Охота на Совет

На глубине под руинами заброшенной церкви

в зале Совета царила вязкая тишина — та, что предшествует великим катастрофам. Лишь шорох мантии Теотиуаканы и едва слышное скольжение золотых перьев по мрамору полу нарушали безмолвие.

— Первая пятилетняя фаза завершена, — произнёс Франкенштейн, холодно и отчуждённо. — Испытания на детях проведены. Реакции зафиксированы. Сущность удерживает стабильную форму вблизи поля страха и упоминания. Подчинение сохраняется. Тенденции благоприятны. Он — как глина, из которой можно лепить всё, что пожелаем.

— Как и следовало ожидать, — кивнул Хастур, стоя в отдалении. Его голос звучал не звуком, а эхом в сознании каждого. — Страх — лишь пряник. Для мощи нашего оружия требуется вера.

— Прототип пригоден для преследования. Пока проверяли, на уровне детского восприятия, — добавила Моргана, играя пальцами с тонкой чёрной нитью, как паук с добычей. — Это всего лишь зародыш. Настоящее рождение — впереди.

— Тульпа, — прошипел Альфа Джиннов. — Мысль, облечённая в форму. Страх, уплотнённый в певдоплоть. Этот Слендермен даже не оружие. Он — лишь инструмент прополки.

— На самых слабых хватит, пора проводить тест пора на более сильных экземплярах — повторила Моргана. — На детях. Кто не может бороться — не может и лгать. Их страх — чист, а реакция — неподдельна.

— А если он находит их… — Теотиуакана кивнула, — то найдёт и охотника. И мятежника. И лжепокорного.

— Мы создаём новый порядок, — прогремел Альфа Вервольф. — Где страх — кнут, закон — коготь, а охота — наше право.

— Пока он — лишь тень, — прошептала Теотиуакана, глядя в пламя факелов. — Но придёт день — и его заменит нечто более совершенное. Пока не стоит спешить. Мы создаём не просто ужас.

Один провёл рукой по воздуху — между пальцев проскользнули крошечные искры.

— У нас есть время. Пока Небеса и Ад неторопливо готовятся к своему апокалипсису. Когда они истекут кровью — мы уничтожим тех, кто уцелеет и останется в живых.

— До Апокалипсиса ещё далеко, — произнёс Кроули, глядя в пустоту между свечами. — Но трещины уже ползут по стеклу мироздания. Мы видим их.

— И мы не ускоряем приближение, — отозвался Франкенштейн. — Мы просто лишь готовим инструменты. Проверяем идеи. Обкатываем… оружие.

— Пока Ад и Небеса смотрят друг на друга, — прорычал Альфа Вервольф, — мы расширяем арсенал.

— Когда начнётся… — Один Всеотец постучал пальцем по столу, словно отсчитывая время. — Мы не будем вмешиваться. Мы подождём. Пусть режут друг друга. Пусть ослабнут.

— И тогда, — проговорил Человек в Жёлтом, появляясь беззвучно, как всегда, — мы соберём осколки мира. Чтобы построить свой.

— Думаю, настал час, — сказал Франкенштейн, выпрямляясь. Его голос был спокоен и хирургически точен. — Нам следует решить вопрос о разделе мира.

— Ммм, — протянул Кроули, лениво откинувшись в кресле. — Мы, значит, делим шкуру неубитого медведя?

— Лучше поделить её сейчас, чем потом вцепиться друг другу в глотки, — отозвался Хастур, не открывая рта. Его голос шептал изнутри черепа, как звук, доносящийся из забытой могилы.

Кроули поднялся на ноги. Его глаза вспыхнули алым.

— Тогда я беру весь мир.

Повисла тишина, натянутая, как жилы. Кто-то резко вдохнул. Кто-то — напряг когти.

— Ты с ума сошёл? — зарычал Альфа Вервольф. — Или просто хочешь, чтобы мы сожрали тебя прямо здесь?

— Успокойся, — Кроули шагнул к центру. — Я не закончил. Я беру весь мир — не в под свою власть. Я не претендую на земли, мне не нужно владение. Я хочу право говорить со всеми. Свободу заключать сделки в любой точке планеты. Без ограничений. Без границ.

Моргана прищурилась, словно вглядываясь сквозь него.

