On the Road

Солнце палило нещадно, припекало даже сквозь платок. Но Рами ехал вперёд, улыбаясь своим мыслям. Лошадка ему досталась неказистая, зато крепкая и выносливая. Бодро несла навстречу новой жизни. Благослови Заточённая многочисленную родню Рами, и в первую голову обоих старших дядьёв!

Дядя Иршад остался доволен его успехами, к брату послал с лёгким сердцем, письмом и щедрыми подарками. Дядя Низар большим человеком стал, лавку в городе завёл и толкового племяша в люди вывести обещался.

Дома хлопот всегда полно, да с ними уж младшие как-нибудь управятся. А у дяди Низара и невеста для Рами на примете, дочка хорошего друга, такая красотка и разумница – настоящее сокровище! Если молодцом себя покажет Рами, через годик свадьбу играть можно. Матушка сыном гордилась, но насчёт затеи с женитьбой поворчала немного, мол, есть клады невиданные, которые лучше б зарыть поглубже и не откапывать. Ясно, каким ветром принесло огульные суждения, тётка Батуль постаралась. У той все невесты плохи, одни дочки её хорошие. Да такие, что расхватали, не берут. Старшая норовом в матушку свою, сплошь придирки и зубоскальство, все девки как девки, а эта – наместница Заточённой на земле, не меньше. Сама бы первая дала от ворот поворот, вздумай он посвататься. А если б согласилась – того хуже, этой царице не царя подавай, слугу покорного. Младшая кротка и приветлива, стряпала вкусно и потчевала щедро… Но с тех пор, как по совету дяди Иршада Рами перестал угощаться, всё больше убеждался: дура дурой, на ней жениться – всё равно, что ослицу за себя взять. И смеётся так, что разницы не заметишь. Вот и пустила слушок тётка, будто городские соперницы – ведьмы гульских кровей. И ладно бы промеж собой мололи языками кумушки, додумалась тётка свои помои Рами в уши лить. Ответ получила – враз глаза по шеолу сделались. Всю правду сказал как на духу: когда жена добрая и во всём помощница – пусть чего хочет ест, хоть дохлых собак. Лишь бы семье и гостям на стол не ставила.

К тому же город на то и город – там всё есть. Прибраться и обед сготовить прислуга может, были б деньги нанять. А деньги будут, Рами готов в лепёшку расшибиться, чтоб поскорей в дядюшкиной лавке в первые приказчики выйти. А если улыбнётся судьба – и полным хозяином стать.

Лошадка смирная, послушная, а тут вдруг тише пошла. Потом вовсе встала и стоит, ушами прядёт. Веселей и легче дорога, когда в седле сидишь, но всё же в оба глядеть надо.

– Ты ж моя умница! – Рами потрепал кобылу по шее и осмотрелся. Приметил впереди по левую руку раскидистое старое дерево. В тени-то сподручнее раздумывать, сильно ли заплутал. И лошадь жалко по зною гонять почём зря. Скотина смышлёней него оказалась, не дала забрести туда, откуда сама Богиня не выведет. Спешился, лошадку привязал и угостил куском лепёшки в благодарность. Сам поел, запил водой из фляги и улёгся, привалившись спиной к толстому стволу. По всем прикидкам выходило, что хоть и зазевался, крюк получился невелик. После привала поторопится, никто и не узнает о промашке. Повезло ещё, поклажа не тяжела. В свёртки, врученные дядей Иршадом, Рами не лазил, письма не вскрывал. Вряд ли там среди прочего кинжал отравленный, а в письме – приказ убить гонца. Улыбнулся Рами, представив дядьёв на месте коварного визиря и всемогущего царя из страшной сказки, а там уж и о невесте будущей размечтался. Так и задремал незаметно.

Разбудили Рами лихой свист над ухом и лошадиное ржание. Подскочил, глаза протёр – а бежать некуда, окружили его всадники. Одежда на них богатая, серая и пыльная до невозможности, лица платками прикрыты. Все при оружии. Не простые кочевники к Рами пожаловали, на разбойников угодил. Под дружный хохот успокоил наконец верную лошадку – та с места рвалась, будто ей перцу под хвост насыпали. Только и оставалось простачком прикинуться.

– Напугали вы меня и клячонку мою, добрые люди! Чуть штаны не обмочил со страху! – воскликнул Рами. – Надо ж было так заспаться, не услышал, как вы подъехали.

