Окна для среднего сегмента

С тех пор как пришло известие о реструктуризации, пыль в отделе проектирования окон для среднего ценового сегмента перестала быть просто пылью. Она стала субстанцией, густой и вязкой, как сам воздух, который было трудно не только вдыхать, но, казалось, даже продавливать сквозь себя движению руки. Она ложилась ровным, безразличным слоем на чертежи, на клавиатуры, на кружки с засохшим на дне чаем, и главное — на самих сотрудников. Их было шестеро, но скоро, как сообщила циркулярная бумага за подписью некоего Начальника отдела перспективного развития, чьего лица никто никогда не видел, должно было остаться двое.

Первое время царила паника, тихая, липкая, как эта пыль. Потом паника выдохлась, сменившись ожиданием. Но это было не то ожидание, которое заставляет суетиться, подлизываться, демонстрировать рвение. Нет. Это было ожидание приговора, которое, по странной логике здешних порядков, должно было стать избавлением. Они ждали увольнения как заключенный ждет конца своего срока, не надеясь уже ни на помилование, ни на смысл в самом приговоре.

Господин К. (они все давно забыли свои полные имена, превратившись в инициалы, которыми подписывали документы) сидел перед своим столом и смотрел на монитор. На экране застыл эскиз стандартной двустворчатой оконной рамы для панельных домов серии П-44. Задание было простым — уменьшить себестоимость профиля на 3.7%, не теряя в заявленных характеристиках звукоизоляции. Месяц назад это была бы рутинная, но выполнимая задача. Теперь же цифры и линии на экране не складывались в осмысленную картину. Он понимал каждое слово в техническом задании по отдельности, но вместе они образовывали бессмысленную, абсурдную формулу, чью логику он был не в силах постичь. Его пальцы замерли над клавиатурой. Сделать это сейчас было все равно что строить замок из песка на берегу, зная, что через минуту накатится волна и смоет все без следа. Какая разница, какой будет замок?

Рядом, за перегородкой, госпожа А. перебирала одну и ту же папку с ГОСТами. Шуршание бумаги было единственным звуком, нарушавшим гнетущую тишину, звуком, похожим на шелест крыс за стенами. Она открывала папку, смотрела на знакомые до тошноты страницы, закрывала ее и через пять минут открывала снова, будто надеясь найти там тайную инструкцию, не по проектированию окон, а по своему собственному спасению. Но спасаться было неоткуда. Спасение было только в конце, в увольнении. И это ожидание парализовало.

Никто не разговаривал. Бессмысленность любых разговоров висела в воздухе, смешиваясь с пылью. Обсуждать работу? Но работа утратила всякий смысл, превратилась в симулякр, в ритуал, исполняемый по инерции. Жаловаться? Жаловаться можно было на что-то конкретное: на низкую зарплату, на глупого начальника. Но как жаловаться на саму атмосферу, на тяжелый, давящий свод невидимого учреждения, который медленно, но верно опускался на них всех?

Иногда дверь в отдел открывался, и на пороге появлялся курьер из смежного отдела, того, что проектировал окна для премиум-сегмента. Он бросал на них быстрый, испуганный взгляд, оставлял какую-нибудь бумагу и быстро ретировался, словно боялся заразиться их странным, безжизненным состоянием. Его появление было единственным напоминанием, что за стенами их отдела все еще существует мир, но мир этот казался далеким и нереальным.

Господин К. оторвал взгляд от монитора и посмотрел в окно. Их отдел находился на первом этаже, и окно выходило в узкий, темный колодец между корпусами, куда солнце никогда не заглядывало. Они проектировали окна для того, чтобы в дома людей проникал свет, сами же пребывали в постоянном полумраке. Он подумал, что, возможно, это и есть главная ирония их положения: они, архитекторы света и вида, были погребены заживо в каменном мешке безвыходности.

Мысль о том, чтобы встать и пойти к начальству с вопросом — спросить, когда же, наконец, все решится, — казалась столь же абсурдной, как и попытка достроить тот эскиз. Инициатива была наказуема, но бездействие, как выяснилось, тоже. Просто здесь было другое наказание — не выговор, не увольнение, а это медленное, мучительное растворение в собственной ненужности.

И вот они сидели, шестеро обреченных в своем стеклянном — о, какая насмешка! — аквариуме, ожидая избавления, которое почему-то все не приходило. Они не могли работать, потому что работа потеряла цель. Они не могли уйти, потому что их удерживала призрачная надежда на тот самый акт освобождения — увольнение. Они были похожи на свои же проекты — на окна, которые никогда не откроются, за которыми нет ни вида, ни света, лишь глухая, немой камень стены. И самая ужасная мысль, которая, казалось, витала в пыльном воздухе, была мысль о том, что это ожидание может длиться вечно, что решение никогда не придет, и они так и останутся сидеть здесь, вечными пленниками отдела по проектированию изделий для среднего ценового сегмента, пока пыль окончательно не поглотит их вместе со столами, чертежами и самой памятью о том, что они когда-то были людьми, способными что-то создавать.