Октябрь

Прошло уже так много лет, а я никак не могу забыть то время. Не понимаю, как всё могло так обернуться. Всё ведь было так хорошо, мы верили в светлое будущее, в развитие и прогресс. Верили искренне и истово. А во что верил он? Он ведь всё знал. И всегда был прав. Никогда не ошибался. Тогда я этого не понимал. Как же слеп и наивен я был! Но время сожалений давно прошло. Для меня теперь остались лишь память и горький кофе.

Осень в городе выдалась ненастной. Свинцовые тучи перетекали по небу, норовя излиться струями ледяного дождя. Чернильные волны накатывали на каменную набережную и пытались утащить в море корабли на рейде. Промозглый ветер срывал последние листья с голых деревьев и листовки со столбов. Время от времени по мостовой прокатывался чей-то зонтик или помятая шляпка. Копыта лошадей грохотали по обледенелым после ночных заморозков мостовым. Фонари – совсем недавно поставленные по всему городу и питавшиеся новой экспериментальной энергией – горели даже днём. В их жёлтом свете всё казалось немного нереальным.

В квартире на Большой Выездной на третьем этаже играл граммофон. Заезженный вальс, бывший популярным добрую сотню лет назад, отражался от стен. Его звуки вытекали в распахнутую форточку и терялись в промозглости октября. У граммофона сидел мужчина – невысокий, с мягкими, тёмно-русыми волосами до плеч и грустными голубыми глазами. Его идеально выглаженная и накрахмаленная рубашка казалась слишком белой для такого серого дня.

Перед ним расхаживал другой мужчина. Он был выше, шире в плечах, с угольно-чёрными волосами и красивым лицом. Его улыбка неизменно поражала девушек в самое сердце, а серые с зелёными искрами глаза смотрели на мир весело и жадно. Мужчина расхаживал по комнате, отбивая каблуками что-то больше похожее на марш, чем на вальс.

– Это всё изменит, Виктор, понимаешь, абсолютно всё! – голос говорившего подрагивал от возбуждения. Он размахивал руками и то ускорял шаг, то замедлялся рядом с собеседником. – Прогресс невиданных масштабов, новые заводы, железные дороги через всю страну! Ты даже не можешь себе представить, на что способна эта новая энергия, как она всё упрощает!

– Мне больше интересно, откуда она берётся, Константин, – Виктор улыбнулся своей обычной, всё понимающей улыбкой. Точно он знал, откуда она берётся, но хотел, чтобы собеседник сказал ему это вслух. А ещё Виктор никогда не сокращал имена. Константин и сам называл его всегда только так – Виктором.

– На то она и экспериментальная, пока это держится в секрете, – Константин ответил чуть более раздражённым тоном, чем собирался. Его это задевало даже больше, чем недоверие Виктора. Он не знал ответа на этот вопрос. Энергию уже использовали для городского освещения, внедряли на заводах, в том числе и на том, где он работал. Но никто – ни один человек из тех, с кем он говорил – так и не смог ответить на вопрос, откуда она берётся. Знали только одно – энергия очень чистая, безотходная, почти не истощает оборудование.

– Как скажешь, – покладисто согласился Виктор.

Константин вздохнул и покачал головой. Казалось, его собеседника совершенно не интересует ни прогресс, ни стремительно меняющийся мир. Свои дни Виктор проводил за книгами, музыкой и долгими прогулками по городу.

– Но только представь: никаких больше газовых ламп, печей! Безопасность! И столько нового ещё только предстоит построить.

– Построенное на зыбком песке здание обречено на обрушение. Построенное на топи – утянет с собой и строителей, – покачал головой Виктор.

– Опять твои метафоры! Давай я проведу тебя в один из обновлённых цехов, покажу, как там всё работает, – Константин остановился напротив Виктора и сложил молитвенно руки перед грудью. – Сам увидишь, что там всё безопасно и прогрессивно. Уверен, ты поймёшь, что бояться нечего! Всё уже проверено и перепроверено. Никто не стал бы рисковать, не будь это безопасно.

– Ты же знаешь, Константин, не понимаю я всю эту машинерию. И не люблю. Не уговаривай, – Виктор протянул руку и выключил граммофон. Вальс оборвался на середине ноты. – Да и осень сейчас, а осенью я всё время чувствую себя немного больным.

– Ох, Виктор, – Константин хлопнул себя ладонью по лбу. Осенью Виктор вечно впадал в хандру, был склонен к философствованию больше обычного и часто гулял или сидел дома с книгой. Кто угодно сказал бы, что он становился просто невыносимым, но для Константина это была просто хандра, вызванная плохими воспоминаниями. В детстве Виктор часто болел и чаще всего – именно осенью.

– Да и некогда мне по заводам разъезжать, – Виктор окинул взглядом комнату, словно пытался найти предлог, какое-то срочное дело, на которое можно было бы сослаться. Константин знал все эти уловки, но всегда делал вид, что верит. – Не хочу я.

– Что с тобой делать? – Константин улыбнулся, злиться на Виктора он просто не умел. – Может, тогда на собрание сходим вместе? Господин Низин очень интересно рассказывает про будущие изменения, про прогресс. Тебе точно понравится.

– Обычный болтун. Пустые речи, много обещаний, – голос Виктора и правда звучал устало, как-то даже измучено. Если бы Константин не был точно уверен, что тот здоров и отлично выспался, заподозрил бы очередную хворь. Но Виктор уже давно не болел ничем, кроме осенней хандры. – И тебе не советую. Ничего путного ты там не узнаешь и ещё меньше – поймёшь.

– Так уж и не пойму, – усмехнулся Константин. Порой его собеседник бывал слишком упрям. – Низин точно уверен, что скоро всё перевернётся с ног на голову. Как думаешь, что он имеет в виду?

– Ничего хорошего, – ворчливо отозвался Виктор. На него иногда находило – становился не по возрасту раздражительным. Обычно это случалось как раз осенью. Как-то, ещё в детстве, Константин спросил его, почему он так не любит осень. На что Виктор ответил, что осенью всё закончится. Тогда Константин так и не понял этих слов, но сказаны они были очень серьёзным тоном, даром, что произнёс их бледный, больной и слабый мальчик. – Сенат не допустит переворота. А эти собрания до добра не доведут, только до зла.

– Так и до зла? Думаешь, начнут разгонять? – Константин покачал головой. В чём-то Виктор был прав, порой на собраниях Низина и его товарищей говорили совсем уж подстрекательские вещи. Кто-то не обращал внимания, а кто-то слушал. – А если что и будет, думаешь, Сенат справится?

– Надеюсь, не нужно нам, чтобы что-то начиналось, – вздохнул Виктор и встал, поправил шаль на плечах. Осенью он часто мёрз, хотя в квартире было тепло – на отопление он никогда не скупился. – Кстати, ты не получал писем от Петра?

– Парень уже взрослый совсем, а ты всё волнуешься, – по-доброму улыбнулся Константин. Он и сам всё время наводил справки, но признаваться не собирался.

Они оба хотели, чтобы Пётр учился – не важно, на кого именно. Но упрямый мальчишка вырос с огромной любовью к своей стране и поступил на службу в армию. Сейчас он служил на юге в чине младшего лейтенанта. Виктор постоянно ему писал, спрашивал, как дела. Пётр всегда отвечал, знал, как они переживают.

– Беспокоюсь, – кивнул Виктор, остановился, бросив взгляд на фото на полке у окна. На нём Пёрт был моложе, совсем юнец, в кадетской форме. И улыбка от уха до уха.

– С Петром всё хорошо, я узнавал. Его уважают солдаты, его слушают. Твои наставления пошли впрок, – Константин нервно дёрнул плечами. Иногда его начинало раздражать упрямство Виктора и его очевидные попытки перевести тему. Это раздражение накатывало внезапно – как сейчас – так же быстро отступало. – Может, сходишь хоть на одно собрание? Это развеет все сомнения, поверь мне! Низин – мастак говорить. Что плохого от того, чтобы просто послушать? Ты и так всеми днями дома сидишь, а так хоть прогуляешься.

– Прости, Константин, сегодня никак, – Виктор грустно улыбнулся. Это его «сегодня» определённо означало «никогда».

– Ну, как хочешь! – Константин резко развернулся на каблуках и вылетел из комнаты, чуть не сшибив с ног замершую в дверях Марфу, их служанку. Девушка проводила его взглядом и тяжело вздохнула.

– Что-то Константин Сергеевич сегодня не в духе, – Марфа ещё раз вздохнула и вошла в комнату. Она как раз собиралась спросить, что приготовить к ужину и когда господа собираются садиться за стол. – И всё как-то кувырком.

– Сейчас многие не в духе, Марфа Карповна, – Виктор тепло улыбнулся девушке. Та невольно зарделась. Её всегда смущало, что Виктор называл её не только по имени, а так официально. – Многие злы. А ты что думаешь об этой новой энергии?

– А мне-то что? Моё дело малое – вас да Константина Сергеевича обихаживать. А уж эти все новые штуки – на что они мне? – Марфа сжала в пальцах передник. Порой Виктор Михайлович задавал ей странные вопросы и всегда слушал очень внимательно. – По мне так, как есть, оно и хорошо. Печка топит, свет горит – и ладно.

– Так экономней будет, – мягко подтолкнул её Виктор.

– Может оно и экономней, да только всему цена есть. А тут тайны всякие, – Марфа насупилась. Сколько она не расспрашивала других слуг и кучеров, никто ей толком и не ответил. – Вот откуда берётся эта енергия? Бесовщина это, Виктор Михалыч, как есть!

– А ведь права ты, – грустно и очень серьёзно посмотрел на неё Виктор.