— Ты отказываешься от своей доли?

— Да, от своей доли в мире — отказываюсь. Но от своей резиденции в Штатах не отказываюсь. Моё место там, где пересекаются интересы. Всё остальное — делите как хотите.

— Тогда десять частей, — кивнул Франкенштейн. — Мир

— Я беру Европу и Британские острова, — прозвучал холодный голос Морганы. — И не смейте спорить. Эти земли помнят моё имя.

— А мне — Скандинавия и Россия, — сказал Один, сверкая единственным глазом. — Холод, сталь — всё моё.

— Пустыни и тени — мне, — прошептал Альфа Джиннов, его голос рассыпался пеплом. — Ближний Восток. Средняя Азия.

— А я, — Теотиуакана подняла подбородок, — беру Южную Америку. Там мои пирамиды, моя кровь, моя земля.

— Забираю Австралию и Океанию, — сказал Король Гоблинов, его губы растянулись в зубастой ухмылке. — Мелочь, конечно, но с характером.

— Центральная и Южная Африка — моя, — прорычал Альфа Вервольф. — Эти места мне родные и по вкусу. Там охотятся по-настоящему.

— Тогда Канада и Гренландия — за мной, — произнёс Франкенштейн. — Холод, изоляция, тишина. Мне подойдёт.

— Центральная Америка, — сказала Калиостра. Мне вполне хватит и этого.

— Я беру восточную часть Индокитая и половину Антарктиды, — заявил Альфа Вампир. — Поближе к огромному количеству питания.

— Тогда мне остаётся запад Индокитая и остальное от южного льда, — тихо проговорил Хастур. — Меня это вполне устроит.

Все замолчали. Карта на столе пульсировала, как сердце зверя.

— Теперь — Америка, — произнёс Франкенштейн, вновь поднимаясь. — Сердце будущих владений.

Сфера над столом изменилась: глобус сжался, выделив только США. Штаты разошлись тонкими нитями, словно ткань, которую собирались кроить.

— Одиннадцать кусков, — хрипло выдохнул Альфа Вервольф. — Уж больно удобно их делить.

— Поделим по ровному, — пробормотала Теотиуакана. — Как на жертвенном алтаре.

— Давайте без лирики, — отрезала Моргана. — У каждого будет своя вотчина. Силы, ресурсы, влияние. Всё, как положено.

Первым заговорил Один.

Он не просил, не требовал — просто указал.

На Аляску.

— Там, где кости земли остались чистыми. Где холод стерилизует время. Там я и останусь.

И никто не возразил.

Альфа Вервольф встал, хищно растягивая улыбку:

— Юг и сердце страны пахнут потом и кровью. Заберу Техас. Нью-Мексико. Арканзас. Оклахому.

Джинн, ухмыльнулся:

— Заберём Калифорнию, Неваду, Орегон.

Калиостра поднял голову — глаза, как застеклённая ртуть.

— Мне — горы. Пустые долины. Пространство между молчанием и знанием. Монтана, Юта, Вайоминг, Айдахо.

Никто не спорил. Там алхимия сочится из трещин, а воздух шепчет формулы из доисторических времён.

Альфа вампир не спрашивал. Он просто посмотрел — и Флорида, Луизиана, Джорджия, Алабама, Миссисипи стали его.

— Я знаю эти места. Влажные ночи. Страсть. Болота и старые веранды. Там кровь вкуснее.

Он уже знал, где будут стоять его особняки, и как будет звучать джаз под завывание проклятых.

Франкенштейн, с ухмылкой хирурга, провёл линию через равнины.

— Дайте мне Иллинойс, Айову, Миссури, Небраску, Канзас. Я их сшью заново.

Моргана вдыхала северный ветер.

— Я возьму штаты, где леса холодны, а озёра глубоки и молчат. Вашингтон. Миннесота. Висконсин. Дакоты.

Это было царство вечных ритуалов, покрытых инеем алтарей и ведьминых шепотов под вуалью северного сияния.

Кроули откинулся в кресле, лениво вращая бокал.

— Я хочу только восток. Густонаселённый, грешный, шумный. Нью-Йорк, Коннектикут, Вермонт, Род-Айленд, Мэн, Нью-Гэмпшир, Массачусетс.

