Околье

Из Летописей "Окольских"

Не было в начале ни Дорог, ни Межей. Лишь сырая ткань мира, и боль, что сеяли люди и духи, прорастала чёрными корнями, спутывая всё на своём пути. Страдал тот, кто причинял боль. Страдал тот, кто стоял рядом. И тот, кому нередко боль предназначалась. И не было конца и края этому круговороту. Мир тонул, захлёбывался в собственной ярости и скорби.

Веками страдали люди, но не выдержав взвыли зверьми. Приползли к Древнейшим – к Дубам, что помнили первые племена людей, к Камням, что видели первое падение рода людского, к Озёрам, что хранили скорбь.

- Научите, - взмолились те, - Собственная ярость выжжет всё живое. Не можем мы так более.

И ответ пришел людям. Но не голосом, а сутью.

Земля содрогнулась, выпустив из трещин тени. Холодные и тяжёлые, как пласты забытой ранее памяти. Воздух прошелестел сквозь ветви Дубов шёпотом.

- Боль – река без русла. Она точит, она губит. Дайте же ей путь. Дайте берега.

И взмолились смертные:

- но как?

- Дайте берега и русла теми, в ком уже есть трещины, - проскрипели тени. – Теми, чьи души надломлены так, что смогут вместить себя вашу скорбь, как сосуды, но не разбиться. Станут те живыми руслами, но перестанут быть живыми, аки вы. Не смогут держать своей боли – лишь чужую. И сны их будут отголосками ваших кошмаров. Покой им станет – лишь перерывом меж чужими муками. Тела же будут помнить каждый перенесённый удар, каждую пролитую слезу. Будут ходить эти русла среди вас, но принадлежать Дорогам. Не живые – но не духи. Мостники.

Так скрепили люди и духи Договор.

И начали люди приводить к духам тех, кого жизнь уже искалечила: сирот, над которыми глумилась сама Ткачиха Судеб, раненных воинов, чей дух оставался на полях брани. Коснулись первых мостников духи и выжгли в них собственную скорбь. Оставили взамен лишь пустые каналы, способные принимать чужое.

Таки и родились первые 12 мостников, заворачивающие чужую боль в узлы, носившие её по проложенным тропам – Старым Дорогам – к местам-хранилищам: старым болотам да мёртвым лесам.

Платили люди Духам за хранение горестей своих. Но не монетой, а памятью рода. Сбрасывал мостник узел страдания в черные воды Озера – стиралось из людского сознания что-то светлое: забывалась мелодия первой людской песни, расплывались черты лица давнего друга. Становился мир бледнее, безличнее, но тише. И уходила боль людская, оставляя за собой лишь чувство утраты. И приняли люди эту утрату как плату за покой.

Так и повелось в наших землях: за облегчение сегодняшней муки – жертва частью вчерашней радости.

Да не учли мудрецы, что ткань мира прорехи имеет.

Иной раз в узел пустота забиралась, нить рвалась, оставляя дыру. Так и рождались Тишинницы. Дети, в которых духи по ошибке выжигали всё до дна. Не каналы, а пропасти. Боль, попадая в них, как и радости, не оставалась. Проваливалась она в тишину – и не возвращалась. Не требовала платы.

И заметили духи, что нарушено равновесие. И явили людям своё решение. Не голосом, а через самих мостников. Следующему, кто приносили пустой узел боли духам, возвращали его освирепевшую боль на время до следующего узла. Видели это люди. Чувствовали, как голос духов в голове восклицал:

«Выбирайте. Иль платите за хранение вдвойне – чтоб покрывать пустые узлы. Иль найдите тех, в ком пустоты, да отдайте их нам. А коль откажетесь – перестанем ваши скорби принимать. И наполниться ваша немота болью, от которой уж не будет спасения.»

И выбрали люди путь немой жертвы. Стали сами искать тех, в ком прорехи. Глазами, полными страха, высматривать детей, что не плакали от боли и недугов, не смеявшихся от радостей. И находя отрекались от тех, ссылая их за околицу. В места, где уж не текли воды договора – в Болота Отпуска да на окраины Заброшенных Станов.

Так и стали тишинницы живым долгом Околья. Не по своей воле, а по воле расчета. Неуплаченным долгом, который несёт наши земли на своих плечах по сей день.

И добавили тогда Старшие Записи в устный свод «Дорог Памяти Околья» строки последние и неизменные:

«И да будет всем, кто ходит под солнцем и луной окольскими:

Два изъяна породил Договор наш. Первый – мостник, что боль переносит, не имея своей. Второй – тишинница, что боль стирает, оставаясь сосудом пустым.

Да не встретятся слуга и укор на одной тропе судьбы. Ибо узревший бессмысленность ноши своей, страшнее мятежника. А пустота, узнавшая цель, ужаснее боли. И встреча их – не союзом, а приговором будет. Приговор им самим, либо всему Осколью. Ибо нельзя вечно платить по счетам, если среди нас живут те, кто счетов не ведёт»

С той поры и живём, заповедь блюдя. Мостников чтим, но за три версты обходим. Тишинниц изгоняем, но в глухих местах украдкой кормим – чтоб долг не иссяк, и гнев духов на всех не пал.

Записано сие не для памяти, а для предупреждения. Ибо пока стоит мир – будет стоять закон. А коли рухнет Закон – рухнет и мир.

Договор скреплен.