– Так я что зашла-то! Я б не стала лезть, да вот на рынок уже пора! – Марфа всплеснула руками. И вечно-то её Виктор Михайлович отвлекал от работы своими разговорами. – Что ж мне на ужин-то готовить? Есть ли пожелания?

– Ты вот что, Марфа Карповна, приготовь сегодня большой ужин. Константин гостей приведёт, – Виктор тепло улыбнулся служанке. – Большую весёлую компанию. Так что наготовь вкусного.

– Хорошо, Виктор Михалыч. Поспешу тогда на рынок, – Марфа кивнула и вышла из комнаты, комкая в пальцах передник.

В таких вещах Виктор никогда не ошибался. Не представляю, как он узнавал, как чувствовал. Если он говорил, что будут гости, они приходили. Марфу это сначала пугало, но она быстро привыкла. Марфа вообще ко многому привыкала. И, в первую очередь, к тому, что Виктор никогда не ошибался. Особенно под конец.

Виктор накинул тёплое пальто и вышел на улицу. Ледяной ветер тут же бросил ему в лицо горсть слипшихся жёлтых листьев. Мимо прогрохотала по мостовой повозка, гружённая дровами. Виктор бросил взгляд на окна квартиры, поднял воротник и зашагал вниз по улице. Он прошёл два квартала, перешёл через узкий мост над одним из каналов. Здесь дома были беднее, по обшарпанным стенам бежали трещины, под ноги всё время попадался мусор.

Мимо прошли пятеро рабочих, они о чём-то разговаривали, склонив друг к другу головы и дымя папиросами. На чужака они посмотрели с подозрением, но один из них – тощий, с желтушным лицом – тихо сказал, что видел его здесь раньше. Виктор приветственно кивнул рабочему, от чего тот нахмурился, но кивнул в ответ.

Через полквартала его остановили полицейские. Двое срывали листовки со столба, один тормозил горожан и проверял документы. Чуть в стороне Виктор увидел неприметного человека из секретной полиции и пару жандармов. На срываемых листовках, как он успел заметить, были призывы к всеобщей электрификации и использованию новой энергии без каких-либо ограничений. Ничего политического на первый взгляд.

– Просим прощения! – козырнул полицейский, возвращая документы. – Со всем почтением и хорошего дня, Виктор Михайлович. Только не ходили бы вы тут. Опасно. Митинги.

– Благодарю, Сергей, учту, – улыбнулся Виктор.

Полицейский робко ответил на улыбку – то ли польщёно, что его знают по имени, то ли удивлённо – откуда знают-то? Остальные закончили срывать листовки и запихивать их в большой мешок. Кивнув им, Виктор пошёл дальше.

Слева в небольшом дворике парень в телогрейке и потёртых брюках что-то громко вещал с груды ящиков. За его спиной на воткнутых в щели палках был растянут обвисший транспарант. Слушали его только трое мужиков, да две бабы с детьми. Виктор опять уловил слова про прогресс, развитие и энергию.

Ветер гнал по небу свинцовые тучи, слишком набухшие и неповоротливые. Редкие капли срывались вниз и летели к земле, чтобы разбиться в пыль. Но полноценного дождя всё не было. Виктор подошёл к одному из многоквартирных домов – с облезлой краской на стенах и голыми рябинами у дверей.

– Гроза будет, милок, ох, чуют мои старые кости, – прошамкала старуха, сидевшая перевёрнутом ведре рядом со входом. – Светопреставление, не иначе. Давно так не ныли.

– Может, и гроза, – кивнул Виктор.

Он спустился по скользкой лесенке в подвал. Ветер набросал на ступени мусор, тот скрипел под ногами и цеплялся к каблукам. Стену кто-то испоганил надписями, но в полумраке их было не разобрать. Виктор спускался всё дальше, впереди горел неяркий свет керосиновой лампы. Дверь внизу была открыта только наполовину.

В небольшой круглой комнатке сидело с полторы дюжины человек – кто на стульях, кто на каким-то чудом затащенных сюда креслах. На небольших столиках, расставленных безо всякой системы, стояли чайники, чашки и вазочки с сушками и конфетами. Между ними везде расставлены были тонкие свечи – на блюдцах, в подсвечниках, просто на кусочках жести.

После тёмного коридора в комнатке показалось слишком светло. Когда Виктор вошёл, все взгляды обратились к нему. Молодые и старые, мужчины и женщины – все собравшиеся были разными, но у каждого – как и у самого Виктора, он это знал – радужка сейчас отливала жидким серебром. Заметить это можно было только в таких местах и при таком свете – особенном. Скоро никто уже и не сможет различить этот отблеск, потому что не останется ни мест, ни свечей. Ни глаз.

Виктор взял чашку, налил себе чай и сел на свободный стул. Мужчины и женщины, встревоженные его появлением, вернулись к прерванной задумчивости. Они не разговаривали, почти не смотрели друг на друга. Только в углу двое – мужчина лет сорока и юная девушка в голубом платье – держались за руки и не отрывали друг от друга взглядов. Они будто замерли в немой пьесе, играя влюблённых.

Старик в глубоком потёртом кресле вертел в пальцах самокрутку и поминутно вздыхал. Молодая женщина замерла неподвижно, глядя в пол, лишь изредка промокала сухие глаза платком. Юноша с ещё пухлыми и румяными щеками крошил сушки на столик, робко поднимая глаза, словно надеялся, что кто-то что-то скажет. Но люди молчали.

– Мы собираемся в подвалах, а они… – женщина с выразительными глазами и брошью в виде букетика сирени на платье поджала губы. В её голосе звучал вызов, но в глазах застыло глухое отчаянье. – Они выступают в светлых залах с высоких кафедр.

– Им есть, что сказать, – вздохнул мужчина средних лет в тёплом свитере с высоким воротом. От него пахло солью и морем.

– Я была на их собраниях, – тихо продолжила женщина.

Ей никто не ответил, все отворачивались, точно надеялись, что их никто ни о чём не спросит, да и собрания больше обсуждать не будет. Молчание стало тяжёлым, запах чая и карамели начал горчить на губах. Никто ничего не говорил, всё было сказано и решено давным-давно. Виктор допил чай, сунул пару сушек в карман и встал, пошёл к выходу, не прощаясь.

– Ты уверен? – хрупкая девушка в дальнем углу подняла огромные глаза на Виктора, спросила, будто не могла больше держать в себе. Отчаянно, надеясь и боясь услышать ответ.

– Уверен, – тихо ответил Виктор, не поворачивая головы.

Больше его никто не окликнул. Виктор поднялся по склизким ступеням к душному серому утру. Мимо дома шли с плакатами рабочие с текстильной фабрики. Возбуждённые, гомонящие и немного пьяные, они то и дело выкрикивали лозунги и смеялись. Под их ногами рассыпались жёлтые скомканные листья, в лужах дробилось свинцовое небо.

Виктор подождал, пока пройдёт толпа, потом поспешил дальше, стараясь не смотреть им вслед. Он мог бы предупредить о жандармах, полиции, но это ничего бы не изменило. Иногда ничто не может изменить судьбу, потому что выбор уже сделан. Поэтому все они приходили в подвал, поэтому молчали. Каждый сделал свой выбор. Им больше нечего было обсуждать и не о чем говорить. Только помнить.

Трамвай, грохоча, подошёл к остановке. Жирная чёрная семёрка над кабиной водителя была заляпана краской. Виктор поднялся по ступеням и занял одно из пустых мест. Сегодня был выходной, поэтому в трамвае нельзя было заметить ни одного знакомого лица. Усталая женщина дремала у окна, старик читал газету, то и дело качая головой, двое подростков о чём-то тихо спорили, склонив головы. Женщина-кондуктор отошла от молоденькой гимназистки, и та раскрыла томик стихов, заложенный засушенным цветком. Кадет – ещё совсем мальчик – хмурился, пересчитывая мелочь в вышитом кошельке. Кондуктор махнула рукой и прошла мимо него.

Виктор наблюдал за людьми, удивляясь, какие разные порой лица и судьбы могут собраться в одном трамвае на одном маршруте. Как мало их связывает, кроме этого самого мига их жизни. Вскоре они разойдутся, некоторые больше никогда не встретятся. Но именно сейчас они были связаны так крепко, направлены одной целью. На следующей остановке зашло двое матросов. Они угрюмо осмотрели пассажиров, устроились на задней площадке. Потом вышел старик и зашла дородная женщина с двумя дочками-подростками. Она громко возмущалась опять выросшими ценами и тому, что нормальный ситец стало не достать. Усаживалась она долго и шумно.

Виктор отвернулся к окну, подумав, что она права. Цены и правда растут, а нормальный ситец достать всегда было сложно. Только нормальный, правильный. Как всё прочее нормальное и правильное. Ещё через пять остановок Виктор встал и подошёл к водителю. Тот кивнул ему и улыбнулся.

– Как делишки, Виктор Михалыч? – водитель повернул голову и осклабился. Его южный говор согревал, заставляя вспомнить солнце над морем и запах персиков.

– Живу потихоньку. А ты как, Георгий? – Виктор улыбнулся в ответ – как мог тепло.

– Да тоже не хвораю. Пока людям нужно добираться из одной точки в другую, работа у меня будет. А тут такое ж дело, Виктор Михалыч, людям завсегда куда-то нужно, – Георгий рассмеялся. Ему нравился этот хрупкий интеллигент, было в нём что-то особенное – знакомое, почти родное, и совсем далёкое, но тоже – хорошее. Как шёпот ночного моря на родине. – А значит, и у меня всегда будет дело. Трамвай-то – он полезный. И хлопот с ним меньше, чем с лошадкой-то. А людям завсегда надо, люди завсегда спешат, Виктор Михалыч. Ваша, кстати. Хорошего дня!