Впереди, должно быть, амир. Статен, грозен, сразу видно, такому душегубу с коня рубануть – что воды попить. Смерть выйдет быстрая, но нельзя Рами помирать!

– Ой, дурак! – раздался весёлый голос, и из-за спины вожака показался молодой парень, ровесник Рами. В платок не замотан, плевать ему, сколько ещё песка набьёт пустынный ветер в густые вихры. – Откуда ж тебе знать, коли нас впервые видишь?

– Потому и вижу, что добрые. Лихие спящего прирезали бы и тело бездыханное на съедение дикому зверью бросили, – обрадовался Рами и зачастил ещё пуще. – Вы ж только пошутили над олухом. И то сказать, много ли с меня поживы? Что я, что кляча моя – шакалам в плов, стервятникам на шарбу.

Шутка разбойникам понравилась, даже в стылом взгляде амира искра живая мелькнула.

– Иной корысти сразу-то не видать. На многое сгодиться может одинокий путник, – ответил вихрастый с хитрой ухмылкой, от которой по спине Рами пробежал холодок. – Пусть за душой ничего, так ведь и душа чего-то стоит, а?

Насладившись испугом на лице Рами, вихрастый почесал облупившийся кончик носа и метко сплюнул под ноги.

– Суши портки, купчик, нам до твоего хабара дела нет, а до тулова и подавно.

– Кто ж тебе сказал, что я купец? – роль наивного дурня на сей раз удалась Рами безо всяких усилий.

– Свояк свояка видит издалека, – подмигнул вихрастый. – Мы ж сами по торговой части, вон сколько товару везём! Если в сторону Хомса едешь – садись на свою умницу и айда за нами. Она уж принюхалась, чуешь – благовония да специи редкие у наших плевак меж горбами приторочены. И ещё всяко-разно, но не твоего ума дело. Нос в мешки не суй – не то амир велит отрезать.

В это Рами поверил охотно и сразу. А вожак лишь коня развернул и махнул рукой. Одним небрежным жестом выразил: хорош лясы точить, в путь пора.

Тут-то у Рами и отлегло от сердца – контрабандисты перед ним! Он их со страху за грабителей принял, а после – вовсе за людоловов. Вихрастый будто мысли прочёл, фыркнул добродушно:

– Дуй в седло, копуша. Или дальше дрыхни, пока бешеный гуль в задницу не тяпнет.

Рами послушался, благо лошадка упрямиться перестала. Думал, смерть верная в лицо скалится, а это удача дважды улыбнулась – с такими провожатыми бояться нечего, и идут они ровнёхонько в нужную сторону.

Путь вышел долгий – ну да время на Пустошах иной раз странно себя ведёт, то теряется, то находится. Решил Рами спросить вихрастого, туда ли путь держат, а нагнать никак, хоть тресни. Жеребец по бойкости под стать хозяину, и нянькой ли нанимался тот хозяин простачку-попутчику? Только и вызнал Рами, что имя амирова любимца – Али.

Упал могроб, так и то не сразу стоянку разбили. Не раньше, чем самое лучшее место нашли. Тут и вода, и зелень, не на песке голом у костра мёрзнуть с колючкой в заднице, с удобством устроились. Когда огней много – всем теплее. Принялся Рами за скромную трапезу дорожную, тут-то его по плечу и хлопнули.

– Должок за тобой, купчик! – раздалось из обитаемой тьмы за спиной.

– Чтоб тебе мужьям Заточённой на зуб упасть! – от всего сердца пожелал Рами. Не рассердился Али, ухмыльнулся только.

– Ай, хорошо, по делу вспорхнул. Есть у твоей лошадки лишний груз. Отдашь его на поживу нам с тобой – должок прощу, я не скаред.

– Колдун ты, демон или супесь какая! – притворно посетовал Рами, извлекая заветный сосуд. Ничего не утаишь в мешках, особенно доброй касы, вино крепкое и душистое, унюхал его Али. – И какой-такой должок?

– Сам знаешь. А я – честный сын ифритской матери и тебе не враг. Прочее неважно. – Али сел напротив, скрестив ноги. – Лей сперва в свою чашу, и чтоб доверху. С пылью вприкуску, зато всегда при себе. Обмоем знакомство. Моё имя тебе уж известно.

