Он, она и дракон

Я открыл глаза и сразу понял, что я попал.

Первое — я не дома. Второе — я уже не я.

Я вцепился в эту мысль, как вцепляется в кусок курятины оголодавший кот. И думал ее, разглядывая свои безволосые ноги с торчащими коленями, и руки, из которых суставы тоже торчали. А живот -- тот торчал из меня сам по себе.

У меня не могло быть такого жирного вялого отвисшего живота!

Не то чтобы я вёл совсем уж здоровый образ жизни. Признаюсь честно, вёл далеко не всегда. Но кубики на животе у меня были. И мужественная волосатость на вовсе не пухлой груди.

Меня подменили! Нет, меня заколдовали! Светка так и сказала, что я ей и даром не нужен! А с такими внешними данными, я ощупал толстые щеки, я не буду нужен не только ей!

И комната! Где мой комп, коза его задери?!

Дрожа от холода, я закутался в вонючее одеяло и сел на скрипучей кровати.

Комната тоже была не моя. Не однушка в приличном районе с ламинатом и стеклопакетами.

Она была старой. Сырой. На полу гнилой ковер. На стенах плесень вперемежку с потемневшими картинами. А окно затянуто тряпкой вместо занавески. Всё вокруг дышало запустением -- сырая постель, прогнившее дерево. И где-то очень глубоко под слоем нищеты останки былого величия: воск, портреты предков и старые книги.

Да дались мне эти портреты!

Ой, где был я вчера?

Да нигде не был! Со Светкой мы ругались. Я -- геймер, а эта лаху...

В дверь с маху постучали, и я нырнул под одеяло, наплевав на вонь.

— Простите, владарь Гордин, завтрак подан, — она так и сказала, не соблюдая ударения. Я покривился. Даже если это сон такой или я попал в фэнтези, могли бы найти кого попристойнее для первой встречи.

Старуха в чёрном обтрепанном платье была похожа на мышь под веником. Лицо надутое, как на крупу. Губы точно стянуты суровой ниткой. Сухие, как ветки, руки торчат из коротких рукавов. Да и на ногах какое-то непотребство в виде обрезанных сверху валенок.

Впрочем, от щелястого горбатого пола так тянуло сквозняками, что я ее даже очень понимал.

Я потянулся под кровать за своей обувью.

Старуха кряхтя припала на колени и всучила мне почти такие же валенки, только с благородной золотой канителью поверху.

"Кто мне устроил такое попадание -- урою! -- подумал я, пытаясь обуться и не уронить с чресл одеяло. -- Хотя... любой попаданец сперва обязан претерпеть муки, чтобы прийти к величию и возвеличить свой род. Типа."

— Ага… — я потёр дряблое лицо. — И кто я такой?

— Вы — Юрий Гордин последний наследник древнего боярского рода, -- отчеканила старушка басом. Причем, на мышином лице явственно писалось презрение и ко мне, и ко всей благородной фамилии. Похоже, мы ей давно зарплату не платим. Месяц или даже полгода.

— Ну, блин… — засопел я. — Алексей Суханов, Москва, двадцать лет. И какого хрена я здесь?

Бабка не ответила. Или не знала. Или это не входило в ее должностные обязанности.

-- Так завтракать будете, барич?

Она отклячила губу, давая понять, что с моим весом лучше пропустить и завтрак, и обед. Или даже не есть всю неделю.

-- Буду. Иди!

Мне нужно было сперва увидеть себя. Во весь рост.

Может, я просто сам себе снюсь? Такие вот детские комплексы, выведенные подсознанием наружу после скандала...

Светка всегда была против, когда я играл. А мне нравилось. Я как раз мочил босса в "Проклятых Душах", едва не залив "клаву" опрокинутым в азарте чаем. И тут она спросила под руку, почему я такой козёл. А я, не отрываясь от гамалки, предложил обсудить, почему она такая стерва.