– И вам хорошего дня, Георгий, – Виктор ещё раз улыбнулся и вышел на остановке.

Он часто выходил именно здесь, чтобы прогуляться по парку. Ему нравился этот парк – с дорожками, прудиками и фонтанами, особой атмосферой умиротворения и покоя. Старожилы говорили, что место здесь недоброе, когда-то было то ли кладбище, то ли капище. Но Виктору нравились тенистые аллеи и тихий шёпот в безветренный день. То ли листья, то ли заблудившиеся души. Впрочем, последних он никогда здесь не встречал.

Виктор брёл по излюбленной дорожке, задумчиво глядя по сторонам. В парках тоже интересно было наблюдать за людьми. Сюда приходили с самыми разными целями и уходили другими, хоть немного, но изменившимися. Потому что прогулка по этим аллеями поднимала со дна те мысли, что никак не могли прийти в голову в толпе или дома за вязанием или газетой. Здесь каждый оказывался наедине с собой. А такая встреча не может не изменить.

На площадке, где по пятницам всегда устраивали танцы, сегодня собрался митинг. Кто-то притащил ящики, положил сверху фанеру. Мужчина в сером с блеском костюме стоял перед толпой и улыбался неестественной, слишком широкой улыбкой. В свете не потушенных фонарей его глаза отливали золотом, хотя этого никто не замечал.

– Друзья мои! Товарищи! Я знаю, сколько сил вы вкладываете в свою работу, как сердцем болеете за то, чтобы завод, фабрика или контора были самыми лучшими, самыми продуктивными! И ведь добиваетесь! А что вам дают взамен? Нормативы, которые душат вашу инициативу, устаревшее оборудование, на котором просто невозможно реализовать весь потенциал! – мужчина с золотыми глазами замолчал, продолжая улыбаться во весь рот. Ответом ему был слаженный ропот толпы. Кто-то выкрикнул «верно», кто-то вскинул кулак. Выждав нужную паузу, мужчина продолжил: – А ведь можно заменить провода, пустить по ним ток, которого хоть залейся! Поставить новое оборудование и дать заводам и фабрикам самоуправление. Вы же там работаете, вам же лучше знать, как оно должно быть!

Люди разразились согласными криками, хотя мало кто понял до конца, что имелось в виду под: «как оно должно быть». Каждый расшифровывал это по-своему, думал, что именно это и хотел сказать оратор. Слова о самоуправлении звучали заманчиво, ведь так и нормы можно сократить, и зарплаты поднять. И скинуть начальника-самодура, который вечно докапывается с претензиями и требованиями. И новые станки – это здорово, а дешёвая энергия – ещё лучше. И кому какое дело, почему дешёвая и откуда? Голоса в толпе звучали всё громче, но не могли заглушить речей мужчины с золотыми глазами.

Виктор прошёл мимо, даже не повернув головы. Оратор смотрел на него поверх голов своих последователей и улыбался, но в этой улыбке не было ни капли тепла. Осенний ветер срывал остатки листвы, тащил оборванные листовки и растрёпанные газеты по земле. Толпа кричала всё громче, ей больше не были нужны понукания. Люди сами выкрикивали лозунги, сжимали кулаки и яростно доказывали друг другу то, с чем все были согласны.

Вскоре площадка, на которой каждую пятницу устраивали танцы, осталась позади. Виктор не обернулся, даже когда его кто-то окликнул. Толпе было не до него. Пока не до него. А их лидер решил не торопить события. Виктор вышел на прогулочную аллею и подошёл к холодильному ящику на тележке, установленной под могучим тополем. Полная улыбчивая женщина, склонившись над ящиком, накладывала на вафлю мороженое для двух девочек с косичками и белыми лентами. Те смеялись и перешёптывались, пихая друг друга локтями. Получив лакомство, они сунули женщине деньги и убежали.

– Мне земляничное, – Виктор кивнул мороженщице, та улыбнулась, потянувшись за вафлей.

– И каждый раз разное, а? – весело ответила она, выкладывая два шарика.

– Благодарю, Анна, – улыбнулся Виктор, принимая сладость из рук мороженщицы.

Расплатившись, он огляделся, а потом решительно направился к скамейке чуть в стороне от аллеи рядом с уродливой статуей мальчика с кувшином и плакучей ивой позади. Чуть дальше был виден небольшой прудик, изрядно заиленный и покрытый опавшими листьями. На скамейке сидел человек – полноватый, лысеющий, с обвисшим лицом и печальными, обречёнными глазами. Одет он был просто и небрежно, серое пальто висело на нём, словно снятое с чужого плеча.

– Могу я присесть, Прокопий Леонтьевич? – Виктор присел рядом с мужчиной, тот кивнул, вперив в него тусклый взгляд покрытых красными прожилками глаз.

– Да разве я ж вам когда запрещал, Виктор Михайлович? Да разве ж я когда мог бы? Вы же о-го-го, а я кто? – грустно закончил Прокопий и вздохнул. Некоторое время он молчал, а Виктор деревянной палочкой ел земляничное мороженое, душистое и сладкое, как самая сочная земляника в разгар лета. – Я всегда удивлялся, Виктор Михайлович, что вам есть до меня дело.

– Вы интересный человек, Прокопий Леонтьевич, – усмехнулся Виктор. – Так почему мне не должно быть до вас дела?

– Люди посходили с ума, все без исключения. Мир точно наизнанку воротит, а никто и не замечает. Вот вы, Виктор Михайлович, замечали, как много стало людей пустых, бессмысленных и громких? – Прокопий вздохнул и провёл ладонью по лысине на макушке.

– Они всегда были, поверьте. И в каждом поколении говорили, каким пустым стал народ, – Виктор на миг задержал палочку во рту, сдерживая то ли улыбку, то ли горестный вздох. – Но вы правы, люди слепы и идут за тем, кто громче кричит. А сейчас кричат не те, совсем не те.

– Вы заметили, да? Все эти собрания, митинги, призывы! До чего доведут-то? У меня в блоке неспокойно. Раньше было как? Привезли, первые дни ещё кричат, мол несправедливо их посадили, оклеветали. А там успокаиваются, привыкают. А сейчас неспокойно, – Прокопий покачал головой и снова вздохнул. – Вот казалось бы, Виктор Михайлович, ну совершил ты проступок, преступление какое – так сиди себе тихо, отбывай, значит, срок. Учись поделки из дерева резать или мебель стругай. Так нет же! Прокламации всякие, чего-то требуют постоянно! И ведь не политические сидят. Эти-то вечно что-то выдумывают.

Виктор сочувственно кивнул. От площадки для танцев раздались крики, протяжный свисток жандарма. Через минуту на аллею выскочили двое рабочих, не оглядываясь, они побежали дальше. Какая-то женщина с коляской ворчливо пробормотала «опять разгоняют, неймётся им».

– Вот как начали эту энергию дармовую использовать, так все и посходили с ума. Камеры забиты, сидельцы бунтуют, всё наперекосяк уже, – Прокопий снова провёл рукой по лысине. – Рисуют не пойми чем на стенах, бумажки передают друг другу. Ещё и приезжать стали какие-то важные господа. С заключёнными встречаются, гостинцы передают. И говорят. О чём с ними говорить-то? А нет, говорят. И если бы подбивали на плохое, так вроде нет. Вроде всё о работе потом, о заводах этих проклятущих. О новой жизни, о новой работе. Вроде и правильно, а они потом беснуются. И нельзя не пускать, распоряжение есть. Пускать велено. Нехорошо это, неправильно, так я скажу.

– Держитесь, Прокопий Леонтьевич, держитесь. Знаю, что трудно будет. Но вы только двери не отпирайте, – Виктор с беспокойством посмотрел на собеседника, положил руку на плечо. Он чувствовал, как дрожит Прокопий, как напряжены его мышцы. – Только держитесь, прошу вас. Это очень важно. Вы поймёте, когда придёт время. И не открывайте дверей. Ни за что не открывайте.

– Постараюсь, Виктор Михайлович, постараюсь, – обречённо кивнул Прокопий. Сейчас он казался таким маленьким и слабым, совсем раздавленными своими бедами и тревогами. И Виктор понимал, что ничего не может для него сделать, только верить, а веры порой так мало.

Когда он встал, чтобы уйти, Прокопий дёрнулся было, но удержать не попытался, только вяло попрощался. Виктор уходил с тяжёлым сердцем, он думал, что времени у него больше, но теперь видел – его нет. И потому шёл дальше, опустив голову. Доносился детский смех и скрип колёс – то ли Анна катила свою тележку дальше, то ли нянечка прогуливалась с коляской.

Виктор свернул с аллеи на тропинку, уходившую под сень деревьев, в полумрак. Здесь было тише, деревья нависали, тянулись голыми ветвями. Тропинка вилась между прудиками, время от времени выбегая на мостки и мостики. У одного из прудиков – самого чистого и большого – на самодельном помосте распинался ещё один оратор. Худощавый, с тонкой бородкой и хитрым прищуром, он стоял расслабленно и покровительственно кивал каждый раз, когда кто-то из толпы выкрикивал очередной лозунг.

– Закон об ограничении применения новой энергии необходимо упразднить, друзья мои. Нашей стране нужно больше заводов и фабрик. Обеспечение их энергией упростит труд, сделает более безопасным, – говорил он просто, доверительным тоном, словно стоял не посреди толпы, а сидел дома на кухне с сушками и чаем. – Мы проведём везде электрический свет, сделаем дороги безопаснее. Даже ночью на проспектах и в парках будет светло. Это же замечательно!

