыразимо скучным. Пресным. Алкоголь, азарт, обыденный секс — все это было одним и тем же. Лика была последней искрой, которая могла разжечь мой интерес. Теперь и она погасла.

Я взглянул на нее в последний раз. Она уже спала, уставшая, довольная, обычная.

Я вышел из аудитории, не оглядываясь. Запертая дверь открылась для меня сама собой. Я спустился по лестнице, вышел из университета и, оказавшись в безлюдном переулке, отпустил свое человеческое обличье.

Моя истинная форма, огромная и крылатая, выпрямилась во весь рост. Я взглянул на убогое серое небо этого мира, полное смога и мелких забот.

Охота закончилась. Пир был окончен. Вкус победы оказался пеплом на языке.

Я расправил крылья и одним мощным толчком оторвался от земли. Проклятая скука вновь затягивала меня в свои объятия. Но по крайней мере, теперь я знал, что даже самая чистая душа, если хорошенько постараться, может стать столь же пресной и неинтересной, как и все в этом мире. Я рванул вверх, к разрыву между мирами, торопясь домой, в привычный, предсказуемый ад.