Светка брякнула, что я ничтожество. Что я не герой! Что я никто.

Вот с.ка! В натуре ведьма... Комп продала, пока я спал, накачала меня чем-то и отвезла в трущобы к... Бред!

-- Бабушка! -- окликнул я. -- А зеркало у вас есть?

-- В калидоре стоит, ежли папенька ваш не пропил ввечеру.

И ушла, обидевшись на бабушку и гордо неся тощую спину.

Я осторожно подкрался к большому зеркалу в коридоре, будто то могло меня укусить. Замер, закрыл глаза... и резко открыл.

— Охренеть!..

Это был не я. Совсем не я. Даже близко не.

Высокий лоб, длинные темные и довольно грязные волосы. Щеки рыхлые, взгляд потерянный. Губы узкие, нос тонкий и красноватый, как паяльник.

— Это временно, — прошептал я себе. — Это сон. Да, точно. Сейчас проснусь, и будет завтрак. Или, может, сразу обед.

Но я не проснулся.

Я уставился на город за моей спиной, отразившийся в засиженном мухами зеркальном стекле. Да и окно чистотой не блистало.

Тряпки, чтобы его протереть, у меня не было. И я, ломая ногти, потянул на себя скрипучую отсыревшую раму. Та наконец сдалась, шваркнув брызгами стекла мне под ноги.

Сломанный ноготь я решительно скусил и навалился животом на подоконник.

Похоже, жил мой новоявленный папаша не в центре.

Улицы тонули в грязи, хибары рассыпались от старости... Наш особняк, похоже, тут был из самых крепких. Немного плесени на каменной кладке и лысеющий плющ добавляли ему колорита.

Я вдохнул солоноватую вонь сточной канавы и кышкнул голубя -- а кем еще могла быть эта жирная летучая тварь? Фонарь с другой стороны улицы кивнул мне плафоном. Я протер глаза. Показалось, или за замызганным помётом стеклом подпрыгивал, плюясь искрами, дракончик размером не крупнее моей ладони?

Я высунулся сильнее, чуть не свалился в сырую грязь. И отвлекся на уличного музыканта. Это был настоящий лис! Только одетый. Он стоял на задних лапах, передней дергал струны, натянутые на прямоугольную доску, и упоенно голосил балладу. Видимо, любовную. Иначе почему бы перед ним замерли, восхищенно внимая, волчица в душегрее и длинной зеленой юбке, лисичка в полушалке и платье с розами и оборванка-человек?

Играл лис, скажем, так себе. И пел не лучше. Но девушкам нравилось. Потом с карниза соседнего дома спикировала белая с черным сова -- размером с прочих, но не в одежде, а в перьях. И девицы разбежались.

Лис уходил солидно, только нервно дергался торчащий из отверстия в штанах хвост.

Сова довольно заугукала и вернулась к себе. Навела порядок, значит.

Дальше за изгибом улицы виднелись вроде как торговые ряды, но сильнее высовываться я не рискнул. Сова, опять же...

Город пах болотом, сыростью и чем-то древним. Как будто он знал больше, чем говорил.

-- Вам не туда, барич!

Бас давешней бабки заставил меня подскочить и втянуться в окно. А мог бы и наружу выпасть!

Нет, не мог. Живот бы помешал.

-- В спальнях папеньки оттрапезничать извольте! Поелику в столовой давеча кусок штукатурки упал, так не прибрались ишшо, -- известила меня карга и застыла с довольной рожей.

-- Никто не умер? -- встревожился я, глядя на потолок. -- Тьфу, а куда идти?

-- Вы не в себе сегодня, барич, -- поморгала старуха. -- А говорила я барину Артёму: негоже парня без магии унутре в Академию отправлять. Но папаша ваш как упрётся, а вы все на нервах...