Виктор покачал головой и свернул с дорожки. В толпе он разглядел троих полицейских и жандарма. Этот митинг они не спешили разгонять, внимательно слушали и иногда даже кивали. Этот оратор пришёлся им по духу, да и идея освещённых улиц явно привлекала. К каждому замку находился свой ключ, для каждого сердца – слова. Вкрадчивая речь оратора была слышна, когда Виктор уже свернул на тенистую аллею, уводившую вглубь парка. Как и одобрительные возгласы толпы.

Вскоре стало темнее, могучие дубы и не думали скидывать листву – давно побуревшую и сжавшуюся. Под ногами хрустели жёлуди, на дорожке под ногами лежали кружевные пятна света, с трудом пробившегося с пасмурного неба. Справа за поворотом журчал фонтан. Покрытый мхом, он белел посреди крошечной площадки с парой скамеек. Раньше Виктор часто приходил сюда подумать и почитать, но сегодня его путь лежал дальше.

Длинный и узкий пруд совсем заилился, но в нём ещё плескалась рыба – по центру, где была видна чистая вода. Множество мостиков было перекинуто между его берегами. На одном из них в самом центре стоял мужчина в чёрном пальто и бросал крошки вниз. Вода под его ногами плескалась и билась, потревоженная хвостами рыб.

Виктор обошёл пруд и поднялся по мосту, встал рядом с мужчиной, кормившим рыб. Тот был высоким и широкоплечим, с гордой военной выправкой и седыми висками. В глухой части парка в штатском он выглядел неуместно и, в то же время, опасно. Виктор впервые встретил его именно здесь, только пруд тогда был чище, а в воздухе пахло весной.

– Доброе утро, Юрий Дмитриевич, – Виктор опёрся локтями о перила и опустил взгляд на воду. Чёрная, она расходилась волнами от каждой брошенной крошки, а в глубине билась упрямая, не желающая сдаваться жизнь.

– Доброе утро, Виктор Михайлович. И вечно вам нужен этот официоз! – усмехнулся Юрий, стряхивая с рук остатки крошек. – Гуляете?

– Гуляю, – кивнул Виктор. – Как у вас в секретной полиции дела?

– Плохо, не буду скрывать, – Юрий пожал плечами. Виктору он не мог лгать, даже если бы захотел. Да и не видел в этом смысла. – Сами видите, что творится. Митинги разгонять бесполезно – жандармов не хватит. А полицейские часто сами стоят и слушают. Этих митингов по всему городу – по две дюжины каждый день.

– Откуда-то они берутся – идеи и люди, – Виктор выпрямился, вода под ногами разгладилась, стала похожа на чёрное зеркало.

– Верно, Виктор, откуда-то берутся. Их зачинщики все на собраниях. А ведь некоторые даже разрешены Сенатом! Как будто не понимают, чьи головы полетят первыми, всё умиротворить пытаются, – Юрий досадливо махнул рукой и зашагал по мосту к берегу. Виктор шёл за ним, не отставая. – Я столько раз говорил, что арестовать их надо всех и сразу. И в дальний острог, на поселение. Не до болтовни, когда выжить бы.

– Не сработает, – устало выдохнул Виктор.

– Знаю, что не сработает. Взять их сейчас – признать правоту, сделать мучениками. Навсегда доказать, что они были правы, – Юрий вздохнул и поднял голову, глядя, как с могучих дубов медленно облетает листва. Он не знал, увидит ли снова их зелёными. – Куда ни кинь, а ничего сделать нельзя. Их всё больше слушают на верхах.

Виктор кивнул и тоже поднял голову. Октябрь в этом году выдался холодным, скоро должны были начаться первые заморозки. Некоторое время они шли молча, потом Юрий остановился, наклонился и подобрал пару желудей, повертел их в руках.

– Когда всё взорвётся, меня и всю секретную полицию расстреляют на площади первыми, – с горечью сказал он, стискивая кулак. Он говорил с обречённостью человека, готового делать свою работу до самого конца, даже зная, что она бессмысленна. – А те, кто отдавал нам приказы, окажутся за спиной новой власти.

– Первыми погибнут невинные, – возразил Виктор и тоже поднял жёлудь. – Те, кто мог бы что-то изменить, не допустить худшего.

– Худшего, – повторил Юрий, обкатал слово на языке, точно пытаясь понять, что же может быть худшим. – Мы переживём их ненадолго и вряд ли узнаем о том, что их убили.

– Скорее всего, так и будет, – Виктор знал наверняка, но им обоим это было не нужно. – Невинных и чистых принесут в жертву. Ради общего блага, конечно.

– Знаешь, недавно рядом со сталелитейным заводом рабочие разогнали крестный ход. Отец Пантелеймон пытался их вразумить, уговорить не бунтовать и вернуться к работе. Говорил, что думать надо о детях и в церковь ходить.

– Показная и навязанная вера никого не спасёт. Зря он это затеял, – Виктор вздохнул и положил жёлудь в карман. К сушкам. – Вера должна быть в душе. Не в храме, не на словах. Уговорить верить нельзя. Это выбор. Это путь.

– Странные вещи вы порой говорите, Виктор Михайлович, очень странные, – Юрий покачал головой и усмехнулся. Ему нравились философские рассуждения его друга, нравились его странность и отрешённость. Порой Юрию казалось, что Виктор существовал сразу в двух мирах – этом и каком-то ином, недоступном.

– С вами, Юрий Дмитриевич, я могу говорить то, что думаю, – Виктор улыбнулся, разворачиваясь к собеседнику.

– Вы бы знали, как мало людей говорило мне такие вещи, – расхохотался Юрий. За время его службы в секретной полиции лгали ему гораздо чаще, чем говорили правду, а скрывали ещё чаще. Искренность – не вырванную на допросе, а отданную безо всяких просьб – он ценил очень высоко.

– Рад слышать, что такие люди были, – Виктор искренне улыбнулся.

– Мне пора на службу, рад был встретиться с вами, Виктор Михайлович, – Юрий протянул руку для рукопожатия. Он не хотел добавлять какую-нибудь банальность вроде «в последний раз». Они оба понимали без слов, что время давно вышло, что сейчас они оба зависли между «раньше» и «никогда». Страшно не было, только немного грустно.

– Я тоже рад был повидаться, – Виктор ответил на рукопожатие.

Он вышел из парка через другой вход и пошёл вдоль ограждения. Начал накрапывать дождь – холодный и тоскливый. Прохожие спешили спрятаться под козырьками магазинов и кофеен, кто-то раскрывал зонт. Виктор шёл, не замечая их лиц, сейчас казавшихся смазанными и пустыми. Два человека, две судьбы он оставил в парке, зная, что их ждёт. И ничего не мог изменить.

Дождь закончился минут через десять, Виктор успел дойти до перекрёстка и свернуть налево. Ещё полчаса он добирался до торговых рядов. Сегодня здесь было шумно и грязно. Мусор валялся под ногами, дворник стоял в стороне и курил папиросу, безучастно глядя на то, как две вороны дрались за колбасную шкурку. У самого входа Виктор заметил тощего, костлявого мужчину с лотком, на котором лежали ложки и зеркальца. Мужчина постоянно оглядывался и нервно поводил плечами.

Пройдя мимо, Виктор углубился в торговые ряды. Слева продавали прогорклое масло. Чуть дальше – разбавленный керосин. Дородная женщина расхваливала пирожки, проталкиваясь через толпу. Между ног сновали мальчишки-карманники, выискивая кого побогаче. У мясного ряда раздавался свисток полицейского, но никто на него не обращал внимания. Рядом с большой телегой с бидонами стояло трое мужчин в длинных, топорщащихся пальто. Они цепко всматривались в толпу, словно выискивали кого-то.

Виктор шёл через ряды, отрешённо замечая, как изменились люди, как много появилось незнакомых, хмурых лиц. Знакомые торговки орали истошнее и оглядывались по сторонам. Незнакомые мужчины прятали лица за поднятыми воротами. Нищий у дверей булочной тихо плакал, уткнувшись в грязную, дырявую шапку. Под скулой у него наливался синяк. Виктор кинул ему пару монет в подол и зашёл в булочную. Сюда он заходил часто. Никифор, булочник, всегда приветливо улыбался и не хитрил с рецептурой.

Сегодня он тоже был хмурым, настороженно зыркнул из-за прилавка, но, узнав покупателя, немного упокоился. Никифор был, как и всегда, в длинном, припорошенном мукой фартуке и нарукавниках. Он как раз выкладывал свежую партию батонов с противня.

– Чем могу услужить сегодня, господин Летецкий? – Никифор отложил противень и вытер руки о фартук.

– Тревожно сегодня, – Виктор подошёл к прилавку, рассматривая булки и крендели. – Много незнакомых в рядах.

– Да, много. И рейды постоянно. А ну как сюда забегут? И не закроешься же, самый торговый деть. Да и холодно ужо, все так и валят погреться да калач перехватить с пылу, с жару, – не без гордости закончил Никифор. Выпечка у него всегда была просто отличной. И потому он очень переживал, что чужаки и полиция отпугивали постоянных покупателей.

– Да, дела, – покачал головой Виктор, указывая на булки и хлеб, которые выбрал. Заодно добавил пару калачей для Марфы и пакет бриошей на вечер. – Вы бы только под салют закрылись да когда суматоха начнётся. И фанеркой какой окна прикрыли. Там не до калачей будет, уж точно.

– Что ж, и то верно. А как проголодаются, за хлебом придут, – удовлетворённо сказал пекарь, совет, однако, запомнил. Словам Виктора он доверял, тот никогда не ошибался.

– Главное, чтобы с деньгами, – грустно улыбнулся Виктор, расплачиваясь за заказ.