Кто-то хмыкнул — слишком малый кусок. Но все знали: он выбрал место, где сделки кипят, где жизни продаются.

Теотиуакана выбрала разломы и древние плоскогорья.

— Я возьму Аризону, Колорадо, Кентукки, Индиану, Мичиган. Здесь духи спят неглубоко, и люди забыли свои жертвенники. Я напомню им.

Её голос был как пыль веков — оседающая на души, пока те не вспомнят, кого они забыли.

Король гоблинов лишь прошептал:

— Я люблю жить под землёй. Где шахты. Где тоннели. Где старые кладбища живут в корнях деревьев.

Северная Каролина, Южная, Теннесси, Виргиния, Западная Виргиния, Мэриленд и Делавэр стали его паутиной. Он будет править внизу, но влиять наверху.

И, наконец, выбрал он.

Человек в Жёлтом.

Хастур.

Он подошёл к карте, не касаясь её. Лишь взглядом провёл по Огайо, Пенсильвании, Нью-Джерси.

— Мне достаточно, чтобы говорить из радиоприёмников. Чтобы рябь на экране — была знаком. Чтобы дети спрашивали родителей, кто это шепчет за стенкой. Этого мне хватит.

И с этими словами мрак стал плотнее, и карта чуть потускнела в области, куда он смотрел.

Так Совет завершил делёж.

Пять лет.

Пять лет скрытых ударов, отравленных слов и приглушённых криков.

Пять лет покушений, интриг, ненависти, столь древней, что сама кровь в жилах вспоминала войну.

Пять лет, в которых никто не уступал, лишь улыбался, скаля зубы.

Но теперь всё решено.

Мир — разрезан, как туша жертвенного зверя.

Каждому — по куску, каждому — по клыку.

И только тишина знает, чего это стоило.

Равенства не было. Баланса — тоже.

Но каждый получил то, что хотел.

Карта замерла. Одиннадцать осколков сияли разными цветами.

— Поделено, — сказал Франкенштейн. — Да начнётся подготовка.

И тут замерли все.

Гоблин-Король, шмыгнув носом, зашевелился.

— У нашей игрушки появился соперник.

Взоры повернулись к столу, но уже заговорил Альфа Джиннов, его голос шёл, как дыхание:

— Кто-то вышел на него… раньше срока.

— Невозможно, — рыкнул Вервольф.

Но ведьма Моргана уже прикрыла глаза.

— Медиум. Юный. Её взор заражен обликом тульпы. Она увидела его.

— И ещё кто-то, — вмешался наконец Кроули, прервав себя на полуслове. — Ха… ну надо же…

Он поднял глаза, сверкающие озорством и тревогой.

— Один из… детей Азазеля.

Молчание стало свинцовым.

— Он сам на него вышел? — спросил Виктор, хрипло.

— Нет, тульпа… — Кроули выдохнул. — Не охотится на него. Он ищет лишь её взгляд. Но он ещё не знает, что охота идет уже за ним.

— Это совпадение, — выдохнул Франкенштейн, но даже он звучал неуверенно. — Статистическая аномалия.

— Это возможность, — поправил его Хастур, сдерживая мрак в голосе, словно удерживал за поводок зверя, что бился под плащом. — Кто ещё, если не начать с дитя демона, он станет достойной целью? Кто ещё покажет, на что способен наш охотник будущего?

— Убийство дитя Азазеля вызовет цепную реакцию, — пробормотал Один. — Нас могут заметить.

— Если смогут», — усмехнулся Кроули — мы спишем это на неполадки в аду. Пусть думают, что это их же шестерёнки закусило. Я пошлю своего демона, он возьмет на себя вину.

— Мальчишка силён, — отозвался Альфа Вервольф. — Я чувствую его запах. Охотничий инстинкт в нём уже созрел. Он уже знает, кем станет. Он может повредить нашему эксперименту.

— Ну и пусть, — твёрдо сказала Моргана. — Пусть его кровь впитается в землю. Пусть он борется. Это будет истинная проверка.

— Медленно, — вмешалась Теотиуакана. — Не разрывайте нить. Мы должны видеть. Изучать. Наблюдать за всем: страхом, яростью, сопротивлением. Мы не тренируем пса. Мы создаём пастыря смерти.