-- Так проводи! -- рявкнул я и смутился. Вроде пожилая женщина, надо проявить уважение. Впрочем, я и правда весь на нервах, простительно. "Но не потому, почему она думает, -- подумал я, укладывая свежую информацию в голове. -- Значит, я не только толстый, но и нисколько не маг. И что мне в этой Академии делать?! Она-то точно магическая. Хогвартс, блин!"

А бабка ни капли не обидевшись, так шустро зашаркала вперед, что я задыхаясь едва за ней поспевал.

По счастью, идти было всего ничего.

Запах подгоревшей манки и прокисшего вина разил от папенькиных спален наповал. (Кстати, сколько их у него? И зачем так много?) Мой желудок заурчал: то ли протестуя, то ли наоборот, желая вкусить. Представляю, как мучился упитанный Юрий с голодухи!

Старуха потянула на себя дверь. Та застряла на полдороги. Бабка бы проскользнула с легкостью, а вот новый я... Пришлось тянуть самому.

Мерзкий смрад манки и вина стал еще мерзее. Ничего, утешал себя я. Другие попаданцы и хуже попадают. Начинают карьеру, отбирая еду у крыс. Знал бы я, насколько был близок к истине!

Крыса трапезничала. Топталась на столе. Совала морду в манку, размазанную по фарфоровой тарелке, шевелила усами, глотала. И, становясь на задние лапы, припадала к бокалу с вином. Росту ей вполне хватало.

А тощий мужик в потертом халате, подштанниках и шлёпанцах на босу ногу ей умильно кивал, отпивая из бокала.

Нос у него был ровно такой же узкий, как у Юры (у меня, то есть), но куда краснее. "Раскаленный паяльник," -- подумал я.

Очевидно просматривалось семейное сходство.

Артём Гордин встал, пошатнулся и величаво махнул старухе-служанке:

-- Лукреция, вы свободны!

Стукнул шлепанцем по столу, прогоняя крысу. И добавил, икнув:

-- Проверь, сы-сынок, не подслушивает ли она под дверью.

-- Крыса?

-- Лукреция... По мордасам не бей! Все же она твоя крестная, сы-сынок. И наша последняя на-надёжа.

-- Отравительница?

Артём Гордин заморгал морщинистыми веками:

-- Па-пачему? П-просто ведьма.

Я сделал зарубку в уме. Если у ведьмы такое имя, ее явно не стоит сердить.

-- П-присаживайся, кушай! -- он плюхнулся на стул, указывая на тарелку, из которой ела крыса.

-- Нет, спасибо, -- я передернулся и глубоко вздохнул. К смраду манки и кислятины примешались запахи кожи и пыли.

-- Аппетита нет? Понимаю! В семнадцать лет покидать отчий дом, уезжая за сотни верст в грозную и опасную Академию! Я когда-то тоже...

Отец закашлялся. А я заморгал. То есть, вот этому рыхлому, жирному, носатому Юрке всего семнадцать?! О-о...

-- Прости, сын!.. -- Артём сделал жалкую попытку приподняться. -- Но я должен... ты обязан! Сельмаги поставили обязательным условием...

-- Чего?

Он всё же дотянулся и потрепал мое плечо:

-- Не бери в голову. Я всё равно отдаю тебе лучшее.

-- Оранжевую лошадь?

-- Па-пачему?

Хорошо, что я еще не упомянул рекомендательное письмо господину де Тревилю. Артём Гордин моргал так, что едва не вывихнул веки. Если их в принципе возможно вывихнуть.

-- Лошади нет. Да на них и не ездит никто давно.

Я хотел спросить, на чём ездят, но укусил себя за язык. За моими вопросами мы никогда до сути не дойдем.

А папаша приподнялся и постарался расправить узкие плечи. И гордо возгласил:

-- Я отдаю тебе Лукрецию!

-- Зачем? -- искренне удивился я.

-- Патамушта наследнику бла-ародного рода Гординых потребен камердинер!

-- Но она же женщина!