Потом вышел обратно в ряды. Купив свежей зелени – Марфа вечно забывала, потом бежала к знакомой зеленщице – Виктор зашёл в бакалейный магазин на углу. Небольшое, тёмное помещение было наполнено запахами кофе, чая и дёгтя. Худощавый парень за прилавком чинил рубашку и не сразу заметил посетителя. Магазин «Давыдов и Ко» больше работал по частным заказам с доставкой, в лавку кто-то приходил редко.

– Чем могу-с? – парень отложил штопку и повернулся к Виктору, всем видом изображая услужливость. Хозяин требовал, чтобы с улыбкой обслуживали любого, кто зайдёт.

– Кофе какой есть? – Виктор подошёл к прилавку, куда парень уже выкладывал пачки и пакеты. Кофе хозяин любил, привозил разный – на любой вкус и достаток. Порой такой, какой больше нигде было не достать.

– Этот и этот, – Виктор указал на жестяную банку и большой пакет зернового. Сам он кофе почти не пил, но Константин очень любил его, да и сегодня будут гости.

– Сделаю-с, – услужливо поклонился парень, убирая отвергнутое богатство. Быстро обслужив постоянного покупателя, он вернулся к штопке. Сам он предпочитал кисель и всю эту горечь просто не понимал. Но этого господина видел не в первый раз, всегда удивляясь, почему он не заказывает сразу с доставкой.

Закончив с покупками, Виктор направился домой. Погода, с утра неровная, то и дело грозила разразиться полноценным затяжным дождём. Ветер рвал из рук пакеты, таскал по тротуарам мусор и чей-то растрёпанный зонт. По улице прогрохотали подряд три полицейские конки, они явно спешили, чуть не сбив нерасторопную женщину с большой корзиной в руках.

– Господин Летецкий! – у самых дверей Виктора окликнули. Он оглянулся, к нему спешил тощий долговязый молодой парень в форме почтальона.

– Иван, хорошо, что ты пришёл сейчас, а то ведь дома только Марфа, готовит. А она, когда готовит, ничего не слышит вокруг, – искренне улыбнулся Виктор, удобнее перехватывая пакеты с хлебом и кофе.

– Прошу вас, можно просто Ваня, а? – насторожено оглядевшись, попросил почтальон. На его левой руке Виктор заметил жёлтую повязку, такие носили те, кто посещал собрания. – Вот, письмо вам.

– Благодарю, Иван, – Виктор перехватил письмо и сунул в карман. Почтальон поморщился, но возражать не стал: знал причуды этого господина, он даже соседа своего по квартире полным именем всегда звал, хотя знал, говорят, ещё с детства.

Виктор поднялся в квартиру и отпер дверь. Марфа на кухне была занята готовкой. На плите кипело три кастрюли, по доске молотил нож, потом она добралась до молотка для мяса. Виктор неслышно проскользнул на кухню и поставил покупки на свободный стул.

– Марфа, я купил зелень, – тихо сказал он, зная, что его она всегда услышит.

– Ой, напугали! Я уж думала, до вечера вас не будет, Виктор Михайлович! – Марфа отложила молоток и вытерла руки о полотенце. – Вот про зелень-то я и забыла! Вы и хлеба взяли! А я уж хотела мясо в духовой шкаф и бежать! И бриоши к чаю!

– Калачи тебе, Марфа Карповна, – улыбнулся Виктор, доставая пакет с кофе и убирая его на полку.

– Вот уж спасибо! Балуете вы меня, – покраснела Марфа, потупив глаза. Её такие знаки внимания всегда смущали.

– Не балую, всё заслуженно, – улыбнулся ей Виктор, убирая ещё и банку. – Перемели кофе, его много вечером нужно будет.

– Всё сделаю, Виктор Михайлович! – Марфа кивнула и снова взялась за молоток. Мясо следовало отбить как следует, чтобы получилось особенно нежным. Матушка её, Апполинария, умела даже жёсткое мясо так отбить, что во рту таяло. У Марфы так пока не получалось, сноровки не доставало.

Виктор заварил себе кофе и ушёл с кухни, чтобы не мешать священнодействию готовки. Вернувшись в гостиную, он открыл письмо: оно было от Петра. Мальчик писал часто, чтобы не расстраивать Виктора. Больно уж не хотел тот его отпускать. Из конверта выпал засушенный цветок – альпийская фиалка – и где только он взял его в октябре? Открытка с видом железной дороги и письмо. Его Виктор развернул аккуратно, едва ли не с трепетом. В сгибе всё ещё лежал отломившийся лепесток и сухие листики фиалки.

«У меня всё хорошо, служба нравится. Кормят здесь неплохо, хотя до Марфы им всем далеко. Недавно пускали в увольнительную на полдня. Всё хорошо, но есть и странности. Вы просили писать обо всём необычном. Вчера двое ребят из другой роты собрали людей и много говорили. Агитировали за новую энергию, за производство и новый порядок. Недолго только. Пришёл Залесный и увёл их. Он у нас за пропаганду отвечает, всё лекции устраивает, про честь и верность присяге говорит. Как будто это надо ещё объяснять. А вечером крутили марши. Очень громко, трансляторы аж подвывали. А Арсений говорил, что слышал выстрелы. Тех двоих больше не видел. В казарме говорят, надо выбирать, за кого быть. А я так считаю – коль дал присягу, то что думать? Её нарушать нельзя. Ещё нам назначили нового лейтенанта – Озёрского. Видный парень, бравый. Сразу полез знакомиться. Вопросы, правда, задавал странные, и о семье тоже. Но это мелочи всё. Каждый по-своему знакомится. А в целом всё у меня хорошо. Волноваться не о чем. Тревожно немного, но это ничего. Время такое и погода. Дожди моросят. А когда дожди, всегда тревожно. Приглядывайте там друг за другом. Всегда ваш, с любовью, Пётр».

Виктор сложил письмо, стараясь не просыпать цветочный сор, улыбнулся. Открытку пристроил к вазочке на столе, положил рядом письмо и цветок. Пётр не изменял себе, всегда писал, что всё у него хорошо, просил присматривать друг за другом. И часто присылал цветы или травинки, с детства любил растения, разбирался в них. Вот только язык цветов не понимал. Цикламена или альпийская фиалка означала прощание. Виктор коснулся засушенного цветка кончиками пальцев. Пётр не знал языка цветов, не верил в него, просто думал, что красота порадует.

В комнате тихо и размеренно тикали часы – старинные, тяжёлые, ни разу за десятилетия не сбившиеся с хода. Виктор стоял без движения, слушал шум за окном и это мерное тиканье. Откуда-то донёсся звук резкого хлопка, потом ещё один. На этаже ниже хлопнула дверь. Тишина давила, словно сжатая спираль, выталкивая воздух из лёгких и грозя сорваться. Тишина полнилась тиканьем часов и шагами по лестнице за стеной. Слишком толстой стеной, чтобы слышать шаги.

– Марфа Карповна, я, пожалуй, схожу за кофе, – Виктор заглянул на кухню. – А то всё выпьют, а нам не останется.

– Да кто его кроме Константина Сергеевича пьёт? – Марфа вытянула руки из вязкого теста. – Давайте уж я схожу, чего вам бегать-то?

– Всё хорошо, Марфа, – улыбнулся Виктор и ушёл с кухни.

Надевая пальто в коридоре, он прислушивался. Но не слышал больше ничего, кроме шлепков теста о столешницу и тиканья часов в гостиной.

Константин кивнул знакомому и прошёл ещё через три ряда вперёд. Многих он знал, кого-то только в лицо. Ярослав, инженер с завода металлических конструкций, Виктория, журналист из молодых и прогрессивных, Захар из строительной бригады, помогавшей им с новым помещением, когда расширялись. В основном здесь были инженеры, строители и бригадиры, кое-кто из рабочих. Журналисты тоже были. И такие, как Вика, и другие – настороженные, ждущие.

Все они двигались между рядами в тесном и душном помещении, пытаясь найти себе место. Здоровались, кивали и отодвигались, чтобы пропустить. Все окна закрывали тяжёлые портьеры: ни лучика не прорывалось наружу, хотя было утро. Комнату освещали лампочки, висевшие под потолком. Яркий жёлтый свет заливал всё кругом, делая лица людей болезненными и злыми. Виктор приметил место и прошёл к нему, пару раз извинившись и поздоровавшись со знакомым инженером-горняком.

Он успел в последний момент, едва расправил полы пальто, как зал зарукоплескал. На возвышение у дальней стены поднялся оратор. Мужчина средних лет в недорогом костюме-тройке. Вроде бы, средний во всём, но обычным он точно не был. Правильное лицо с тяжёлым подбородком и тяжёлыми веками, крупный рот, вечно растянутый в улыбке, и взгляд – пронзительный, жёсткий, цепляющий. Про таких говорят – харизматичный. Его звали Павел Савельевич Чертанов, он был промышленником, меценатом, разбирался сразу и во всём. Но так говорили, а на самом деле точно не знал никто.

– Друзья мои! – он всегда начинал собрания именно так. С этого громкого и радостного «друзья мои». Константину на миг показалось, что в глазах оратора блеснуло расплавленное золото. Но миг прошёл, видение исчезло, и он всё списал на освещение. – Давайте поговорим о будущем. О нашем с вами прекрасном будущем! Я знаю, как много сомнений и пересудов возникает из-за новой энергии. Никто не знает, откуда она берётся. Я скажу вам! Её добывают из земных недр. Сама земля хочет, чтобы мы шли вперёд, развивались. Это неисчерпаемый источник, который уже сейчас даёт нам электричество, помогает строить заводы, изобретать новые машины и оружие! Уже сейчас, друзья мои, сделано так много. Посмотрите на эти лампы! Они светят исключительно благодаря новой энергии! Это уже большой прогресс, который нельзя остановить! Нельзя даже пытаться останавливать! Это преступление против человечества, его будущего!