— Тогда я согласен, — произнёс Франкенштейн. — Да будет бой. Полевое испытание. Без купюр.

Все повернулись к Хастуру.

Он молчал долго, и в зале вновь повисла тьма.

— Согласен, — произнёс он наконец, как бы сквозь завесу. — Пусть попробует дичь что может укусить в ответ. Первый из многих. Искусственный инстинкт, подпитанный мыслью. Не бог. Не демон. И не человек.

Он приподнял руку, и между пальцев его вспыхнуло пятно, словно от гниения на ткани мира.

— Тульпа номер один. Субъект: Слендер. Да испытает свою суть.

Внесите изменение в легенду, он убивает того кого увидел и и всех кто находится рядом с жертвой.

Кроули тихо свистнул, по-своему восхищённый.

— Ну что ж, джентльмены… и леди, боги и монстры. Пора смотреть, как наше убожество играет с огнём. А ребёнок Азазеля… пусть сам решит, кто он — жертва или хищник.

——

Отступление Азазель

Они вновь сошлись — как всегда, в круг. Совет Сил.

Звучит грозно. В устах — слова о могуществе, грядущем Апокалипсисе в сердцах — жажда власти.

Но это лишь слова — детский лепет.

Они возводят замки из пепла, играют в зодчих мироздания.

Дети - в масках чудовищ, в одеждах богов.

Мир для них — шахматная доска. Мои дети — фигуры.

Страх — инструмент, будто можно укротить бытие, посадив в землю семя ужаса.

Глупцы.

Власть — не цель. Власть — следствие.

Она приходит не к тем, кто желает её, а к тем, в ком уже пульсирует Сила.

И в этом мире нет никого более достойного, чем сам Люцифер.

Мальчик. Эрик. Один из моих.

Я не шептал ему сны, не направлял, не обучал.

Я просто инициировал. И отошёл.

Он сам нашёл путь.

Прибился к охотникам. Изгнал Рану — без долгого обучения и тренировок.

Будто искра уже жила в его крови.

Он как то может понять, что перед ним демон через контакт, возможно контактный медиум. Владеет телекинезом. Какой перспективный парень. Надо будет внимательно к нему приглядеться.

А теперь Совет решает испытать его — своей игрушкой.

Слендером. Призрачной тварью, слепленной из страха и суеверий.

Они хотят, чтобы это дало им ответ. Показало, им возможности их игрушки.

Как дети, что устраивают битвы между насекомыми, чтобы посмотреть, кто сильнее и кто выживет.

Не ведая, что иногда один скорпион может вылезть из террариума… и начать жалить их, особенно если помочь чуть-чуть.

Я не сержусь на их вмешательство. Гнев — удел тех, кто ждёт покорности.

И мне не нужны слабые варианты.

Я лишь наблюдаю кто из них выживет.

Пусть думают, что управляют.

Но они не поняли самого главного:

Это не они испытывают Эрика.

Это я испытываю сосуд.

Если он не выйдет на их след — я сам подведу его.

Если упадёт — чуть-чуть поддержу.

Если начнёт убивать — буду рядом и буду наблюдать.

Когда Совет падёт, никто не вспомнит их имён.

Потому что миру не нужны пастыри.

Миру нужен один дар:

Свобода Люцифера.

И ещё одна лошадка мчится к финишу в Нью-Йорке.

И её всадник — человек, выковывающий будущего претендента.

Джон Винчестер.

Солдат без войны. Муж без жены. Отец с кровавой зарубкой в сердце.

Вторые сутки не спит.

Сидит в дешевом мотеле, окружённый картами, вырезками, оружием,

будто из хаоса можно сложить ответ.

Я слежу за ним. Всегда.

Он ищет — не ради покоя. Не ради справедливости.

Из ярости. Чистой, как лезвие в горле.

Он записывает имена.

Сопоставляет исчезновения.

Вглядывается в газетные строки, где никто, кроме него, не видит наше дыхание.

Двое детей должны были встретиться.

Так было задумано. Так тянулись нити.

Но я решил — пока рано. Слишком рано. Их пламя ещё не готово встретиться в одном пламени.

Поэтому я оставил след. Маленький. Почти незаметный.