Рами поспешно назвал своё и сделал большой глоток, затем передал вино в цепкие руки нового знакомца. Верно сказал, невежливо вышло – себя не назвал, а чужое имя вызнал, пусть и ненароком.

Али приложился к угощению, заставив бурдюк изрядно полегчать. Отёр губы, прищёлкнул языком.

– Молоко Богини! Эдакую касу не то, что шейхам, царям на стол не зазорно!

– Теперь вижу, честный ифрит, – весело кивнул Рами. Когда со всем удовольствием пьют да нахваливают, вина не жалко.

– А то! Ты-то нас за злодеев спервоначалу принял, дубина. Но и сам мог невесть кем оказаться. Нечисть пустынная искусна, любые обличья примет – хошь тебе дерево, хошь зверь какой, а когда девка красивая рыдает и на помощь зовёт, тут уж ослу понятно, кто она, и чего ей надо.

– Дядька мой рассказывал, встретил с товарищами одну такую плакальщицу по пути в Дирну. Всё честь по чести, безо всякого участия мимо проехали, молитву Заточённой вознесли. А на месте оказалось, у скорняка тамошнего дочка умом тронулась от несчастной любви и на Пустоши сбежала слёзы лить. Нашли и спасли дурищу, домой вернули. Так что иногда девка в беде – просто девка в беде.

– Да, всяко бывает, – согласился Али. – Верный у сволочей расчёт, нипочём ты не догадаешься, кто перед тобой, пока поздно не будет. Брехня это всё про знаки и знаменья, есть твари, что и магов сильных проведут, как детишек.

– Знамо дело, Аджи Даххака с шейхами хоть возьми.

– Э, друг, там не тварь была, а Отец всех тварей, ты перст с подхвостьем не путай. Потому и не учуяли, чем от его чудес разит. Но и без него полно таких, что забавы ради не пожалеют никого и ничего. Им главное – обмануть половчее и поизмываться над обманутыми. Платят за их потехи всегда другие. Но не всегда через меру та плата. Бывает и по заслугам.

– Как так?

– Просто. И страшно. Слушай, да смотри, не засни. Про разбойников тебе расскажу. Всамделишных, душегубов-налётчиков. Главарь у них знатных кровей был, грознее пустынной бури. Слово его – закон непреложный, удар сабли – голова с плеч. Так его и звали, Хасан Секир-Башка.

Шли они однажды в родные края, добычу богатую везли из набега. Стоянку разбили в зелёном углу вроде нашего, всё чин чинарём. Там и прибился к ним мальчонка. Хилый, хроменький, на глазу повязка. Лошадок расседлать вызвался за лепёшку, а поймали на том, что тюки щиплет. Всего барахла при нём – монетка точёная да дудочка тростниковая. За шкварник взяли, тряхнули, спросили, чей такой будет. Ответил бойко, мол, свой собственный он, трясти можно, но не сильно, звать Баррой. Нахальный до ужаса и чумазый, будто из костра угли воровал и спал там же. Глаз добрые люди выбили, дурь осталась.

Настырничал отчаянно, под ноги лез так, что пару раз едва не пришибли насмерть. Ругали последними словами, малец в обратку тоже не стеснялся. Мужики бывалые рты разевали и спрашивали, где ж воды столько взять, чтоб отмыть поганый язык. «Где-где… У Богини в гнезде на калёном гвозде кипел котелок, да я уволок!» – вот и весь ответ.

Был у амира Хасана племяш внучатый на посылках, так и того донимал до самых печёнок: «Возьми, дяденька, сиротку в дело! Я тебе пригожусь!»

Спросили наконец, на кой увечный сопляк в удалой ватаге надобен, и тут не растерялся. Удачу, говорит, принесу, заместо амулета буду.

– Смех, да и только! Себе не смог сладить хоть долю малую, как же другим хотел? – удивился Рами.

– Вот и они так рассудили. Посмеялись над доходягой, вышибут ведь из седла в первой же драке. На все лады распекли, все косточки перебрали, а он знай тянет своё: «Возьмите, дяденьки, пригожусь!»

Амиров племяш парень смекалистый уродился, попросил надоеду на дудочке сыграть. Музыку кто ж не любит? И малой при деле. Песен разных Барра знал уйму, одна другой веселее. Про верблюда на горе уже без дудки управился, звонко так, с удальцой. Следом затянул про гульку и разбойников – чуть животики не надорвали, больно уморительно звучала из уст мальчишки похабная песня.