Константин послушно поднял голову, но от гудения и мигания лампочек она быстро начала болеть. Он опустил взгляд первым, и снова всего на миг ему показалось, что глаза Чертанова светятся голодным золотым огнём. Отблески электрического света – ничем иным это быть не могло. Оратор выдержал паузу, а потом продолжил уже тише, более вкрадчиво и доверительно.

– Вы все увидели свет. Это свет будущего человечества. Будущего среди машин и механизмов. Будущего без голода и дефицита. Будущего, в котором у каждого – у каждого! – есть всё необходимое. И всё это благодаря энергии, которую добывают из земли, – с придыханием закончил Павел Савельевич. Константин заметил, каким восторгом светятся глаза сидевшей рядом с ним девушки, как крепко сжимает шапку мужчина через два места слева. Люди смотрели на оратора и не могли отвести глаз. Они словно вживую видели это прекрасное будущее.

– Новая энергия позволит каждому, я повторяю, каждому получить работу. Не будет голода, все будут счастливы, всем будет хватать хлеба. Только представьте себе – магазины, полные продукции – какой захочешь – и можно просто выбирать. Не считать, на что хватит, – Константин заворожено слушал, голос оратора то поднимался к потолку, рисуя немыслимые картины всеобщего благоденствия, то падал вниз до приглушённого, доверительного шёпота, обещавшего эти блага каждому лично. – Надо только позволить миру меняться. Дать ему волю. Внедрить новую энергию во все сферы жизни, убрать лишнее, то, что мешает, тянет в мрачное прошлое. У нас есть всё необходимое, всё уже в наших руках, нужно только сжать пальцы. Друзья мои, этот мир скоро изменится и мы, именно мы будем решать, каким он станет.

Павел Савельевич говорил ещё много, повторял снова и снова, как сильно и к лучшему изменится мир. Говорил о новых фабриках и заводах, рабочих местах и достатке, светлых домах и новых видах транспорта. Говорил убедительно и сильно. Ему нельзя было не верить, в его словах были надежда и обещание, которое нельзя было не исполнить.

Когда Константин выходил из зала собрания, он верил. Верил каждому слову, каждому жесту. Мышцы ныли почему-то, словно он весь день провёл на объекте, помогая рабочим, но его это совершенно не смущало. Удивился он только, когда вышел на улицу. Близился вечер, хотя по ощущениям собрание вряд ли заняло больше пары часов. А оказалось, Константин просидел на нём целый день.

– Виктор разозлится, – ни к кому не обращаясь, сказал он, прекрасно понимая, что Виктор злиться не будет, просто грустно посмотрит и покачает головой. Иногда Константин думал, что лучше бы злился.

Обернувшись, он посмотрел на здание, в стенах которого так незаметно пролетело время. Константин чувствовал себя обманутым, хотя минуту назад соглашался со всем и вместе с другими слушателями готов был идти на митинг или сразу к зданию, где заседал Сенат, чтобы требовать снять запрет на свободное использование энергии.

Злость вспыхнула и тут же погасла, сменившись досадой. Константин развернулся и зашагал по улице, не обращая внимания на ледяную морось и спешащих мимо прохожих. Почему-то именно всплывшее в памяти лицо Виктора и его грустная улыбка стёрли эйфорию от выступления Павла Савельевича, оставив только опустошённость.

Константин шагал вперёд, плохо понимая, куда именно он идёт. Увидев впереди ограду парка, решил пройтись и проветрить голову. Вокруг уже начали зажигаться фонари – жёлтые и электрические. Константин миновал ограду, прошёл по дорожке и свернул на небольшую аллею, обсаженную облетающими клёнами. Здесь было мало гуляющих, а ему хотелось побыть одному. После часов, проведённых в душном, забитом людьми помещении это ему было просто необходимо.

Пройдя по аллее несколько шагов, Константин заметил мужчину, сидевшего под фонарём и читавшего газету. Присмотревшись, он узнал его, хотя в электрическом свете его лицо казалось чужим. Они вместе учились, только на разных факультетах и годах, вместе влезали в неприятности, были частью молодой, ищущей приключений и уверенной в своей неуязвимости компании. Сплавлялись по рекам, уезжали на несколько дней в глушь, искали заброшенные катакомбы под городом. Потом собирались шумными компаниями, когда получалось, когда встречались случайно, как сейчас, или созванивались. Могли пропасть из поля зрения на несколько месяцев или даже лет, а потом сидеть до утра пить вино и кофе, как будто расстались на прошлой неделе. Константин невольно улыбнулся.

– Дима! Дима, это же ты? – Константин подошёл к мужчине под фонарём.

– Константин! – Тот опустил газету и вскочил на ноги, улыбаясь. Дмитрий всегда был таким – порывистым, лёгким на подъём, заводным. Всегда душа компании, всегда в окружении людей. Высокий, громкий, яркий – находиться с ним рядом было весело, но и сложно. – Сколько лет! Да ты стал похож на серьёзного занудного мужчину.

– А вот ты совсем не изменился, – тепло улыбнулся Константин. Дмитрий Черский уже не был тем молодым и наивным парнем, перед которым лежал весь мир. И не был тем безбашенным молодым геологом, который соглашался на самые рискованные экспедиции. Конечно, прошедшие годы были заметны и в тонких серебряных нитях в буйных волосах, и в морщинках в уголках глаз. Но он так же горел, так же сыпал искрами, как раньше. – Какими судьбами?

– Я ж так и не ушёл из геологоразведки, хотя мне предлагали преподавать или работать в лаборатории. Но я бы там не усидел, ты знаешь. Вот только вернулся с очередной экспедиции. Представляешь, чуть в тайге не сгинул! – у Дмитрия всегда было полно интересных историй, целые карманы приключений и баек. Слушать его было настоящим удовольствием.

– Погоди! – вскинул руки Константин, точно пытался защитить от лавины, готовой обрушиться ему на голову. – Давай ко мне вечером на ужин, всё и расскажешь. Ребят позовём, посидим.

– Шикарная идея! Особенно, когда ты угощаешь, – Дмитрий расхохотался и хлопнул старинного приятеля по плечу. Это было давней студенческой традицией – собираться, скидываться и рассказывать истории. Часто собирались у Константина, у него – точнее у Виктора – было много места и всегда свободно. – А ты где сейчас живёшь?

– Адрес тот же, у Виктора, – пожал плечами Константин. Они были вместе, сколько он себя помнил, с самого детства.

– Хорошо, – покачал головой Дмитрий с какой-то странной, понимающей улыбкой. На кого-то другого Константин мог бы и обидеться, но только не на старинного друга. – Я соберу ребят, жди!

Константин кивнул, махнул рукой на прощание. Он и сам не понимал, почему позвал Дмитрия в гости, само как-то вышло. Не хотелось быть одному, да и настроение после встречи с ним поднялось. Солнце ещё только собиралось прятаться за горизонт, всё больше загоралось фонарей. Константин медленно шёл по улице, незаметно вышел к набережной. Огромные металлические корабли в акватории казались древними монстрами, всплывшими из глубин. На ветру трепетали флаги, доносились протяжные гудки.

Свернув прочь от гавани, он вышел на широкий проспект. Быстрее было бы добраться на трамвае, но Константин хотел пройтись. Воздух стал заметно холоднее, темнело. Солнце, пробившееся через тучи, садилось в багровых дымах заводов и фабрик, в последней попытке удержаться, конкурируя с едко-жёлтыми электрическими фонарями и начавшими загораться вывесками. В октябре темнело рано.

Константин зашёл в кондитерскую недалеко от дома. Его встретило ароматное тепло и запах свежего кофе с корицей. Он часто заходил сюда, но реже, чем стоило. Взяв пирожные с кремом, которые так нравились Виктору, Константин вышел в промозглый вечер. Гулять уже расхотелось, да и стоило предупредить Марфу, что будут гости. Почему-то мысль об этом появилась в голове только после того, как он зашёл в кондитерскую. Запоздало Константин подумал, что надо было купить на всех хотя бы печенья.

Поднимаясь по лестнице, Константин думал, успеет ли Марфа сделать хотя бы канапе. И хватит ли у них пива, вина и кофе на всю компанию. Насколько он помнил, всё это Дмитрий мог пить в неограниченных количествах и совершенно не пьянел.

– Марфа! – Константин с порога позвал служанку. Стягивая обувь и при этом стараясь не помять пирожные, он пританцовывал на одной ноге.

– Константин Сергеевич! Наконец вы вернулись! – Марфа явилась на третью попытку докричаться. На её фартуке были видны следы муки. – Я уже переживать начала! Темно совсем.

– Октябрь, темнеет рано, – выдохнул Константин, передавая ей коробку с пирожными и разуваясь. – Вот, Виктору взял.

– Это хорошо! Пойдёт к чаю, – улыбнулась девушка. Константин невольно улыбнулся в ответ. Марфа была такой тёплой и домашней, что рядом с ней не хотелось помнить ни о какой новой энергии, электричестве, заводах и митингах.

– Марфа, послушай меня. Сможешь приготовить чего-нибудь по-быстрому? – извиняющимся тоном спросил Константин. Он старался не нагружать Марфу слишком сильно, она и так старалась, обслуживая двух взрослых мужчин. В стирке, готовке, покупках и уборке проходили все её дни. Но сейчас делать было нечего. – Ко мне скоро придут гости. Даже не знаю, сколько человек. Дмитрий обещал старую компанию, но он точно притащит ещё и новых. Всегда собирает всех, кто ему нравится.