-- Ну и что? -- папаша побагровел. -- Что за... этого-того... инсинуации? А она и одеться, и обуться поможет, и обстирает!

Я хотел сказать, что и сам прекрасно себя обстираю, не говоря уж про обуться-одеться, но вовремя вспомнил, что в фэнтезийном мире стиральных машин нет. И насчет одеться -- я так и пребывал в одеяле.

-- И вообще, у нас других-то... Разбежались, хороняки! Как увидели, что обнищали мы... -- тут он вновь оторвал от стула тощий зад и попытался грохнуть кулаком по столу. Столу ничего не было, в отличие от кулака.

Артём Гордин подул на краснеющую конечность, вокруг полетели фиолетовые искры. И боль на его лице сменилась удовлетворением.

И что это было?

-- И не вздумай перечить... папеньке! Не дорос еще. Поговорить я с тобой обязан. Напутственное... прочувствованное слово сказать, -- он вытер локтем совершенно сухие глаза. -- Но не могу.

-- Почему?

-- Потому что ты не маг! -- пропищал папаша. -- Ты тупая бездарь. Или тупой?

Он задумался, подлил себе еще вина из стеклянного графина, на дне которого плавало что-то, похожее на чайный гриб Только почему-то фиолетово-зеленое.

-- А, бездарь ты тупая! И всё...

Тут мне в первый раз от всей души захотелось врезать Юркиному папаше по балде. Может, Гордин-младший потому такой жирный и закомплексованный, что его никогда дома не любили. Только требовали подвигов и магии.

А старший Гордин внезапно для меня вцепился в мои плечи и попытался трясти:

-- Сыночка! А может, ты хоть что-то чувствуешь? Энергию? Тягу?!..

Мне безумно хотелось жрать. Но в такой антисанитарии я не мог!

Не дождавшись ответа, он указал на портрет над камином. Этот мужик отличался от папаши лишь тем, что одет был в черные доспехи и придерживал рукоять цвайхандера, торчащую над плечом.

-- А он вот маг?

— Юрий! Это граф Иван Гордин, наш благородный предок! Да по его велению рушились стены!..

-- На него?

Папаша потер переносицу:

— Лучше бы на него. Его гордыня погубила наш род. Мы всё потеряли.

— Много? -- не сдержал я любопытства.

— Вплоть до фамильного герба, -- ядовито отозвался Гордин-старший. -- И проклятие заимели еще. Родовое.

Помогая себе зубами, он стянул с безымянного пальца перстень и с трудом затолкал на мой мизинец. Перстень был тяжелым и холодным. Возможно, из драгметалла.

Меня посетила нехорошая мысль спихнуть его с рук в трактире поприличнее и наконец-то поесть. В животе так сосало с голоду, что тему проклятия я развить не попросил.

Я подул на тусклое серебро. Стал виден герб — башня, падающая на льва. И мелкие витые буковки вокруг.

Папаша ткнул пальцем в портрет предка. По его доспехам змеилась такая же надпись.

«Гордыня — наша добродетель», -- озвучил Артём тупенькому отпрыску (то есть, мне) вслух. -- Но еще не всё потеряно! Ты можешь возвеличить наш род. Продержись в этой гнусной Академии хотя бы пару дней, не показывая, что ты...

-- Бездарь?

-- Не имеешь таланта к магии. Это такой позор! Нас и так презирают... Гнев императора -- тяжелая штука. Но до сих пор я вполне успешно скрывал, что ты не маг: подкупал учителей, подключал связи... Такие траты! Такие расходы!.. И всё зря!

"Лучше б ты пил поменьше! -- хотелось рявкнуть мне. -- Глядишь, тугая мошна искупила бы отсутствие таланта... Жил же я как-то без магии до сих пор. И хорошо жил! А император..."

