Охотник за Страхом

Охотник вошел в квартиру, и его зрачки сразу же пустились в пляс, разыскивая все возможные признаки ложного вызова. Каблуки потертых армейских сапог застучали по линолеуму, ловко обогнув протягивающую тапочки мать. Он никогда не разувался во время охоты, как и не снимал пальто, сколько бы плечиков ему не протягивали: необходимо держать несуразное скрюченное артритом тело в тени, чтобы все внимание детей приковывала исключительно белая перчатка на правой руке.

Квартира чистая, застоялые запахи дешевых сигарет и мочи отсутствовали, комната ребенка действительно комната, а не переделанная на скорую руку кладовка.

Отец синюшный и пузатый, но живот явно майонезно-борщевой, а не пивной. Мать не тощая, не побитая, мужа не боится.

Стало быть, думал Охотник, либо вызов настоящий, либо кто-то из родителей душевнобольной. Второе происходило куда чаще, чем можно было подумать.

― Итак, ― Охотник сел прямо на кухонный стол, окунув краешек пальто в одну из расставленных к его приходу кружек с чаем, ― сколько лет ребенку?

― Четыре года, ― ответила мать. Она представилась уже раз шесть, параллельно пытаясь убедить его снять сапоги и надеть тапочки, но Охотник никогда не запоминал имена клиентов. Мать, отец, ребенок, бабушка, дедушка и так далее ― на этом все. ― А зачем вы спрашиваете? Ой, вам, наверное, документы нужно принести, я сей…

― Ведите его сюда и уходите с кухни, оставьте меня с ним наедине. Вас я уже выслушал.

― Извините, конечно, но я не…

― За дверью встаньте и подслушивайте, Господи, мне вас учить что ли? Главное так, чтобы он не заметил.

Ребенка привел отец. Дальше были слезы, объятия, поцелуи, наставления, перекрещивания. Каждый раз матери вели себя, будто отдают чадо на съедение куда более страшному созданию, чем тому, с которым хотели разобраться. Сами же дети никогда не боялись Охотника, хотя, казалось бы, седой незнакомец в черном подобно балахону Смерти пальто, с сухим прорезанным морщинами лицом ― на таких родители обычно тыкали пальцем, говоря, что вон тот страшный дядька сейчас заберет тебя, если будешь дальше капризничать. Дети, однако, видели то, чего никак не могли увидеть взрослые. Они видели, что Охотник ― противоположность монстрам, терзающим их по ночам.

Наконец, дверь закрылась. Мальчик тут же выудил уцелевшую под задом гостя вафлю и принялся уплетать, а вторую руку протянул Охотнику, пытаясь скорчить максимально взрослую мину, какую только мог с набитыми щеками.

― Здьясьте.

― Привет. ― Охотник пожал ему руку. ― Тебе, значит, мама пела песню перед сном?

― Да. Пьо Волка.

― А зачем? Ты же уже взрослый, это обычно маленьким поют… Прожуй сначала, потом говори.

― Я сам попьосил, ― он взметнул обсыпанный крошками подбородок, ― хотел на Волка посмотьеть.

― Получается, попросил маму, вспомнил, что нужно лечь на краю, чтобы Волк появился, и лег, так?

Мальчик кивнул.

― И Волк правда появился?

Он кивнул, уже менее уверенно. Впалые тусклые глаза Охотника загорелись, будто фары заведенной впервые за много лет машины.

― И как он выглядел, этот Волк?

― Ну, большой, вот такой, ― мальчик раскинул руки. ― Волосатый, но не сеьий, он йычал и такой «Йаа!», я под одеяло залез, и он идет, а темно было, я его хотел поймать, и я маму позвал, и он стучит чем-то, и темно, зубы у него такие «Ав!», а я лежу, а темно везде, и у него глаза светятся, и там «Бах!», и я…

― Понял. Но он все-таки не схватил тебя за бок и не утащил с собой, хотя ты на самом краю лежал. Как у тебя получилось его прогнать?..