– Вам не о чем переживать, Константин Сергеевич, – улыбнулась Марфа и убрала с лица выбившуюся прядь волос. – Виктор Михайлович ещё утром предупредил меня о гостях, так что у меня почти всё готово. В грязь лицом не ударим. И кофе на всех хватит. Виктор Михайлович позаботился, добыл самого лучшего, а ведь его стало так трудно найти!

– Странно, я и сам только сегодня вечером узнал, что Дима в городе. И пригласил его спонтанно. Откуда бы он?.. – Константин не закончил, прекрасно понимая, что ответа не получит. Виктор просто знал, как всегда. Он умудрялся угадывать подобные вещи с детства. Когда придут гости, будут ли пирожные, принесут ли игру, будет ли кто-то из гостей играть на скрипке или фортепьяно. Всё это всегда знал заранее, а Константин всегда удивлялся.

Константин успел умыться и переодеться в домашнее, стащить свежеиспечённый солёный кренделёк у Марфы и даже взять в руки свежую газету, когда дверь скрипнула. Виктор вернулся с большим пакетом кофе, который, как и говорила Марфа, стало трудно достать. На пальто искрились крошечные капельки воды. Дождь всё-таки пошёл, хотя и совсем мелкий.

– Пришло письмо от Петра, – улыбнулся Виктор своей обычной грустной улыбкой, отдавая Константину пакет с кофе. – Пишет, что у него всё хорошо. Ты прочитай, я оставил в гостиной.

– Рад, что у него всё хорошо, – улыбнулся в ответ Константин, унося пакет на кухню. – Кстати, а откуда ты узнал, что Дмитрий придёт?

Виктор не ответил, только пожал плечами. Константину даже не нужно было видеть этот жест. Он всегда так делал. Всегда неопределённо пожимал плечами или разводил руками. Всегда молча и с грустной улыбкой. Константин давно привык к странностям, но сейчас они почему-то начали его беспокоить. Его многое беспокоило в последнее время. Сейчас он был даже рад, что не смог уговорить Виктора пойти с ним на собрание.

Они не договорились на какое-то определённое время, поэтому сейчас Константин просто ждал, коротая время за чашкой кофе и газетой. Письмо он прочитал трижды, чтобы запомнить. То, что писал Пётр, происходило сейчас повсюду, но мало кто придавал этому большое значение. В любом случае, поделать они ничего не могли, вместе составили ответное письмо, Марфа отнесла его к почтовому ящику на углу. Вернулась быстро, встревоженная, но ничего объяснять не стала. На улице шумели, возможно, очередной митинг. Константин подумал, что именно он и напугал Марфу. Виктор в очередной раз просил Петра вернуться. Оба знали, что тот откажется и опять будет успокаивать, говорить, что ему всё нравится, что это его долг.

Константин украдкой посмотрел на Виктора. Тот читал роман в серой обложке и, казалось, не замечал ничего вокруг, лишь изредка подносил к губам чашку с чаем. Кофе он почему-то не любил, а по праздникам пил какао. Зато выбирал всегда самый лучший, даже если раньше никогда не пробовал этот сорт и фирму.

– Знаешь, Виктор, мы знаем друг друга всю жизнь, с самого детства, – медленно произнёс Константин. Эти мысли иногда всплывали у него в голове, но в последние дни – всё чаще. – Росли вместе. Но иногда мне кажется, что ты старше. Намного старше. И знаешь абсолютно всё.

– Всё возможно, – Виктор улыбнулся мягкой, тёплой улыбкой, отложив роман в сторону. Он не казался удивлённым или встревоженным этими словами, словно ждал их так же давно, как Константин не решался сказать. По его глазам ничего нельзя было прочитать. Обычно Константин легко угадывал мысли других людей, но с Виктором это никогда не выходило.

Константин невольно нахмурился. У него была насыщенная, богатая на впечатления жизнь. Сначала учёба, потом работа, поездки, череда романов и увлечений, теперь ещё и собрания. Он всегда был в центре, всегда горел тем, что делал, старался получить и успеть как можно больше. Жизненного опыта на троих хватило бы. Виктор же всегда был мечтателем, созерцателем. Константин смутно помнил, что во времена студенчества он писал стихи какой-то даме, но никто её никогда не видел. Виктор не путешествовал, никогда – не считая тех стихов – не увлекался девушками, проводил дни за прогулками и книгами. Но всё равно казался старше, мудрее.

Возможно, всё дело было в чае, созерцательности и этих его книгах. Но всё это не могло заменить реального опыта, настоящей жизни. Если, конечно, Константин знал всё. Он проводил дни на работе и не мог с уверенностью сказать, чем в это время занят был Виктор. Он мог о чём-то не рассказывать, что-то скрывать. Но в этом не было смысла. Чем бы ни был занят Виктор, Константин всегда поддержал бы его, даже если бы не понял. Сам он был в этом уверен, но Виктор молчал, с лёгкой грустной улыбкой рассматривая его нахмуренный лоб и сведённые к переносице брови. Казалось, он знал всё, о чём думал Константин.

В дверь постучали, сначала спокойно, потом настойчиво, а потом и вовсе забарабанили. Константин отложил газету, допил кофе и встал, чтобы открыть. Так стучать мог только Дмитрий. Крикнув Марфе, что откроет сам, он поспешил к двери.

Пришло больше, чем он ожидал. Дмитрий ввалился в квартиру, радостно улыбаясь и всовывая Константину в руки пакет с фруктами. Где он только достал их в такую погоду, оставалось только гадать. Вслед за ним зашли и другие: знакомые и нет.

Нина Вострикова чмокнула Константина в щёку и поспешила на кухню помогать Марфе. Они с Константином дружили со студенчества, а знали друг друга ещё дольше. Нина была фельдшером, а ещё любила бродить по лесам и занималась бегом. Леонид Праскин, Лёня занимался книгоиздательством и писал паршивые стихи. Он всегда мог честно посоветовать новинку и никогда не терял присутствие духа. Его улыбка могла осветить даже самый пасмурный день. Вот и теперь он радостно обнял Константина и прошёл в гостиную. Павел Торчев пришёл один, он почти никогда не приводил жену, хотя она была скромной и симпатичной. Редко рассказывал о жизни, от вопросов о работе отмахивался. Да и что могло быть интересного в работе секретаря на заводе? Но он умел слушать и был своим. Александр Темерязев всегда выделялся щёгольским нарядом и томным взглядом. Искусствовед и романтик, он терпеть не мог разговоров о политике и вообще обо всём обыденном.

– Вот, знакомься, Лика Кондратьева, работает в типографии! – представил незнакомую девушку Дмитрий. Константин вежливо поздоровался, та улыбнулась.

– Можно просто Лика! – девушка наклонила голову на бок, рассматривая Константина. В её глазах на миг вспыхнул весёлый огонёк.

Лика была невысокой, но ладно сложенной, с живым, озорным взглядом. У неё были большие глаза и крупный лоб, острый подбородок и сильные пальцы. Она без смущения сжала руку Константина. За её спиной в квартиру вошла Вика Ладугина. Они не так давно расстались, хотя она до самого конца верила, что сможет удержать.

– Все, вроде! – Дмитрий подтолкнул Константина и Лику в гостиную.

Там и правда собрались уже все – гораздо больше, чем, казалось, комната вообще может вместить. Знакомые и новые лица, улыбки и смех – всё это казалось родным и тёплым, необходимым. Константин улыбнулся, заметив в центре всего этого сборища Виктора с чашкой чая в руках. Тот улыбался, приветствуя гостей. Почти со всеми он был знаком, каждому был рад.

Марфа накрыла на стол в большой гостиной. Там как раз можно было вместить всех. Когда-то давно здесь собирались все члены семьи по праздникам или просто так. Даже дальние родственники, которых и видишь за всю жизнь лишь несколько раз. Теперь за большим овальным столом собрались люди, близкие по духу, а не по крови. Со многими Константин когда-то ходил в походы, с кем-то познакомился в общих компаниях. Дмитрий успел собрать большую и шумную толпу. Пришли все, кто смог и захотел.

Не пришла Зинаида, она уехала далеко на восток с мужем. Не пришёл Василий, он вообще редко появлялся на встречах, а в последнее время совсем перестал. Не пришла Дарья, она погибла полгода назад. Нелепая случайность, обычное стечение обстоятельств, даже газеты писали. Не пришёл Ян, он сгинул под лавиной два года назад, когда покорял очередную высотку. Так говорили, тела так и не нашли, следов лавины, кстати, тоже, но все почему-то решили, что именно из-за неё. Были и другие – кто-то заболел, кто-то был занят, кому-то больше было не интересно.

Константин старался не думать, не вспоминать тех, кого больше не было за общим столом. Марфа подготовилась на славу, даже морса наварила на всех. После плотного ужина она выставила на стол пироги и пирожки, а ещё подала кофе. Вместе с ним пришло время разговоров. Первым начал Александр, по традиции. Его рассказы всегда были пространными и полными красочных преувеличений. Даже Павел высказался, хотя часто отмалчивался. Рассказал кое-что про общих знакомых. Часть новостей Константин знал, что-то слышал впервые. Зато заметил, как на него всё время смотрела Лика – прямо, внимательно, изучающе. А ещё – как смотрела Вика: долго и тоскливо. Разговор, сначала оживлённый, стал постепенно затухать, когда открылась дверь в зелёную гостиную или гостиную с камином, как её всегда звал Дмитрий.

– Я сделал кофе, – Виктор тепло улыбнулся собравшимся. Марфа хорошо умела заваривать кофе, но так, как это делал Виктор, не получалось больше ни у кого. У него был особый дар обращения с этим напитком.