-- И с перстнем осторожнее! -- не дал мне вставить словечка папаша. -- Твой дед заклял его нашей кровью. Перстень может спасти тебя. Или погубить тебя.

— Ага, -- кивнул я. Кажется, придется сегодня обойтись без завтрака. И даже без обеда. Семейный артефакт с таким довеском вряд ли кто-то рискнет купить. Но... если повезет, то я все-таки найду, что продать из семейного достояния. Или сам чего-нибудь сготовлю. Пельмешек куплю...

Прекрасные мечты о пельменях прервала Лукреция, протащившая в спальни старинный, окованный железом сундук. В такой несравненная Солоха легко упрятала бы двух-трех своих любовников.

А на деле на дне лежал пяток старинных книг -- вероятно, учебников, письменный прибор, завернутый в штопаную рубаху, пояс и штаны, смена белья и маленький кофр, украшенный резьбой в виде башни, падающей на льва.

— Это для документов, — объяснила служанка. — И денег. Он открывается только кровью Гординых. Но будь осторожней, Юричек. Ты дядю своего помнишь? -- старуха гнусно подмигнула. -- Конечно, не помнишь! А он спьяну взялся вскрывать его ножом.

— И?

— Помер, болезный.

Лукреция гордо взглянула на нас с папашей.

А тот, привстав на цыпочки, притянул меня к себе. И разя перегаром заявил:

-- Прощай! Может, больше не свидимся! Сегодня так точно... Да и завтра. Не привык я в пять утра вставать. Оцени бездну отеческой любви. Теперь меня ни одеть, ни обуть будет некому. Да и приготовить! По трактирам буду последнее имущество проедать...

Глянул на отпрыска с прищуром:

— Ну хоть объедать меня перестанешь. А в Академии булочки и... булочки. Только будь осторожен. Не посрами! Шепотки по Марисе ходили, но тут главное, чтобы Сельмаги не узнали сразу. А там...

Его язык заплетался, а речь становилась все более несвязной:

— Не показывай им. Ей! Хотя бы первые дни. Потому что если они узнают, что ты не можешь использовать магию, то будут презирать тебя... меня. И всему конец.

-- Чему всему?

-- Переоденься, недотепа!

— А если я попробую, и получится?! -- разозлился я.

— Тогда ещё хуже! Потому что император... потому что наш дар нестабилен. Непредсказуем и опасен! Ты представляешь, что начнется?

— А что начне...

Снаружи раздался вой. Низкий, протяжный. То ли зимний ветер решил пройтись по округе. То ли орали дуэтом пожарная машина и скорая. Которых здесь в принципе не могло быть.

— Собачка... -- пропел папаша, хватаясь за шторы и покачиваясь.

— Нет, барин! Лизель Сельмаг озорует!

-- Семья Белых Волков. Наиглавнейший в Марисе род. И наши деловые партнеры, -- папаша опять заикал. -- Был бы я моложе -- сам бы на ней женился!

-- А мама? -- я подошел к окну, отодвинул Артёма Гордина и выглянул вниз. Вой прекратился, но причины его я не увидел: ее скрывала белая ледяная карета с задернутыми кружевными занавесками. Чьи-то глаза между кружевами сверлили меня так сильно, что я аж зачесался. Ну или подцепил уже клопов и блох.

-- А мама покинула нас, Юрик, едва ты родился, -- папаша всхлипнул. -- И состояния не оставила!

И тут меня покинуло малейшее желание его жалеть.

— Сельмаги из старых денег, да? Мечтаешь с ними породниться? А мы, нищие, с проклятием, ненавистью императора, а я еще и без магии -- мы им к чему?!

— Более чем из старых, -- токовал Гордин-старший. -- Род богатый, древний, прочно связанный с нашим. И Лизель, красотка, в Академию вместе с тобой выезжает. Ты уж не посрами!

— Не понял.

-- Невеста она вашая, -- охотно и четко разъяснила за папашу Лукреция.

— Что?!.