Как забытый голос в пустом коридоре.

Как отпечаток руки на запотевшем стекле.

И Джон пошёл за мной. Конечно, пошёл.

Охота на меня — это всегда было его слабостью.

И он ближе, чем думает.

Но я не спешу. И не мешаю.

Пусть идёт по следу, что я оставил.

Пусть собирает пепел и кровь.

Его путь — не ошибка. Это закалка.

Я рад его упорству. Рад ярости.

Он — как блоха. Зудящая под кожей.

Он воображает, что может изменить исход.

Верит, будто мстит.

Думает, что тренирует сына стать охотником.

А на самом деле — куёт сосуд.

Жестокость. Недоверие. Холод.

Он вбивает в Сэма семена, которые однажды вспыхнут пламенем.

Он не понимает, кого растит.

Иногда мешает, да. Влезает, где не следует.

Но не стоит смахивать его со стола.

Пока что — он полезен.

До тех пор, пока мальчик не станет тем, кем должен, я позволю Джону увидеть, что он создал.

Пусть ищет.

Пусть учит.

Пусть грезит местью.

Когда настанет час,

они все увидят мой успех.

Не потому, что проиграли.

А потому, что сами выбрали этот путь.

Памела. Отступление.

Голос Бобби был напряжённым. Никаких объяснений. Только просьба, в которой чувствовалось: ситуация — не рядовая. И что бы там ни случилось — он позвонил мне.

Я не задавала лишних вопросов. Просто закрыла тетрадь, допила остывший чай и пошла собираться.

Когда я приехала, воздух был натянут, как струна. Джоди встретила меня взглядом, в котором смешались настороженность и что-то почти агрессивное. Сцена ревности. Я поняла: между нами не будет дружбы.

Глаза в глаза. Ни шагу назад. Потом мы обе чуть улыбнулись. Просто так — из вежливости, не более.

Лес. Я сижу на земле, чувствую, как прохлада просачивается сквозь джинсы. Закрываю глаза. Вдох. Выдох. Поток. Эрик напротив — руки в моих, его энергия — надёжный якорь. Какой бы он ни был, но рядом с ним легче.

И вдруг — образ. Слишком высокий силуэт, неестественные движения. Не демон. Не призрак. Нечто… сформированное. Придуманное.

— Тульпа, — прошептала я. — Мыслеформа. Чей-то страх, ставший плотью.

На следующий день Эрик закупил техникой для интернета. Мы вместе сидим рядом за компьютером. Нашли руну концентраций, фото образа. Мы копаемся на чёртовом сайте, как археологи в проклятом кургане. Эрик пытается докопаться до владельца. Но всё — пусто. После идем на свидание на которое я пригласила его, но перед этим закупаем одежду поярче. Потому что хочется выити из этой серости.

Мы пошли на свидание в Cheers. Мой любимый бар — немного ржавый, немного прокуренный, но родной. Мы танцевали, как чёрт знает кто, крутились под старые хиты, я пила коктейль с ананасом, он — пиво, и всё казалось лёгким. Лёгким и настоящим.

После этого партии в бильярд.

Этот парень у стойки… Слишком пьяный, злой. Начал лезть ко мне. Слова — как плевки. Эрик пытался увести меня, но тот попытался ударить. И он взорвался. Не просто ударил — защитил. Меня. Громко, яростно, неправильно… но круто. Мы выбежали в ночь, как герои плохого фильма. Адреналин бил в виски, каблуки стучали по асфальту.

Я не помню, кто первый взял руку другого. Но наши пальцы переплелись.

И тут — всё меняется. Внезапно. Без предупреждения.

Воздух становится… не таким.

Холоднее. Тише. Гуще.

Я поворачиваю голову — и вижу Его.

Он стоит там, где должна быть тень от рекламного щита.

Слишком высокий. Слишком неподвижный.

Как вырезанный кусок ночи.

Нет лица. Но я чувствую взгляд — на себе, под кожей, внутри черепа.

Пульс стучит в горле. Всё тело знает: это Он.

— Эрик, — шепчу, едва хватает дыхания. — Он тут.

Эрик оборачивается.

Но уже поздно.

Тень пустая. Ночь снова просто ночь.

Он ушёл. Или затаился.