Компания перебралась в гостиную с камином к кофейникам и тарелочкам с канапе. Константин услужливо предложил Лике удобное кресло и протянул чашку кофе. Девушка улыбнулась, принимая ухаживания. Было в её улыбке что-то светлое, искрящее, юное. С такой улыбкой идут туда, куда никто не ходил, делают то, что другие боялись. И любят до одури. Константину вдруг захотелось, чтобы ему всегда улыбались именно так, и вместе с тем стало странно холодно, точно повеяло зимой.

Он подошёл к Виктору, чтобы помочь с кофейниками. Тот посмотрел на него внимательным и немного грустным взглядом.

– Я думал, ты с Викторией, – тихо, одними губами сказал Виктор, кинув быстрый взгляд на сидевшую в углу надувшуюся Вику. У неё в руках был бокал вина, Дмитрий как раз принёс несколько бутылок и теперь наливал всем желающим, по-хозяйски вытащив из буфета бокалы.

– Зачем ты их вообще запоминаешь? – отмахнулся Константин. С Викой он порвал не слишком хорошо и сейчас не хотел об этом думать. Да и Лика смотрела на него заворожено.

– Я помню их всех, – тихо ответил Виктор.

Константин только пожал плечами – он давно не удивлялся странностям Виктора и его привычкам. Поэтому просто взял поднос с кофейником и чашками и перенёс на столик в центре комнаты.

– Дим, а расскажи, как у тебя последняя экспедиция прошла? – Константин улыбнулся старому другу, тому явно не терпелось рассказать о своих приключениях, но он милостиво разрешал остальным поведать о перипетиях своих скучных жизней. Так он иногда говорил.

– Если ты так просишь, – наигранно протянул Дмитрий, закатив глаза. Потом рассмеялся, он никак не мог выдержать драматическую паузу. – Нас отправили на целый год. В каких только дебрях не пришлось побывать!

Дмитрий рассказывал долго и охотно, с красочными подробностями и шутками. Константин налил себе кофе и устроился на подоконнике, там немного дуло, зато была видна вся комната сразу. Кто-то улыбался, слушая про забравшегося в палатку медведя, кто-то испуганно охал, когда Дмитрий рассказал про опрокинувшиеся в ледяную воду лодки.

– И тут начальник экспедиции как давай орать: «тюки спасайте! Там все материалы, оборудование!». Тюки-то мы вытащили, чуть не околели от холода. А там галеты и тушёнка! Материалы были в другой лодке, её течением к противоположному берегу отогнало, мы её потом на наш перетаскивали, – активно жестикулируя, рассказывал Дмитрий. В его исполнении даже самые опасные ситуации казались просто приключениями. Возможно, он и сам так их воспринимал. – Как же мы ругались из-за этой тушёнки! Чуть с жизнью ради галет не попрощались! А ведь там дичи вокруг – чуть не по головам прыгают, ягод под ногами – цветной ковёр. Не померли бы с голоду без тех галет!

– Ой, Дмитрий Павлович! – молоденькая девушка, кажется, Женя, с восторгом слушавшая рассказ, вдруг подалась вперёд. Константин заметил, как поморщился Дмитрий, он терпеть не мог такого формального обращения. – А вы заводы по добыче новой энергии видели? Вы же там рядом были. И раз разведкой занимаетесь, вас ведь должны были пустить, всё показать.

– Да мы как-то больше железо искали да редкоземельные металлы, – нехотя ответил Дмитрий. Обычно он так не тушевался во время рассказов, а тут Константин сразу заметил, как ему не хочется отвечать. Дмитрий выдержал небольшую паузу, сходил ещё за одной чашкой кофе, кивком поблагодарив Виктора за то, что налил.

– Больно мне интересно, как оно всё работает! Не говорят же. А там же настоящее чудо инженерной мысли должно быть! Вот бы узнать, хоть из какого топлива, – Женя всё болтала без умолку, словно не замечая, как изменилась атмосфера. Дмитрий молчал, уставившись в пол. Виктор куда-то ушёл, а Константин удивлённо смотрел на девушку, думая, не встречал ли её на собраниях. Вскоре Виктор вернулся с подсвечниками. За окном стало совсем темно. – Ой, а ведь свечами уже никто не пользуется. Зачем, если новая энергия есть? И экономнее, и ярче светит! А ещё свечи же очень опасны.

– Я пользуюсь, – мягко, но твёрдо ответил Виктор. Он никак не показал, что его задели слова Жени, но Константин заметил мельчайшие изменения в его поведении. Новая знакомая ему не нравилась, хотя такое случалось редко. – Так уютнее, атмосфернее. Да и насчёт того, что безопаснее, я бы поспорил.

Константин с удивлением посмотрел на Виктора, но развивать тему не стал. Ему показалось, что тот знает про новую энергию больше, чем говорит, потому и на завод не захотел. Но Виктор вернулся к кофейникам, так больше ничего и не добавив.

– Бывал я рядом с заводом, вот только на место производства меня не пустили. На место бурения и добычи – тоже, – мрачно, нехотя и с каким-то вызовом произнёс Дмитрий после долгой паузы. Константин подумал, что никогда прежде не видел его таким насупленным. – А мне хотелось разобраться, что они там бурят и что вообще добывают. Если ресурс настолько ценный, можно же было бы экспедицию организовать. Да и не может ни одно из известных мне ископаемых выдать такой КПД. Просто не может. Но меня даже близко не подпустили, одно только смог понять по отработанным частям бура – шахта там очень глубокая. Никогда на такую глубину не бурили раньше. А они смогли.

– Есть в этом что-то… не знаю, зловещее, что ли? – Нина пожала плечами и отхлебнула кофе. Она всегда чувствовала очень тонко, обращала внимание на детали. – Как будто и не стоит так глубоко закапываться в землю.

– Глупости! Просто раньше мощностей не хватало! – Женя убеждённо закивала, глаза её блестели. – А теперь всё будет. И новые шахты, и новые заводы. Ещё и не так забуримся!

– Не так это просто. Чем глубже шахта, тем тяжелее бур и длиннее трос. Он обрывается под собственным весом. Да и давление там другое, – возразил Дмитрий, всё ещё хмурясь. – Всё равно не понимаю, зачем такие тайны. Ладно ещё производство, но добыча? Вот что они могут там добывать на такой глубине?

Константин почувствовал странную тревогу, Дмитрий действительно злился, а это было редкостью. Да и остальные как-то притихли, думая о том, что раньше им и в голову не приходило. И только Виктор улыбался печально, словно знал ответ, но не мог сказать. Потому что никто бы ему не поверил или потому, что этот ответ ничего бы не изменил. И от этой улыбки Константин почувствовал, как по спине продрал мороз. Или, может быть, всё дело было в том, что он сидел на подоконнике.

Остаток вечера Дмитрий молчал, отмахиваясь от расспросов. Говорили о многом, обо всём сразу и ни о чём. Вспоминали старые походы, рассуждали о будущем и планировали как-нибудь собраться и уйти по лесам как в молодости. И почти каждый понимал – уже не соберутся, ушло время, закончились приключения. Молодые, только присоединившиеся к компании, ещё могли. Константин то и дело ловил на себе взгляды Лики и улыбался в ответ. Она ему нравилась – бойкая, решительная, уверенная в себе. А Виктор молчал, только слушая и кивая, да подавая кофе. Впрочем, он редко вмешивался в их разговоры, но его присутствие действительно создавало атмосферу. Как свечи вместо электричества.

Засиделись затемно, когда расходились, была уже ночь. Фонари горели желтушным, больным светом, вдалеке раздавалась колотушка ночного сторожа, изредка доносился резкий гудок из порта. Первым ушёл Дмитрий, хотя обычно он засиживался дольше всех. А потом уже и остальные стали расходиться.

– Давай, я провожу, – Константин остановил у двери Лику, пока Виктор подавал пальто Нине. Та улыбалась и принимала заботу с немалым удовольствием. Виктор умел быть галантным и не стеснялся это показывать.

– Не стоит, поздно уже, – Лика отмахнулась, одарив Константина улыбкой.

– Вот именно, что поздно, – Константин невольно нахмурился и покачал головой. Ему не хотелось отпускать девушку одну, но предлагать остаться на ночь он не спешил.

– В общежитии комендант лютый, если только меня увидит с кавалером, – рассмеялась Лика, а Константин про себя подумал, что Виктор устроил бы даже самого лютого коменданта.

Воспользовавшись заминкой Константина, Лика протиснулась мимо Нины и выбежала на площадку, послала воздушный поцелуй и застучала каблучками по лестнице. Константин невольно улыбнулся ей вслед. Рядом с такими, как Лика, он чувствовал себя живым, ярким, молодым и полным надежд. Они зажигали в нём то, что пыталась затушить обыденность, что заливал водой из каналов город. И потому его тянуло каждый раз к полной света и жизни девушке. Они гасли не из-за него, просто жизнь тушит каждого, давит рутиной, заботами, выпивает силы мелкими проблемами и неудачами. Гореть долго никто не может, но просто милой и заботливой Константину было мало. Он улыбался во весь рот, стоя в коридоре, и думал, что этот вечер прошёл чудесно, что так здорово, что удалось всех собрать.

– Пошли спать, я устал, – Виктор коснулся плеча Константина, едва ощутимо и легко. Ему просто не получалось возражать, когда он так просил. Константин выдохнул, покоряясь.

– Хорошо, пошли. Ты прав, день был долгим, – Константин вспомнил, что так и не рассказал про странное собрание, выпившее все силы и укравшее столько часов дня. Впрочем, это было неважно. Друзья вернули ему всё сполна. Теперь надо было отдохнуть и выспаться перед рабочим днём.