***

Ночью Охотник лежал в детской. К его великому счастью кровать была нормальных размеров, и он не чувствовал себя голой черепахой, лезущей в панцирь своего новорожденного черепашонка, как это обычно бывало на охоте в кроватях других детей. Он лежал на самом краю и прислушивался к трескам старых обоев, всматривался в тени каждой расставленной на шкафу игрушки, следил за то тускнеющим из-за облаков, то вновь обретающим силу светом луны. А луна была полная. Поэтому он ждал Волка. Он всегда ждал Волка.

Повешенная на детский стульчик водолазка зашуршала. Тень, отбрасываемая одной из машинок, задрожала. Снаружи послышался далекий вой собаки. Или волка.

Или Волка.

Зрачки Охотника расширились, уши по-кошачьи задергались, волоски на щетинистом лице вздымались, вибрировали. Комната изменилась, стала неописуемо темной. И темнота эта обретала формы. Она будто втягивала в себя каждый сантиметр комнаты, уродовала до неузнаваемости, ломала, затем гордо демонстрировала, какой ужас сотворила. Охотник по-прежнему прикидывался спящим.

Темнота обретала конечности. Темнота обретала клыки. Темнота обретала сотню глаз. Темнота обретала запах крови. Запах мокрой шерсти. Запах кипящей во рту гнойной слюны. Темнота обретала голос.

Нечто, бывшее темнотой, двинулось к нему. Двинулось со скоростью, какую могло развить только Нечто. Охотник успел поднять голову и увидеть его всего на долю секунды. Этого ему хватило, чтобы разглядеть бесчисленное множество глаз на продолговатом мохнатом теле, бьющемся то ли в конвульсиях, то ли в экстазе. Как и сочащуюся густой жижей присоску, служащую монстру вместо пасти.

Охотник печально, но в какой-то степени и облегченно вздохнул. Это был не Волк. У Волка была пасть, огромная зубастая пасть, способная вырвать ребра вместе с легкими одним укусом. Об этом он знал не понаслышке.

Монстр, совершив молниеносный рывок, занес над ним когтистую лапу, ударил. Обычный человек бы даже не заметил этого. Охотник все прекрасно видел, но, лежа на самом краю кровати, увернуться никак не сумел. Поэтому он сделал то, что проворачивал уже десятки раз. То, чему в свое время научился первым делом. Он с головой залез под мягкое синтепоновое одеяло. Коготь, пронесшийся возле его века, воткнулся в цветастый пододеяльник. И сломался.

Монстр ревел, колотил одеяло изо всех сил. Лежащий под ним человек не чувствовал даже отдачи от ударов, будто был накрыт десятиметровым слоем стали. Именно такой слой понадобился бы, дабы остановить монстра. Охотник же защитился, прикрывшись пятисантиметровым слоем синтепона. Чудовище было сильно, но не настолько, чтобы пробить веру сотен миллионов детей в неуязвимость под их одеялом. Оно было обычным порождением тьмы, ожившей кучей одежды, пугающей по ночам в свете луны. Оно не было Волком.

Охотник вытащил свое оружие и выстрелил. Пуля пробила ткань, вонзилась в один из множества глаз монстра. Ведь для всего остального мира кроме него и Охотника это было самое обычное одеяло.

Чудовище взвыло, заметало лапами в жалкой попытке ухватить развеивающуюся плоть, а затем перестало существовать. Через проделанную выстрелом дыру Охотник увидел, как в самый последний миг его бытия в дымке сверкнул звериный оскал тысячи зубов и два красных как адское пекло огонька. То был Волк. Волк видел его.

Охотник подобрал звякнувший об пол молочный зуб, способный заменить пистолетный патрон по одной лишь ему известной причине, вернул в магазин к остальным девятнадцати. После этого он, воспользовавшись тем, что родители обычно бояться заходить в детскую до самого утра, прикрыл опухшие веки. Ведь спать он мог только после успешной охоты.

И больше никогда.

***

― Больше никогда не пойте сыну эту отвратительную песню, ― поучал Охотник родителей, стоя на пороге. ― Сегодня же прочитайте сыну Красную Шапочку или Трех Поросят, или что-нибудь подобное, где Волка побеждают. Ваш сын не должен бояться Волка, никто не должен… И не забудьте передать соседям, что их дочь может покоиться с миром. Больше та тварь не замучает ни одного ребенка.

Охотник, отрезав поток благодарностей и вопросов взметнувшимся подолом черного пальто, покинул квартиру.