Думал эдак себе место в ватаге добыть, хитрец. Как допел, снова в разбойники проситься начал. Иного проще убить, чем отвязаться, но амир женщин и детей никогда не трогал. «А, чтоб тебя, сын пьяницы и дырявой лавки! Или тут останешься, или в ближайшей деревне. Про иное думать забудь!»

– Благородный поступок для душегуба. В деревне-то убогому пропасть не дали бы. На стоянках народ разный, когда-нибудь не сдержались бы и зашибли вгорячах воришку.

– Знатных кровей амир был, говорю же, – Али вновь завладел бурдюком и промочил горло. – Притом не чета многим, шваль всякую к себе не брал, чтоб за него руки марала. Законы древние чтил, за то и удачу имел добрую.

– Чую, боком вышло благородство. Мальчишка бедовый нечисти пустынной должен казаться лакомым кусочком, даром что тощий.

– Ну вот чуйка твоя пусть дальше и рассказывает, коли ещё раз поперёк моего слова влезешь, – опять не сердился Али, шутил больше. – Барра на радостях согласился, снова выманил у амирова племяша лепёшку, смолотил её влёт без запивки и уснул у костра. Такая тишина воцарилась, ну прямо благодать Заточённой на стоянку снизошла.

Утром в путь тронулись. Барра на заводную лошадь нацелился, но амиров племяш выбрал верблюда с поклажей полегче и туда засранца услал. Чтоб не отколол чего, от греха подальше. Сначала смирно сидел, не барагозил, а потом шило в заднице верх взяло. Запел во всё горло разбойную походную, лихо да с присвистом. Если поджидала за барханами какая нечисть, уж от такого представления наверняка разбежалась и расточилась. Хорошо пел, душевно, подъехал племяш поближе, чтоб послушать. И досмотреть, не без того. Монетку точёную Барре не вернули, но и трясли его не сильно, как просил. Мало ли, где чего мог упрятать – хоть бы и за щекой.

Любовную песню про красавицу неприступную, что одной рукой карает, другой милует, племяш раньше не слышал, но очень она его за сердце взяла, когда понял, о ком речь.

Окончил мальчишка очередной куплет и смолк. Стоило получше приглядеться, враз открылась причина – сушёные финики уволок и грызёт втихушку, сволота мелкая. Амиров племяш аж восхитился такой прытью. Что ж из мальца вырастет-то, когда он сейчас на ходу подмётки режет и верёвки из песка вьёт? Ладно, жалко, что ли, горстку фиников, пока ест, хоть молчит.

Рано радовался. Барра добычу дожевал и расспрашивать принялся. Много ль душ загубили в кровавой сече? Не снятся ли убитые? Как в ночи к спящим бесшумно подобраться, чтоб всех порешить? Трудно ли глотки резать? С девками слаще без спросу шалить или по согласию? Раненых бойцов добивают или бросают умирать? Наслушался паренёк всяких ужасов, а то и навидался, кто знает.

Племяш брови гнул, фыркал, но отвечал, пока не надоело. Ну и сам спрашивал в свою очередь. Не из жалости, скорей от скуки. Средь чужих мыкаться– судьба горькая, спору нет, но не в песок же малого с верблюда через нижнюю губу сплюнули. Где дом, где родня? Сорванец только хохочет – дом мой, говорит, вот он, вокруг погляди! А родня тоже везде, даже здесь – чем ты не брат мне, а я тебе?

«Ну тогда спой ещё, по-братски. Дорога долгая, а с песней короче будет», – попросил амиров племяш. Мальчишка глянул хитро, плюнул финиковой косточкой и, набрав в щуплую грудь побольше воздуха, затянул новую песню. Вернее сказать, старую, очень старую. Ту, что детям в колыбели поют с начала мира. Всяк её слова знает, хоть и длинная она, а прервать в любом месте можно. Вспомнил амиров племяш детство нежное, себя маленьким, дом и родителей. Притихли разбойнички, призадумались, затосковали каждый о своём, прошлом или несбывшемся. Даже у лошадей с верблюдами на мордах печаль нездешняя откуда-то нарисовалась. Так и шли под палящим солнцем, один певец знай себе заливается, выводит куплет за куплетом.

Да сколько ж их у этой песни? Бесконечной кажется, как дорога впереди. И слова чем дальше, тем чудней – только прислушался да разобрал их племяш, поплыло всё перед глазами, чуть сознания не лишился. А перестал вслушиваться – отлегло, отпустило. Велел Барре заткнуться, тот зыркнул обиженно, но умолк.

Дурной выбор – колыбельная в дороге, знатно всех шибануло, бошками мотают, будто пьяные. Направление не потеряли, а засомневались – верно ли едем? Уж больно долго, закат скоро. Места знакомые, а всё как одни и те же. Неужто в блазнь угодили, никогда такого с зорким Хасаном и его молодчиками не приключалось. Амир и сам не поймёт, с чего такое диво.

Тут Барра голос подал: «Я знаю, я знаю, дяденьки! В ватагу примете – скажу!» Понятно дело, в охотку сопляку любые приключения, опять шутки шутит. Послали в Бездну, Заточённую доставать, мол, в талисманы метил, удачу сулил принести, а пока всё навыворот выходит.

А Барра в ответ: «Так вы ж меня не берёте, дяденьки, вот и удача вам наизнанку, и дорожка кружная петелькой».

Не вынес кто-то из разбойников поношения, решил заткнуть мальца. Да раненым зверем взвыл, когда праща ему подлянку кинула. Ещё у одного подпруга вдруг возьми и лопни, с проклятьями на землю слетел, и нога в стремени запуталась.

Встал караван по знаку амира. От Барры все, кто мог, подальше отпрянули, почуяли неладное.

«Ай-яй, дяденька Хасан, острый меч, тупая башка! Меня в ватагу взять погнушался, а подлецов пригрел! На сиротку бедного руку поднять готовы!»

Жутко всем стало, но молчат, виду не кажут. Амир без страха смотрит, выжидает. Понял уж, что блазнь неведомая всё это время у верблюда на спине сидела, песни горланила.

«В гляделки играть мастак? Добро. Ближе поди, амир Хасан. Все подите. Покажу кой-чего», – всё так же нахально велел мальчишка, болтая ногами.

Несокрушимый Хасан подчинился. Барра приподнял повязку – и споткнулся верный конь амира на ровном месте, а сам он застыл, не в силах отвести глаза от того, что увидел.

«Я их миловал, и ты не казни. Походят под рукой потвёрже – глядишь, исправятся. Времени у вас теперь навалом, как песку на Пустошах!»

Повернулся Барра к амирову племяшу и швырнул в того финиковой косточкой. Поймал парень, чутье подсказало: нельзя не поймать, худо будет. Раскрыл ладонь – а там монетка, та самая, что на стоянке отобрали и не вернули.

А Барра свистнул в два пальца и растаял в воздухе. Раскатистый свист вскоре вернулся мощным вихрем и принёс с собою тучи пыли и песка. Красный ветер, горячий хамсин первым явился на зов злой удачи и новой судьбы ватаги амира Хасана.

– Жутко, красиво... Но непоняток уж больно много, – задумчиво сказал Рами. – Хамсин не саммум, насмерть не засыплет. Про то, чтоб пакость подбарханная детьми оборачивалась, вовсе слышу первый раз. Хидирин ребёнка взять могут, но такие штуки откалывать? А мужьям Заточённой много ли дела до разбойников? Это только присказка, когда всё на них валят, безразлично, дыру в заборе, порчу товара, козу сбежавшую. Аджи Даххак хоть шейх был, шейха грех не надуть.

Али допил касу и ухмыльнулся, но как-то невесело.

– Может, правду сказал Барра, что дом его – Пустоши. Хидир он сильный или просто вольный пустынный дух, кто ж скажет теперь. Крепко я о том думал, ответа не нашёл.

– Сдаётся мне, друг, горазд ты сочинять, – покачал головой Рами. – Отчего никто ни сном ни духом про эту байку, раз амир Хасан такой знаменитый разбойник был?

– Сколько песку унесло, вот следы его и стёрлись. Давно это было, слишком давно. Тогда не то, что тебя, прадеда твоего на свете не было, – Али вынул что-то из поясного кошеля и зажал в кулаке. – Глянь-ка сюда, покажу одну штуку.

На раскрытой ладони в свете костра тускло блеснула монетка. Старая-престарая, остро заточенная с одного края.

– С тех пор мы в пути. Всегда в пути.